Повесть
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 10, 2013
Юлия Борисовна Стоногина — журналист, публицист, специалист по межкультурным
коммуникациям. Автор более сотни статей на темы литературы и культуры,
русско-японских отношений, японской культуры в российских, европейских и
японских СМИ. Живет в Токио и в Москве. В «Дружбе народов» публикуется впервые.
Моей матери — Алле Михайловне Скляровой
Неделя
началась с неудачи. Директор, господин Хамада, в кои
веки решил поприсутствовать на уроке у Яманэ. Он просидел в классе 20 минут, насупившись и
протирая очки, а на перемене зашел в учительскую и сразу начал тихим, но
неприятным голосом:
—
Яманэ-сэнсэй, разве это допустимо? Почему вы с
грязными руками пришли в школу и в таком виде ведете уроки?
—
Это не грязь, господин директор, это я вчера покрывал бамбук морилкой. Она, к
сожалению, не смывается так быстро. Это мое упущение.
—
Ведь вы не можете написать плакат «У меня руки в морилке» и ходить с ним, не
так ли? Когда ученики сегодня видят вас, они все думают, что у вас просто
грязные руки. Какое впечатление вы на них производите?
—
Я сожалею о своем легкомыслии, господин директор. Я больше никогда не буду
работать с морилкой накануне уроков.
—
Пусть это будет наша с вами самая неприятная история во втором полугодии, Яманэ-сэнсэй, — многозначительно произнес Хамада и вышел, а Яманэ опустился
на стул расстроенный — и тем, что сглупил с морилкой, и тем, что его,
пятидесятидвухлетнего старожила, отчитали в присутствии Сатико
Оцука.
Она
перевелась в их школу в начале учебного года и преподавала музыку. Новичков
было трое, и они, как положено, рассказывали о себе на общем собрании учителей
в апреле. Двое, Курихара-сан и Ямада-сан,
коротко представились, немного зажато перед новым коллективом, а Оцука-сан встала — и запела, к изумлению всех. Она спела
куплет из «Сакуры», а потом какой-то джазовый фрагмент и, засмеявшись, сказала:
«Как еще может рассказать о себе учитель музыки?»
—
Чудесное сопрано, — подумал восхищенный ее поведением Яманэ.
—
Чудесное сопрано! — сказал директор Хамада уже собиравшейся сесть Оцуко-сан. — Но
все же еще несколько слов о себе.
Так
Яманэ узнал, что она выпускница консерватории,
несколько лет назад переехала в Токио из Фукуоки.
Хотя
Оцука-сан уже перешагнула за тридцать, на придирчивый
взгляд Яманэ она была юна и красива. Стройная, и волосы у нее длинные, что Яманэ
одобрял, даже наблюдая их только в подобранном, для школы, виде.
Познакомившись
на общем собрании, с начала года они не сказали друг другу лишнего слова, кроме
формальных приветствий и прощаний. Иногда случайно встречались по пути в школу
— она снимала жилье минутах в двадцати пешком от его дома. А вот уже и второе
полугодие, конец октября. Но в женской компании учительниц она была общительна
и смешлива, и смех ее был «обворожительный», как думал Яманэ.
Слыша ее смех, он и сам, отворачиваясь, улыбался.
—
Яманэ-сэнсэй, извините… а
зачем вы покрывали бамбук морилкой?
Он
поднял голову, увидел, как Оцука-сан смотрит на него
— весело и с любопытством. Пришлось отвести глаза.
С
морилкой накануне уроков он работать все равно будет. А когда еще, если у него
на это одно только воскресенье, а занятия с понедельника по субботу? Просто
надо использовать перчатки.
—
Я строю дом в Томиока… Небольшой домик, — поправился
он. — Бамбук мне нужен темный. Красивый цвет темного чая. Для этого надо
морилкой пройтись два раза.
—
Как же это? Вы сами строите? Своими руками?
—
Сам, сам, все сам. Сейчас очень хорошие книжки выпускают — как самому построить
дом. Я начитался и строю, — объяснял он неловко.
—
Как это здорово, — сказала Оцука-сан.
Так
положено говорить, но она, кажется, произнесла это от души. Извинившись,
подобрала свою сумку и ушла на занятие. У Яманэ был
свободный урок.
*
* *
Постепенно
Яманэ перестал стесняться заговаривать с Оцука-сан. Много времени у него на болтовню все равно не
было — короткие перемены или двадцать-тридцать минут после уроков, когда все
приводили в порядок свои вещи и готовились к завтрашнему дню. Разговор в
учительской всегда был общий, в котором Яманэ не
слишком участвовал. Он готовился к урокам довольно напряженно, потому что вести
приходилось несколько разных предметов — обществоведение, историю и географию.
Обычно он приходил в школу раньше других учителей, а уходил последним. У Сатико же было наоборот — она вела только музыку, готовиться
— всего ничего. Все же раза два в месяц она приходила
довольно рано, за час-полтора до уроков, чтобы «распеться» в музыкальном зале,
не рискуя потревожить соседей.
В
один из таких дней в начале декабря Яманэ, придя, по
обыкновению, на полчаса раньше, застал ее в учительской одну за изучением рекламок онсэнов1 . Горячие источники в Исэ, реканы с собственными онсэнами в Хаконэ, гостиницы-онсэны в Яманаси —
ворох ярких буклетов лежал перед ней. Яманэ даже
успел разглядеть иероглифы онсэна Дайсэцудзан
на Хоккайдо.
Они
поздоровались, обменявшись фразами о наступивших холодах.
—
Вы в онсэны часто ездите? — спросил Яманэ.
—
Я особенно ивабуро2
очень люблю, — засмеялась Сатико. — Мы в прошлые
выходные с подругой ездили в префектуру Иватэ, в двух
онсэнах ночевали. Первый довольно простой был, в Хираидзуми, но зато бассейн из каких красивых камней —
голубые, зеленые валуны.
А
второй большой, «Сакунами» называется: ротэмбуро3 — сказка! Вид на гору, внизу
там сад разбит, с беседками, статуями — ну, конечно, он был весь в снегу, а
сама гора поросла лесом и по вечерам подсвечена прожекторами. Красота
необычайная!
А
утром! Мы ранние пташки: придем в шесть-семь часов. Остальные кроме нас — пары,
им так рано вставать неохота, им вдвоем в футоне4 хорошо…
Его
немного смущали такие замечания.
—
В шесть-семь утра: ночной снегопад все бортики бассейна покрыл, и деревья… Такой снег на Аляске, наверное, или в России. Большой
снегопад был, даже трассы закрывали, да и поезда стояли. Мы боялись не
вернуться в срок.
—
Если еще раз в сторону севера захотите путешествовать, пожалуйста,
останавливайтесь в моем доме, — сказал Яманэ. — С
подругой, с друзьями, — добавил поспешно. — Особенно летом: когда в Токио
жарко, в Томиоке на 5-6 градусов меньше, а вечера там
совсем прохладные. Очень красивое побережье, и вокруг
есть несколько онсэнов. Пожалуйста, не стесняйтесь!..
Я хочу, чтобы много народу ко мне приезжало, — разговорился он, взволнованный
мыслью о ее визите. — Половину Токио приглашу, наверное.
—
Ну вот, — улыбнулась Сатико, — а я думала, вы только
меня так выделяете.
Яманэ
поскорее продолжил:
—
Я вам фотографии принесу, не возражаете? Понравится — милости прошу.
*
* *
В
учительской стоял один почти плоский шкаф — на каждого учителя по
отделению-кармашку. Туда раскладывались свежеотпечатанные расписания, новости
из районного образовательного центра, а также иногда и внешняя почта (которой
было немного).
В
понедельник 6 декабря Сатико нашла в своем отделении
белый конверт, заклеенный, но без марки, с надписью от руки: «Г-же Оцука». Она еще не знала руку Яманэ,
но сразу подумала, что от него. Открыв, она достала сложенный вчетверо лист и
несколько фотографий, отпечатанных на домашнем принтере. Записка была совсем
короткая:
«Добрый вечер.
Сегодня
вернулся из Томиоки. С девяти утра делал пол в доме,
уже закончил.
Погода
была ясная, иногда облака и +13 градусов.
В
следующее воскресенье планирую заниматься внутренней отделкой.
2010.12.5.
Яманэ»
На
фотографиях был деревянный пол, снятый с разного ракурса, — приятный на вид,
широкие доски блестели от темно-коричневого лака. Справа предательски виднелись
какие-то инструменты, брусья и строительная лампа. Еще пара
снимков были пейзажные: один — побережье с чайками, второй — закат над
горами.
Сатико
улыбнулась этому отчету.
В
следующий понедельник, 13 декабря, конверт опять ждал ее.
На
фотографиях были оконные рамы с латунными крючками и кусок стены, оформленный,
как седзи5 — с традиционной плотной
бумагой и вкраплением гербария — мелколепестковых
ромашек, травинок и веточек. Сатико прочла письмо:
«Добрый день.
Как
Ваше здоровье?
Уже
начался грипп этого сезона, будьте осторожны и всегда мойте руки, придя с
улицы.
В
Томиоке тоже постепенно холодает, но пока еще можно
работать. Внутрь дома ветер совсем не задувает. Стены я построил надежно.
Вчера
занимался внутренней отделкой, больше всего стенами. С использованием бумаги
"васи" в доме сразу создается особая
традиционная атмосфера.
Еще
2-3 раза съезжу, и внутренняя отделка будет полностью готова.
2010.12.12.
Яманэ»
Сатико
удивилась его вкусу, глядя на бумагу и получившуюся из нее имитацию седзи. Ей тоже понравилась эта стена, и то, что Яманэ может делать своими руками не просто грубую
строительную работу, но и традиционный декор.
Неожиданно
для себя Сатико начала высчитывать, какие сроки это
будут — две-три поездки: получалась середина января. Похоже, она уже хотела
увидеть этот дом.
Среди
недели, встретив Яманэ в коридоре школы, она
попросила:
—
Яманэ-сэнсэй, сделайте мне фотографию вашего дома
целиком, пожалуйста. Это интересно. А то я вижу только кусочки.
—
Да? — смутился он. — В следующий раз положу. — И, глядя в сторону: — Вы
приготовьтесь, что он маленький.
—
Я помню, — весело сказала Сатико. — Мне, правда,
хочется посмотреть, как он выглядит. Не ожидала, что это так увлекательно.
—
Действительно, вам интересно? — просветлел Яманэ.
В
пятницу утром, вне графика, Сатико опять обнаружила
конверт. Но фото не нашла, только письмо:
«Добрый день!
Прогноз
в Томиоке на ближайшие дни:
19
декабря, воскресенье. Пасмурно, +1 С╟. Поездка
отменяется.
20
декабря, понедельник. Ясно, +3 С╟.
21
декабря, вторник. Ясно, +3 С╟.
22
декабря, среда. Переменная облачность, +11 С╟. ОК!
Поеду
в среду. Уже взял отгул.
В
Томиоке очень вкусные местные продукты, например,
джемы.
Яблочный
джем, молочный джем и мед — что из этого лучше всего? В следующий раз привезу.
Яманэ»
Ей
сразу захотелось яблочного джема; это напомнило детство. Яманэ,
с его заботой о мытье рук и выборе для нее десерта тоже возвращал ее в детство.
Но взрослая женщина внутри сказала ей: «Неудобно» — так что Сатико
ничего не стала заказывать, ни письменно, ни устно. Хотя в понедельник они
встречались, Сатико только приветливо улыбнулась, а
во вторник у нее занятий не было.
22
декабря, в отсутствие Яманэ, Сатико
вспомнила о европейском Рождестве.
«Пожалуй,
надпишу ему красивую открытку», — подумала она. Еще с конца ноября улицы Токио
были украшены рождественскими декорациями — в этом году все универмаги
выставили елки одна другой роскошнее.
—
Как видно, они неплохо заработали за год, — обсуждала Сатико
с подругами.
—
Наоборот! — воскликнула Акияма. — У них у всех дела
довольно плохи, поэтому и стремятся завлечь покупателей хотя бы на
рождественский шопинг.
—
Вряд ли я много потрачу на подарки в этом году, — с сомнением сказала Такино-сан. — Все экономят, так что и я не рассчитываю на
гору подарков.
—
Все равно, мы все хотя бы соберемся на новогодний ужин, — непререкаемым тоном
заявила Акияма. — Я обнаружила новый ресторан, где
подают угря. Так и называется «Унаги», как раз на
границе Янака и Нэдзу. Очень новогоднее меню.
Такино-сан
сразу поддержала идею. Ей было за пятьдесят, и выпить она любила, всегда
заказывала себе сакэ, как правило, самое сухое.
