(Из серии «Ферганские рассказы»)
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 9, 2012
Исажон Султон (Султонов) родился в селе Авазбой Риштанского района Ферганской области (Узбекистан). Окончил факультет журналистики Ташкентского государственного университета. Первая повесть — “Мольба” вышла в 1990 г. (изд. “Чулпон”, Ташкент), а в 1995 г. вышел второй сборник — “Лунный родник” (изд. им. Г. Гуляма, Ташкент).
В 1997 г. был принят в Союз писателей Узбекистана. Рассказы Исажона Султона были опубликованы в различных литературно-художественных изданиях.
В 2010 г. художественно-литературным журналом Союза писателей Узбекистана “Звезда Востока” опубликован роман “Вечный скиталец”. Рассказ “Лунный родник” вошел в “Антологию узбекского рассказа XX века” (Издательство Узбекской Национальной энциклопедии, Ташкент, 2009).
“Если бросишь в отца щепку, годы спуcтя Твой сын может бросить в тебя камень…” |
Младший сын
Айван…
Ее опоры, потемнев от времени, обрели коричневатый оттенок, а местами почернели, растрескались по всей длине. В одних трещинах копошатся мелкие муравьи. В трещине побольше устроили гнездовье желтые осы. Их рой небольшой, всего восемь или девять ос. Ранним утром, когда воздух насыщен влагой, они держатся
вместе, просушив на солнце крылья, разлетаются. Оса с влажными крыльями издает низкие глухие звуки. Когда крылья сухие, оса летит звонко жужжа.
Ранней весной их укусы безвредны. Все лето они набирают силу. А вот осенью они жалят болью. Осы и муравьи не враждуют. Ибо все заняты своими заботами.
Двор словно выбелен из-за проступившей соли. Местами растет лебеда. Кое-где можно увидеть и стебли пальчатки, но они слабые, желтые, сухие. Ломающая камень, растущая где придется, эта сорная трава почему-то не любит солончаки, сколько бы ее ни поливали, не растет, лежит, скукоженная, под палящим солнцем. Если же ветер, подхватив подсохшие легкие стебли, переносит на новое место, почувствовавшие влагу стебли пускают корни и, за три-четыре дня хорошо укоренившись, начинают разрастаться.
На террасе плетеная корзина. В ней хранится хлеб. Очень вкусный, а подсохший хлеб еще вкуснее. Только мать не дает поесть досыта. Когда просим хлеб, дает нам ломти. Иногда готовит хлебный плов. Обжаривает старый хлеб, добавляет туда морковь, мне такой плов не нравится, я выбираю только кусочки лепешки.
Вообще мать старается попридержать хлеб. После еды она собирает все до единой крошки, старается скормить старшему брату, иногда мне. “Съешь, богатырем будешь”, — говорит она. Но у меня никогда не было особого желания добирать крошки.
Во второй корзине курт. Хотя шарики и облеплены глиной, но жирные и вкусные.
За домом приусадебный участок. Он у нас вспаханный, ухоженный. Нам не разрешают там играть. Борозды ровные-преровные, скошенные книзу, при поливе они не оседают и вода их не размывает, все борозды равномерно заполняются водой. Конец участка окружен плодовыми деревьями. Здесь растут яблони с большими красными яблоками, груши разных сортов, орехи. Почему-то под абрикосовыми и ореховыми деревьями трава не растет.
За садом выстроились высокие опрятные тополя. Когда они вырастают большими-пребольшими, их спиливают, от сладковатого запаха древесного сока кружится голова, то же самое бывает, когда со стволов сдирают кору. Ветками топят тандыры. Ствол идет на изготовление каркаса или на потолочную балку. Поэтому тополей много, больше пятидесяти. Их листья шелестят даже от легкого ветерка.
Дальше — приусадебный участок соседа. За ним еще чей-то. Потом поле, в конце поля дренажная канава. Весной вода в канаве цвета глины, летом прозрачная, осенью становится сине-зеленой, успокаивается.
Речь пойдет о канаве. Вернее, о диковине, которую я увидел в канаве.
Там водится золотая рыба.
Об этом известно лишь Богу и мне.
