Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 8, 2011
Вика Чембарцева
(настоящее имя — Виктория Чембарцева) — поэт и прозаик. Родилась в 1973 г. в Кишиневе, в Молдавии. Окончила факультет маркетинга Экономической академии Молдовы и факультет психологии Института непрерывного образования. Автор книги стихов “Тебе…” (Кишинев, 2010). Участница форумов молодых писателей России (2009—2010). Лауреат международной литературной премии “Серебряный стрелец” (Лос-Анджелес, 2010) и 8-го международного литературного Волошинского конкурса (2010), первая премияV международного конкурса молодых российских поэтов зарубежья “Ветер странствий” (Рим, 2010) и др. Живет в Кишиневе.
Вика Чембарцева
Римское
Мне заблудиться в улицах твоих
не даст луна, следящая за Тибром.
Звонят к вечерне, и внезапно стих
в платанах ветер… Написать верлибром
о золотом свеченье фонарей,
о чайках, белых даже в саже ночи.
А может, в рифму стоит? — это, впрочем,
получится и проще и скорей.
В кварталах гетто пахнет молоком,
и сырость черепашьего фонтана
напомнит об Иосифе — о том,
что мимо шел “не замочив кафтана1”…
Истерзана помарками строка,
да что строка — горит костер бумажный!
И Бруно тень проходит сквозь века
по Площади Цветов. И так ли важно,
что дела нет сегодня до меня
Эвтерпе, Эрато и Каллиопе?!
Ноябрь. Рим. Я на краю Европы,
и с Тиберина в колокол звонят.
Испытание расстоянием
когда ты начинаешь любить
одного из живущих в нем.
Лоренс Даррелл
врастать в нее ногами, как корнями.
деревья сами не меняют места,
а люди изменяются местами
//в разлуке//
не вывернуть лицом изнанки слова —
оно едино и первостепенно.
я не пишу тебе своих условий,
а просто умираю постепенно
//от тоски по тебе//
и время старит кожу, и морщины
у глаз не сгладить теплой чайной ложкой.
и мелкими шажками лап гусиных
я от себя сбегаю понемножку
//я исчезаю//
твой город, занимавший четверть мира,
теперь вполне уместится в ладони.
и я боюсь — потом — в сквозные дыры
плаща, моя рука его уронит
//совсем//
* * *
себя не потерять, а обрести,
бредущую по времени на окрик.
тонки виски, зажатые в тиски
невнятных дней. и продолжают глохнуть
натруженные мыслями слова,
и прорастает сорная трава
из никому не нужных обещаний,
отчаяний, молчаний и прощаний
по-будничному. кругом голова.
не обернись. и в суетной толпе
не замечай примет заспинной тени.
ты слышишь, как на солнечной тропе
крылодвиженьем и сердцебиеньем
бесплотный ангел держит навесу
клепсидру из стекла, воды и глины —
судьбу и жизнь. они долги и длинны,
наполнены, а прочее — не суть.
твои дела, как спицы в колеснице —
не плюй в колодец, дуй на молоко,
и помни, что движенье облаков
чуть легче, чем падение ресницы.
Aqua alta.. нелинейная поэзия
(сонет в сонете)
три дня для одиночества
и гладит
бутылочное солнце
чешуйки черепиц
Высокая вода. Мостки Сан Марко.
Три дня для одиночества и лени.
И гладит черный ил на дне канала
бутылочное солнце отраженьем.
Чешуйки черепиц несносный голубь
клюет шажками гулко и бесцельно.
Бутылка граппы, крики гондольеров,
и в узких окнах — шторы дождевые…
Ты пишешь мне о том, что город душен,
и душит душу нервными стихами
веревка, затянувшая случайно
петлю на шее нашего молчанья…
о том, что возвращаться две причины:
что ты живешь и умираешь мною…
________________
мостки Сан Марко
бутылочное солнце
на дне канала
три дня для лени
клюет шажками гулко
несносный голубь
ты умираешь мною
“и в узких окнах —
ты пишешь — город душен
и душит душу”…
Все дороги ведут…
утренний Рим начинается с горького кофе
с птичьего гомона в пиниях на Палатине
с полки, где так и пылится нечитаный Плиний
с вороха слов, что чуть позже улягутся в строфы
уличный мальчик за грошик судьбу перескажет
перепродать не получится — слишком уж лично
солнце босое и голые плечи столицы
и исчисление времени — восемь затяжек
так одиночество мерится долгим молчаньем
так и плывешь средь толпы, словно рыба немая
если любые дороги — на Рим, изначально
точно ли эта — моя, а не чья-то чужая
Письма из осени
мне Чкония сказал еще вчера:
“Когда-то здесь стихи читал Петрарка”.
