Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 10, 2012
Евгений Клюев
. Translit: Роман. — М.: изд-во “Время”, 2012.
Владимир Шпаков
Русский человек
на rendez-vous с Европой
Европейская тема медленно, но верно утверждается в современной русской литературе. Почему нет? Мы — полноправная (хотя, возможно, не совсем полноценная) часть Европы, ее священные камни нам дороги, и ездим мы туда едва ли не чаще, чем в сопредельную Украину. Это уже не экзотика, короче, а такое же привычное место действия литературного произведения, как Москва, Питер или какой-нибудь Урюпинск. Опять же есть события мирового масштаба, которые касаются всех нас вне зависимости от гражданской принадлежности. Помните недавнее извержение исландского вулкана с труднопроизносимым названием Эйяфьятлайокудль? Увы, многим нашим соотечественникам, чьи авиарейсы отменил треклятый вулкан, пришлось выучить это наименование.
Начало романа Евгения Клюева “Translit” напрямую связано с этим вулканом. Герой вынужден ехать из Москвы в Данию, где он проживает уже четырна-дцать лет, на поезде — вместо того, чтобы за пару часов туда долететь (самолеты, как вы помните, в то лето почти не летали). Причем добирается он туда кружным путем, через Финляндию и Швецию, поскольку трудности с билетами. Этот дорожный сюжет и является основой повествования. Интрига в том, что заботливой маме, проживающей в Твери, герой сказал, что едет обычным прямым
маршрутом, без всякого кружения и пересадок на скандинавские паромы. А это значит, что приходится все время врать, поскольку мама не просто заботливая — она болезненно заботливая, ну, вы знаете этот тип мам, для которых седой и лысый сын — все равно мальчик, требующий опеки. Она постоянно звонит на мобильный телефон, а герой добросовестно врет, понятно, из лучших побуждений, чтобы старенькая мама не переживала.
Однако сюжет в этом романе — не самое главное. Основное содержание кроется между звонками и путевыми впечатлениями, так сказать, в лирических отступлениях. Автор пренебрегает сюжетом с необыкновенной легкостью и при любой возможности ныряет в воспоминания или отпускает на волю воображение героя. В отношении структуры роман вообще производит странное впечатление. В сущности, он весь состоит из “лирических отступлений”, автор совершенно не заботится о сюжетной динамике, то и дело сворачивая с торной дороги прямолинейного повествования, совершая шаги влево, вправо или вообще уходя в обратную строну. С другой стороны, кто сказал, что главное в романе — это динамика? В конце концов, был Пруст, которого тоже мало интересовала напряженная сюжетная канва, зато размышления и воспоминания очень даже интересовали.
В воспоминаниях нашего героя живут в основном “иностранцы”, то есть люди из “иных” стран, по преимуществу европейских. В частности, это норвежский приятель героя — Торульф, с которым у них немалая разница в возрасте, но при этом между ними существует тесная эмоциональная связь. Вспоминаются и другие персонажи, с которыми герой в той или иной степени был связан по жизни. Датчанка Кит, супруга героя, или Манон, Гвидо, Курт и т.п. Они имеют разные национальности, разные судьбы, их оценивают когда серьезно, когда иронично, но видно, что они очень и очень занимают
автора.
Россия тоже не забыта, размышления о ней нередко возникают на страницах, что для русского автора, пусть и хорошо знающего Европу, более чем естественно. “Кто-то писал — де Кюстин? — что у русских только названия для всего есть, а в действительности нету ничего. Он и в других местах читал об этом: у русских, дескать, слово — Бог. То есть не Бог вместо слова, а слово вместо Бога, и это кра-со-та”. Размышление в основе своей, быть может, не очень новое, но похожее на истину, как минимум, провоцирующее на дальнейшую работу мысли в этом направлении. И русские, переехавшие по той или иной причине, в европейский рай (рай ли?), тоже привлекают внимание автора. Они ведут себя порой странно, например, могут из германского далека вмешиваться в коммунальную несуразицу, царящую на покинутой родине, то есть звонить в жилконтору, чтобы вызвать электрика и выручить таким образом оставшуюся в России приятельницу. А то ж! Если слово — Бог, как утверждает автор, то почему не воздействовать словом на жилконторских бюрократов, авось поможет.
Неожиданные переходы к размышлениям также характерны для этого произведения. “Мимы формируют наши основные жизненные приоритеты, которые, в свою очередь, на более поверхностном уровне, влияют на наше поведение и решения. Внешне люди могут делать одно и то же, однако ими будут двигать совершенно разные мимы… Мим определяет, как люди мыслят или принимают решения, в отличие от того, в чем они убеждены, или что ценят”. Автор явно не чужд философии, хотя справедливости ради скажем, что подобными пассажами книга все-таки не перегружена, мысль внедряется в текст дозировано.
Если говорить об основных авторских приемах, то здесь превалирует прием под названием “неожиданный звонок по телефону”. Любой ретро-экскурс или размышления “по поводу” могут тут же перебиться телефонным звонком, когда персонаж из воспоминаний мгновенно перемещается в трубку мобильного, так что даже не сразу улавливаешь грань перехода. Потом, конечно, понимаешь: мы живем в эпоху уже осуществившейся “мобильной революции”, и нас можно достать для разговора практически в любой точке планеты. Мир стал совсем маленьким, и этим, надо сказать, многие активно пользуются, как вышеупомянутая мама героя, к примеру.
Впрочем, самым главным предметом рассмотрения является все же центральный герой, которого можно счесть
русским человеком на rendez-vous с Европой. Кто он такой, россиянин, четырнадцать лет проживший в Дании и разговаривающий на датском — с немецким акцентом? Он познал и исторические, и лингвистические, и бытовые стороны старушки-Европы, но, похоже, так и не определился с выбором, не обрел четкой идентичности. “Он всегда вставал на защиту Дании, когда о Дании начинали говорить плохо, и на защиту России — когда о России”. Сознание такого человека двойственно, как двойственен translit — запись не латинского шрифта латиницей (герой, что характерно, вынужден постоянно набирать русские слова на “нерусском” мобильном телефоне, тем самым являясь своего рода пленником translitа). Хотя, как выясняется по ходу текста, драматизм кроется глубже, и автор для выражения сей драмы прибегает к гротеску и абсурду.
До определенного момента роман Translit воспринимается некой мозаикой из рассказов об отдельных людях, воспоминаний, размышлений и т.п. Однако этим авторский замысел не исчерпывается. Во второй половине повествования та реальность, к которой уже привык читатель, начинает мерцать, двоиться или поворачиваться совершенно неожиданными сторонами. И герой начинает мерцать и двоиться, так что уже не понимаешь: кто он такой? Где находится? С кем разговаривает? На самом деле происходят его бесконечные телефонные разговоры со всем и вся, или они — лишь плод воображения?
Такой прием можно счесть удачей автора, поскольку в противном случае роман был бы всего лишь добротным коллажем из любопытных историй и неглупых мыслей. Здесь же удалось показать зыбкость нынешней реальности, утрату идентичности современным человеком, тот ментальный и языковой хаос, что царит в душах людей эпохи глобализации. Как мы узнаем в конце, роман вообще вроде как разыгран в воображении, внутри сознания героя. Похоже, он никуда не уезжал из Твери, где сделал остановку его поезд, и где сам герой тоже сделал остановку — навсегда.