Рассказ
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 10, 2013
Илья Одегов — прозаик и композитор. Родился в
Новосибирске, вырос в Алма-Ате. Автор книг «Звук, с которым встает Солнце» и
«Без двух один». Победитель конкурса «Современный казахстанский роман» (2003).
Участник Форумов молодых писателей России (2005, 2009, 2010). С циклом
рассказов «Чужая жизнь» вошел в лонг-лист
международного литературного конкурса «Русская премия» (2009). Издавался в
литературных журналах и сборниках Казахстана, России и Великобритании.
Основатель и идеолог творческого объединения «Fopajaro».
Последняя публикация в «ДН» — рассказ «Пуруша», № 3,
2012. Живет в Алматы.
—
Эй! — Ерлан остановился возле резной ограды и оперся
на нее так, что доски затрещали. — Эй, Марат! Ты дома?
—
Э-э-э, забор мне не ломай, а?! Чего раскричался? — выглянула из окна Рафиза, вытирая тряпкой руки. — Нет его. Овцу потерял
опять, скотина. Ярку. Пока не найдет, домой не пущу.
—
Так может, пока его нет, мы… это… — Ерлан,
усмехнувшись, вытер рот.
—
Ишь глазки-то заблестели! — прикрикнула на него Рафиза. — Хватит с тебя. Размечтался. И руки-то с забора
убери. Когда придет, скажу, что искал.
—
Ну, как знаешь, — Ерлан сплюнул, развел руки в
стороны и пошел, насвистывая и пританцовывая, дальше по улице. Рафиза поглядела на часы. Марат ушел уже часа три назад, а
все нет его. Становилось от этого беспокойно, но и лишиться ярки было ужасно
жаль. Лучшая ведь ярочка была. «Вот, уже говорю — была» — поймала себя на мысли
Рафиза и расстроилась еще больше. В кухне что-то
зашипело, затрещало — ах! пенку не сняла — кинулась туда Рафиза
и успела, скинула ловко крышку, огонь уменьшила и ложкой аккуратно, обходя
бурлящие в центре пузыри, убрала коричневые сгустки с бульона. Вернув крышку на
место, лишь слегка сдвинув ее по-щегольски на бок, Рафиза
уселась чистить картошку. Очистки получались у нее — одно загляденье, ровные и
почти прозрачные, вворачивались друг в друга спиралями.
По
телевизору опять шли новости. Рафиза не любила
местные новости — не верила. Родственников по всей стране много, сколько раз
было, что по телевизору порасскажут ужасов и бежит Рафиза
в одном халате и с телефоном в руках на холм, что за поселком: «Анель, Азамат, как вы там? Живы-здоровы? Говорят,
землетрясение у вас было? Что? Как не почувствовали? Говорят, жертвы… Ох,
солнышки мои, волнуюсь за вас. Ну, хорошо, хорошо, не буду».
А
как же не буду, как же не волноваться, это ведь не чужие люди, а детки свои,
пусть и повзрослевшие, студенты уже.
Или
наоборот, говорили по телевизору, что прошла мирная забастовка, а вон Кудайберген-ага сына своего после этой забастовки уже две
недели найти не может. Все звонит и ему, и друзьям его, а без толку. Говорят,
то ли забрали его прямо на забастовке, то ли вообще убили, тьфу-тьфу-тьфу. И
молчат все, никто не знает ничего, то ли боятся, то ли Кудайбергена
расстраивать не хотят. Ой, Алла… А по телевизору все неправда, нельзя верить
новостям, лучше бы скорее сериал уже начался.
Вытащив
из кастрюли здоровый кусок мяса, Рафиза ссыпала туда
уже нарубленные картошку и лук, уменьшила огонь и вышла из дому поглядеть, не
забрели ли куры в соседний двор, а то шуму потом не оберешься. Раньше за курами
присматривала Лелька — их дворняжка, умная, как черт, но Лелька стала совсем
старой, только лежала на крыльце лениво, да увидев Рафизу,
виляла хвостом, словно извинялась. День был жаркий, и куры, растопырив крылья,
бродили вокруг корыта с водой, в тени дома. Рафиза
спустилась во двор, прошлась по огороду, подправляя подвязанные кусты помидоров
и выдергивая по пути сорняки, и вышла через калитку на улицу. В тени редких
карагачей спали собаки. Дома стояли тихие, будто пустые, только кое-где вился
над крышами дымок из труб. Рафиза знала, что это лишь
кажущаяся тишина. В каждом доме сейчас трудились хозяйки: месили тесто,
укачивали малышей, набивали казы, а еще два-три часа,
и солнце спустится ниже, станет прохладнее и тогда все выйдут из домов, сядут
покурить на скамейках, пойдут гулять по улицам. Из комнат выскочат мальчишки, и
не дай Аллах тогда какой курице выскочить на дорогу. И крыльями взмахнуть не
успеет. Рогатки в руках этих сорванцов, что винтовки. А сейчас еще слишком
жарко, потому и не видно никого. Хотя, кто это там? Уж не Марат ли идет? Рафиза сощурилась, прикрылась ладонью от солнца… Ах ты, черт, это же опять Ерлан,
да и пьяный уже, судя по походке. Торопливо подобрав юбку, Рафиза
вернулась во двор и заперла калитку.
Она
хотела было пойти подлить курам воды, как вдруг ей почудилось какое-то темное
шевеление за окном, ведущим на кухню. Рафизу как
ошпарило, она подскочила и ринулась в дом. И впрямь, на скатерти сидела Чернуха
— их кошка — и с удовольствием жрала мясо,
оставленное Рафизой на столе. Чернуха
так увлеклась, что замешкалась, не сумела сразу оторваться от еды, и этого мига
хватило Рафизе, чтобы схватить попавшуюся под руку толкушку для картошки и нанести сокрушительный удар прямо
по кошачьей голове. Чернуха молча повалилась со
стола на пол.