Как же она оказалась в канаве? На днях по небу перекатывался гром, сверкали молнии, казалось, что от грохота раскололось небо, обрушилось потоками воды на землю. Люди говорят, снега и ледники на вершинах гор, которые видны даже отсюда, пришли в движение, они смывали кишлаки, которые встречались на их пути и селевыми потоками обрушились на долину, все дренажные канавы до краев заполнились водой, может, тогда она и приплыла?
Ближе к полудню, когда припекает солнце, она поднимается на поверхность воды. Изогнувшись, глядит на солнце, потом изо всей силы бьет хвостом по воде, раздается резкий звук.
Камыш тоже издает резкие звуки. Ведь его ствол полый, когда он колышется на ветру, слышится потрескивание.
До чего же мне нравится окраска рыбы. Она радужная, переливающаяся. Когда рыба в воде, ее красотой не налюбуешься, когда появляется на поверхности, она уже не переливается. Самые нежные цвета и оттенки от головы до хвоста незаметно переходят один в другой. Густой красный цвет плавно переходит в бледно-розовый и сменяется золотисто-желтым. Плавники красноватые, с желтой в черную крапинку оторочкой, они напоминают мокрые крылья бабочки, оставшейся под дождем.
Я точно знаю, что она прислушивается к моим словам. Когда я говорю, молча смотрит. Терпеливо выслушивает меня до конца. Когда она всплывает, смолкает пение птиц, насекомые прекращают стрекотать. На стеблях камыша замирают стрекозы. А шум ветра, наоборот, усиливается, кажется, что он что-то шепчет.
Рыбе нравится ветер. Должно быть, ей приятно, что мелкая рябь на воде разбивается о ее тело, цвета металла. Лучи солнца, отражаясь на воде, играют на ее блестящей чешуе. Алмазами сверкают капли. Беловато-желтоватые жабры размеренно дышат. Кажется, что она вся, вплоть до ободка вокруг глаз, сверкает и светится.
Ровно в полдень мать со старшим братом идут закрывать воду, потому что в жару нельзя поливать огород. Посевы поливают рано утром или вечером. Перехожу на приусадебный участок соседа, чтобы не попасть им на глаза. Сосед, чтобы оградить свои владения, по всей длине участка высадил кукурузу, она стоит стеной и шумит. Ее стебли больно стегают локти.
Я иду на берег канавы, сажусь на бугор и, глядя на воду, жду. Рыба чувствует, что я пришел, но не спешит показываться. Ну, а я пока тянусь к лягушачей траве. У нее светло-зеленые цветы, неказистые, грубоватые, внутри чашечки маленькие точки, лишь дотронешься, цветок сразу сворачивается. Пугливая, настороженная трава как будто закрывает глаза.
Иногда некрасивая хищная личинка стрекозы поднимается со дна на поверхность воды — заползает на стебель камыша или травы. Она очень прожорливая, пожирает все, что встретится на пути, иногда и своих сородичей. Она может надолго застыть на стебле, ожидая, когда ее плечевая часть разломится, из этого разлома на белый свет выходит совершенно другое создание — большеголовая, глазастая стрекоза с блестящими прозрачными крыльями. Перелетев на кочку, просушив на солнцепеке крылья, улетает с легким стрекотом… Мельтешащим в воде головастикам тоже предстоит видоизменение — превращение в лягушат. Жизнь еще одной твари, обитающей в полой части хвоста головастика, подвергается изменениям, дня два она лежит неподвижно и превращается в личинку майского жука, некоторое время спустя он выпускает крылья, жужжа, пускается в полет… Чуть подальше, в корнях старой срубленной ивы, покрытых водой, живет змея. В полуденную пору она выныривает из воды. Но не может переносить прямых солнечных лучей, она укрывается в тени пня, обвив корень телом, может часами лежать в оцепенении, иногда сбрасывает кожу…
В тот миг, когда моя рыба всплывает, все живое замолкает. Даже бабочки замирают.
Насколько мне известно, во всей округе не водится рыба такого цвета и окраса. Не могу припомнить, чтобы кто-то еще видел ее или говорил о ней…
Средний сын
О том, что та рыба была послана Богом, никто, кроме меня, не знал.