—
Опять у нас девичник, — хлопнула она по плечу Акияму-сан.
— Когда мы будем приглашать и мужчин — приличных, с доходом? Что думаете, Оцука-сан?
—
Есть подходящий для вас мужчина, — со смехом ответила тогда Сатико,
и Такино-сан сразу заинтересовалась. — Только он не
пьет, кажется, и ресторанов не любит.
—
Лучше, что не пьет! Серьезный человек?
Сатико
замялась. То, что имела в виду Такино-сан, не
подходило под Яманэ, и Сатико
пожалела, что подала ей напрасную надежду.
— Боюсь, что не очень серьезный. То есть, он
серьезный, но какой-то… забавный.
—
А! — сразу отмахнулась Такино-сан, рассматривая
взятую у Акиямы визитку ресторана «Унаги».
Сатико
подумала, что ужин с угрем обойдется на каждую минимум в пять тысяч йен6 ,
а то и шесть. Акияма работала в корейском банке, и, в
отличие от Сатико, над подобной суммой не очень
задумывалась.
В
юности Сатико очень любила Рождество. Встретить
сочельник в одиночку считалось почти позором среди мужской половины ее курса.
Она была популярна и всегда получала приглашения на рождественский ужин. Часто
ей нужно было выбирать из трех-четырех. Однако ее студенческие романы ни к чему
не привели.
*
* *
В
четверг, 23-го декабря, она пришла немного раньше и сразу направилась к своему
кармашку на стенде. Письмо уже было там:
«Доброе утро!
Как
Ваше здоровье?
Вчера
в Томиоке занимался работами по внутренней отделке.
Еще немного, и все закончу. Правда, было не 11, а всего 8 градусов.
Хочу
обязательно там устроить печку, для обогрева и для чая.
Прилагаю
фотографии дома. Пытаюсь, чтобы дом получился, как чайная комната — это мой
любимый стиль.
Хотя
Оцука-сан ничего и не заказала, я все-таки купил
яблочный джем. Завтра вечером положу в Ваш почтовый ящик у дома.
2010.12.22.
Яманэ»
Получить
в подарок яблочный джем было приятно, но фотографии дома изумили Сатико. На деревянных столбах-опорах помещалась избушка с
фасадом едва ли в пару метров ширины. О длине Сатико
судить не могла. У входа в избушку, одной ногой на широком пне, служившем
ступенькой, стоял Яманэ, и ясно показывал собой
масштаб домика. Легкая кепка, которую он носил в Токио с октября, не закрывала
красных от холода ушей.
Избушка
была сбита очень добротно, но занимала едва одну восьмую большого участка.
Поодаль за ней виднелся какой-то гараж или сарай. Слева втирался светлым
фасадом чей-то большой каменный дом.
Сатико
вздохнула. Она сейчас поняла, какой подарок сделает Яманэ
на Рождество.
Вечером
24-го она писала ему первое за их знакомство частное послание.
«Яманэ-сэнсэй,
Спасибо
за письмо и фотографии.
Представляю,
как Вы устали.
Завтра
Рождество, поздравляю Вас и шлю лучшие пожелания.
Яблочный
джем очень вкусный, спасибо, что привезли.
В
Томиоке уже холодно; пора одеваться теплее для
работы.
Хороших
Вам каникул.
Оцука»
К
открытке она приложила вязаную шапку — двустороннюю: снаружи сливочного цвета,
а внутри — шоколадного, ее можно выворачивать на любую сторону.
Вечером
она отнесла пакетик к дому Яманэ и положила в
почтовый ящик. Его окна на первом этаже были темные; похоже, он вышел куда-то
поужинать.
*
* *
С 25 декабря по 5 января в школе каникулы. Яманэ собирался максимально использовать это время для
строительства. Он рассчитывал, что поедет в Томиоку
26-го и 29-го декабря. В промежутке он чуть-чуть подготовится к Новому году —
сделает уборку, купит новое постельное белье. Ему еще предстояла распилка и
покраска загодя купленного бамбука (с ним оставалось сделать некоторые работы в
Томиоке).
30
декабря его обязательно приедет навестить сестра, живущая в Кавасаки. Ей уже
семьдесят, и она появляется раз в год, чтобы спросить: «Ну как ты, младший
брат?» и привезти кой-какие гостинцы. Он разливает
чай, они пьют вместе; весь визит длится не дольше часа.
31-е
и 1-е — новогодние дни. Если погода позволит, еще 3-го января он съездит в Томиоку — и дом закончен. Можно будет приглашать Сатико на осмотр.
Ей
в самом деле, кажется, нравится. Удивительная женщина во всем!
Впрочем,
не один же дом… Яманэ думал, как покажет свои
плотницкие и столярные работы, объяснит те хитрости, которые он применял,
изучив по книгам. Конечно, пусть посмотрит, на что он способен. Когда-нибудь он
выстроит полноценный, большой дом — теперь у него есть и опыт, и некоторые
сбережения. Сам участок тоже недешевый, и приятно, что продолжает расти в цене.
Но
она любит ивабуро; надо найти неподалеку подходящий онсэн. Был один
хороший, назывался, кажется, «Цура-цура». Ей нравится
ротэмбуро в снегу, как раз сезон, а в горах уж точно
снега хватает.
Поздка
на синкансэне7 ,
потом осмотр дома, потом онсэн — Яманэ
волновался, представляя, как они проведут вместе целый день. Сначала она сидит
у окна в поезде, разглядывая горы. Яманэ на листочке
пометил один пункт: приготовить о-бэнто8 .
Может быть, Сатико и сама возьмет дорожный обед, но
все же лучше позаботиться. Потом они в переездах от дома до онсэна
— это точно полный день. Ну что ж, в онсэне они проведут пару часов порознь, потом ужин… Яманэ размышлял, как сказать Сатико,
что денег ей тратить не потребуется, раз он ее приглашает. Это может вызвать
недоразумения. Но в целом поездка выглядела мечтой.
Получив
рождественский подарок Сатико, Яманэ
был и рад и растерян. Он сразу начал думать, как и чем отдариться. В конце концов решил, что джем может засчитаться как подарок. Сейчас
он не станет торопиться и множить эту цепочку взаимных сувениров. За ближайшие
дни он что-то сумеет подобрать для нее на Новый год. Пока же, воодушевленный,
он сел писать письмо:
«С Рождеством!
Удивлен
и обрадован вашим подарком!
Завтра
планирую поехать в Томиоку, обязательно надену эту
замечательную шапку.
Уже
скоро работы закончатся. Прошу еще немного подождать.
Как
только закончу, приглашу Вас на экскурсию по окрестностям, покажу дом.
Ивабуро
тоже — узнаю, где есть хороший, и отвезу вас.
Хорошенько
отдохните на каникулах, пожалуйста.
Наверняка
Оцука-сан приглашена
куда-нибудь на Новый год…
2010.12.25.
Яманэ»
Последнюю
фразу он приписал как-то неожиданно для себя. Подаренная шапка уж слишком его
приободрила.
Все
последнее время он встречал Новый год однообразно: вечером шел гулять в один из
ближайших парков, в полночь машинально съедал «положенную» гречневую лапшу собу, а первого января сам варил себе новогодний суп-дзони. Изредка получалось выпить пива с кем-то из соседей,
если позовут. Сам Яманэ мог бы и вообще не пить,
делая это только из вежливости.
Правда,
в прошлом году он все же выбрался в Асакусу —
пригласил один приятель по району. Они отстояли три часа в длинной очереди к
алтарю Асакуса-Каннон, болтая обо всех событиях года
и время от времени согреваясь теплым амадзакэ. Болтал скорее приятель — о разводе с
женой-китаянкой, которая пыталась его обобрать. У Яманэ
была одна большая новость — инвестиция в участок в Томиоке.
Спрашивая
Сатико про Новый год, он заранее готовился к
разочарованию.
В
письмо он вложил фотографию хибати9
— своей недавней антикварной покупки. Хибати, сделанная из цельного эбенового дерева, китайской работы,
внутри имела бронзовую чашу для углей. Стоила хибати
больше десяти манов10 , но в день,
когда он появился в антикварном, хозяйка объявила на
все пятидесятипроцентную скидку. Цена в пять с лишним манов
тоже была не маленькой, и Яманэ долго топтался возле. Но хозяйка пообещала присовокупить к хибати старинный бронзовый чайник в качестве бонуса, и Яманэ сдался.
Тут
же из магазина он заказал доставку в Томиоку, что
обошлось еще в четыре с половиной тысячи, но выбирать не приходилось: хибати весила добрых четырнадцать килограммов.
*
* *
27-го
он нашел в почтовом ящике короткую записку от Сатико:
«Хибати просто великолепная! На Новый год особых планов нет,
хочу пойти в храм».
Вместо
положенной уборки Яманэ с утра слонялся по узким
улицам квартала Янаки, где было много магазинчиков —
и обычных, и антикварных. Никак не мог решить, какой подарок выбрать для Сатико. Сначала прикидывал что-то из одежды, но побоялся
прогадать с размером и цветом.
Потом
долго стоял в переулке перед витриной совсем крошечной
и захудалой лавки Тамура-сан, у которого, однако,
попадался иногда хороший жемчуг. Там было одно приятное кольцо, но Яманэ чувствовал неуместность такого подарка. Тамура-сан заметил его сквозь стекло и махнул ему. Яманэ очнулся, поклонился и пошел кружить дальше.
Наконец,
неподалеку в магазинчике на холме, среди домашних обиходных предметов,
беспорядочно расставленных в витрине, он увидел один необычный и сразу решил
купить. Опять китайская старая вещь: обитый шелком ларчик, а внутри круглая
фарфоровая шкатулка под крышкой — наполнить краской для личной печатки. Во
втором отделении ларчика — деревянная подставка под шкатулку. И мотив на
шкатулке — «каракко», китайские дети, и расцветка
говорили о том, что это скорее женский предмет. Яманэ
обрадовался, что отыскал такой изящный и нейтральный подарок, и расплатился.
Он
выходил из магазина, когда за спиной услышал оклик:
—
Hello, old boy!
Пряча
сверток в рюкзак, Яманэ неловко смешал японское и
европейское приветствия, одновременно кланяясь и взмахивая рукой.
Толстый,
загородивший пол-улицы американец жил в этой местности уже лет шесть и недавно
открыл новый бизнес — купил два домика рядом и сделал пансион для сдачи внаем
туристам. Звали его Дик, и со своей женой-японкой он
скорее приятельствовал.
Дик
был одет как байкер, включая красную бандану за сто йен на голове,
которой часто маскировал свою пятидесятипятилетнюю лысину.
—
Новогодние подарки? — уличил он Яманэ, весело зыркнув на его рюкзак. Они немного поговорили по-английски,
и Дик уговорил Яманэ,
расслабившегося от удачной покупки, выпить пива на Янака-Гиндзе.
Там среди продуктовых лавок и забегаловок была особая стойка для торговли
«живым пивом», а рядом перевернутые пивные ящики, надписанные «нама биру сэки»
— места для его распития. Ежедневно Дик проводил там
за пивом и разговорами от двух до трех часов. К нему нередко подсаживались
европейские туристы, бродившие в этих закоулках ради видов «старого Эдо».
Сегодня
Дик сманил Яманэ, чтобы было
кому похвастать успехами нового бизнеса. Приобретенные им особнячки на Сэндаги имели по два этажа и три входа, и могли принимать и
группы в 5-6 человек, и туристов-одиночек. Существуя чуть меньше года, его
пансион уже приобрел известность. Сначала Дик
объяснял, как использовал поисковики и оптимизировал сайт, чтобы подняться в
рейтингах; потом — как просиживал дни и ночи в социальных сетях, размещая
рекламу. Яманэ вежливо слушал, кивая.
—
Теперь угадай, — говорил Дик, — до какого времени у
меня заказы? — И, вытирая пивные усы: — До лета 2013 года!.. Ты можешь себе это
представить? Там, в Европе, они считают, что должны хоть раз в жизни побывать в
Японии. И находят мой маленький пансион, тут, в Токио. Если набрать «Токио, дом
на каникулы» — он появляется первой строкой! И, черт меня дери, как же приятно
уже знать свой доход по июль 2013 года!
Поскольку
это были уже вторые пол-литра, Дик не сдержался:
—
В среднем, 6000 долларов ежемесячно!
—
Аа, — промычал Яманэ,
забыв, какой английский эквивалент подобрать слову «потрясающе».
—
Я доволен этой суммой. Расходы минимальные. Приезжают интеллигентные люди.