«Эх,
пришибла дуру, — с горечью
подумала Рафиза, переводя дух. — И мясо все равно
выбрасывать, и кошки у нас теперь нет». Охая, она подняла Чернуху — та повисла
в руках, как тряпка — и вынесла ее во двор. Встала с ней, не зная, куда деть, и
вдруг злость снова нахлынула на Рафизу,
и воскликнув: «Ууу, падла»,
— она просто швырнула кошку на улицу, за забор, но не докинула, и кошка упала
по эту сторону ограды. «Ну и черт с ней, — решила Рафиза,
— Марат придет, скажу, чтоб унес. А сурпу без мяса будет есть, сам виноват».
*
* *
—
Эй, хозяйка, — раздалось с улицы. — Хозя-а-айка!
—
О, Алла, — с досадой воскликнула Рафиза, выскочила из
дома и увидела Ерлана, облокотившегося на ограду. —
Да ты ж пьяный совсем!
—
Открывай, хозяйка, — крикнул Ерлан и осклабился, — я
к тебе пришел.
—
Как пришел, так и иди дальше, — махнула рукой Рафиза,
— вот же окаянный, на мою голову. Раз приветишь, так
до старости теперь не отлипнет. Вот не зря говорят, палка, брошенная в степь,
угодит в лоб несчастному.
— А смотри, что у меня есть, — сказал Ерлан с нежностью и достал из-за пазухи бутылку.
—
О-о-о, и вот этого тоже не надо мне тут, — воскликнула Рафиза,
— вот придет Марат, скажу ему, чтоб все кости тебе пересчитал.
—
Марат, Марат, — скривился Ерлан, — а где он, твой
Марат? А там же, где и хромой Сакен, и Амантай, и Халиулла. На мину
наступил и бабах! Ни ярки, ни Марата! Хе-хе-хе.
—
Тьфу ты, змея, пусть язык у тебя отсохнет! — закричала Рафиза.
— Пошел вон отсюда!
—
Ну, смотри, овца, — сощурился Ерлан, — уйду ведь,
потом за мной не бегай.
—
А ну стой, где стоишь, — сказала Рафиза, зашла в дом
и вернулась с толкушкой в руках.
—
Че думаешь, испугался? — усмехнулся Ерлан, — ну, давай.
—
И дам, — ответила Рафиза, подошла к ограде и изо всех
сил размахнулась, целясь попасть толкушкой по голове Ерлана, но тот на удивление легко увернулся, вырвал толкушку из рук Рафизы и отбросил
ее в пыль, на дорогу. Потом посмотрел долгим взглядом на Рафизу,
зло сплюнул и пошел дальше по улице.
После
того, как Ерлан ушел, Рафиза
сначала поплакала тихонько в доме, а потом вышла на дорогу, нашла толкушку — все-таки вещь нужная — вымыла ее хорошенько, да
спрятала в шкаф.
*
* *
Всю
ночь что-то мешало Рафизе спать. Подушка
казалась жесткой, луна подглядывала сквозь занавески, то и дело лаяли собаки.
Около трех часов Рафиза встала и в одной сорочке
вышла на крыльцо. Здесь, под дверным порогом у нее была заначка — полупустая
пачка сигарет и дешевая китайская зажигалка. Рафиза
курила редко и не хотела, чтобы Марат знал. Она подкурила, затянулась глубоко и
выпустила в прохладный ночной воздух струю густого дыма. Вовсю
стрекотали сверчки, по-прежнему гавкали собаки где-то далеко, но от этого
тишина становилась только еще более пронзительной. От табачного дыма мир вдруг
размяк, расплылся, потек мимо Рафизы медленно, как
река летом, и звезды дрожали и блестели, будто гладкие камушки на дне этой
реки. Докурив, Рафиза спустилась с крыльца, вырыла
пальцами в земле ямку и спрятала окурок там. После сигареты ноги были ватными,
пальцы не слушались, но и мысли о Марате стали тусклее, незаметнее. Рафиза вдруг почувствовала, что продрогла и поторопилась
вернуться в дом, неожиданно громко хлопнув дверью. От этого звука старая Лелька
проснулась, вильнула по привычке хвостом, зевнула дурным духом, и, поняв, что
тревога ложная, хотела было снова уснуть, но отчего-то
не смогла. Какое-то знакомое, давно позабытое ощущение заставило ее встать,
потянуться и выйти за ворота. Пыльная дорога была пуста, только запахи носились
по ней туда и сюда, тревожа и волнуя старую лелькину
душу. Повинуясь неотчетному желанию, Лелька
отряхнулась и побежала по дороге налево, туда, где далеко впереди темнели
силуэты кривых гор.
*
* *
Проснулась
Рафиза позже обычного.
Проснулась, спохватилась, стала торопливо одеваться, наскоро привела в порядок
волосы и, не умываясь даже, побежала во двор, выпустила из курятника
возмущенных кур, насыпала им зерна, налила воды, заскочила в дом, чтобы
поставить чайник, и заодно налила Чернухе в мисочку молока. Выставила миску
наружу, как вдруг увидела саму Чернуху, лежащую в траве. Издалека Рафизе показалось, что ту уже поклевали птицы. «И Марат
исчез, — подумала с горечью Рафиза, — и Чернуху я
убила, дура старая. Хоть Лелька со мной, две старухи
только и остались», — и закричала:
—
Лелька! Лелька!
Но
никто не отозвался, не прибежал, виляя хвостом, не ткнулся
холодным мокрым носом в ладони. Только курицы глухо кудахтали, отгоняя друг
друга от корыта с зерном. Рафиза подождала еще
несколько секунд, а потом медленно отодвинула миску с молоком подальше от двери
и вернулась в дом.