Когда младший брат сказал о ее существовании, я несколько раз тайком ходил на берег канавы. И каждый раз видел ее.
Она была таинственной рыбой. Когда она всплывала наверх, насекомые и птицы теряли голос.
…В детстве я много раз допытывался у матери: что происходит с человеком после смерти. “Вот когда похоронишь меня, будешь приходить на могилу, тогда узнаешь”, — говорила она. “Вы после смерти не сможете выйти оттуда?” — спрашивал я. “Если Бог пожелает, выйду”, — отвечала она. “А если Бог не пожелает? — “Как же я тогда выйду, мой мальчик?” Как-то мать проговорилась, что после смерти душа человека может вселиться в тела других существ, чаще всего в бабочек или более мелких насекомых, а иногда в животных. Бабочка прилетает и сидит тихо-тихо, а душа умершего, вселившаяся в нее, наблюдает за всеми, осматривает все вокруг.
Мать рассказывала об этом года два назад. Сейчас она болеет, почти перестала видеть. Мы водим ее за руку.
Оглушительный сель, бушевавший на прошлой неделе, смыл кладбище вместе с могилой отца, я подумал, может, душа отца вселилась в рыбу и приплыла сюда.
Потому что на следующий день мне приснился какой-то старик. Он стоял возле канавы. И будто бы говорил: вы подросли, но ваша матъ измучилась. Отец приплывет к тебе рыбой, скажи брату, пусть он приготовит рыбу и накормит матъ, она поправится, сказал он. Ах, каким необыкновенным человеком был отец! Он был степенный, важный, молчаливый, под отцом земля дрожала, когда он появлялся во дворе, его величие приводило всех нас в дрожь… и рыба была под стать ему…
Я много думал о своем сне, наконец решил, что ведь отец может вселиться в другое существо и вернуться к нам… а эту рыбу, наверное, и вправду нужно приготовить для матери, глядишь, она выздоровеет, и я решился открыть брату тайну рыбы.
Брат взял отцовское ружье и торопливо куда-то ушел. Не прошло и получаса, как он выловил ее. Я ее не видел, рыба была в мешке. Я убежал на приусадебный участок, так и сидел там безвылазно. “Отец… дорогой… ты умер, а наша мать болеет… что же теперь и ей умирать… мы ведь не тебя едим, ты ведь можешь вселиться в другую рыбу”, — плакал я.
Брат взял большой нож и, подойдя к очагу, стал счищать чешую.
В это время… появился младший брат… Казалось бы, что он, несмышленыш, понимает… Но он очень обиделся, что я открыл тайну, подошел ко мне поближе и стал избивать меня и таскать за волосы…
Младший сын
Когда я пришел, увидел, что мама, как птица, присела на террасе, перед ней стояла полная чашка мяса. Услышала мой голос, и ее морщинистое лицо разгладилось в улыбке, она заговорила необыкновенно ласково:
— Иди к нам, сыночек, иди сюда! Нам, беднякам, улыбнулось счастье, твой брат принес рыбу, иди, ты тоже попробуй! — звала она.
Рядом с террасой, на земле, из глиняных катышей был наскоро сделан очаг, над ним висел котел… дрова догорали, огонь был подернут пеплом… горел трепеща.
“Рыба?!”
Возле очага лежала содранная рыбья чешуя, голова и хвост. В это время появилась соседская кошка, она одним прыжком добралась до головы и утянула ее в сторону. Не отрывая от меня зеленых глаз, стала торопливо грызть ее.
— Это священная рыба, — донеслись до слуха слова матери. — Она восходит к той мифической рыбе, которая проглотила преподобного пророка Иону.
Старший брат говорил, что очень давно не ел рыбу, удивлялся, что она тает во рту, какое же это наслаждение, восклицал он и, чтобы продлить удовольствие, старался подольше жевать.
— Аллах создал рыбу чистой, лишенной скверны, — продолжала рассуждать мать. — Она чиста в любом виде: и живая, и мертвая. Поэтому он прорезал ей жабры.
Рыба?!
Она ведь принадлежала только Богу, и только мне?!
