Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 5, 2012
Юрий Мамлеев. Империя духа. Роман. — М.—Воронеж: TERRA FOLIATA, 2011.
Елена Зейферт
Что видит Бог
глазами русского человека?
После выхода в свет в 2009 году книги Юрия Мамлеева “Русские походы в тонкий мир”, в которой реализована автор-ская доктрина “Россия Вечная” и нет ни одного отрицательного героя, стало складываться мнение, что путь основателя метафизического реализма идет от тьмы к свету, от сумеречного пространства к горнему. Однако произведения Мамлеева всегда были пронизаны духовностью: наличие тьмы лишь резче проявляло суть света, на фоне зла добро было более зримо.
Стиль Юрия Мамлеева, который критик Федор Бирюков определил как “гностический лубок” (“наивное бытописательство как бы “в общих чертах”, карикатурно”, “с черным юмором, но без тени иронии”), с первых страниц легко узнается и в его новом произведении “Империя духа”. Здесь он обогащен нюансами, к примеру, на субъектном поле: Мамлеев применяет доверительный тон по отношению к читателю (“Между мной и тобой, читатель, говоря…”), неожиданно меняет повествовательный ракурс: в первой и второй частях главный герой Александр Меркулов выступает от первого лица, а в третьей части, после которой уже следует эпилог, — от третьего. Это дает читателю возможность увидеть героя в разных ракурсах, в том числе со стороны.
Роман во многом воспроизводит эзотерическую атмосферу, царившую в Южинском кружке. Длительное время квартира Мамлеева была превращена в салон, известный как Южинский (название дано по адресу — квартира на Южинском переулке) или Мамлеевский кружок. В конце 1960-х в центре Москвы на Южинском переулке собирались по-особенному мыслящие писатели, художники, деятели других видов искусства.
Герои романа, друзья и приятели центрального персонажа, уже при беглом знакомстве выдают свою необычность. Миша Сугробов “на вид диковат, но крайне образован”, он “внутренне огромный и дикий, но очень образованный на язык”. Женя Солин “до того необычный субъект, что его прятали от чужих глаз”, он “человек абсолютно ошеломленный”. Денис Гранов внезапно проявляет ярость (“Денис же впал в какую-то мистическую ярость, и его уже невозможно было остановить. Лицо его как-то изменилось, по выражению, по крайней мере, и в глазах проявилась скрывающаяся затаенность”). О нем сначала между прочим сообщается, что он “не совсем человек даже”, а потом выясняется, что в прежней жизни Гранов был одним из богов. “Внешне совершенно дикого вида”, “несмотря на дикость, они представились” — это о Юре Лобове, Севе Велиманове и Лёне Масаеве. Лицо Велиманова “выражало какой-то загробный восторг и власть”.
Меркулов и его единомышленники, а также некоторые другие персонажи романа наслаждаются каждым мигом жизни, пребывают “в веселии”. Саша Меркулов говорит о своей матери: “Мамочка моя, Зоя Андреевна, как рассказали мне потом ее родственники, сразу после моего появления на свет впала в дикое, не оправданное ничем веселие. Носилась, как безумная, по концертам, театрам, магазинам и все говорила, что возбуждена до крайности. Обо мне она, собственно говоря, даже как-то подзабыла, все помнила только о своем веселии”. “Веселиться надо, сплясать на грани, за которой вместить что-либо в нашу душу уже почти невозможно…” — настаивает Лобов. После того как Меркулову удалось преодолеть в сознании его сестры Сонечки бесконечный ужас перед смертью, девушка, оказавшаяся “на редкость удачливой в метафизическом отношении”, “взялась веселиться, пить вино, радоваться каждой секунде своего бытия, но в то же время бросилась читать литературу о существе человека”, которую рекомендовал брат.