Умывшись
холодной водой, она помолилась, сделала себе наскоро яичницу и присела на
кухне, чтобы позавтракать. Солнце уже светило вовсю,
поэтому Рафиза торопилась. По ее мнению, Марат должен
был искать потерянную ярку в горах, в это время года трава в степи становилась
сухой и жухлой, а в горах оставалась по-прежнему сочной, поэтому скот пасли в
предгорьях. Перекусив и одевшись, Рафиза вышла,
заперла дом и пошла в ту сторону, где небо подпирали далекие синие силуэты. Рафиза не часто бывала в горах. Она выросла не здесь, а
ближе к центру страны, где на многие километры вокруг простиралась только
степь, плоская, ровная, то зеленая от свежей травы, то красная от тюльпанов и
маков, а то сияющая и белоснежная, аж до рези в
глазах. А гор Рафиза побаивалась, уж слишком
массивными и тяжелыми были они. Горы окружали ее и будто сжимались, грозя
раздавить бездумно, безжалостно. Поэтому и сейчас высоко на склон Рафиза не пошла. Она прогулялась до моста через реку,
крикнула несколько раз «Мара-а-ат! Ау!», сама не
очень-то веря, что Марат может ее услышать, и поспешила вернуться вниз. По
дороге ей встретились знакомые мальчишки-чабаны на низкорослых тонконогих
лошадках. Рафиза расспросила их о Марате, мальчишки
ничего не знали, но обещали проехаться по горам и Марата обязательно найти.
В
глубине души Рафиза не верила, что Марат так просто
отыщется. Внутри нее жутковато гудел холодный ветер и сердце стучало неровно, а
так было всегда, когда кто-то из близких попадал в
неприятности. Поэтому спустившись с гор, Рафиза сразу
пошла к участковому Серику.
Нельзя
сказать, чтобы у них с Сериком были хорошие
отношения. Года два назад со двора Марата и Рафизы
увели молодого пса — алабая. Хороший, крепкий был
щенок, Марат специально и долго выбирал его, искал у чабанов, да и заплатил
немало. Поэтому было из-за чего расстраиваться. То, что алабая
именно украли — сомнений не вызывало. Марат с Рафизой
как раз ходили в гости, отмечали рождение племянника, а вернувшись, увидели,
что калитка во двор открыта, замок на клетке алабая
сломан, а внутри — пусто. Побежали сразу к Серику,
тот посадил их писать заявление, обещал помочь. Но прошли дни и недели,
новостей не было, и про алабая постепенно забыли бы,
если б не дошел до Рафизы слух, что воров Серик нашел, только те сунули ему десятку, да на том и
разошлись. Серик, конечно, все отрицал, но глазки
бегали. Да и уж больно правдоподобно звучала история. Не поверила ему Рафиза тогда, и сейчас не обратилась бы, да не знала к кому
еще идти.
Серик
сидел у себя в кабинете и пил чай из расписной в огурцах пиалы.
—
Салам алейкум, Рафиза-апай!
— воскикнул он, но с кресла не поднялся. Настроение у
него явно было благодушное. — Какими судьбами ко мне? Не случилось ли чего?
—
Случилось, Серик, — сказала Рафиза,
— муж у меня пропал. Вчера ушел овцу искать, и нет его до сих пор.
—
Ай-яй-яй! — закачал сочувственно головой Серик, — вы садитесь, Рафиза-апай.
Чай будете?
—
Серик, волнуюсь я, — сказала Рафиза,
продолжая стоять, — сердце у меня не на месте. Никогда Марат так надолго не
исчезал. Если можешь
помочь — помоги. Если нужно бумагу какую написать —
заявление, там, на розыск, то я напишу.
—
А куда ты торопишься, Рафиза? — Серик
отставил пустую пиалу в сторону. — У нас торопиться правила нет. Кодекс видишь?
Закон знаешь? Три дня подождем, а уж если не объявится Марат, то подадим в
розыск. Может, он забухал у тебя? Может, к любовнице ушел, хе-хе?
—
Ты чего говоришь такое? — тихо сказала Рафиза, — не
знаешь что ли Марата? Случилось что-то, чую я. Не хочешь помогать, так и
говори.
—
Да хочу я, хочу, но не могу, права не имею, — развел руками Серик.
— Вчера, говоришь, ушел? Вот послезавтра и приходи, заявление пиши и
чего-нибудь придумаем.
—
Ай, бессовестный ты! — с досадой воскликнула Рафиза,
— когда тебе нужно, ты кодексы свои и не вспоминаешь даже, а как задницей шевелить требуется, так сразу законом трясти
начинаешь. Сидишь тут, штаны протираешь. Ты на себя посмотри, какой карын отъел! Что, жир растрясти боишься?
—
Э-э! — прикрикнул сердито Серик. — Ты за языком
следи!
—
Чтоб у тебя геморрой вылез! — в сердцах сказала Рафиза
и вышла прочь.
*
* *
Лелька
бежала до самого утра, а когда рассвело, она забралась под высокую разлапистую
ель, нашла там удобную сухую, выстланную хвоей и мхом ямку между выпуклых
узловатых корней, и уснула. Но спала Лелька недолго и беспокойно. Что-то
по-прежнему настойчиво гнало ее вперед. Проснувшись, она спустилась к реке,
жадно напилась воды и побежала вверх, в горы, держась вдоль русла. Горный
воздух и речная вода придали ей сил, в ней проснулось любопытство — Лелька то и
дело останавливалась, обнюхивая кусты, втягивая мокрым носом непривычные
запахи, выскакивала на берег, наблюдая, как вспыхивают в воде красными
плавниками маленькие османчики, пыталась схватить
пастью пролетающих мимо крупных блестящих жуков. Лельке казалось, что она спала
слишком долго и позабыла, как весело и удивительно устроен мир. Так, гоняясь за
мышами и чихая от душистого аромата горных трав, она выскочила на полянку и
увидела Марата.
Марат
лежал на спине. Лицо его было расцарапано, а левая рука до самого плеча
придавлена верхушкой упавшей сосны. Лелька очень обрадовалась, увидев хозяина,
и подбежав к нему, лизнула прямо в рот. Марат открыл глаза и с недоумением
уставился на собаку:
—
Лелька? Лелька! Ты что здесь делаешь? Как ты меня нашла?
Лелька
только виляла хвостом и преданно глядела на Марата. Если до этого она не
осознавала цели своего неожиданного путешествия, то теперь такая цель была
обретена, и Лельку переполняло счастье от выполненного предназначения.
—
Лелька, ты моя хорошая, — обрадованно зашептал Марат,
— иди-ка сюда.
