Стихи. С украинского. Перевод Натальи Бельченко
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 1, 2012
Сливинский Остап
— поэт, переводчик, критик, эссеист. Родился в 1978 г. во Львове. Автор 4 поэтических сборников, в т.ч. “Мяч во тьме” (Киев, 2008), “Ruchomy ogieс” (Вроцлав, 2009, в польском переводе Богдана Задуры). Лауреат литературной премии “Прив╗тання життя” им. Б.-И. Антоныча (1997) и премии Хуберта Бурды для молодых поэтов из Восточной Европы (2009). Переводит с польского, болгарского, македонского, белорусского. С 2009 г. — соредактор польско-немецко-украинского литературного журнала “Радар”. В журнале “Дружба народов” печатается впервые. Живет во Львове.Бельченко Наталья Юльевна — поэт, переводчик. Родилась в 1973 г. в Киеве. Окончила филфак Киевского университета им. Шевченко. Лауреат премии имени Николая Ушакова (Национального союза писателей Украины), премии Хуберта Бурды (Германия). Автор 6 книг стихов, в т.ч. последние — “Зверек в ландшафте” (Киев, 2006) и “Ответные губы” (М., 2008). Живет в Киеве.
* * *
И теперь, когда почти все свечение позади, я просто прошу тебя
Приручить для меня какую-нибудь зверюшку и научить меня играть с ней.
Я хотел бы быть ее быстротекущим телом.
Ехать, напевая, вслепую, как пьяный велосипедист в ливень,
Когда он в несвязной клятве бьет себя в сердце и слушает, как оно гудит.
Хотел бы подниматься с нею на мокрую палубу и искать тебя глазами,
Смешной, словно игрушечный вулкан, брызгающий малиновым соком.
Хотел бы все возвратить, немного изменить наклон парусов и мчать
Под старым химерным названием, и исторгать на берег радостный жемчуг.
Однако возвращаюсь и засыпаю, уткнувшись носом в ворох теплых
Клеток: какой свет оседает на сонной шерсти, в какую красоту вытекает
обычная земная жизнь!
(1999–2009)
С размокшим утром, случайный для
Собаки, сада, детей,
Рожденный на планете, которой больше нет,
Взметенный всеми, кто отошел,
Мокрый и встревоженный, словно
Одинокий пассажир канатной дороги,
Над которой опускается ночь.
Трижды обернись, проговори какую-нибудь простую считалку —
Может, узнаешь места, куда тебя занесло.
Yesus Christ
Все мы выйдем отсюда, словно из кинотеатра,
В горячий пустой двор, где нет ни души,
Только солнце и подстриженные коротко ветви деревьев.
Наберем в легкие
Горячего пустого воздуха.
А Он будет догорать там, на померкшей сцене,
Как факел на площади, откуда разбежались демонстранты,
Под дождем, на ветру придуманных Им морей.
Будет стоять и указывать никому на двери,
Которые навсегда открылись.
(Безымянное)
не могу завершить свою работу
не могу ни до конца подняться, ни лечь, стою
на четвереньках, словно богомолец в отблеске неожиданной
планеты, и пока легкие и сердце все еще толкаются в темном
лифте тела, я вылетаю из шахты прямо на свет,
и пока еще ноги сбивают пепел с нижних веточек,
вылетаю, как мяч из гущи предвечерней игры, позолоченный закатом
и полный пугливых зверюшек, просыпающихся к весне, —
иероглиф, который обозначил самого себя, а теперь переплавлен в
безымянное.
Ты ничего не замечаешь, ты уже выходила, а теперь
возвращаешься, вероятно, забыв какую-то мелочь, —
ясная в свете кухонного окна, над которым
только что прошумела моя река.
Зеркальце
Пока ты смотришь в зеркальце, на моем плече резвится
корочка света.
Самое время заказывать такси, перед нами еще целый запущенный город, а я
чувствую, как ветер подступает с другой стороны и открывает форточку,
за которой — огни и олени в пожелтевших бумажных лесах, пахнущих приключением,
больничная палата, где я считал дни до окончания четверти и триумфального выхода
из белизны прямо в зелень, мимо еще более бледных ровесников, а ты —
ты, представь — приходила сюда чуть ли не каждый день, и я видел тебя
среди ветвей за окном, в глубокой перспективе палаты, и даже
сквозь прикрытые веки ты вылавливала меня солнечным зайчиком, это была твоя подпись,
я знал, я не мог ошибиться.
Я тут побуду еще немного — ты считай, что меня нет.
Ванная
в щели дверей переливался свет, и я пробовал читать твои движения,
но письмо было невыразительным, сознайся, там был еще кто-то? Может,
огонь вспыхувших баков отразился в зеркале или ночница проникла
к самому вольфраму?
Стараясь
быть честными и точными в поисках самого ровного света,
мы запутались в примечаниях?
Одни в постели, притихшие,
в приюте для бездомных собак.