О книге «Пушкин и Абай»
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 2, 2013
Минувшим летом издательством “Художественная литература” осуществлен уникальный проект — книга “Пушкин и Абай”.
Оригинальна концепция этого проекта: под одной обложкой собраны как произведения классиков русской и казахской литературы, так и интересные исследовательские материалы, повествующие о зарождении русско-казахских литературных связей. В сущности, читателю представлена богатейшая казахстанская пушкиниана, в истоке которой гениальное творчество великого Абая.
Публикации материалов сборника предпослана содержательная статья его составителя Сауле Мансуровой, в которой убедительно обосновывается историко-культурная неизбежность сближения творческих орбит Пушкина и Абая в одном духовно-интеллектуальном пространстве.
“Как Пушкин для России, так Абай для Степи был первым народным университетом, — подчеркивает исследователь. — Народу были очень нужны его слова. Тематика, содержание, выразительность стихотворений Абая были созвучны сердцу даже самого простого человека”.
Почему именно Пушкин, его герои стали особенно близки и понятны простому казаху? Отвечая на этот вопрос, С. Мансурова приводит слова академика М. Каратаева: “Народность Пушкина была причиной его необычного успеха в казахском народе… Она же была причиной глубокой любви Абая к Пушкину”.
В книге поднимается одна из важнейших тем современной пушкинистики — проблема перевода произведений поэта, специфики их восприятия в иноязычной среде. Для более полного ее освещения предпримем небольшой исторический экскурс.
Гений Пушкина планетарен. Однако национальные границы он переступил нелегко и небыстро.
Встретившись с Гете, друг поэта В.А. Жуковский не преминул рассказать европейскому “властителю дум” о Пушкине, показал “Сценку из Фауста”. Тот был растроган и послал российскому собрату свое перо, сопроводив подарок трогательным четверостишием. Проспер Мериме специально выучил русский язык, чтобы переводить Пушкина. Именно благодаря его переводам, муза Пушкина стала “обживать” не только западное, но и восточное культурное пространство. Такого рода примеры можно продолжить.
И все-таки наш великий поэт уступает в популярности за рубежом, скажем, Тургеневу, Толстому, Чехову и особенно Достоевскому. Причин тому называют много, главная же из них — трудности перевода. Даже И. С. Тургенев, тонкий знаток французского языка, переводил стихи Пушкина прозой.
Не оттого ли самым популярным произведением поэта у зарубежных читателей стал шедевр его прозы — “Капитанская дочка”: она издавалась 258 раз в 27 странах. Любопытно, что первыми перевели это произведение на свои языки Япония и Китай. Но правы мудрецы Востока, утверждая, что всякий перевод — это рисунок с обратной стороны ковра: так слабы, едва различимы его контуры и размыты цвета. Об этом сравнении невольно вспоминаешь, когда знакомишься с обратным переводом Пушкина с японского. Иногда перед вами совсем другой ковер. Например, первое переложение “Капитанской дочки” на японский язык, осуществленное в 1883 году, имеет весьма загадочное для русского читателя название: “Дневник бабочки, размышляющей о душе цветка. Удивительные вести из России”.
Переводы Пушкина на казахский были несравненно ближе к оригиналу. Хотя в лучших своих образцах, как мы сможем убедиться, не обошлось без некоторых “вольностей”. Еще в начале прошлого века, благодаря гениальным переводам Абая, казахская степь запела Пушкина. Герои “Евгения Онегина”, особенно, Татьяна Ларина (Татиш), органично вошли в богатейшую устно-поэтическую традицию казахского народа. Как очень точно отметил Виктор Шкловский, один из лучших переводчиков Абая на русский язык, “Абай не только сумел перевести Пушкина, он сумел перевести его так, что письмо Татьяны к Онегину стало песней, которую поют уже много десятилетий женщины аула. Он понял общность человеческой души, понял, что казаху есть дело до всего человечества и что казах имеет что сказать всему человечеству”.
Вот об этой общности человеческой души, о том, что сказали человечеству два великих поэта и как их голоса эхом отозвались в судьбах их соплеменников, повествует книга “Пушкин и Абай”. Ее составитель Сауле Мансурова предлагает читателю не только еще раз перечитать Пушкина и Абая, но как бы приглашает к сотворчеству, давая возможность сравнить подлинник и перевод.
И здесь нас ждут неожиданные открытия. Приведу одно из них. По мнению
С. Мансуровой, в своем переводе Абай выделил темы: “Портрет Онегина”, “Слово Онегина”, “Письмо Онегина Татьяне”, “Слово Татьяны”, “Из монолога Ленского”. Завершает цикл “Предсмертное слово Онегина”. Но такой части у Пушкина нет. Его роман завершается для русского читателя интригой, предложением самому домыслить, “чем сердце успокоилось”. И вот Абай, предполагает исследователь, рассуждая, что произведению необходима логическая развязка, в буквальном смысле сочинил собственную версию. В своем переводе финальной сцены “Евгения Онегина” он придал ей иную, более трагическую, чем у Пушкина, тональность. По логике перевода, Онегин после последней встречи с Татьяной уже не в состоянии оправиться от глубокой душевной раны и должен умереть. Именно поэтому Абай от себя добавил “предсмертные слова Онегина”:
“Открой объятия, черная земля,
Отныне мне ты — отец и мать.
Нигде в жизни не нашел я себя,
В тебе только вижу благодать”.
После Абая возникло много фольклорных переложений романа Пушкина, в которых трагический финал соответствует традиционным образам устного поэтического творчества, где стержневой идеей выступает формула — “истинные влюбленные не могут быть счастливы”.
Солидаризируясь с Абаем, представляется, что подобная вольность в трактовке финальной сцены романа вполне соответствует душевному состоянию героя. При внимательном прочтении этой сцены и в самом деле вдруг приходит осознание обреченности, трагической безысходности его положения:
“Она ушла. Стоит Евгений,
Как будто громом поражен.
В какую бурю ощущений
Теперь он сердцем погружен”.
Не симптомы ли это если не физической, то духовной смерти героя? Такие предположения позволяют понять логику интерпретации Абаем финальной сцены романа Пушкина, а вслед за ним и народных сказителей.
Переводческая сила Абая, благодаря которой герои произведений Пушкина вселились в сердца людей, такова, что имя Татьяны в казахскую среду вошло под привычным, ласкающим слух, девичьим именем Татиш, а сам Пушкин превратился в персонажа казахского фольклора.
В заключение хочется подчеркнуть: книга “Пушкин и Абай” вполне соответствует основной задаче подобного рода изданий — повысить саму культуру восприятия классики, вернуть читателей к текстам великих поэтов, пробудить мысль, чтобы обрести новые смыслы в их творчестве.
Олег КАРПУХИН,
доктор социологических наук, профессор,
вице-президент Академии российской словесности