Лелька
подошла еще ближе. Одной рукой Марат снял с шеи свой тумар
и надел его на собаку. Цепочка была для собаки великовата, и Марат подтянул ее,
просунув под ошейником и неловко завязав в узел.
—
Все, Лелька, теперь беги-ка ты домой. Только дорогу сюда запомни. Рафиза мой тумар
у тебя увидит и все поймет. А ты смотри, дорогу не забудь, приведи ее сюда,
поняла? Все, беги! Домой! Домой!
Но
Лелька уходить не хотела. Команду она понимала, но также понимала, что
проделала такой долгий путь не зря, вот и хозяина нашла! Что же, ей теперь
опять домой возвращаться? Ну уж нет! И Лелька не зная
как же поступить, заскулила тихонько, словно заранее прося прощения.
—
Беги! — хрипло закричал Марат и замахал рукой на Лельку, — пошла домой! Кому
сказал, кет! Кет!
Лелька
отскочила опасливо в сторону и заскулила громче. Нет, бросать хозяина одного
здесь она не собиралась. Но и тяжелую руку Марата Лелька тоже знала. Отойдя на
несколько шагов, она настороженно улеглась на землю, положила голову на
передние лапы, но глаз не закрывала, а искоса все время поглядывала на Марата.
—
Вот дура! — с досадой воскликнул Марат и снова
попытался вытянуть руку из-под дерева, но бесполезно. Рука застряла крепко.
Марат вздохнул и закрыл глаза.
*
* *
Телефонные
линии в аул так и не провели. У Рафизы был свой
мобильный телефон, вот только она им почти не пользовалась. Да и никто не
пользовался. Сеть можно было поймать только на холме за поселком и на минарете
их маленькой мечети. В минарет, конечно, не пускали без крайней необходимости,
а на холм нужно было еще взобраться. Да только зачем? В ауле проще и дешевле к
соседям сходить или отправить кого-нибудь из мальчишек, пообещав пару асыков. А если случилось чего, то дом врача, которого
местные звали не иначе как «дядя Саша», находился на центральной улице. Только
и звонили, что в город родственникам. Звонили, как правило, в выходные дни — не
потому, что так самим удобнее было, а потому, что знали — родня в городе
занятая, все крутятся, как могут, только в выходные и можно поговорить
подольше.
Рафиза
запыхалась, пока взобралась на плоскую вытоптанную вершину холма, и присела на
отполированный валун передохнуть. Отдышавшись, она, подслеповато щурясь, то
приближая, то отдаляя телефон от лица, наконец, выбрала нужный номер и нажала
на кнопку вызова. Шли гудки, и это было уже хорошо, но трубку на том конце
никто не поднимал. Рафиза попыталась еще несколько
раз, но безрезультатно. Спускаться обратно в поселок, так и не дозвонившись,
было обидно. Вздохнув, Рафиза закрыла глаза и
повернулась лицом к солнцу. Даже сквозь веки солнце слепило глаза. Солнечный
жар проник глубоко под кожу, и теплые ручейки побежали внутри головы, словно
начал таять лед, и от этого таяния Рафиза задышала
спокойнее и вся словно обмякла, расслабилась. Она сидела так еще некоторое
время, пока в голове не осталось ни одной мысли, и состояние стало похожим на
сон, лишь самый край сознания позволял на этой грани сна и бодрствования
удержаться. И в этом состоянии все вдруг стало ясно. Нужно было ехать в город.
Спускаясь
с холма, Рафиза опять повстречала мальчишек-чабанов и
ничуть не удивилась тому, что Марата они так и не нашли. Сейчас ее волновало другое — на кого оставить дом. Впрочем, вариант был только
один — старая подруга Рафизы Наташа, жившая с сыном
по соседству.
Наташа
развешивала белье на улице и визиту Рафизы
обрадовалась, побежала ставить чай. Они посидели в тени яблоньки, выпили по пиалке густого зеленого чая и украдкой покурили.
—
Наташ, я уехать хочу на денек, — попросила Рафиза, —
ты уж присмотри за домом. Корову будешь забирать вечером, и мою забери. А если
до утра не вернусь, то овец моих завтра кому-нибудь из ребят отдай, пусть
попасут денек-другой. Ну, и за птицей приглядывай…
—
Хватит уже, а! — махнула рукой, смеясь, Наташа, — что я, не знаю что ли? Не
беспокойся, пригляжу как за своими, езжай спокойно.
Запасной ключ только не забудь оставить.
*
* *
—
Ох, а что в городе творится, — говорила Алиюшка,
щелкая семечки и сплевывая на пол белую шелуху, — слышали, а? Говорят, ментам разрешили стрелять в людей!
—
Как будто раньше они не стреляли, — хмыкнула Гульмира,
— и это что, все твои новости?
—
А еще говорят, что на Наурыз будем отдыхать аж пять дней.
—
Ой, а ты как будто работаешь, — презрительно скривилась Зауре,
— ты ведь к овце подойти боишься, тесто на бешбармак
раскатать не можешь, а туда же. В городе, может, и будут отдыхать, а у нас
заботы ждать не станут. Кто овец пасти будет? Кто еду на всю семью готовить? У Кудайбергена вон полкрыши ураганом снесло, как раз на
праздниках Алибек с ребятами чинить пойдут, помогать.
Кудайберген-то старый, да и сын у него пропал,
помощников нет теперь.
—
Да Кайратик всегда без головы был, — отмахнулась Алиюшка, не прекращая ловко разгрызать серебристые семечки,
— я слышала, что он на флаге нашем орлу глазки пририсовал. Типа, орел должен
быть зорким, ха! Вот его и повязали. И правильно. Сегодня он на флаге орлу
глазки нарисовал, а завтра ему еще кое-чего подрисует, — она прыснула,
подавилась семечкой и закашлялась.
—
Эх, Кайратик — вздохнула Гульмира,
— хороший ведь парень. У Кудайбергена-то и старшего
сына в армии довели. Один у него Кайрат остался.
По
дороге к ним шла Рафиза с клетчатым баулом в руках.
—
Рафиза-апау! Ну как там, вернулся Марат? Нашел ярку?
— загалдели девчонки.
Рафиза
присела рядом с ними.