сырое утро солнечной заваркой
плеснет до края в чашу ноября.
на Форумах пустынно, город тих
пока еще пытливые туристы
в плену крахмальных простыней,
лишь листья
платанов шепчут свой нестройный стих.
шаги легки — как бабочки полет
осенней — вдоль по Виа Петроселли,
так балаганчик старой карусели
у Трибунала вертится, плывет.
на Тиберине нищего приют —
картонный дом, собака, куст герани —
у базилики больше подают
из милосердья, или пониманья
того, что гулкий колокол звонит
по душам и счастливых, и убогих:
к каким бы римам ни вели дороги,
давным-давно предсказаны они
рисунком линий на ладони Бога.
1 Строка из “Пьяцца Матеи” И.Бродского
Чкония Даниил Соломонович — поэт, переводчик, литературный критик. Родился в 1946 г. в Порт-Артуре. Учился в Бердянском пединституте и Тбилисском университете, окончил в 1973-м Литинститут. Эмигрировал в 1995 г. в Германию. С 2005-го — гл. редактор журнала «Зарубежные записки». Публикуется с 1965 г. Автор 7 книг стихов, в том числе «Чужие города» (М., 2005), «Я стою посредине Европы» (СПб., 2007). Живет в Кельне.
Даниил Чкония
Елене
* * *
В рассветный час встает незримо
Тень Авентинского холма.
Нам не уснуть в объятьях Рима.
Химерами стоят дома.
Что было читано дотоле,
Прожгло веков потухших грань.
Теперь взойди на Капитолий,
Где кесарь простирает длань.
Здесь — голоса, здесь — топот, лица,
Там — кровь от цезаревых ран.
И с городом незримо длится
Твой исторический роман.
Тоскана
Заехать в тихий городок,
Где от жары томится пьяцца.
Где робкий горный ветерок
К ней станет вечером ласкаться.
Стаканом темного вина
Мы сдобрим небогатый ужин.
Ты снова — нежная жена,
Но как мне стать суровым мужем?
На миг о времени забыть
И, сбросив влажную одежду,
В счастливом стоне не избыть
Невоплощенную надежду.
Послушай, за стеной ручей
Усталый ворох листьев тащит.
И эта — изо всех ночей —
Не горше будет и не слаще.
* * *
Что чует дух? Что знает опыт?
Как нависание химер —
Уже не музыка, но рокот,
Слетающий от горних сфер.
И мгла беззвездная нависла,
И распростерлась тьма в ночи,
Ничто не освещает смысла,
Хоть в крик кричи, хоть в молчь молчи.
Душе и разуму противней
Прет ненасытно естество…
На остров Патмос нет пути мне.
Но страшно мне и без того.
* * *
Ничего, ничего, потоскую!
Век не вечен, и я как-нибудь
Довекую его, докукую,
Наберу еще воздуху в грудь.
Этот воздух не солью на раны,
Мол, глядишь на чужой каравай.
Все равно, как воришка карманный,
Залезаешь в галдящий трамвай.
Здесь ни слякоти нет, ни мороза,
Ни равнины, сводящей с ума.
И читатель додумает: проза,
Европейская эта зима.
* * *
Смотришь в зимнее оконце —
Это вовсе не обман:
Рыжеватый клоун солнца
Проникает сквозь туман.
Выходи ему навстречу —
Воздух влажен, ветер свеж…
Ничему я не перечу,
Слово — то же, мысли — те ж.
Видишь, утро облучилось!
Скрип да скрип — сдвигая ось —
Что-то сдвинулось, случилось,
Что покуда не сбылось.