Почти все. Ну вот только в прошлом месяце эти
итальянцы из Бруклина, горючая смесь! Они провели веселую неделю, а я получил
головную боль. И от соседей, и со стороны уборки. Нет, больше я не принимаю
итальянцев из Бруклина.
—
Но все же вам нравится ваша работа… — внес свою лепту в разговор Яманэ.
—
Слушай, это самая приятная работа, какую я делал в своей жизни! Это легко, и
это нормальный доход. У меня раньше была работа, которая приносила мне до
полумиллиона долларов в месяц…
—
Как, полмиллиона в месяц? — переспросил Яманэ.
—
Эй, парень, я раньше работал в автопроме. Мы чинили
американские машины. Я и один гений из Небраски, Патрик Хаффорд.
Однажды мы получили заказ на партию из четырех тысяч машин — их все побило
градом. Владелец предложил нам почасовую оплату, но я сказал: «Слушай, не плати
мне 40 долларов в час, плати мне 180 долларов за машину, и мы починим их все за
два месяца».
—
Два месяца?! — сказал он.
—
Два месяца, — сказал я. — Что ж, некоторые машины были в пяти или десяти
вмятинах, некоторые выглядели, как будто их расстреляли из пулемета, но многие
имели только одну или две вмятины. Вот и считай наш доход, — подмигнул Дик
узкими глазками над заплывшими щеками.
Яманэ
все еще переваривал сумму в полмиллиона. Для него и шесть тысяч долларов были
приятной суммой. Сегодня его учительский доход, добываемый шестидневным нелегким
трудом, и со всеми надбавками за выслугу лет, составлял четыреста пятьдесят
тысяч йен, или примерно четыре тысячи семьсот
долларов.
Что
же касается небольшого родительского наследства, Яманэ
сберегал его на банковском счете и старался не касаться.
—
Привет, Юки! — крикнул тут Дик.
Англоязычных японцев в округе было немного, и он жаждал вовлечь в общение всех.
Неизменно
в черно-белом, элегантный и стройный, парикмахер Юки только поклонился издалека, улыбнувшись, и быстро
прошагал дальше по улице. Он жил здесь, но его салон был на Роппонги,
районе скопления посольств, представительств и сервисов для иностранцев.
—
Никогда не посидит с нами, — с досадой сказал Дик. —
Всегда занят, все на бегу!.. Он пятнадцать лет в
Америке работал, вот и популярен у гайдзинов.
Слово
«гайдзин», иностранец, произнесенное американцем,
хотя бы и с самоиронией, звучало странно.
Яманэ
слышал, что клиентура Юки была вся женская часть
европейских посольств и компаний. Впрочем, и мужчины к нему ходили, по совету
своих жен. Европейские тонкие волосы требовали другого обращения, нежели
японские.
—
Мне тоже пора, — поднялся Яманэ, выбрасывая стаканчик
в мусорный контейнер. — Приятно было поговорить.
Набычившийся
Дик беспомощно развел руками, и Яманэ поспешил его
покинуть.
*
* *
«Добрый день!
Как
Ваши приготовления к Новому году?
26-го
и сегодня ездил в Томиоку. 26-го было только +7 и
ветер, еще раз благодарю Вас за шапку. А сегодня потеплело: +10.
Остается
самая легкая работа по интерьеру, так что совсем не устаю.
Гостинцы
для Вас: местные яблоки и кинкан11 .
Будете
есть кинкан по одному в день, ни за что не подхватите
простуду.
Кладу
также новые фотографии. Надеюсь скоро показать Вам все вживую.
2010.12.29.
Яманэ»
Вечером
он занес свой пакетик, постаравшись не хлопнуть крышкой почтового ящика: в
окнах Сатико был виден свет. Он знал, что она
проверит вечернюю почту, так что фрукты не замерзнут. Яманэ
был голоден и собирался поесть собы в своей любимой соба-я, поэтому спешил.
Соба-я
оказалась закрыта. Яманэ молча
постоял перед вывеской, глядя на расписание — он забыл, что по каким-то личным
причинам хозяина эта соба-я не работала именно по
средам. Ему пришлось зайти в супермаркет и там купить готовый ужин: жареную
рыбу и порцию риса. Он был недоволен.
Это
недовольство назавтра привело его, часам к 12-ти, в ту же соба-я,
приветливо машущую норэном12 над
низким входом. Предновогодние дни были солнечные, с приятным несильным ветром.
Войдя, он сразу увидел Сатико, доедавшую за стойкой
лапшу. Они не встречались больше недели, и ему показалось, что она посвежела,
вид у нее был праздничный — может быть, оттого, что он впервые видел ее одетую
не формально, для школы, а во что-то розовое с желтым.
Волосы у нее были распущены.
—
Ээ… как давно не виделись! — сказал Яманэ, с удовольствием слушая ее приветствие, и присел
поблизости за стойку. Хозяин уже ждал заказа, и Яманэ
заказал горячую какэ-собу.
Сатико
доела и заговорила первая:
—
Я под впечатлением вашей хибати,
Яманэ-сэнсэй. Кажется, она страшно дорогая.
—
Ничего, — сказал Яманэ, — мне сделали хорошую скидку.
Сначала она больше 10 манов стоила.
—
Десять манов? — поразилась Сатико.
—
Я гораздо меньше заплатил, всего 56 тысяч в результате.
—
Такую дорогую хибати купили? — у нее был изумленный
вид.
—
Это цельное дерево, китайский мастер больше двухсот лет назад сделал.
Яманэ
склонился над принесенной лапшой.
—
Извините, что я так говорю, но… Яманэ-сэнсэй всегда онигири13 покупает самые дешевые, по
восемьдесят йен. И собу сейчас самую дешевую
заказали, а тут вдруг отдали за хибати 56 тысяч. Это
для меня удивительно.
—
Потому что я увидел, что это очень хорошая, качественная вещь. — Яманэ было не слишком приятно, что она, оказывается,
подмечает за ним такие детали. — Если строить хороший дом, на века, то надо,
чтобы и вещи в нем были хорошие. Такую хибати поставишь на веранде — приятно смотреть, и тепло, и
москитов отгоняет. Мне к ней чайник старинный бронзовый бесплатно дали.
Сатико
улыбнулась и покачала головой.
—
Вот вы ее скоро увидите сами! Я покажу наш поселок, дом свой, там чаю выпьем,
потом опять на станцию, оттуда автобусом в онсэн. До онсэна час езды. Там часа два провести можно: Оцука-сан в ивабуро два-три раза
войдет. Там же можно пообедать — и обратно на поезд в Токио. Туда-обратно, за один день все успеем.
—
Туда-обратно — это хорошо, — сказала Сатико, и тут же спросила: — А вы хотите «дом на века»
построить?
—
На триста лет, минимум, — оживился Яманэ. — Этот
нынешний дом, это модель, я на нем учился. Теперь я все приемы знаю, какие для
традиционного японского дома нужны. Может быть, рекан14
построю, большой, в хорошем месте. Хочу, чтобы после меня дом остался. Это моя
мечта. Конечно, время нужно.
—
Но не только время, Яманэ-сэнсэй, а какие средства
нужны! — подхватила Сатико. — Ведь это затраты, такая
большая работа.
—
Нет-нет, — мотнул Яманэ головой. — Поскольку я все
сам буду делать, денег это не возьмет много, только на материалы. Главное —
время.
—
Вы один не справитесь, — задумчиво сказала Сатико. —
Тяжело это.
—
Ну, если Оцука-сан мне поможет стены штукатурить,
буду благодарен, — пошутил Яманэ, и, в ответ на ее
недоуменный взгляд: — Ну, только немножко!
Она
даже не стала подыгрывать:
—
Нет уж, самое большее — я вам онигири могу слепить,
для обеденного перерыва.
—
Это тоже поддержка, — примирительно сказал он.
Она
сегодня была совсем другая; сидя рядом, Яманэ еще
разглядел сапоги на каблуках, и быстро отвел глаза от ее ног.
—
Оцука-сан с распущенными волосами гораздо лучше.
Подобранные — не очень.
—
Я-то думала, что Яманэ-сан все во мне нравится. Какое
разочарование!
Заглушая
смехом глагол «нравится», он настаивал:
—
А волосы лучше распущенные…
—
А если я начну о том, что мне нравится, а что нет? — довольно холодно спросила
она.
С
начала и до конца их разговор весь был какой-то напряженный.
«Она
что-то сильная, — размышлял он потом. — Сейчас японские женщины после ссоры
мужа за дверь выгоняют. Убирайся из моего дома, говорят. И много примеров. Не
из таких ли она?»
*
* *
Хотя
Яманэ и не верилось в это, 31-го с утра они с Сатико договорились вместе пойти в храм на новогоднюю
молитву. Он несколько раз переспросил, не приглашена ли она куда. Она несколько
раз со смехом объяснила, что да, приглашена, но ей не хочется в ресторан, а
есть настроение пойти в храм — лучше всего в Канда Медзин.
—
Ну тогда разрешите мне к вам присоединиться, — в такой
форме договорился с ней Яманэ.
Решили
отправиться пораньше, к десяти часам.
На
метро до Отяномидзу это заняло всего
десять-пятнадцать минут. От станции в сторону популярного и нарядного Канда Медзин уже тянулись группы,
а то и целые процессии — тех, кто шел в храм, было легко отличить с полувзгляда. Многие женщины шли в парадных кимоно — черных
или светлых; по цвету и орнаменту угадывался примерный возраст и статус
хозяйки. Попалось и несколько оживленных красивых школьниц или студенток в
ярких кимоно с пышным цветочным орнаментом. Но большинство шло, как и они с Сатико — в более-менее праздничной европейской одежде.
Яманэ
с облегчением подумал: хорошо, что не пошли в храм Нэдзу.
Там наверняка сейчас много соседей, да и ученики тоже придут, вместе с родителями.
Вдруг он понял, что Сатико, скорее всего, умышленно
выбрала храм подальше от дома.
Подойдя
к Канда Медзин около
четверти одиннадцатого, они встали в очередь. Люди собирались неспешно, от
ворот до их места в хвосте было метров шестьдесят-семьдесят.
—
Я слышал, вы хотите организовать школьный оркестр, — вспомнил Яманэ. — Это прекрасная идея.
—
К сожалению, не моя, — улыбнулась Сатико.
— Ученики заставили. Несколько мальчиков замечательно играют на трубах, почти
профессионально. Есть три выпускника музыкальной школы. Мы хотим сделать
джазовый концерт в начале апреля. Во дворе, под вишнями…
А
в Токийском Женском Университете очень хороший концертный зал, и они весной
проводят музыкальные фестивали. Может быть, там выступим тоже.
—
Хорошо бы кто-то из учителей присоединился, — подумал вслух Яманэ.
—
Вы, Яманэ-сан? — спросила Сатико.
—
Не-ет, я нет. И голоса никогда не было, и ни на чем
не играю. Все равно мне нравятся только народные песни или энка.
Когда работаю, бывает, тихонечко пою «Намида» или
«Осака для двоих».
—
А вторую я что-то не помню. Это тоже энка? Напойте
немного, — лукаво предложила Сатико.
Но
Яманэ разгадал ее хитрость и шутливо упирался,
отказываясь демонстрировать голос.
—
Много еще осталось сделать? — стала спрашивать Сатико
о доме.
—
Уже скоро! — уверил Яманэ. — Осталась самая мелкая
работа, но она-то и отнимает бездну времени.
—
Но к середине января?..
—
Да-а-а, к середине… или, самое позднее, в 20-х числах
все закончу.
Вдруг
Сатико поняла, что выказывает нетерпение, и
смутилась.
—
А, пока не забыла, Яманэ-сэнсэй, — немного переменила
она тему, — на фото я видела какой-то гараж или сарай — это для инструментов?
—
Нет-нет! Это моя кладовая. Очень надежная: два замка,
один цифровой, а другой навесной. Там я держу свои сокровища, — нарочито округляя
глаза, сказал Яманэ.
—
Например, что?
Он
не ожидал, что она начнет выпытывать, и растерялся.
—
Например… портрет матери.
Сатико
быстро посмотрела на него и примолкла.
—
В Янаке дом старый, — объяснял Яманэ.
— Вокруг тоже квартал такой, много деревянных зданий. Если пожар случится,
опасно. А в Томиоке пожаров быть не может, там
надежнее.
—
А что же мы так и не движемся, — спохватилась Сатико.
—
Подождите, я узнаю! — Яманэ отправился на разведку и
вернулся с докладом: — Мы пока не можем двигаться. Самые первые стоят перед
воротами. К алтарю начнут пускать только с двенадцати.