—
Нет, не вернулся, — сказала устало она, — сутки его уже нет. К Серику сходила, говорит, что ничем помочь не может. Ребят
из чабанов попросила поискать — и тоже ничего.
—
А что мужики-то наши? — спросила Зауре. — Нужно
мужиков собрать и горы прочесать, не мог же Марат сквозь землю провалиться.
—
Ты забыла, что ли, что сегодня свадьба у дочки Болатбека?
— усмехнулась Гульмира. — Мужики наши все уже с утра
там, корову режут, водку пьют потихоньку. Не до Марата им. Да и много ли у нас
мужиков осталось?
—
Ладно, девочки, — сказала устало Рафиза, — поеду я в
город. Там у Марата брат в органах. Надеюсь теперь на него. Лишь бы живой Марат
был. Ох, боюсь я этих мин…
—
Да какие там мины, о чем вы, Рафиза-апау? — фыркнула Гульмира. — Байки все это. Вы придурка этого, Ерлана,
слушайте больше, он еще и не такого расскажет. Хромого Сакена,
скорее всего, волки загрызли. Амантай зимой ушел, в
метель, там и замерз, видать. А Халиула просто от
жены сбежал в город. Он давно об этом поговаривал. Сейчас все в город бегут.
—
Может, и так, — кивнула Рафиза, — может, и нет
никаких мин. Вот только мне все время кажется, что они есть. Такое ощущение,
что они повсюду. Если их нет, то чего же мы ходим гуськом, ни шагу в сторону не
делаем, обиды глотаем, а? — она вскинула голову и пристально посмотрела на Гульмиру. — Что, не согласна? Сама ведь знаешь. Живем как
на вулкане, а сделать ничего не можем. Все, прощайте, поеду я в город, пока не
поздно.
Дождавшись,
пока Рафиза отойдет подальше, молчавшая
все это время Алиюшка, хихикнув, сказала:
—
А вы слышали, девчонки, что правильная Рафиза-то наша
с Ерланом перепихнулась?
*
* *
Снизу
Марату хорошо было видно, как между верхушек елей текут облака, уплывая от
горных пиков туда, ближе к людям и их теплу. Откуда-то снизу доносился
шум реки и казалось, что она под землей, стоит только копнуть глубже — и
вырвется на волю.
—
Ты представляешь, — сказал Лельке Марат, — я же овцу так и не нашел. Да и не
заметил я, когда она пропала. Вроде и недалеко водил, а
поди ж ты. И знал, что получу от Рафизы, но не привык
я, честное слово. Раньше хорошо было, отдашь овец чабану на все лето и спокоен, землей занимаешься, домом… Вот это по мне! А
теперь и овец мало, и чабанов. Так и мы с Рафизой —
раньше только скотом и жили, а сейчас что — одна корова, шесть овец… то есть,
пять уже, ну, курицы, утки, а все больше сил и времени на землю уходит. Вон я в
хлеб вложился, поле засеял, Рафиза огород держит, за
садом следит. Земледельцы мы стали, а не скотоводы. Да только мне это как будто
и в радость. Тяжелое это занятие овец пасти. Только кажется, что легко. То и
дело начеку надо быть, а ну как в нору провалится, ногу сломает, или забредет
на склон, застрянет в кустах, а то, не дай Аллах, болезнь какая… Не-е, мне куда приятней с землей
возиться, картошку пальцами в земле нащупывать — молодую, круглую, тонкокорую,
или жердочки на забор постругать — видала? Ни у кого в поселке нет забора
красивее, чем у нас. Да только овцу мне найти надо. Без ярочки нашей Рафиза мне всю душу выест. Ох, боюсь я ее. Вот никого не
боялся, а жену боюсь. Глаза у нее такие становятся… Как взглянет, так сразу у
меня дыхание перехватывает, все сжимается внутри. Как будто ошпарила. Только не
кипятком, а льдом. Да кому я рассказываю, ты и сама знаешь, да, Лелька? И
главное, что я, виноват что ли? Сколько раз говорил
ей, ну не лежит у меня к этому душа, давай, говорю, наймем Саньку, Наташкиного
сына, так нет. Ты, говорит, все равно лучше справишься, чем Санька. Ему наши
овцы чужие, а тебе нет. Эх, а речка-то как шумит хорошо. Вода, наверное,
ледяная, сладкая! Журчит, как кошка мурлычет.
Марат
тяжело закашлялся.
—
Слушай, Лелька, — уже с трудом шевеля сухими губами
попросил Марат, — притащи-ка мне ту палку, видишь? Я-то сам не дотянусь.
Лелька,
почуяв игру, подскочила и стала радостно прыгать вокруг Марата и лизать ему
лицо.
—
Да погоди ты, — слабо отмахивался Марат свободной рукой, — вот не зря говорят —
маленькая собака до старости щенок. Вон туда смотри! Видишь? Та, что потолще? Притащи, пожалуйста. Неси! Апорт! Ну, давай,
родная…
Лелька,
наконец, что-то поняла, завертелась на месте, силясь разгадать, что именно
просит хозяин. Марат схватил с земли ворох осыпавшейся хвои и швырнул в сторону обломка дерева, слабо воскликнув:
—
Апорт!
Лелька
бросилась вперед, принялась шарить по кустам, жадно вынюхивать, стараясь найти
что-то с запахом хозяина, но все вокруг пахло только свежей землей, смолой да
навозом. Ничего не отыскав, она решилась хоть как-то порадовать Марата,
схватила самую толстую ветку — тот самый обломок упавшей сосны — и с виноватым
видом — мол, вот лучшее, что нашла, хозяин! — потащила ее Марату.
—
Умница, умница! — обрадовался он, — дай мне.
Лелька
бросила ветку и завиляла хвостом. Марат развернул ветку более тонким концом к
себе и попытался всунуть его под ствол дерева, рядом с придавленной рукой. Ветка
была изгибистой, бугристой и всунуть ее было не так просто, а каждое движение
доставляло Марату боль. Присмотревшись, он увидел, что ближе к его коленям
дерево лежит на камне, а слева и справа от камня под стволом есть небольшие
промежутки, пустоты. Он сунул ветку туда, и она вошла, пусть неглубоко, но
вошла.