* * *
И распахни навстречу ворот —
Звезда вечерняя горит.
Ты видишь: Рим — открытый город,
Как Росселини говорит.
Ты слышишь это море звуков
И видишь марево огней,
Но все-таки темно и глухо —
Звезда вечерняя над ней,
Над этой жизнью безмятежной,
Над полной тягот и забот,
Над волей твердой, песней нежной,
Над медленным теченьем вод.
Сиянием неутолимым,
Неугасимым навсегда,
Струи свой свет над вечным Римом,
Гори, вечерняя звезда!
Светлана Соложенкина
Соложенкина Светлана Львовна — поэт, переводчик, литературовед. Родилась в
г. Нязепетровск Челябинской области. В 1962 г. окончила Литинститут. Кандидат филологических наук (1971). Автор более 10 поэтических сборников. Переводит с украинского. Пишет стихи и прозу для детей. Живет в Москве.
* * *
Хочу увидеть Рафаэля.
Нет, не картины, не в музее —
а самого его увидеть
хочу на улицах Москвы…
Чтоб шел он легкою походкой,
чтоб серебристые маслины
старались в тень свою укутать
его — в сквозистый, звездный плащ…
Откуда б взяться тут маслинам?
Нам, в наших северных пределах,
привычней тополя и липы,
а стройных пиний — вовсе нет,
но серебристые маслины
идут, как верные служанки,
за ним, за ним, за Рафаэлем,
нам показавшим южный свет!
Вот, говорят, в страну поэта
отправиться всенепременно
тот должен, кто постичь стремится
его поэзию вполне…
Но за художником великим —
Природа вдаль бредет по свету,
в чем, как ни странно, убедиться
случилось на Волхонке мне!
“Хочу увидеть Рафаэля…” —
твердила я, как заклинанье,
и, впрямь, его я увидала!
Да, это — редкое везенье!
Он шел — и вслед ему глядели
колонны белые музея,
как роща белая берез,
и серебристые маслины
бросали отсвет на куртины
не римских, нет, — но все же роз!
Был день — маслинный,
длинный, странный,
воздушно-синий, осиянный,
склонялась голубая ель
в почтительном полупоклоне…
Смеркалось… И на небосклоне
плыл месяц, словно Рафаэль.
* * *
И станут ангелов судить
не как людей, а много строже:
там — не успел предупредить,
там — не сумел предотвратить,
а должен, должен был хранить
от мыслей и деяний ложных!
И ты, Хранитель Ангел мой,
стоишь, с поникшей головой…
Представить это невозможно!
Я не стерплю! Я заступлюсь!
Вскричу: “Он светлый и крылатый!
Пусть я в геенну провалюсь —
но он — ни в чем не виноват он!
И я люблю его, как брата,
и только за него боюсь!”
* * *
У меня в доме — все под стихотворным током,
так что лучше ни к чему не прикасаться.
Выстиранная рубашка белеет парусом одиноким,
и я знаю, что неведомые моря ей снятся.
А мне это — к чему бы?
Я и так от странствий устала.
К чашке чая тянутся губы,
мне не надо никакого магического кристалла,
но… на дне этой чашки — тоже стихотворенье
ветвится кораллом, и сирены слышится пенье.
А ведь сирены — дочери Музы, вы помните, да?
Сяду в кресло… А кресло ускачет, неизвестно куда,
словно конь аравийский… Его, видите ль, манит звезда.
Я не то, чтобы жалуюсь. Просто порою неплохо
погулять, облаками пурпурными полюбоваться под вечер…
И не думать о том, как жарко в затылок дышит эпоха,
этот “век-волкодав”, что кидался еще Мандельштаму на плечи.
Но куда там!.. Домой возвратиться, где хаос прикормлен за годы
то кусками души, то полынным хлебом свободы?
Этот хаос — почти что ручной… Но как вздыбится вдруг ненароком!
Сразу станет все в доме стихотворным пронизано током.
Вот вам ямб и хорей, вот вам отдых в кресле-качалке…
На пороге — единороги, соседка, просящая спичек,
а также весталки.