Средний брат сидел под тутовым деревом, опустив голову.
— Ты почему проговорился им? — закричал я охрипшим голосом и бросился на него. — Они ведь едят рыбу!
Странно, средний брат не ответил на мои удары, он только обхватил голову руками и продолжал сидеть на земле. Я думал, что он плачет от страха или, может, от обиды, что ему не удалось отведать такой удивительной рыбы, я опять набросился на него:
— Ты хоть знал, что это за рыба была? Она была золотой рыбой! Если бы еще немного подросла, стала бы той самой волшебной рыбой!!!
Средний брат, не чувствуя моих тумаков, безутешно плакал. Только тогда я расслышал, что он повторял:
— Отец… дорогой отец…
Огонь погас, потрескивание дров стихало, потом и вовсе прекратилось.
Старший сын
Среднему брату приснился старик, и сказал, если мать поест рыбу, выздоровеет, глаза будут видеть. Если в пятницу выйдете на берег канавы, отец приплывет в виде рыбы, вы ее поймаете, приготовьте для матери, сказал он.
Когда я, прихватив отцовскую двустволку, пришел на берег, рыба и вправду была на поверхности воды. Закатав брюки, спустился в воду, дно канавы было глинистым, затонувшие сучья кололи ноги. Зарядив ружье дробью, прицелился, опустил курок, рыба затрепыхалась и опрокинулась верх брюхом.
Когда я вернулся, ко мне подбежал средний брат. По его бледному лицу было видно, что он сильно испугался.
— Ты что, сдурел? — прикрикнул на него для острастки. — Это ведь всего навсего еда. Иди, уложи дрова в очаг!
Сам содрал с рыбы чешую, вспорол ей брюхо, выпустил кишки, очистил нутро, нарезал белое мясо с желтым жиром на куски. Сам развел огонь в очаге, когда котел зашипел, вложил в него куски рыбы жиром вниз.
Отлично, сказал сам себе удовлетворенно, все сложилось как нельзя лучше!
“… Вот наконец ты жаришься в котле, отец. Я хотел, чтобы ты так жарился в аду. В знак того, что мои мольбы услышаны, Бог прислал тебя к нам, прислал для того, чтобы ты горел в огне.
Ты помнишь, как я хватал тебя за руки, когда ты избивал мать? Вот тебе! Жарься, жарься!
Помнишь, как напившись, ты переворачивал все вверх дном? Бросив в меня кетмень, рассек плечо, рубец так и остался, не на плече, в сердце, он все еще кровоточит!
За всю жизнь ни разу не решился подойти к тебе, а мне так хотелось опереться на твое плечо, но твой грозный вид и окрики пугали меня, до двенадцати лет я боялся, что ты поднимешь и забросишь меня на крышу дома, однажды ты так подбросил младшего брата, ревущий ребенок онемел от страха, когда упал на кукурузном поле, не издал ни звука… Когда ты вынес из дома ружье и закричал на мать: “Я сейчас тебя застрелю!”, бедная мама ответила: “Если хочешь, застрели, ты уже давно все во мне убил!” — бросилась на землю и зарыдала…
Ты садился на коня и как уезжал, так пропадал. Я не видел тебя неделями. Через несколько дней ты возвращался, к седлу были привязаны подстреленные тобой две-три сизоворонки, лысухи. Ты говорил зло: возьмите, съешьте, как противоядие вашему яду… Следом появлялись твои собутыльники, мама поспешно готовила угощение из твоих трофеев и заносила к вам, нам доставались лишь косточки да крылья…
Вот теперь жарься в огне!
Мало того, что я в детстве не видел отцовской любви и заботы. Когда вырос, день и ночь стал пропадать на нашем участке. Сколько помню себя, тружусь, ты так нагнал страха, что я не смел выйти на улицу.
Вот, до сих пор с ног до головы в пыли, в грязи.
Жарься, жарься!..”
Отец
Будто бы заросли камыша. Стебли сухие, светло-желтые, высокие-высокие…
Зарослям не видно конца-краю, камыш шумит. А небо синее-пресинее.
Вот уже тысячу лет я скашиваю камыш в этих зарослях.