Оба
посмотрели на часы.
Стоять
надо было еще около часа, а потом неизвестное время двигаться к алтарю. Сатико засмеялась, замерзая.
—
Ну что ж, — предложил Яманэ, — может быть, нам
поехать в Асакуса?
—
Поедемте! — встрепенулась Сатико. — Время уйдет на
дорогу, и приедем как раз к полуночи.
Но
расчеты их подвели. На перегоне между Асакусабаси и Курамаэ электронные часы Яманэ
начали пищать полночь.
—
Яманэ-сэнсэй, с Новым годом! — в отчаянии воскликнула
Сатико, но тут же постаралась улыбнуться. — Мы с вами
встречаем Новый год в поезде, куда это годится!
—
С Новым годом! — отозвался Яманэ, пожимая ей руку.
Ему эта ситуация казалась даже романтичной.
Хотя
и не полные вагоны, а все же с ними ехало достаточно людей, так же встречавших
Новый год в подземке. Некоторые даже не оторвались от экранов своих мобильных
или игровых планшетов.
Выскакивая
на станции Асакуса и припускаясь как школьница, Сатико торопила: «Скорей, скорей!»
Яманэ
нравилось, как она, даже в спешке, не обгоняла его, держась за ним. Им пришлось
пробежать длинным тоннелем, и, выбираясь наружу уже на подступах к храму, они
услышали удар колокола.
—
Ах… — обрадовалась Сатико, — и следом еще один,
гулкий и долгий, последний из восьмидесяти трех ударов.
—
Ну все же! — с облегчением сказала она. — Хотя бы два
последних мы услышали — все-таки нам будет удача в этом году.
—
В этом году тоже позвольте надеяться на ваше расположение! — произнес Яманэ обязательную этикетную формулу и поклонился. Сатико с поклоном повторила ее в ответ, но куда веселее и
беззаботнее.
Справа
и слева слышались те же слова.
*
* *
До
начала новой четверти Яманэ успел еще раз съездить в Томиоку. Работа подходила к концу, но ему пришла в голову
новая мысль, которой он поделился с Сатико:
«Доброе утро!
Завтра
начало четверти, опять на работу; надеюсь, Вы успели хорошо отдохнуть.
Спасибо
за новогодний вечер, было очень приятно.
У
меня есть план ехать в воскресенье, 9-го января, в Томиоку,
строить деки вокруг дома. Дек — это помост. В Томиоке
бывают очень ветреные дни, особенно сейчас, зимой.
Чтобы
дом не упал под ветром, надо сделать эту работу.
Собираюсь
также позвонить в местные онсэны, узнать, как они
работают по воскресеньям. Вероятно, приезжает много народу.
Прошу
еще некоторое время подождать. Когда построю деки, пространство очень
расширится — будем, сидя на деках перед хибати, пить
чай.
2011.1.5.
Яманэ»
Сатико,
прочитав, нетерпеливо засмеялась. Ее приятное путешествие все время
откладывалось. Правда, в утешение Яманэ всякий раз
привозил съедобные подарки, один другого вкуснее — от яблок до необычно больших
сэмбэев, жареных печений, доходящих до размеров
лепешки. Последний раз он преподнес шоколадно-ореховый кекс, божественного
вкуса и самой изысканной упаковки. В магазине Яманэ
уверяли, что этот кекс они регулярно поставляют для императорской семьи, о чем
он не забыл написать Сатико, прибавив «Вот и мы с
Вами приобщились к элите». Впрочем, большинство из того, чем он баловал ее, сам
он не пробовал.
Он
исправно носил подаренную ею шапку теперь и в Токио, так как похолодало. Сатико отводила глаза, замечая, что в шерстяной узор
забиваются опилки, мелкая древесная пыль.
В
конце января и начале февраля Яманэ пропустил два
воскресенья подряд — было уж слишком холодно и ветрено. Но, даже пропуская
поездки, он продолжал писать: прикладывал к письму чертеж из книжки по
строительству, фотографии «образцовых» японских домов или просто сезонную
открытку.
14
февраля принесло Сатико неожиданное открытие.
Войдя
в учительскую после уроков, она услышала оживленный разговор, восклицания, смех
— коллеги собрались вокруг Яманэ, который смущенно
улыбался и отворачивался.
—
Оцука-сан, смотрите, — со смехом позвала Танэмура-сан, радуясь, что кто-то еще в неведении. — Вы
такое видели? Девятнадцать шоколадок от учениц! Директору Хамада,
конечно, не одной, кто осмелится! Только от нас троих. Курихара-сэнсэй
две заработал, Кагава-сэнсэю повезло — восемь, но
спортсмены всегда так, а у остальных от учениц по одной. А тут! Уже лавочку
можно открыть!»
Все
засмеялись.
-—
Яманэ-сэнсэй так популярен? — не удержалась Сатико.
—
Конечно, популярен, а вы не знали? Его уроки очень любят. Это он с нами молчит,
а на уроках он оратор, сходите как-нибудь. А с шоколадом — это каждый год так!
Ему и письма пишут ученицы.
—
Просто благодарят за интересные уроки, — быстро сказал Яманэ.
Сатико
было приятно и досадно. То, что Яманэ — хороший
преподаватель, ее порадовало. Ей стало стыдно, что в последнее время она так
покровительственно о нем думала. Но то, что его отметили «валентинками»
девятнадцать девочек, укололо ее. У школьников хорошее чутье, они действительно
выбирают только интересных и приятных людей.
Но
почему он в одиночках? — думала Сатико.
Вернувшись
домой, она перечитала короткие письма Яманэ, начиная
с первого — их оказалось уже двадцать три конверта.
В
его сегодняшнем письме, по следам вчерашней поездки, было:
«Оцука-сан,
Рад
видеть Вас всегда здоровой.
Надеюсь,
у Вас хорошее отопление в доме. До марта все же поберегитесь гриппа и простуды;
при Вашем чудесном сопрано нельзя болеть.
Уже
полностью сбит каркас помоста. Я также нарезал по размеру половину досок, в
следующий раз буду красить и нарезать вторую половину.
Нужно
еще будет сделать лестницу, чтобы Оцуке-сан легко
подниматься на деки. Деки над уровнем земли примерно на высоте 90 сантиметров.
Теперь
приходится работать снаружи, немного холодно. Ветер дует очень сильный, я рад,
что мне пришла эта идея. Даже сейчас, просто с каркасом, дом уже лучше
укреплен.
Купил
для Вас вяленой хурмы — будет вечером в Вашем почтовом ящике. Кушайте с чаем,
очень полезно для здоровья.
2011.02.13.
Яманэ»
Все-таки
он ко мне по-особенному относится, — решила Сатико.
В
прошлый раз они поспорили, почему надо называть «деками» террасу, которую он
строил. Она спросила его, почему «деки», а не «энгава»
— традиционное японское название. Энгава — это
закрытая терраса, настаивал Яманэ, но Сатико возражала, что открытая энгава
тоже бывает, называется «ногоиэн», в доме ее бабушки
именно такая.
—
Все-таки у моего дома форма современная, — нашел
наконец объяснение Яманэ. — Я хоть и учусь
традиционным приемам, но пока еще до традиционной формы не дошел. И деки тоже —
более современно звучит.
*
* *
Сегодня
в Томиоке был до странного
теплый день.
Обычно
по воскресеньям Яманэ просыпался в пять, пил чай и
завтракал, по-европейски, тостами; в шесть выходил из дома, и через полчаса,
добравшись до станции Уэно, садился на экспресс линии
Дзебан до Томиоки. Дорога
занимала два с половиной часа. От станции пешком ему ходу было всего-то минут
восемь-десять. Таким образом, около девяти утра он уже начинал работы. Не
прерываясь на отдых, он только однажды, около часа дня, выпивал чаю и быстро
съедал пару привезенных с собой рисовых колобков (тех самых, за восемьдесят йен, как сказала Сатико). Колобки
были одни и те же — с морской капустой, изредка со стружкой тунца. Когда он сам
делал себе онигири, клал туда свою любимую
маринованную сливу. Потом продолжал работу часов до пяти — пока не начинало
понемногу смеркаться. Переодевался, в пять тридцать садился на экспресс и
возвращался домой к половине девятого, а если заходил в лапшевню,
то и к девяти вечера. Назавтра шел в школу к семи тридцати.
Яманэ
плотно пригонял доски одна к другой, и с каждой новой доской красота деков
радовала его все больше. Деки он делал из сугиноки —
японского кедра. Дерево было качественное, гладкое, чуть темнее общего тона
внешних стен. Вдоль четырехметровой, «длинной» стены дома дек был полностью
уложен, и сейчас Яманэ выкладывал короткую сторону.
Он был доволен, что сделал их такими широкими, два метра. Можно сидеть, вытянув
ноги, и даже лежать, утомившись от трудов.
Яманэ
уже прибивал последнюю доску и загнал последний гвоздь с победным восклицанием:
—
Еси!
Деки
были готовы.
Яманэ
стоял, улыбаясь и оглядывая свою работу. Срезы досок показывали идеальную
подгонку по длине. Он прошелся по срезам пропиткой в цвет
доски — защита от влаги. На сегодня работа была закончена. И опять — день
пролетел так быстро, было уже почти четыре часа.
Вспомнив,
Яманэ вынес хибати и, пока
солнце красиво освещало деки, поместил хибати на них
и сделал несколько снимков для Сатико.
Длинная
сторона деков была приятно нагрета, и Яманэ присел,
наконец, отдохнуть, налив из термоса любимого чая.
Он
сидел, как и было задумано, привалившись спиной к стене дома и вытянув ноги, с
закрытыми глазами, изредка отхлебывая из чашки.
Всю
неделю стояли солнечные дни, и в Токио бутоны сакуры уже набухли. На
телеканалах начались прогнозы на сроки цветения. Если такая погода продержится
еще дня три-четыре, то цветы распустятся, а манкай15
надо ждать в двадцатых числах, необычно рано. Хотя и в прошлом году пик
цветения пришелся на последние числа марта. Прошли времена, когда сакура
и апрель были синонимы — каждый год цветение все раньше; климат
меняется.
Яманэ
вздохнул и отпил из чашки. В Томиоке, конечно, это
будет на неделю позже, чем в Токио. Сатико-сан
приедет в хороший сезон: здесь, у моря, будет цветущая сакура, а в горах, где онсэн, снег.
Пригревшись,
Яманэ совсем расслабился. Он пошевелил левой,
безвольно лежащей рукой, и, чуть подвинув ее, почувствовал руку Сатико. Только мизинец. Замерев, он решился — и погладил ее
мизинец своим. Сатико не убрала руку. Тогда он
осторожно, сначала мизинцем, а потом всеми пальцами, погладил внешнюю сторону
кисти. Рука была нежная, с рельефом косточек, и он упивался этим несколько
минут, счастливый позволением Сатико.
Потом
осмелился пройти на внутреннюю сторону ладони, сжал ее руку — Сатико повернула кисть — внутри ее ладонь была такой
мягкой, что у него сбилось дыхание. Он раскрыл свою ладонь, чтобы почувствовать
всю поверхность ладони Сатико, всю длину пальцев. Они
были длиннее, чем у Яманэ, хотя рука yже.
Теперь,
когда они сплелись руками, он почувствовал ее теплое предплечье, и сглотнул ком
в горле.
Упоительно
было сидеть рядом с Сатико, рука в руке, и видеть
горный пейзаж, с розовыми пятнами сакуры по склонам, слышать отдаленный шум
побережья. Он мог бы сидеть так бесконечно. Не глядя в ее сторону, он
чувствовал, что она тоже взволнована: по движению пальцев под его пальцами, по
напряжению плеча. Он продолжал гладить ее руку. Он не мог двинуться дальше и не
знал, как это сделать. Пора было ехать в онсэн.
Яманэ
очнулся и оглушительно чихнул.
Оказывается,
он просидел так полный час. Солнце побагровело и
остыло, спустилось за рощу. Яманэ почувствовал озноб
и вскочил, чтобы собираться в город.
Его
дом был наконец готов.
Последний
раз он приедет сюда в следующее воскресенье, чтобы собрать и выбросить
строительные отходы, перенести всякие мелочи из дома в кладовую, пропылесосить…
Яманэ
посмотрел туда, где они сидели на деках с Сатико.
«И
без поцелуя хорошо», — прошептал он, вскинул рюкзак на плечи и отправился
обратно в Токио.