И верблюдов караван… И какой-то каравай,
что приплясывает на блюде и настойчиво напевает:
“Кого хочешь, — выбирай, выбирай, выбирай!”,
как будто впрямь у поэта — выбор бывает!
* * *
Венеция, ты — Китежа сестра,
Венеция, ты — внучка Атлантиды.
Не молода ты, но и не стара,
смеясь, ты умираешь — но для вида!
На самом деле — ты бессмертна. Что ж!
Но разве станут частью нашей жизни
крылатый лев, венецианский дож,
в скупой на яркость северной отчизне?
У нас не любят масок.
Сколько лет
мы их срывали, все разоблачая…
И, как стена великого Китая,
нам занавес железный застил свет.
Наверное, поэтому сейчас
в театрах занавеса нет в помине.
Зайдешь, на сцене — голо, как в пустыне…
Мы разве бедуины? Вот так раз!
А тайна? Сказка? Неужели впрямь
в Венецию за этим ехать надо?
Нам? Но ведь мы и так, без маскарада,
не отводя от ложной цели взгляда,
молясь — болотным верили огням!
Татьяна Милова
Милова Татьяна — поэт. Родилась в 1965 г. Окончила два ф-та МГУ: журналистики (1992) и философский (1998). Печатается с 1989 г. Участница рок-кабаре «Кардиология».
Автор книги стихов «Начальнику хора» (М.,1989), за которую удостоена звания лауреата международной премии Тиволи (Италия). Живет в Москве.
* * *
Сумрачный лес пройдя до середины,
Странно вот так достичь открытого места;
Зренье свободно, пути исповедимы,
Спрятаться негде. Сьеста, синьоры, сьеста.
Здесь, в Тиволи, на холме крест, будто над храмом,
Пряные травы фреской цветут по стенам.
Чем бы ты ни был: плотью, мрамором, прахом —
Солнце становится здесь твоим средостеньем,
Солнце переплавляет волю и память,
Чтоб только здесь-и-сейчас; чтоб все медлить, медлить,
Чтобы, раскинув руки, все падать, падать
Вверх, в этот раскаленный, звенящий, медный… —
Первый Рим, я расту на холмах Третьего Рима,
И его виноградники втайне доступны глазу,
И в глаголах его бродит сок, и цепкая рифма
Оплетает строфу за строфой, словно плющ террасу —
Отпусти, остынь… Семь веков не молкнет цикада.
Еще час или два. С улыбкой, без сожаленья.
Лепет холмов, струенье вод и заката.
Щедрое лето конца тысячелетья.
* * *
…В этот миг где-то сбоку забрезжит прекрасный вид
(Ибо так мы идем: на свет, на звук, на урок);
Все устали, группа уже спускается, гид
Может оглянуться — закури, завяжи шнурок;
На подъеме случатся удачные кадры, с фильтром и без,
Превосходный ракурс, одышка, тяжкий золотой шар,
Истекающий в объектив… потом земли станет в обрез;
Будет воздух, воздух, шум крови в ушах.
…Где-то здесь, где гуляет невод небытия,
Где на кончиках гор догорают прошлые вечера,
Успеваешь понять, что накрыто не для тебя,
А для виноградаря, для овчара;
Где-то здесь, на вершине, попросится в путь душа —
Ибо так нас ведут: кругами, втайне, внезапно под локоток
К самому краю… взгляд обрывается, падает (долго, плавно кружа…)
В испарения дольней жизни, в ее восходящий ток.
В этот миг успеваешь заметить посильный спуск,
Узкую тропку, переходящую в серпантин,
В ресторанчик для местных: сыр, местный моллюск
В майонезе, две рюмки граппы… Так мы летим —
На неделю, со скидкой, с фотопленкой в сто единиц,
Со свободой желаний в полмиллиона лир,
Со вчерашним скандалом, бормоча себе: “Оттянись,
Столько лет нигде, посмотри мир…”
И мир —
Да, становится видим.
…И, рассчитавшись, перекурив,
Возвратишься скликать по склонам свои стада,
Ибо так мы идем — на звук, на свет, на разрыв,
На авось, на ощупь, напополам, навсегда.