Именно Софье (“мудрость”) уготована в романе миссия быть “воплощением русской души”. Соня настолько молниеносно овладевает метафизическими знаниями, “что сами индусы развели бы руками”. Она преображается и внешне: “ее природная красота потеряла легкий налет женского инфантилизма и стала какой-то загадочной таинственной красотой. Уж не множество ли миров вселились в нее?”. “Взгляд остановился, и в нем точно замерла ее великая русская душа. Она сама, красивая, несказанная, превратилась в русскую душу. И это дыхание издалека — было дыханием русской души, блуждающей где-то там, за гранью…” Уже в детстве Сонечка была удивительным ребенком, она “ласково твердила” брату: “Давай играть в Бога”, ее преображение причинно обусловлено.
В “Империи духа” Мамлеев маркирует признаки русской души. Это в первую очередь беспричинная тоска как двигатель в бесконечное: русская душа стремится в запредельное. Об этой черте восторженно говорит Денису Гранову Рита: они пылко любят друг друга и поэтому острее воспринимают окружающий мир.
“Небо сливалось с землей.
— Вот это Русь, — заговорила Рита. — Как за сердце хватает, а?.. Здесь русская душа сливается с русским простором и там, вдалеке, уходит в небо…”
Бунт против всякой завершенности — явный признак русской души: русский человек не останавливается в постижении Абсолюта. Сугубо русская черта — стремление к тому, что не дано, “неутоленность веры”, стремление осуществить невозможное. К примеру, Вика, жена Евгения Солина, умирает, потому что хочет невозможного — трансцендентной ласки Бога, хочет, чтобы Бог любил ее так, как Он любит Себя, то есть бесконечной любовью.
Русская модель мира во многом объясняется устами Сони, чей голос — уверенный, резюмирующий: “Россия — непредсказуемая, она сметает все свои временные неудачи, и ее дух не зависит от демиургов мира сего. И он не может быть сломлен ни здесь, ни тем более в других мирах”.
Герои пьют вино, проводят время в философских разговорах, приближающих к истине (по меткому выражению героини Риты, “метафизичничают”), наслаждаются природой. Она в романе экзистенциальна. “Деревья в саду выделялись, как живые — вот-вот задвигаются и будут бродить по участку”. “Денис с Сашей сидели на открытой террасе, большая яблоня за окном укрощала душу”. “Деревья — неподвижные существа — дышали собственной радостью”. Природа дарит безмятежность, единение: “Расселись мы в саду под деревьями, за удобным столиком, кругом зелень, словно ограждающая нас от шума и грохота мира сего. И сразу стало уютно и добродушно. Душа в душу. Покой и ласка”. “Здесь, в этом саду, нас никакой другой мир не тронет. В том числе и накипь внутри страны”, — говорит Соня.
Вслед за Достоевским Мамлеев описывает богоискательство в самых сумеречных пространствах. В “Империи чувств” воплощены философские концепции Мамлеева, в первую очередь доктрина “Россия вечная”. Мамлеев рассматривает русскую идею как мировоззрение, то есть нечто значительно большее, чем идея. Его “Россия Вечная” включает в себя Древо России, представленное русской поэзией, русской прозой, русской философией, православием, народными религиозными сектами, древним мировоззрением, диалогом Россия — Восток. Эта доктрина не имеет отношения к политике, хотя и отстаивает право человека на защиту его быта и бытия государством и право государства на самодостаточность. В русской классической литературе Россия предстает определенной загадкой, любовь к ней больше, чем к Родине. Русский человек всегда стремится выйти за пределы данности, он не терпит завершенности. Россия — великая тайна. Это нечто гораздо большее, чем страна, это некая метафизическая реальность. Русская идея в своем высшем проявлении, первичная реальность — это и есть Россия Вечная, остальные миры — ее проекции. Доктрина “Россия Вечная” может напоминать безумные идеи, но именно такие идеи приводят к прорыву.
