Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2012
Саед-Шах Анна Юдковна
— поэт, журналист, сценарист. Закончила филфак Московского областного пединститута. Печатаеся с 1985 г. Автор двух поэтических книг. Живет в Москве.
Ночь перед Рождеством
и ветер дул, и ночь валилась с ног,
и, как пацан, мурашкался у моря
провинциальный робкий городок.
…Монах румяный нес ведерко с краской,
под ряской пряча кисть,
с опаской
чернявому котенку плюнул брысь.
Заторопился.
К забору подошел, перекрестился
на ту звезду, что тлела наверху,
и, подоткнув овчинную доху,
закрасил вмиг три буквы на заборе:
святая ночь, а тут такое…
Замазал и пошел, чтоб не торчать без дела.
…Бесславно ночь редела,
стекало краски липкое вино.
Но слово проступало все равно,
и слово было Бог —
я в темноте своей не разглядела.
* * *
утешать своей женскою жалостью хилой…
Голубоглазая девочка-мать
хнычет над маленькой свежей могилой.
Набекрень нахлобучу беспечный берет,
подставляя лицо под невзрачное солнце,
улыбнусь невпопад:
— Слава богу! Как дед
твой сынок никогда не сопьется!
И никто, как отца, не зарежет его
и с ума не сведет, как отцову сестрицу.
…С ним плохого не будет,
с ним уже ничего,
никогда ничего не случится.
Заявление в суд
хотела еще бедняжкой ну хоть недельку пожить,
да не успела, увидела, что за птица —
и теперь мне придется с тобой разводиться.
Сам посуди:
девичья поступь сорок второго размера,
груда тесного злого тела,
добычу тычет, зубами пенится, —
а рядом дяденька ерепенится —
как же ты постарел!
…Помнишь, была у нас златоглавая, вся в вязании,
была еще востроногая, хоть и сутулая.
А это что же за наказание,
я вот думаю:
если рухнул от этих стрел —
как же ты постарел!
А на кой мне такой старый,
зависший над стойкой бара,
лебедь такой непарный,
плыви себе, не гунди —
сам посуди.
* * *
Памяти Андрея Вознесенского
и ходил он в красном шарфике по даче,
и кружил по саду, как осенний лист,
падал весело головою вниз,
будто из ворот выбивал подачу.
…Зоя несет таблетку, видимо надо уснуть,
а повезет — и проснуться, и строчки думать,
мучительно подбираясь к раю,
и слушать, как в доме Учителя
старый рояль тяжело поднимает грудь,
и клавишей стаю кормит с руки Наташа,
пыль протирая.
Ветер играет в кости бревнами старого дома,
окна открыты… страшно,
воры вот-вот залезут, заберут последнюю видеому
и душу прихватят —
значит, пора ей…
Внутренним голосом ты говоришь Зое:
не бойся, я все еще здесь,
я все еще — Гойя,
Гойи не умирают —
пусть забирают.
* * *
Ну что тебе надо еще от меня…
Андрей Вознесенский
не брат и не сват, не друг, не любовник,
не сын и не муж, не вор, не садовник —
так близко живешь, почему?
Мне вовсе не трудно рубашку зашить,
пельмени сварить, исправить проводку,
за пивом с утра, когда алкаши
боятся и думать про водку.
Зимой — по диванам, а осенью в Крым —
я так бы сумела прижиться с любым,
а вот не живу. Почему?
Ты смотришь спокойно, с ухмылкой в зубах,
и носишь друзей своих в легких гробах,
и бьешь кулаком в поднебесье.
Зачем, ну зачем, двадцать лет говорю,
зачем увязался за мной к алтарю
послушать венчальные песни.
И свечи хранишь — почему?
И нет мне покоя от мыслей твоих,
живешь, в загрудине себя затаив,
за стенкой прерывисто дышишь.
…и ангел упрямый — один на двоих
кружится над сорванной крышей.