Камышу не видно конца. Я ступаю по лужам, водяные скорпионы жалят ноги, иногда слышу всплески, пытаюсь узнать, что это, но мне не удается.
На тысячу лет растянутые бесконечные заросли камыша… мягко разлетающиеся метелки камыша…
Когда я до конца скошу камыш, то что-то произойдет. Лишь бы успеть скосить.
Каждый день надо мной кружит птица и клюет в голову.
“Ты кто, почему так мучаешь меня?” — спрашиваю я.
“Проклятый отцом, проклятый отцом!” — выводит на все лады певчая птица.
Лицо отца очень смутно запомнилось мне.
В каком-то кишлаке мы жили в нищете, не было хлеба, чтобы утолить голод, не было воды — утолить жажду. Я помню, что кричал на него… как тряс отца за плечи…
…Однажды заросли камыша закончатся. В тот день и птица не прилетит. Тогда я избавлюсь от этих мучений.
Камыш… камыш…
…Я так и не успел узнать, что в конце зарослей.
Изменения произошли самым неожиданным образом. Небо раскололось… Нет, вначале поднялся ветер, пух от метелок разметало во все стороны, камыш трещал и ломался, взлетал в небо вместе с корнями. Объяв собой все: небо и землю, все стороны света, все сверху до низу, прозвучал громогласный приказ: “Будь рыбой!” — и вдруг я увидел себя плывущем в грохочущем потоке лавины.
Казалось, что поток не остановится никогда, и так и будет носить меня с собой.
Но наконец я очутился в канаве.
Не знаю, сколько времени я там пробыл. Казалось, что снаружи было тихо, невероятно тихо, вдобавок ко всему, очень опасно, может, все воспринималось так тревожно и мрачно из-за того, что я смотрел на мир через толщу воды?
Однажды я вновь поднялся на поверхность воды, вновь все живое вокруг замерло-замолкло. Затем я увидел, нацеленное дуло ружья в руках у парня, глазами и обликом так похожего на меня…
Мать
С того самого дня, как я стала терять зрение, мне стал сниться их покойный отец.
“Ты не видишь, это я пришел. Ешь рыбу, ешь рыбу!” — кричал он.
Я увидела его так ясно, словно наяву.
Он был безжалостным человеком. Никем, ничем в жизни не дорожил. Была в нем некая грозная сила, если кто-то встречался ему на пути, он сокрушал, уничтожал.
Он пытался заняться земледелием, однако посеянные семена не всходили, саженцы высыхали на корню.
А все потому, что он поднял руку на отца. Это было в те времена, когда по распоряжению сверху старикам запрещали совершать намаз. Его отец продолжал тайком ходить в мечеть. Изрядно выпив, по случаю какого-то праздника, сын накинулся на отца: “Из-за вас прикажете в тюрьму садиться?!” Он тряхнул отца за плечи и толкнул, старик упал и камыш из циновки вонзился ему в глаз. “Чтоб ты высох, как камыш!” — проклял его отец.
Поскольку от земледелия не было проку, он раздобыл где-то ружье и целыми днями пропадал в тугаях, рыская в зарослях до ночи, иногда привозил лысуху, иногда сизоворонку.
Насколько он был жесток, настолько и широк, но все, что он затевал, было бесполезно, прости его Боже! Но что-то ему ведомо, иначе, откуда ему знать, что я ослепла, откуда эта забота: “поешь рыбу, выздоровеешь”, сказал он?
Приготовленная сыном рыба такая вкусная. Вроде и зрение проясняется. Может, не сегодня завтра прозрею?.. Я его простила, пусть его душа упокоится в раю.
Лишь бы и он меня простил…
Младший сын
Это была золотая рыба. У нее на голове была корона.
Если бы средний брат не открыл тайну, а старший брат не поджарил ее для матери… то она бы росла-росла и однажды стала бы настоящей золотой рыбой. Тогда бы мы пошли все вместе, поймали бы ее. “Просите все, что хотите”, — сказала бы она и выполнила все наши желания.
Что же мне теперь делать? У меня было столько желаний, кому теперь
поведать их?
Только Богу?.. Одному лишь Богу?