*
* *
В
понедельник Яманэ удалось поговорить с Сатико минут десять, он сообщил ей, что дом готов. Сатико поздравила его и пообещала подарок на новоселье, он
же чувствовал себя скованно. После грезы на деках он изменился в своем чувстве
к Сатико, ощущал странное родство с ней и стыдился,
что она может это заметить.
—
Сегодня нет письма? — пошутила Сатико, слегка подняв
брови.
—
Вчера что-то устал, извините, к возвращению Оцука-сан
подготовлю.
Сатико
еще с тремя учителями уезжала в среду, 9-го марта, на конференцию в Ниигату и возвращались они только в пятницу вечером.
*
* *
В
пятницу у Яманэ подходил к концу урок по истории
Японии; он рассказывал о Второй мировой войне.
Вдруг
он почувствовал неладное и остановил себя, оглядываясь.
Здание
школы содрогнулось от сильного и продолжительного толчка.
Не
успел класс и вместе с ним Яманэ выдохнуть в
секундной паузе «О-о-о!» — как последовал другой толчок, еще сильнее, затем
непрерывная череда ударов. Послышался дребезг стекла, из шкафа и со стен начали
валиться предметы. Вибрация нарастала.
«Под
парты, под парты», — скомандовал Яманэ тем немногим,
кто еще не догадался туда залезть. Быстро вынув из-под стола защитную каску, он
позаботился открыть дверь, чтобы не заблокировало выход. В коридорах звенел
длинный звонок тревоги. Школьная радиосеть начала передавать распоряжение
оставаться в классах и укрыться под столами.
Нарушенная
гравитация сделала для Яманэ путь назад к столу в три
раза дольше обычного. Яманэ хватался за стену,
закрываясь рукой от осколков и другой летавшей мелочи. Кто-то из девочек
закричал. Бросив взгляд за окно, он увидел: соседние дома раскачивались не хуже,
чем столбы коммуникаций, люди выбегали из зданий на улицы, стекаясь в толпы.
—
Ничего, ничего! — бодро сказал Яманэ в сторону
глядящих на него из-под парт раскрытых глаз и ртов. — Без криков…
Все
же эта пятиминутная вечность закончилась.
Следуя
командам радиотрансляции, Яманэ вывел класс на
спортивную площадку. Успели даже сообщить: 6-7 баллов. Едва выстроились, как
тряска возобновилась: на земле стало трудно удержаться, почти все ученики и
учителя сели. К счастью, это продолжалось недолго. Минут через пятнадцать,
когда основные толчки прошли, всех стали распускать по домам. Уже было
известно, что метро и поезда встали, и, возможно, надолго. Как живущий
неподалеку Яманэ задержался в школе: нужно было
убедиться, что никто не травмирован, проверить классы, принять участие в
коротком совещании у директора Хамады.
Возвращаясь
из школы, Яманэ повсюду замечал признаки ущерба:
местами облетевшие фасады старых зданий; хозяев, убиравших перед домами где осколки, где упавшие изгороди. Проходя по границе
кладбища Янака, он увидел во дворе одного из храмов
два рухнувших каменных фонаря, метра по два высотой.
Ущерб,
к счастью, казался не слишком большим.
Сильнее
всего Яманэ поразили многокилометровые автомобильные
пробки. Уже темнело, и красные шеренги из стоп-сигналов протянулись десятками
тысяч во всех направлениях города. На автобусных остановках бессмысленно
толпились служащие — метро не работало, но автобусы тоже не могли проторить
свои маршруты в этих гигантских пробках.
Яманэ
увидел один из автобусов, стоящий с раскрытыми дверями: водителя в фуражке и
белых перчатках, автоматически держащего руль; пассажиров с усталыми лицами,
многие спали.
Так
будет продолжаться еще несколько часов, — подумал Яманэ.
— Землетрясение, пожалуй, не слабее, чем в двадцать третьем году. Сколько тогда
было? Шесть баллов или шесть с половиной?..
—
Бедные люди! — услышал он приближающийся голос за спиной. Его обгоняла пара на
велосипедах: пожилой мужчина-японец и молодая женщина-европейка.
—
Да! Вот бы им сейчас всем велосипеды дать! — отозвался мужчина. — Лучшее
средство передвижения.
Сами
они, впрочем, двигались в этой толпе тоже довольно медленно.
И
правда, — подумал Яманэ, — почему бы не купить
велосипеды?
В
ответ на его мысль через пару десятков метров попался магазин спорттоваров. Стойки,
где обычно помещались велосипеды, были все пусты.
Пробираясь
сквозь толпу, Яманэ уже не в первый раз слышал слово
«цунами». Говорили, что даже в самом Токио, на О-Дайбе,
есть какие-то повреждения.
Войдя
в дом, Яманэ слегка опешил: холодильник съехал и
загородил вход на кухню, книги обрушились с полок, разная бытовая мелочь
валялась на полу. Как бы то ни было, Яманэ решил
оставить уборку на завтра и сразу же включил телевизор. Все каналы работали в
прямом новостном эфире, и Яманэ впервые за сегодня увидел
то, что уже успело потрясти весь мир: убийственный приход тридцатиметровой
высоты цунами на северо-восточное побережье.
—
Сильнее Великого Кантосского?! — изумленно думал он,
слушая комментарии.
Тогда,
в двадцать третьем, эпицентр находился практически в Токио, город просто
развалился на части и горел. Всего за полтора дня благополучную столицу
буквально сдул огненный торнадо. Сто тысяч погибших, повсюду обугленные трупы.
Если это землетрясение сильнее, то что же происходит
теперь там, на Севере?
Показывали
кадры из разных точек Тохоку, во время и после
цунами. Тяжелое предчувствие охватило Яманэ, хотя и
без того он не смог бы оторваться от телевизора. Тогда — огонь, теперь вода.
«Сколько погибло?» — подавленно думал Яманэ, ожидая
сводки по количеству пострадавших.
«Побережье
префектуры Фукусима» — возникли иероглифы на фоне
изуродованного пейзажа, который Яманэ не узнавал — и
узнавал. Рельеф бухты и гор, оставаясь тем же, был искажен отсутствием
признаков человеческой деятельности: дамба, маяк, линия белых прибрежных
строений, одно- и двухэтажные дома чуть в глубине, на холмах, — все исчезло. От
станции осталась только бетонная платформа. Яманэ
рефлекторно мотал головой, не веря, и впиваясь глазами в экран. Город был
маленьким — 16 тысяч человек, но если представить себе 16 тысяч трупов!.. Он
просидел у телевизора до часу ночи, думая, что увидит еще раз те же кадры, но
ему показывали другое: выброшенные на берег рыболовецкие и пассажирские суда;
выбритые цунами поселки; жуткий захват морем прежде безопасных территорий;
людей, с крыш и балконов следящих за подступавшей
водой. Первые цифры подсчитанных жертв были какие-то несуразные: 411 погибших,
560 погибших… К полуночи стали говорить про тысячу
человек. Яманэ этому не верил и понимал, что это
всего лишь разбег.
Он
все не мог отвлечься от мыслей о доме в Томиоке.
Понятно: масштаб его потери ничтожен в сравнении с этими драмами. И все же, все
же… В уме он пересчитывал размер потерянных
сбережений; месяцы труда. Все же это было куда меньше объема мечты, которую
смыло вместе с домом.
Хорошо,
что Сатико была в Ниигате,
— подумал он. — Как они теперь доберутся оттуда? Мысли были вялые, его утомили
события дня, и он допоздна не ложился.
Усталость
и стыд… усталость и вина? С этим непонятным чувством Яманэ,
не выключая телевизора, пошел в постель, но спалось ему плохо. Ночь прошла, как
на борту корабля: в постоянной мелкой ряби толчков, не всегда слышных даже
посуде, но ощутимых телу. Время от времени эта рябь словно разбавлялась
довольно сильными ударами волн, то бортовых, то килевых. Яманэ
просыпался, таращился в телевизор на цифры баллов в системе оповещения, снова
засыпал в монотонной качке.
Из-за
всего этого и встал он довольно поздно, в восемь.
*
* *
Вчера
в школе объявили, что субботние занятия отменяются; просили только учителей,
живущих поблизости, придти к 12 часам, помочь с уборкой в кабинетах: часть
интерьера и обычного школьного декора — портреты классиков, грамоты и карты —
была повреждена. В классах привинченная мебель устояла, но в учительской был полный
разгром.
Проснулся
Яманэ с мыслью, что надо ехать в Томиоку.
Конечно, сегодня он не мог этого сделать, но, по крайней мере, до школы он
хотел попасть на вокзал и посмотреть, восстановилось ли движение поездов и,
возможно, купить билет на завтра.
Яманэ
перекусил под плохие новости: репортажи были один другого тягостнее, агентство
«Киодо» теперь давало прогноз в тысячу семьсот жертв.
После завтрака он вышел из дома и отправился пешком до Уэно.
Через тридцать минут он был на вокзале, где удивился собственной глупости.
Огромную
станцию опоясывали, стекаясь ко всем ее входам-выходам, длинные очереди в
тысячи людей — одни с грудой чемоданов, другие только с кейсом или рюкзаком.
Было много иностранцев. Линия «Кэйсэй», идущая в
аэропорт Нарита, была еще закрыта, движение синкансэнов не восстановилось. Все надеялись, что в
ближайшие часы откроют хоть какую-нибудь линию. Сотни ждали здесь с вечера или
раннего утра, и, уже измучившись, прилегли на ступенях парка Уэно. Многие, прямо в костюмах, сидели и лежали на бетоне
тротуара. Здесь, конечно, были и десятки полицейских; их засыпали
вопросами, пытаясь выпытать больше, чем они знали.
Яманэ
прошел к зданию вокзала и попытался войти, но и там все изменилось:
пространство от входа и до отдаленной линии кассовых окошек тесно заполняла
толпа — мужчины в костюмах, менеджеры, офисные сотрудники, чьи планы сегодня
были сорваны. Они стояли, ожидая объяснений администрации вокзала и сведений о
графике движения поездов. Впереди, перед толпой, был виден небольшой помост, и
синие мундиры полицейских с мегафонами.
От
картины сотен одинаковых черных затылков и темных пиджаков Яманэ
стало не по себе. Он оставил идею пробиться внутрь, и, вернувшись на площадь,
обратился к полицейскому:
—
Какой у вас трудный день… А мне нужно завтра ехать в Томиоку. Как мне купить билет?
Полицейский,
молодой парень с участливым лицом, нервно засмеялся:
—
Извините, вряд ли это возможно. В направлении Тохоку
поезда не ходят.
—
Не ходят, — машинально повторил Яманэ, который и сам
видел, что поезда не ходят ни в одном направлении.
—
Понемногу сегодня будут восстанавливать график, но в сторону Тохоку даже неизвестно, когда откроют движение, — с
состраданием сказал полицей-ский.
Яманэ
поблагодарил его и повернул, чтобы идти в школу. Бредя вдоль очередей, он сочувственно
разглядывал всех. По тому, что творится с транспортом, непохоже,
что Сатико сможет вернуться в ближайшее время.
Действительно,
ни на двенадцатичасовом сборе, ни позже Сатико с
коллегами не появились.
Учитывая
силу прошедшего землетрясения и уровень разрушений на Севере, всем посоветовали
запастись водой — и питьевой, и технической, а также продуктами.
К
вечеру, когда все понемногу разошлись, Яманэ
добросовестно походил по окрестным магазинам и аптекам и составил запас
минеральной воды и бутылочного чая литров на сто. Кое-кто тоже покупал воду, но
особого ажиотажа пока не было.
*
* *
Воскресным
утром сила привычки подняла Яманэ в пять часов.
Полежав с закрытыми глазами, он понял, что не уснет. Пришлось встать и
произвести все привычные действия, как обычно перед поездкой в Томиоку. Он умылся, поджарил тосты и сидел, медленно жуя,
не понукаемый временем. Газовый обогреватель гудел под боком, разгоняя утренний
холод.
Как
следует подумав над положением в Токио, Яманэ понял, что лучше принять некоторые исключительные
меры. Он все же решил сделать небольшой запас продуктов, чтобы хватило недели
на две. Продукты — это вопрос транспорта, а сейчас доставка нарушена. Значит,
не будет лишним немного позаботиться на случай перебоев.
С
этими мыслями днем он подкупил сухой лапши, риса, крекеров, сушеной морской
капусты, шоколада, нелюбимых им в другое время субпродуктов — растворимых
супов, готовых завтраков.
Сегодня
он сделал еще несколько рейдов за водой — частью ради Сатико.
Прогулялся два раза к ее дому и обратно, оставив под дверью шесть пятилитровых
бутылей.