—
Ох, лишь бы крепкой оказалась… — прошептал Марат.
Земля
здесь вообще была каменистой, а Марату нужно было что-то для сооружения рычага.
Он нащупал верхушку камня покрупнее и принялся
пальцами откапывать его. Лелька, увидев, что Марат возится в земле, подскочила
и принялась радостно копать рядом, крепко упершись в землю задними лапами и
быстро перебирая передними. Комья земли полетели в Марата.
—
Эй, а ну перестань! — крикнул Марат. — Токта! Фу!
Лелька
взглянула на Марата с удивлением, но остановилась, а потом обиженно отошла в
сторону и наблюдала, как Марат медленно, обдирая пальцы о жесткую плотную
землю, отрывает камень. Наконец, камень начал шататься. Марат раскачал его и
выдернул из земли, как свеклу. Камень был удачным — широким, с плоским
основанием, с покатыми краями. Марат подоткнул камень под ветку и постарался
коленом вбить его поглубже. Выдохнув из себя весь
воздух, чтобы стать тяжелее, Марат изогнулся, перекинул ноги через ветку и всем
телом оперся на ее приподнятый конец, помогая себе при этом свободной рукой.
Упавшее дерево вздрогнуло и чуть шелохнулось, но этого оказалось достаточно,
чтобы чуть-чуть, на сантиметр высвободить застрявшую руку. Марат снова и снова
силился приподнять сосну, пока, наконец, не выдернул из-под нее руку полностью.
Рукав был разодран в клочья, предплечье сильно исцарапано, но Марат попробовал
согнуть руку, пошевелить пальцами, и это у него получилось.
—
Слава Аллаху, у нас в роду всегда были крепкие кости! — воскликнул он, лежа на
спине и протягивая руки к небу.
*
* *
В
городе Рафиза не была давным-давно. Больше всего ей хотелось навестить деток — Анелечку
и Азамата, они снимали квартиру где-то недалеко от
университета, но Рафиза не хотела волновать их, не хотела
рассказывать о том, что отец пропал, а еще что-то подсказывало ей, что у них
уже своя жизнь, и врываться в нее вот так, не предупредив, просто нельзя.
Вдруг у них гости, вдруг дома беспорядок, вдруг есть другие дела на вечер? Нет,
нельзя так. Пусть сами в аул приезжают, и тут уж Рафиза
постарается — и плов сделает, и бешбармак, и манты.
Да и хоть свежим воздухом подышат, а то здесь дышать совершенно невозможно. Не
воздух, а дым. Да и чего удивляться, вон стоят автобусы на остановке, а из
выхлопных труб — черные облака. А глаза поднимешь — так вокруг трубы полосатые
возвышаются, торчат ртами открытыми в небо, и дым из
этих ртов валит густой и плотный, такой, что сквозь него солнца не видно.
Обернула Рафиза платком лицо, чтобы дышать было
легче, и пошла на остановку.
Ехать
было далеко, но автобус несся как угорелый. Водитель выезжал на встречную, с
трудом входил в повороты, сигналил и матерился в окно на прохожих, других
водителей и чиновников, не ремонтирующих дороги. А дороги действительно были
ужасные. Казалось, что по асфальту проехались танки. Не то чтобы на дороге были
ямы или выпуклости, нет, она вся состояла из продольных и поперечных ям и
выпуклостей, разбавленных открытыми люками, свежими пузатыми заплатками, узкими
рвами и упавшими ветками.
«Странно,
— думала Рафиза, глядя в окно, — это же город, здесь
ведь столько людей, столько денег. Что ж они — дороги не могут починить? У
нас-то в поселке дороги гораздо лучше, а здесь… Странно это. И деревья раньше
здесь были, я ведь помню, а сейчас вместо них повсюду эти гигантские дома —
торгово-развлекательные центры, и только один закончится, как другой
появляется. Это что же, все теперь в городе только торгуют и развлекаются? Вот
раньше было понятно — едешь по городу и видишь — возле школ детишки бегают, из
библиотек студенты группами выходят, из музеев — иностранцы, вечером нарядные
семьи с детьми в театры идут, а утром бабушки в поликлиники — и сразу ясно, что
жизнь здесь есть. А сейчас, где дети? Еду уже полчаса на автобусе — а вижу
только хмурых взрослых людей и центры эти стеклянно-каменные. Плохо, значит,
развлекают в этих центрах, раз лица у людей несчастные. А мне что для
счастья-то нужно? Вот я вспомню, как Азаматик ходить
начал, неуклюже так, в ногах своих же путался, но довольный был, аж светился — и я как вспомню, так и сама улыбаться начинаю.
Вот и сейчас улыбаюсь. Или, как Анельке, когда ей еще
и двух не было, косу заплела, бант нацепила, к зеркалу поднесла, а она на себя
уставилась и замерла в восхищении, девочка девочкой. А улыбаться начала, так у
нее зубы все вперемешку, щеки все в ямочках… И не нужно мне никаких
развлекательных центров, и так хорошо мне…»
Стоящий на перекрестке регулировщик выскочил
навстречу потоку машин и властно остановил движение поднятым жезлом.
—
Опять кого-то пропускают, — сказал сидящий рядом с Рафизой
седой мужчина в старом пиджачке. — Вы ведь не местная?
—
Да, — просто сказала Рафиза.
Стоящие
в пробке машины загудели, засигналили, но скоро
перестали, осознав тщетность усилий. В автобусе было ужасно
душно и водитель открыл двери, чтобы впустить воздух.
Наконец,
взвывая сиренами, мимо пронеслись две длинные черные, переливающиеся
разноцветными огоньками машины. Регулировщик пронзительно засвистел и поток
машин медленно тронулся.
—
В древние времена императоры выезжали к народу на огненных колесницах, чтобы
усилить эффект появления, — сказал сосед Рафизы. — Но
тогда народ был темный, жаждущий света, да и не привыкший к спецэффектам.