Стоит ли сравнивать мир Мамлеева с многомерными мирами других авторов, к примеру, с “Розой Мира” Андреева? Было бы интересно такое именно литературоведческое исследование. Критик же может усмотреть в романе Мамлеева бросающуюся в глаза новизну. Его многослойный мир во многом изображен ради сверхзадачи: показать отношения между душой и Абсолютом, посещение душой горнего мира и Абсолютом мира земного. Душа исходит из Высшего мира, приходит в земной мир очищаться и возвращается обратно. Для чего происходят эти путешествия? В творении (душе человека) есть Нечто, чего нет в самом Абсолюте. Нет страдания. Люди становятся как бы глазами Бога, которыми он смотрит в тварном мире. Для этого вечное начало реализуется в слабом человеческом теле. Бог создает человека, чтобы лучше познать Нечто, лежащее на периферии. Возникает новая метафизика человека как инструмента Божьего (объекта) и искателя (субъекта). Для Бога мир служит духовной пищей, и человек должен открыть Нечто и добавить в Абсолют. Творение — всегда разрушительная работа. Когда Бог находится в покое, он не может познать самого себя, Бог выпускает самого себя из себя и таким образом синтетично видит себя. А поскольку русская душа стремится к запредельности, глаза русского человека оптимальны для внутреннего Божьего взгляда.
Избрав главным героем человека, имеющего способность путешествовать по мирам, Мамлеев изображает мир вселенных, весь тварный мир как пульсирующую агонию, которая ведет “в пучину Вечности, в бездну Бога в самом себе”. Бог может создавать сколько угодно вселенных. Одну из них пронизывает великий Хаос, в другой вместо первоначала — нечто невыразимое, отдаленно похожее на всемогущую интуицию. Во вселенных бродят существа и сверхсущества: кто-то из них при приближении к нему пытается спрятаться в самого себя, в другом гнездятся множество “я”, враждующих друг с другом.
Герои романа живут “в отвратительную эпоху” — “…мы живем в больном, сумасшедшем мире, который по концентрации зла почти не имеет себе равных среди других миров”. В романе описывается случай с подделкой лекарств, в результате которого страдает ребенок. По Божьему замыслу, Россия должна пройти этот мучительный отрезок ее исторического пути. В начале XXI века Россия “уже выкарабкивалась из пропасти, в которую ее хотели толкнуть”. Если воплотится Россия духа, высшие силы сберегут русских, и они не погибнут, как римляне. Если удастся выйти из этой западни, то только с помощью мощной душевной составляющей — изменения системы образования. Богореализация и путешествия в другие миры происходят на фоне нашей реальности, герои не отгораживаются от удручающей ситуации, переживают за то, что происходит на земле и в первую очередь в России. Время — иллюзия, ведь “то, что будет, уже есть сейчас”.
Не каждому воплощенному дана память о прошлом, которой обладает главный герой романа Александр Меркулов. Он знает не только свою предысторию, но и нередко доземную жизнь других людей. По просьбе Дениса Гранова он сообщает ему о его происхождении из богов. Денис потрясен этим. Боги могут воплотиться наверх, к нетварному Богу (явление Христа иное — он изначально и человек, и Бог, Абсолют), но сделать им это сложнее, чем человеку, ведь боги пленены тюремной камерой блаженства, и “эта тюрьма более грозная, чем ад”. С другой стороны, человек может реализовать в себе богоподобие, ведь люди созданы по образу и подобию Божьему. Случай с Денисом — необычный.
Человек может представить весь мир внутри себя: “мир плавает в Нем (Боге. — Е.З.), как кит в океане, а поскольку человек — образ и подобие Божие, то остальное понятно…”.
“Само существование есть тайна”, — утверждает “русская душа” Соня. Меркулов всегда упорно пробивался “к единственно важному” для него — тому, кем он был “до этого нелепого воплощения в физическом мире”, в каких мирах бродил. Но и он не осведомлен во всем и остается озаренным тайной.
К концу романа на первый план выходит мальчик Алеша — ребенок, который как светлый ангел мог бы осветить Россию. Этот образ обогащает тему детей в русской литературе, в первую очередь становясь рядом с детскими образами у Достоевского.
Хочу добавить, что вслед за “Империей духа” у Юрия Витальевича в этом году уже вышел новый роман — “После конца”.