Стихи. С азербайджанского. Перевод и вступительная заметка Геннадия Калашникова
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2012
Калашников Геннадий Николаевич — поэт, прозаик, переводчик. Родился в 1947 г. в селе Ровно Тульской области. Окончил Московский пединститут. Автор трех книг стихов. Работает редактором в книжном издательстве. Живет в Москве.
Стихи азербайджанского поэта Мамеда Исмаила в свое время хорошо знали наши читатели. Его много переводили и печатали. Хочется надеяться, что и сегодня имя этого выдающегося поэта, чьи стихи дышат подлинной страстью, исполнены мучительных раздумий о судьбах людей, не забыто. Настоящая поэзия рано или поздно преодолеет преграды и найдет своего читателя. Ныне поэт живет и работает в Турции, но его стихи, словно ласточки, упорно летят на родину. “Уроки разлуки”, о которых как-то сказал Мамед, несмотря на их горечь, не могут разлучить его с великой поэзией Азербайджана, с великой русской поэзией.
Г.К.
Стемнело и звонче запели ручьи,
Как будто их сумерки заворожили.
Большие чинары
Шептались в ночи,
Их корни в земле, в облаках их вершины.
Как ночь одинока, как ей превозмочь
Печали свои, где бы ей притулиться?
И тьма оживает, ей больше невмочь
В молчанье безгласном страдать и томиться.
Я ночь узнаю, я смотрю ей в глаза,
она не отводит упорного взгляда,
она все чернее, в ней зреет гроза,
и небо пронзают сухие разряды.
Две темных чинары, вам хватит ли сил
Справляться с такими глухими ночами?
…И голос отца. Он о чем-то спросил.
Ответила мать, и они помолчали.
Отец говорит, отзывается мать,
В их кронах томятся неясные тени.
Я слушаю их, я не в силах унять
Стучащее сердце и крови смятенье.
Не верю, что мать в темном лоне земли,
Чинара трепещет живою листвою.
А рядом отец, возвратившись с войны,
Чинарою встал над бегущей рекою.
И запах далеких годов долетел,
Губами я чувствую вкус их горчащий.
Отец мой и мать — голова к голове —
Стоят. И луна среди листьев шумящих.
Чинарами стали и мать, и отец.
Луна, как дитя их, на ветках гнездится.
Я знаю, что смертно биенье сердец.
Судьба на плечо, словно птица, садится.
Но как ни страшило бы небытие —
Над теми, кто жил, оно все же не властно.
Их жизнь не забудет и вновь позовет,
Их солнце согреет живительной лаской.
Надежды река через годы течет.
Судьбу мою свет ее хрупкий наполнил.
Душа, кто же, кроме тебя, их поймет?
Запомни их речи, навеки запомни…
— Наш сын устает от дневной маяты,
Его и гроза разбудить не сумеет,
Он слышит вседневную речь суеты,
А наши слова различить не умеет.
— Мы с ним говорим, но не слышит он нас,
Разорваны рода тяжелые звенья.
— О, если б он знал, что мы рядом, то глаз
Не смог бы сомкнуть и на долю мгновенья.
— Мне слышен летящий, свистящий свинец.
Война, как стена, навсегда разделяет.
Не ведает сын, что чинара — отец,
Не видел меня, и меня не признает.
— Ушли мы из света в неясную тьму,
Туда, где сиянье в реке, а не воды.
И что превратились в чинары, ему
Ни разу не снилось за все эти годы.
— Смотри, он уснул возле наших корней,
Сыновней, сиротской тоскою объятый.
Отцовская горечь в изломе бровей
И стон материнский в губах его сжатых.
…В рассветной реке — сновиденье течет,
Чинары густые из сна вырастают.
Вокруг все смешалось, сбив времени ход,
Журавль в поднебесье отбился от стаи.
Мой сон заблудился и грань перешел.
Сомкнулись все круги и мир возродился.
Пень в свежих побегах и камень зацвел,
И голос внезапно во всем пробудился.
Неслыханно — дерево речь обрело,
И легкие руки легли мне на плечи.
И стихла гроза, и в реке серебро.
Я замер, я слушаю тихие речи.
Чье сердце забилось в шумящей листве?
Навстречу ему и мое отзовется.
Как волны, слова их приходят ко мне,
А к ним мой ответ никогда не пробьется.
Трепещут под ветром листвы язычки,
Слова лепестками осыпались с веток.
Вот холод дохнул в онемевшей ночи,
Ночи, онемевшей в минуты рассвета.
Всему свой черед, вот и осени шум,
Протяжных ветров ледяное кочевье.
Суровая осень, не трогай, прошу —
Не трогай листву говорящих деревьев!
Пусть каждую ночь, хоть столетья подряд,
Слова их звучат то яснее, то глуше.
Две темных чинары в ночи говорят,
в свои небеса поднимая мне душу.
Их голос, их тайный, ласкающий свет
Я каждую ночь стану ждать неусыпно.
И Меликмамедом1 пусть станет Мамед.
Я палец порежу и солью посыплю.
И жизнь ожиданьем отныне полна,
Я к ночи волшебной навеки прикован.
В серебряном лунном сиянье она
Еще повторится и сбудется снова?
И голос чинар я услышу ли вновь?
Их тихие листья начнут ли шептаться?
Чинары — о, как им близка моя боль!
— Когда-нибудь в мать и отца превратятся?
Вернется ли снова та лунная ночь?
1 Меликмамед — сказочный персонаж азербайджанского фольклора.