…
Вечером,
около девяти часов, под звук телевизора, Яманэ не
сразу услышал тихий стук в дверь.
Сатико
прибежала в спортивной куртке и большом вязаном шарфе.
—
А! — с облегчением сказал он. — Как хорошо: вы благополучно вернулись. Я купил
воды на вашу долю, видели?
—
Да, спасибо за заботу, — проговорила расстроенная Сатико. — Вчера с большим трудом к поздней ночи доехали… Такой ужас…
Он
колебался, говорить с ней на улице или звать в дом.
—
Яманэ-сэнсэй, извините, что пришла без
предупреждения: телефоны еще не работают.
Следующие
фразы дались ей нелегко:
—
Мне очень страшно; дом у меня ненадежный, все время толчки. Извините за
неудобство, но не могли бы вы сегодня переночевать со мной?
Яманэ
быстро осмотрел улицу — не слышит ли кто. И тихо сказал: «Хорошо, вы идите.
Если я приду к одиннадцати — это нормально?»
Она
с признательностью поклонилась.
«А,
чуть не забыла: успела купить для вас местное печенье. Нехорошо, что в такое
время, но все же возьмите», — она протянула ему небольшую коробку с голубыми
кораблями на упаковке и отступила, поворачивая к дому.
Закрыв
дверь, он начал приготовления: собрал тонкий футон,
завернул в фуросики16 три одеяла и
подушку. Взял свой любимый бутылочный чай в аварийный рюкзак и еще минителевизор.
Ему
было немного тревожно, что он идет проводить ночь в доме женщины, к тому же
своей коллеги, но он видел, как боится Сатико, и
приготовился служить охраной.
…
Сатико
встретила его так, будто ждала и не могла дождаться. Одета она была по-спортивному
— на случай эвакуации. Внося свою поклажу и извиняясь, он спросил, где ему
лечь. От чая он отказался. Квартира Сатико была из
двух комнат — шесть и девять татами. Яманэ остался в
маленькой.
—
Вы знаете про Танэмура-сан? — тихо спросила Сатико. — Кажется, ее бабушку с дедушкой вместе с домом
унесла цунами. Они ведь жили в этом городке, Рикудзэнтаката
— а его полностью накрыло водой. Такое несчастье. Она еще ждет подтверждения,
но, похоже…
Яманэ
покачал головой — сказать было нечего.
—
Вас не будет раздражать, если я в изголовье оставлю телевизор включенный? На
всю ночь. А то ведь всякое может быть. Если что объявят, я услышу. Уже два дня
так сплю. И вещание сделали круглосуточное.
Получив
ее согласие, он расстелил футон и, не раздеваясь,
лег.
—
И надо новости смотреть, и сил нет, — проговорила Сатико.
— Час назад говорят: полторы тысячи, через час — две, еще через час — две с
половиной тысячи погибло…
Ее
рюкзак тоже был собран и стоял у двери. Оттуда выглядывали пакет сэмбэев, бутылка воды и какие-то тетради.
Яманэ,
не дожидаясь, пока она выключит свет, накрылся одеялом и сразу уснул.
…
В
пять тридцать он проснулся и быстро, по-солдатски, собрал футон.
Он уже подхватил рюкзак на плечи, и тут через седзи
увидел: в комнате Сатико зажглась лампа.
—
Доброе утро, — тихо сказал он, и услышал в ответ тихое, но оживленное:
—
Доброе утро!
—
Вы хорошо спали? — спросил Яманэ. — Кажется, ночью
была пара довольно сильных толчков.
—
Очень хорошо, спасибо! Не то, что в прошлую ночь. Все благодаря вам.
Яманэ
решил оставить телевизор — своего у Сатико не было.
Новости и другую информацию она искала через интернет.
У
двери его нагнал вопрос Сатико:
—
А вы хорошо спали, Яманэ-сан?
Он
в замешательстве ответил:
—
Да, хорошо, — но честно добавил: — От мысли, что поблизости красавица Сатико-сан спит, иногда просыпался.
Засмеялся
над собой и вышел.
*
* *
Входя
через два часа в школьный холл, Яманэ обнаружил
новое: большой стенд для размещения оперативной информации. Там висел и номер
свежей газеты.
—
Слышали: уже три тысячи с лишним трупов насчитали! — бросил ему на ходу Кагава-сан, отправляясь в спортзал. Яманэ
неприятно поразила его грубость. Он подошел к развороту «Йомиури
симбун» и увидел в сводке цифру «3105 погибших»,
которая была, по сути, самообманом. Еще 11 794 человека числились пропавшими без вести.
Во
вчерашних газетах он читал, что уровень угрозы второго большого землетрясения
все еще составляет 70 процентов. Но стали разрастаться и худшие новости:
проблемы с реактором на атомной станции Фукусима.
Печатали схемы реактора в разрезе, с длинными комментариями ученых. Похоже, что
цунами была не последним несчастьем.
Яманэ
пошел на второй этаж, в свой класс. Мимо него большой группой вверх по лестнице
пронеслись старшеклассницы в своих темно-синих «мор-ских» костюмах. У Яманэ,
как всегда, перехватило дыхание при виде их голых бедер из-под мини-юбок, в
любой сезон без чулок или колготок. Школьные юбки были стандартной длины, по
колено, но их высоко закатывали под пояс — как стройные и длинноногие, так и
приземистые толстушки.
Проведя
долгий день в школе, Яманэ начал думать, где будет
ночевать сегодня.
После
уроков предстояло раздать ученикам специально подготовленные инструкции для них
и для родителей: как быть в случае повторных сильных толчков, и как меняется
расписание спортивных занятий и внеклассных уроков.
Несмотря
на ропот мужской половины учеников, были отменены тренировки по бейсболу —
токийский воздух в эти дни не самый полезный для легких. Хуже всего, что никто
не давал мало-мальски дельных прогнозов. Создавалось впечатление, что власти
больше полагаются на милость богов. Делают все что могут, но втайне просто
надеются на чудо.
Яманэ
еще с тремя коллегами, включая Сатико, раздавал
инструкции на выходе. Он чувствовал, что она неспокойна и пытается как-то
заговорить с ним, но ей было неловко.
Улучив
минуту, он спросил:
—
Сегодня как быть?
—
Если возможно, очень вас прошу, — быстро прошептала она.
Вернувшись
домой после семи, он поужинал и, проверив мобильный, обнаружил, что сеть
восстановилась. Сегодня, на четвертый день, он подумал, что может позвонить
соседям по Томиоке, спросить, как там дела.
Хотя
он своими глазами видел репортаж, чувство нереальности продолжало владеть им.
Он хотел убедиться, что не ошибся. Теперь Яманэ уже
понимал, что разрушенным домом дело не обошлось. А участок? Кому он нужен — в
зараженной радиацией местности?
Но,
в конце концов, он был в Томиоке только дачник. Его
соседи, те, кто жил там постоянно, оказались в куда худшем, фактически
отчаянном, положении.
Яманэ
начал со звонка Симотакэ-сэнсэю, чей участок был бок
о бок с его. Симотакэ был университетский преподаватель и несколько лет
— заведующий кафедрой. Они с Яманэ были не ровня, но все же оба из системы образования, так что Симотакэ общался с ним вполне дружелюбно.
Яманэ
с уважением смотрел на его просторный двухэтажный каменный дом, на небольшой
сад вокруг дома — хоть и не традиционный японский, но очень привлекательный.
Он
набрал номер Симотакэ, но сразу же механический
женский голос сообщил: абонент недоступен. Это пока ничего не значило. Яманэ поискал в книжке и набрал номер Хаттори
— профессионального строителя, жившего тоже неподалеку, от которого он получил
пару ценных советов. Та же история, что с Симотакэ.
Тут
Яманэ вспомнил, что домашний номер Симотакэ у него тоже есть, и позвонил на
домашний. Линия молчала. Яманэ заволновался. Он
отложил сотовый и включил телевизор.
Где-то
в префектуре Иватэ на развалинах поселка или городка телегруппа бродила следом за женщиной лет шестидесяти,
которая молча и медленно, двигаясь, как сомнамбула, разбирала деревянные завалы
— все, что осталось от ее дома. Поднимала что-то и роняла обратно, откладывала
в кучку. Журналистка, молодая девушка, пробовала говорить с ней, но в ответ
слышалось какое-то мычание, глухие «ун» и качание головы.
Вдруг
женщина потянула из хаоса некий предмет. Это оказался фотоальбом; женщина
отвернула обложку, камера наехала и показала парадную черно-белую фотографию:
юная пара в свадебном уборе, жених в формальном кимоно и невеста в роскошной
накидке и особом головном уборе — цунокакуси.
—
Это ваша свадьба? — ахнула девочка-журналистка.
—
Ун, — послышалось над альбомом.
—
А, как хорошо! — воскликнула опять девочка, — хорошо, что нашелся. Какая вы тут
красивая!
Женщина
рукой все обтирала и обтирала альбом, не останавливаясь.
Картинка
сменилась: лет семидесяти с лишним, деревенского вида мужчина показывал в
камеру место, где прошла цунами. Он бодрился, как только мог. Его дом на
высоком холме уцелел, но в низине, где была основная деревня, теперь
расстилался плоский пейзаж: измельченные деревья и камни, дома и коммуникации
валялись толстым неряшливым ковром на местности.
—
Вот тут она села в машину, — показывал рукой мужчина. — Я смотрел вон оттуда.
Быстро за покупками хотела съездить, — с болезненно долгими паузами говорил он.
— Через пять минут пришла цунами… Увижу я ее или нет?
— спросил он и заплакал.
Яманэ
стало совсем тяжело на душе. Переключив канал, он
услышал очередную уточненную цифру жертв — четыре тысячи пятьсот человек. Но
без вести пропавших было уже четырнадцать тысяч. Следить за ежечасным
нарастанием цифр было невыносимо.
Он
выключил телевизор и, поколебавшись, набрал номер Икэмицу-сан.
Икэмицу был бизнесмен: его роскошный, построенный
столичным архитектором, дом стоял через дорогу. Дом был европейский, в
средиземноморском стиле; справа, на небольшой площадке, мощеной терракотовой
плиткой, часто стояли шезлонги.
Икэмицу
с каким-нибудь приятелем, сидя там, пили коктейли.
Номер
Икэмицу молчал, как и первые два.
Но,
может быть, их местная сеть еще не работает, — подумал Яманэ.
— Кому бы позвонить, чтобы узнать, живы они или нет, — соображал он, забыв, что
изначально он хотел узнать у них, стоит ли его домик на месте.
Неожиданно
он представил Сатико в шезлонге с коктейлем.
Впервые
он подумал, что, может быть, глупо было приглашать ее в свой деревянный
«чайный» домик, если рядом стоят эти прекрасные каменные дома. Сидеть на деках перед старой хибати и созерцать
особняки, пруд с карпами у Икэмицу — такое ли это
удовольствие для молодой женщины?
Тут
Яманэ спохватился, что уже десять тридцать, и пора
перебираться к ней. Набрав мобильный номер, спросил:
—
Я скоро выхожу… Это вовремя? Уже удобно?
Услышав
обрадованное: «Да, пожалуйста, жду вас», — взял рюкзак и отправился.
По
дороге он думал, как хорошо с ее стороны не спрашивать его о доме, хотя она,
конечно же, поняла, что случилось.
*
* *
Утром,
в семь с небольшим, они столкнулись на Сэндаги Нитемэ. Вывернули из-за
разных углов, направляясь к школе. На остановке садилась в автобус группа
младших школьников — к обычной форме добавились оранжевые стеганые наголовники.
Теперь их обязали носить такие, пока не будет снижен уровень угрозы второго
сильного землетрясения.
—
Спасибо за сегодня, Яманэ-сэнсэй, — сразу сказала Сатико. — Только я волнуюсь, что вы не высыпаетесь,
особенно с телевизором.
Она
говорила немного в нос.
—
Телевизор — это ничего, — решил отшутиться Яманэ. —
Сегодня я просыпался от храпа Сатико-сан.
—
Что, правда? — воскликнула она.
—
Да-а, сегодня ночью я
слышал, как храпят в Фукуока, — продолжал Яманэ весело, но тут же перебил себя: — Шучу, шучу, — хотя,
и правда, ночью он слышал, как Сатико несколько раз
довольно громко всхрапнула.
—
Ужасно, — сказала она, быстро зашагав и глядя перед собой.
—
Да это неправда, — нагоняя, повторил Яманэ.
—
Я знаю, что правда — дело в том, что я немного простудилась, нос не дышит. В
такое время я вполне могу храпеть.