Думаю, что люди, видя такую огненную колесницу, переполнялись благоговейным
ужасом и падали ниц. А что сейчас? Мы ведь и не знаем, кто был в этой машине.
Да и разве это огненная колесница? Больше похоже на движущуюся китайскую
новогоднюю елку, увешанную дюралайтовыми гирляндами.
И при этом, я думаю, что те — в машине — все же удивляются, почему прохожие не
опускаются на колени.
—
А мне кажется, что им оттуда и не видно ничего, — сказала Рафиза,
— вон какие стекла были черные. Даже жаль их, сидят там
в темноте, как в гробу.
—
Ох, — вздохнул сосед, — сейчас технологии удивительные. Возможно, что у них в
стекла вмонтированы экраны, на которых мир прекрасен. А все это, — он кивнул в
сторону окна, — видеть они просто не хотят.
—
Мне нужно выходить на Гагарина, — сказала Рафиза, —
это еще далеко?
—
Готовьтесь, — многозначительно ответил сосед.
Нужный
дом Рафиза нашла без труда. Он выходил торцом на
дорогу, а под табличкой с белым номером на голубом фоне чернела большая кривая
надпись «Гагарина 21». Дверь открыл высокий хмурый мужчина в черном махровом
халате.
—
Привет, Рустам, — сказала Рафиза.
*
* *
Первым
делом Марат спустился к реке, довольная Лелька бежала рядом с ним. У реки он с
наслаждением напился, оторвал от рубашки испорченный рукав и как следует промыл израненную руку. Вода смыла подсохшую уже
кровь, и из глубоких беспорядочных царапин стала сочиться новая. Марат нарвал
листьев подорожника, разжевал их, размазал получившуюся кашицу по руке и
обвязал руку рубашкой. Солнце уже садилось, а Марат заторопился в путь,
понимая, что лучше спуститься с гор засветло. Горные тропки Марат знал хорошо,
поэтому решил по дороге сделать небольшой крюк и заглянуть в ущелье, известное
своим сложным склоном. Это была своего рода ловушка. Случалось, что овцы
поскальзывались на оползне и потом не могли подняться обратно. Марат понимал,
что ему в любом случае попадет от Рафизы за то, что
не вернулся вчера домой, поэтому надеялся хотя бы вернуться с пропавшей яркой.
Шанс найти ее в ущелье был хоть и невелик, но кто знает? Вниз шлось легко,
ледяная горная вода придала Марату сил, и он рассчитывал на удачу. Путь лежал сначала по северному склону, между высоких тихих елей, а
потом вывернул на западный, и здесь уже появились проплешины, худые березки и
полянки. Лелька бежала впереди, но вдруг встала на повороте. Шерсть у
нее на загривке поднялась, уши стали в два раза больше, все ее тело
напружинилось. Марат подошел ближе и тоже остановился.
Волков
было двое: волк — высокий, крепкий, с широким загривком и волчица — поменьше, с
короткими ушами и плоской вытянутой мордой. Они
сосредоточенно рвали на куски окровавленную тушу барана. И тут Лелька,
ободренная присутствием хозяина, не удержавшись, хрипло, незнакомым голосом,
залаяла. Услышав лай, волки вскинули головы и замерли. Лелька зарычала и
медленно пошла к ним.
—
Лелька, ко мне! — отчаянно зашипел Марат, но Лелька уже не слышала. Волки не
двигались с места. Лелька понимала, что противников двое и оба крупнее и моложе
ее. Она ужасно боялась, но ответственность перед хозяином была еще сильнее.
Лельку всю трясло, но она подходила все ближе и ближе, пока не подошла на
расстояние прыжка. Волки глядели на нее, не мигая.
Марат понял, что медлить нельзя и, закричав страшным голосом, замахал руками и
побежал на волков. Волки вздрогнули, словно выйдя из оцепенения, но не
бросились сразу наутек, а нехотя стали пятиться, скаля белые зубы, пока не
дошли до кустов, и только тогда развернулись, чтобы бежать. Осмелевшая Лелька
бросилась за ними, и тогда волчица, обернувшись на секунду, сделала какое-то
мимолетное движение, и Лелька завизжала, захрипела и опрокинулась на спину. Подбежав,
Марат увидел, что из левой стороны шеи у Лельки выдран целый кусок. Кровь текла
из Лельки быстро, но она была еще жива, пыталась судорожно вдохнуть и глядела
на Марата так, словно страшно провинилась и теперь умоляла о прощении. Марат
лег рядом и заплакал. И плакал до тех пор, пока Лелька не перестала дышать.
*
* *
Праздник
начался рано. Уже около двух часов пополудни гости собрались в просторной
комнате, уселись за дастархан, накрытый
прямо на полу. Отец невесты Болатбек, сложив ладони
лодочкой, прочел перед едой молитву, провел ладонями по лицу и все повторили
вслед за ним. Обстановка сразу стала расслабленной, гости полезли накладывать
бешбармак, наливать водочку, выпивать и закусывать. Голоса очень скоро
зазвучали громче, веселее. А когда людям весело, то и вспоминается хорошее. Вот
и стали вспоминать добрые, урожайные года.
—
А какие бараны у меня были! — кричал крепкий старик, имени которого никто и не
помнил. — Один баран был — семьсот килограмм! Как ишак! Аж
курдюк лопался! А коровы, а быки! Бык у меня был на тысячу двести кило! Когда
он стоял — у него на спине легко решетка с яйцами лежала. Главное было не дать
ему двигаться. Покормить и спать уложить, покормить и спать уложить — и так
пять лет. Да-а, времена-а-а…
Не
прошло и часа, как все, уже порядком набравшиеся, высыпали во двор, вытащили за
собой магнитофон, включили в полную силу звук и устроили беспорядочные танцы.