—
Ну, вы уж берегите здоровье, — пробормотал Яманэ. —
Это ничего; вы приятно храпите.
—
Нет, — отмела Сатико, — ничего приятного быть не
может. Яманэ-сэнсэй, сегодня не приходите,
пожалуйста. Я не хочу в таком состоянии… при вас храпеть.
—
Ну а если толчки? — растерянно спросил он.
—
Буду надеяться, что нет!
—
Ну что ж, тогда сегодня полечитесь в одиночестве, раз так… А
будут сильные толчки, я сразу позвоню вам на мобильный, — решил он.
—
Вот это очень прошу, — подхватила Сатико, — буду
благодарна. А сейчас не возражаете, если я вперед пойду? — слегка поклонившись,
она ускорила шаг.
…
Кажется,
даже ученики стали понимать серьезность положения. Обычно беспечные, они все
как-то нахохлились, у некоторых был потерянный вид. Впрочем, это было связано и
с тем, что многих ребят, едва закончится учебный год, родители собирались
отправлять подальше от Токио — на запад, в Кансай, а
то и за границу. Яманэ уже слышал об этих планах.
Как
ни странно, толчок таким идеям дало поведение европейцев. Наблюдая за
коллегами-иностранцами, которые сразу начали эвакуировать семьи, японцы и сами
понемногу поддались тревожным чувствам. Те, кому позволяли средства,
позаботились забронировать билеты и гостиницы для детей.
«Еще
десять лет назад, не говоря уж про пятьдесят, вряд ли такое было возможно, —
думал Яманэ. — Приятие судьбы — это чувство всегда
было главным. Так и сидели, ожидая, что произойдет, молясь, не пытаясь найти
личный путь к спасению. А теперь вот…»
Конечно,
в Тохоку и до сих пор так — наверняка, местные бродят
вокруг своих разрушенных поселков, по зараженной земле, и не помышляют никуда
бежать. Да им и некуда. Но здесь в Токио, в других больших городах,
по-европейски сильный инстинкт самосохранения, доходящий порой до неприличия,
до забвения долга, японцы наблюдают близко. Сохранить если уж не свою жизнь, то
жизнь детей, спасти семью — ради этого отметается все прочее. Таков европейский
путь. Много стало и смешанных браков: союзов, в которых женщина, европейка,
настаивает на приоритете семьи. Это новое для японца. Вот сейчас эта высылка
собственных детей из страны… может быть, это и правильно…
Однако,
следуя такой логике, надо бы махнуть рукой на все занятия, схватить свое чадо
сейчас же и закинуть его в самолет на ближайший рейс. Нет, на такое японцы еще
не способны: образование — это святое. Но однажды поддавшись чувству страха за
ребенка, будут теперь трястись до конца полугодия, с билетами до Осаки, Нахи, Пномпеня, Нью-Йорка на руках.
«Японский
фатализм, разбавленный европейским индивидуализмом, — размышлял Яманэ. — Ни туда и ни сюда, это даже опасно».
Его
мысли подкрепил еще и разговор, который состоялся сегодня с Мацунага-сан,
отцом Масару, учеником выпускного класса. Мацунага заехал за сыном, чтобы забрать того после занятий.
Было уже известно, что Масару
благополучно зачислен в Университет Кэйо. На
весенние каникулы Мацунага собирался отправлять его,
кажется, в Китай.
—
Нет-нет, — смущенно пояснил Мацунага, — свои каникулы
он сам заранее планировал. Все же выпуск, перед Университетом — вот и хотел
себе организовать такое путешествие по Азии. Он и деньги долго копил. Поедет в
Бангкок сначала, потом во Вьетнам, а вернется через Китай. Ну да, теперь, когда
все это случилось, он чуть не отменил… Я настоял, я
очень настаивал, что не надо менять планов — это правда. А вот его сестры
старшие не хотят никуда ехать, стыдят меня. Да, вот так: стыдят отца. Это
позор, говорят, уезжать из Японии в такое время. У них тетка живет в
Рио-де-Жанейро, хотели туда отправить — не едут, категорически. И в результате:
мы остаемся с вами в Токио, говорят нам… Я даже в какой-то степени, можно
сказать, горжусь ими. Но все-таки один у меня сынок… надежда моя. Его мы
отошлем.
—
Так Масару-кун не откажется уехать? — переспросил Яманэ.
—
Я его упросил. Мы с женой упросили. Недели три-четыре пусть там поживет, лучше
посмотреть из-за границы, что тут будет. Он и китайский знает. Если вдруг
некуда станет возвращаться, сможет там работать.
«Некуда
станет возвращаться…» — повторил про себя Яманэ. Мацунага-сан выглядел, как обычно: приятное спокойное лицо,
мягкий голос. Разница была в его лексике, выборе слов, как почувствовал это Яманэ.
—
Все же надо деток наших спасти, по возможности, — добавил Мацунага
и придвинулся ближе к Яманэ, понижая голос. — Даже там,
если вы обратили внимание, почему-то больше всего стариков спасается. Детей
много погибло, и среднего возраста людей, наших ровесников тоже. А старики —
спасаются, даже странно как-то, — виновато улыбнулся Мацунага.
— Стариков в Японии избыток, детей недостаток, и даже тут… опять.
На
этом месте пришел Масару, и они попрощались с Яманэ.
*
* *
Выйдя
из школы, Яманэ вдруг понял, какой впереди длинный свободный вечер — надо бы убить хоть немного
времени, и он зашагал в сторону Янака-Гиндзы.
В
этом году я, кажется, ни разу не выпил пива, ну и ну, — припоминал Яманэ. — Потом куплю, пожалуй, тэмпуру
и съем дома с рисом.
Подходя
к «нама-биру сэки», он
готовился встретить Дика. Пару дней назад увиденный
мельком Дик почти испугал его, и Яманэ постарался
пройти незамеченным. Неприятная картина — уже не в обычном пивном, а куда более
сильном подпитии, с отекшими глазами, небритым и злым лицом, похожий
на тэнгу17 .
Так
и вышло. Яманэ приблизился, и, поздоровавшись,
убедился, что Дик сегодня еще более заросший и
помятый. Стараясь держаться, как обычно, Яманэ взял
пива и присел неподалеку.
Начал
Дик, хмыкнув в его сторону:
—
Смотришь на щетину?.. Я столько работаю в эти дни, что не успеваю бриться!
Яманэ
кивнул с сочувствием.
—
А знаешь, что за работа? — желчно продолжал Дик. — Я
должен отвечать на десятки писем своим клиентам, которые ВСЕ как один отменяют
приезд. Отмены! Отмены на полгода вперед… Они идиоты:
они пишут мне, что здесь теперь опасно. Объясняют это мне… Разве
здесь есть радиация? Пусть газеты говорят, что угодно — в Токио нет радиации!
Просто не ехать на север, и все. Но нет смысла объяснять им, у страха глаза
велики… Бог мой, сколько я уже потерял! «Мы надеемся на ваше
понимание… Обстоятельства так переменились…» Они даже позволяют себе
просить меня вернуть им залог! И все же мне приходится быть стопроцентно
вежливым, когда я пишу им, что они этого не дож-дутся!..
—
Дик-сан, вам лучше
побриться, — сказал Яманэ.
—
ОК, я побреюсь, — мрачно пообещал Дик. — Завтра побреюсь. …Только этим идиотам, своим клиентам, я скажу, что у меня щетина выпала
от радиации. Это же то, что они хотят услышать.
Понимая,
что говорит очевидное, Яманэ все же попробовал
подбодрить его:
—
Много людей гораздо сильнее пострадало, а у вас остается и жизнь и бизнес…
—
Какой бизнес? Мой бизнес — рушится… — медленно и с нажимом возразил Дик. — Что?
Что я должен делать? У меня были планы!..
Хозяйка
магазина засмеялась; Дик с раздражением оглянулся на
нее. Яманэ решил, что нет пользы уговаривать Дика, и даже слегка оробел от его напора. Продолжать общение
было тягостно.
—
Я маленький пример, — спохватившись, завел Дик. — Посмотри на местные реканы, та же история. В сезон — и своих
пятнадцать-двадцать человек наскрести не могут. Посмотри на «Саваноя»: хозяйка только на пороге не стоит, туриста
высматривает… А этому все нипочем, — пробормотал он
вдруг. Проследив за его взглядом, Яманэ увидел, как
возвращается домой парикмахер Юки — в черном и белом,
с аккуратно уложенной стрижкой.
В
следующий момент Дик и Яманэ, оторопев, следили, как Юки меняет обычную траекторию, идет прямо на них, садится и
заказывает пинту.
—
Что, выдалась свободная минута? — недоверчиво пошутил Дик.
Юки
кивнул:
—
Все клиенты уехали. Работы нет. Иностранцы все сбежали.
—
А у тебя, что, и правда, все иностранцы были? —
присвистнул Дик.
—
Двести человек в списке, теперь остались двое. Конечно, японцы приходят и
некоторые новые гайдзины тоже приходят. Но все-таки,
мои двести человек… Все уехали. Потрясающе. Некого
стричь…
—
Немножко потерпите, — сказал Яманэ. — Японцы умеют
терпеть, это важное качество.
—
Да-а, — протянул Юки, и улыбнулся. — Только у меня шестнадцать работников.
Надо думать, как быть…
—
Так мы с тобой в одной лодке, старина, — вскричал Дик,
неприятно хохоча. — Что, теперь каждый вечер будем тут сидеть?
—
Они теперь не гайдзины, а флайдзины18 ,
— вступила в разговор хозяйка, подавая Юки его пинту.
— Да-а, вот так они теперь
делают: бросают Японию…
—
Им приказали их правительства, — пожал плечами Юки. —
Как они могли отказаться, если посольство говорит им: все обязаны
эвакуироваться…
—
Да и без посольства побежали, и не посольские, — настаивала хозяйка.
—
Мы привыкли, — сказал Яманэ, — с детства привыкли,
уже не боимся. А для них это шок. Пусть едут, придут в себя и вернутся.
Расправив
плечи, Дик сказал:
—
Ну все-таки, не все уехали, да?
Юки
взглянул на голый череп Дика и послушно подтвердил:
—
Не все…
Возвращаясь
домой с тэмпурой в руках, Яманэ
чувствовал, как меняется к худшему и без того нерадостная погода — поднимался
ветер, тучи ходили совсем низко.
Вообще,
после землетрясения резко похолодало — оно словно
остановило наступающую весну. Вернулась февральская промозглая погода. Сакура,
еще неделю назад готовая распуститься, теперь как
будто застыла. Яманэ, успевший
сменить зимнюю куртку на весеннюю, вчера опять достал ее из шкафа и утеплился.
Все в природе глядело как-то мрачно: солнце почти не показывалось из-за туч.
С
сегодняшнего дня по телевизору начали транслировать обращения выживших. Время от времени передачи прерывались, чтобы дать
место тридцатисекундному обращению кого-то с Севера. Мужчина сообщал, что выжил
и находится в приюте для пострадавших, и просил откликнуться своих сестер и
жену. Или мальчик-школьник говорил, что спасся и ждет своих родителей в
такой-то больнице. Родители искали детей, супруги — друг друга, почти без
надежды, с полными слез глазами. Но все эти обращения кончались словами: «Будем
держаться!», «Не сдавайся, Япония!» или «Держись, Тохоку!»
Оттого, что их произносили люди, уже так много потерявшие, сжималось сердце.
На
Севере не было электричества, газа, разрушенные дороги не позволяли подвезти
достаточно продуктов. Весь регион Канто перешел на
режим экономии. Токио, погасивший рекламные вывески, отключивший половину
освещения, тоже был сумрачен. Магазины и рестораны закрывались вечером на 2-3
часа раньше. Количество поездов в метро сократили. В супермаркетах к полудню
полки были уже пусты.
*
* *
Сатико
продержалась один день.
Утром
в среду она, не выдержав, снова обратилась к Яманэ с
просьбой о ночевке. К тому же новости, приходившие из газет и с телеэкранов,
устрашали и не таких, как она.
Двадцать
одна тысяча погибших — в эту цифру верилось с трудом. Хотя шестнадцать тысяч из
них пока называли пропавшими без вести, иллюзий никто не питал. Еще полмиллиона
человек лишились крова и оказались в убежищах.
—
Стыдно признаваться, но я вчера умирала от страха. Спала всего пару часов, а
остальное время просто дрожала под одеялом. Хоть толчки и небольшие, но какой
ветер был, и ливень! Едва окна не побило! Все говорят, что радиоактивные дожди
теперь идут над Токио. Наверное, такое вот и есть военное положение, как вы
думаете, Яманэ-сэнсэй? — говорила она в оправдание.
Яманэ
гордился доверием Сатико.
—
Разрешите, я с сегодняшнего дня буду угощать вас ужином, поэтому приходите
пораньше. Я причиняю вам столько беспокойства…
Этот
первый ужин, который она приготовила — салат с морской капустой, жареную савару с рисом и даже
простой, но вкусный суп мисо — Яманэ
очень оценил.
Все
же ужин у них был невеселый.
—
Это правда, Яманэ-сан? — спросила Сатико.
— Я смотрела новости в Интернете: европейские медиа
пишут, что сегодня в Токио радиационный фон был в сорок раз выше нормы.
—
В сорок раз? — Яманэ ничего такого не слышал, ему
стало не по себе. — Европейцы… — пробормотал он, — они многое преувеличивают.
Все
же он не мог сказать наверняка, и обещал завтра спросить своего товарища,
который иногда писал для газеты «Асахи».
—
Завтра… — подавленно сказала Сатико. — Ведь не зря же
нас просили не использовать кондиционеры.
Действительно,
еще утром в связи с возможностью радиационного загрязнения воздуха
муниципалитет Токио рекомендовал всем оставаться в домах, не пользоваться
кондиционерами и даже кухонной вентиляцией.
Сатико
объяснила, что теперь надо каждый день есть морскую капусту: в ней много йода,
который помогает при повышенном радиационном фоне. Они успели посмотреть
телевизор. Яманэ услышал, что родители Сатико просят ее как можно скорее вернуться в Фукуока, так как в Канто теперь
небезопасно, кто знает, на сколько лет вперед.
—
Лучше вернуться, — подумав, сказал Яманэ. Он совсем
забыл, что Сатико есть, где укрыться, и теперь
обрадовался за нее.
—
В любом случае, я не уеду до конца учебного года, — погрустнев, сказала Сатико. — Это еще две недели. И потом — как же я всех
брошу?
—
Мы будем в порядке, — уверенно заявил Яманэ. — Вы об
этом не думайте. Лучше уехать и не волновать родителей.
От
сытного ужина его клонило в сон. Сатико убрала со
стола и оставила комнату в его распоряжении.
…
Яманэ
проснулся от того, что Сатико трясла его, и с
неприятным чувством, что она делает это довольно грубо. Но он ошибся — Сатико трясла его совсем слегка,
за плечо, остальное довершали толчки. Звук у телевизора был совсем низкий, и Яманэ сразу же прибавил громкости.
—
Толчки идут из Фукусима-кэн, — как раз сказал
комментатор.
Из-за
неработающего кондиционера в доме было очень холодно. Лицо у Сатико было бледное и испуганное. В спортивных трикотажных
брюках и джемпере, надетых на пижаму, она продолжала сидеть возле
его футона. Рюкзак ее был
рядом.
—
Кажется, кончилось? — спросил Яманэ.
И
сразу же по полу прошла волна, окна задребезжали.
—
Яманэ-сан! — схватила его за руку Сатико,
сжавшись, и дернулась в сторону двери. — Наверное, надо уходить из дома!
—
Снаружи быть тоже не очень хорошо, вы же сами говорили — может быть, воздух…
—
Не знаешь, что хуже… со всех сторон… — проговорила Сатико.
—
Все в порядке. Все в порядке, — повторял он, хлопая ее по руке.
—
Нет, не в порядке, — прошептала она. Нервы у нее, похоже, были на пределе.
При
новом толчке она упала головой на край его футона,
потянув на голову одеяло.
У
Яманэ заныло в животе. Он продолжал хлопать ее,
теперь уже по плечу, приговаривая:
—
Все в порядке!
Сатико
быстро поднялась и говоря: «Пожалуйста, перейдемте туда», перебежала обратно в
свою комнату. Яманэ не понял, и остался лежать,
переводя глаза с телевизора на темный квадрат окна. Из комнаты донесся голос Сатико:
—
Яманэ-сан… вы не могли бы сегодня спать здесь, со
мной?
Затрепетав,
он прохрипел:
—
Мне неудобно…
Стекла
опять задрожали. «Теперь толчок силой 4,3 балла», — сказали на экране.
—
Яманэ-сан, — чуть не плача, сказала Сатико, — неудобно, да. Но еще больше страшно. Холодно.
Тоскливо. Прошу вас…
У
него в голове стучали свои мысли:
—
Я к женщине никогда не прикасался, — признался Яманэ.
— Это ничего?
После
короткого молчания Сатико тихо сказала:
—
Но, Яманэ-сан, просто полежите рядом, немного…
Сердце
у него колотилось от ее детской просьбы.
—
Ну, только немного, хорошо? — бодро спросил он, поднимаясь. Шагнул в ее
сторону, вспомнил, вернулся — убавить звук телевизора, передумал, оставил так,
быстро прошел к ее комнате и впервые увидел ее постель — светлый в темноте футон и темные волосы на подушке.
—
А-а… с какой стороны? — заметался Яманэ,
бросаясь вправо и влево; и увидел, как она отгибает одеяло. Он нырнул туда,
вытянувшись на самом краю, и, нащупав слева руку Сатико
в свитере, судорожно сжал ее.
—
Ах, как неудобно, — опять пробормотал он свое, переводя дух, и тут Сатико придвинулась к нему, касаясь плечом.
Он
сразу же рванулся ей навстречу. Они прижались друг к другу; Яманэ,
потрясенный, гладил ее серый свитер по спине и рукам.
—
Первый раз я женщину обнимаю! — счастливо засмеялся он.
Он
наслаждался ощущением изгибов ее тела под руками, и тут почувствовал руку Сатико на своей груди, на застежке джемпера.
—
Пожалуйста, пожалуйста! — забормотал он, отрывая с мясом пуговицы рубашки, и
затем: — Как жарко! Потому что вдвоем! Можно это снять? — и, получив в ответ ее
кивок, стянул с себя джемпер.
Следующие
четверть часа ушли у него на то, чтобы между объятиями избавлять ее и себя от
предметов одежды. От стеснения он немного суетился, но действовал довольно
ловко. Только вначале он замер и с сомнением спросил: «А что можно делать?» —
и, услышав ее великодушное «Все можно, что хотите» — выдохнул с благодарностью.
Он
словно лепил ее тело, жадно сжимая руки на плечах, талии, бедрах, бросался
вверх, чтобы еще поцеловать в губы, возвращался к животу. Обычно немногословный, Яманэ, не
останавливаясь, нес счастливую чушь — о ее красоте, о своем новом опыте и задавал
множество вопросов. Он сегодня еще был не любовником, а
исследователем-натуралистом, и Сатико предстояло это
вытерпеть, хотя временами она с трудом подавляла смех.
—
Теоретически я знаю как, но нужно потренироваться, — прилежно говорил он. — Вы
потерпите, хорошо?
Через
пять минут труда потребовал:
—
Вы почему не стонете? Надо стонать!
—
Ну не сразу же так! Потом обязательно буду, — отворачивалась Сатико, пряча улыбку.
Гладя
ее грудь, Яманэ восторгался:
—
Потрясающе! Бюстгальтер — чашечки F, наверное!
—
Яманэ-сан, — шепотом вскрикнула изумленная Сатико, — откуда вы знаете?!
—
У меня голова умная, — задыхаясь от счастья, заявил Яманэ,
и тут же сознался: — Учился в Интернете, извините!
Вдруг
отстранившись, он сгибал руки в локте, демонстрируя ей бицепсы и торс:
—
Сатико-сан, как вам?
—
Нравится, — с чувством отвечала она.
Яманэ
был и смешным и милым. Страхи совсем ушли от нее. Телевизор, продолжая
работать, в который раз выдавал красный предупредительный сигнал о новом толчке
где-то на Севере. Вслед за сигналом, через пару минут, содрогание приходило и
сюда. Сатико этого не замечала.
…
Яманэ
не позволил себе долго нежиться. Отдышавшись возле нее, он попросил разрешения
принять душ. Быстро вымылся, оделся, прилег с краю на одеяло и принялся
откашливаться.
—
Первый раз я целовался сегодня. От поцелуев горло, что ли, садится? — с
удивлением спросил он, действительно, немного сипло.
Сатико,
от холода прячась в футоне почти с головой, наконец рассмеялась:
—
Вы же говорили, не переставая!
—
Я и на уроках говорю… Нет, это, наверное, от волнения,
— размышлял Яманэ. — Сердце колотилось, и сейчас еще…
Он
собрал и аккуратно разложил рядом с футоном ее одежду
и с особым чувством — белье.
—
Просьбу можно? — застенчиво сказал он. — А завтра пусть другого цвета белье
будет… это приятно.
—
Завтра?.. — не сдержалась Сатико, и от ее интонации Яманэ съежился. Сатико сразу
пожалела о своем тоне.
—
Завтра, завтра, — подтвердила она, гладя его по плечу, и Яманэ
вернулся к жизни.
—
Я вот что скажу вам, — прошептал он серьезно. — Смотрите, сколько людей, у
которых завтра уже нет, а у нас есть. Я это хочу ценить, очень ценить, и Сатико-сан, вы тоже цените.
—
Правда, я очень ценю, — отозвалась она, пристыженная. Кажется, она
действительно влюбилась в Яманэ.
—
Например, если ребенок получится, — подхватил Яманэ,
— это хорошо. Я детей очень люблю, — с убеждением сказал он. — Пусть Сатико-сан скажет, что тоже хочет ребенка.
Она
засмеялась:
—
Хорошо-хорошо! Раз Яманэ-сан настаивает. Но тогда от
воспитания не уклоняйтесь!
Несмотря
на эту игру, Яманэ видел, что она тоже счастлива, и
радостно улыбался.
Глядя
на нее с локтя, он вдруг вспомнил, и, отведя глаза, вздохнул:
—
Мой домик смыло, извините…
Сатико не знала, что
сказать, и похлопала его, утешая. Ресницы у нее были мокрые.
—
Ничего, ничего! — поспешно сказал он. — Это я не жалуюсь. Главное, мы живы с
вами. Мы другой дом построим. Большой, для нашей общей жизни.
Обязательно! Вместе построим, да?
—
Вместе, — отозвалась Сатико.
ПРИМЕЧАНИЯ
1
Онсэн — горячий источник, а также гостиница, построенная
на горячем источнике; как правило, в живописной природной местности.
2
Ивабуро — бассейн или ванна, сложенные
из камней. Два вида традиционных ванн в онсэне —
каменная и деревянная (в том числе, например, в виде лохани).
3
Ротэмбуро — бассейн или ванна под открытым небом, где
лежат одновременно любуясь видами горных, лесных или
морских пейзажей.
4
Футон — японский матрац (фактически кровать), который
используют в традиционном японском доме; днем футон
складывают и убирают, освобождая тем самым пространство комнаты.
5
Седзи — стенные клетчатые рамы из легких деревянных
планок, оклеены полупрозра-чной
бумагой. Заменяют в традиционном японском жилище окна.
6 Около 50-ти долларов.
7
Синкансэн — высокоскоростная сеть железных дорог
Японии; в узком смысле «поезд-пуля», развивающий скорость свыше 400 км/ч.
8
О-бэнто — «обед в коробочке»; еда, которую японцы
берут в поездку, на экскурсию, на работу или в школу. Как правило, это отварной
рис и рыба, мясо, овощи и т.п.
9
Хибати — переносная жаровня для обогрева на углях,
сделанная из металла, глины или фарфора.
10
Ман — денежная купюра эквивалентом около 100
долларов.
11
Кинкан — специфический сорт цитрусовых,
мелкого размера.
12
Норэн — вывеска в форме занавеса, которую используют
магазины и рестораны, вывешивая над входной дверью в рабочие часы.
13
Онигири — рисовый колобок, бывает с разнообразными
начинками — от сливы до икры, что существенно влияет на его цену.
14
Рекан — традиционная японская гостиница.
15
Манкай — «полное раскрытие» (япон.)
— дни цветения, когда бутоны на сакуре раскрылись все. Манкай
длится день-два, после этого цветы быстро опадают.
16
Фуросики — большой платок, в зависимости от размера
используется для переноски мелких или крупных вещей.
17
Тэнгу — персонаж японской мифологии, существо
огромного роста, с длинным носом и красным лицом. Похожими на тэнгу выглядели для японцев первые встреченные иностранцы.
18 Флайдзин — неологизм,
возникший в период землетрясения 2011 года (fly,
англ. — летать, прикрепленное к японскому «человек» — дзин).
Применялся только к иностранцам (гайдзинам),
поспешившим покинуть ставшую неблагополучной Японию.