Магнитофон был старенький, потрескивал и то затихал, то взрывался воплями, но
как бы он ни старался, общий топот ног становился только еще громче. Пыль
поднималась все выше, пока не укрыла танцующих с головой, да так, что с пяти
метров было и не разглядеть никого. Но и музыка скоро
кончилась, и все усталые, но довольные вернулись в дом, внутрь, выпили на
посошок и разбежались по делам, будто и не было ничего: женщины — забирать с
пастбищ коров и вести их на вечернюю дойку или к себе во двор — ужин готовить,
мужчины — бахчу удобрять, крышу латать, а кто-то спешил дарет
сделать, да на аср успеть. Молодые тоже
упорхнули, и только Болатбек никуда не пошел, а уснул
прямо на своем месте, и во сне продолжая отмечать свадьбу любимой дочери,
изредка вскидывая голову и счастливо бормоча невнятные тосты.
*
* *
—
Ты думаешь, что это так просто? — говорил Рустам, меряя шагами комнату. — Не
могу же я взять и вертолет туда направить. Кто мне вертолет даст?
—
Это твой брат, — спокойно повторяла Рафиза.
—
Все, что я могу сделать, это поехать с тобой сам, — сказал, наконец, Рустам. —
Но я ведь и гор не знаю. Если, как ты говоришь, чабаны Марата не смогли найти,
то чем я помогу? У меня и тут дел по горло.
—
Рустамчик, какие у тебя дела? Я, пока сюда ехала,
навидалась твоих ребят. Уж не знаю, чем они заняты, но пузо
у них больше, чем у меня было, когда я Азамата
носила. Боялась, что и тебя таким же встречу. Но слава Аллаху, ты хоть на
мужчину похож.
Рустам
усмехнулся.
—
Рафиза, с тобой трудно спорить. Но мне действительно
нельзя надолго отлучаться. Буквально на днях в город может кое-кто приехать.
—
Да знаю я этого кое-кого, — махнула рукой Рафиза, — и
что с того? Что он, лучше или важнее Марата? Марат в жизни своей не украл ни
копейки, слово свое всегда держал, крыша в доме у нас за тридцать лет ни разу
не текла, потому что работу свою Марат на совесть делал. И детей воспитал так
же. Это я — дура, я порой скажу или сделаю
безрассудно, не думая, а потом жалею. Изменяла ему, а он мне никогда. И слова
бранного от Марата ни разу не услышала. Вот он какой, Марат. А что твой
«кое-кто»? Может ли он тем же похвастаться?
—
Ты с этим осторожнее, — серьезно сказал Рустам, — у нас ведь такой порядок — о
короле, как о покойнике, либо хорошо, либо никак.
—
И ты трус, — сказала с горечью Рафиза, — все вы
трусы. Поеду я домой.
*
* *
Земля
в горах была плотная, каменистая, местами густо покрытая мхом, поэтому Марат
просто набрал острых камней и сложил из них пирамиду над телом Лельки, а сверху
замаскировал ее хвойными ветками. Прочитав молитву, Марат уже было собрался
идти, как вдруг спохватился, что волки могут вернуться за добычей, а заодно и
осквернить Лелькин курган.
—
Зато ярочку теперь можно больше не искать, — бормотал Марат, разглядывая
растрепанные останки овцы. Из живота вывалились кишки, а вся грудь и внутренняя
поверхность бедер были уже съедены. Чтобы отвести волков от Лелькиной могилы,
Марат взял труп овцы за копыто и поволок прочь. Овца была упитанная, тяжелая, а
рука у Марата все еще болела. Оттащив овцу метров на сто, он совсем устал.
Между тем стремительно начали надвигаться сумерки, с вершин гор потянуло
холодом, заморосил мелкий дождь. Марат вдруг затосковал по Рафизе.
Ему захотелось забраться к ней под одеяло, обнять, прижаться к ее теплому боку,
вот только ноги у нее оказывались всегда холодные, но это было как раз и
удобно, потому что ноги Марата ночью наоборот начинали гореть, как две печки. А
еще ему захотелось хорошего свежего бешбармака — такого, чтобы тесто было
тонким, но плотным, а картошка сочной и рассыпчатой, и главное, чтобы кругляшки
казы лежали сверху, как монеты, приправленные мелконарезанными помидорами и жирной наваристой сурпой.
—
Рафиза, — крикнул он, — я живой!
*
* *
Было
еще совсем темно, когда автобус визгливо притормозил возле бетонной остановки и
тускло освещенного магазинчика рядом. Пассажиры медленно и устало просыпались,
с шумом доставали свои вещи с верхних полок. Рафиза
сидела впереди, поэтому вышла одной из первых, потянулась до хруста, зевнула,
прикрывшись ладонью, и пошла в сторону своего дома. Поселок еще спал. Лениво
тявкали собаки из-за заборов, у тусклых фонарей вилась мошкара, где-то в
отдалении коротко и тонко укала сплюшка, воздух был
прохладный и казался особенно чистым и вкусным после густого и тяжелого
городского смога. Рафиза подошла к дому, открыла
калитку и тут же почувствовала, как что-то теплое коснулось ее ног. Она
нагнулась и в темноте увидела только блестящие огоньки в кошачьих глазах.
—
Чернуха? — недоверчиво позвала Рафиза.
Кошка
жалобно мяукнула в ответ.
—
Чернуха! — воскликнула Рафиза, схватила кошку за
шкирку и взбежала на крыльцо, чтобы включить свет. Шерсть кошки свалялась, один
глаз с трудом открывался, но это несомненно была
Чернуха.
—
Не может быть, — шептала Рафиза, занеся кошку в дом и
торопливо наливая ей в мисочку молока. — Вот не зря говорят, что кошки живучие.
Я ж своими глазами видела, как ты в траве лежала, чуть ли не вороны тебе глаза
уже клевали. Чернушка моя, ты прости меня, — приговаривала она, присев на
корточки и оглаживая чернушкину шерсть, разминая и
распутывая колтуны, — ну, уж если ты с того света вернулась, то и Марат придет.
Еще как придет. И овцу приведет, будь она проклята!
Но
Чернуха слов Рафизы не понимала, а если и понимала,
то не подавала виду. Она только урчала всем телом и все вылизывала, вылизывала
стенки своей мисочки, словно собиралась съесть даже впитавшийся в них запах
молока. И небо за окном уже становилось светло-розовым, и все отчетливее на его
фоне проступали причудливо изогнутые, разлапистые силуэты деревьев.