Взаимовлияние и взаимодействие на опыте России
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 7, 2011
Дятлов Виктор Иннокентьевич
— профессор кафедры мировой экономики и международных отношений Иркутского государственного университета, доктор исторических наук. Публикации в “Дружбе народов”: “»Граждане ближнего зарубежья» и другие…”. Динамика формирования стереотипов” (2011, № 4).
Враг как инструмент объединения
Эпоха Модерна породила феномен общемировых массовых фобий, несущей конструкцией которых были ксенофобии. Можно говорить даже о “великих ксенофобиях” — великих в смысле их общемирового характера и массовости, глубины воздействия на огромные человеческие массы в качестве регулятора их поведения и умонастроений. И это было не обычное и извечное отторжение “чужого”, опасливое отстранение от него. Это мироощущение скорее можно сравнить с болезненной реакцией организма по отторжению собственной, но органически чужеродной части.
Я разделяю мнение Л.Гудкова о том, что возникновение массовых фобий, “появление и выработка символических “врагов” становятся формой… реакции на процессы массовизации, вызванные модернизационными изменениями в традиционных обществах”. Враг становится необходимым инструментом консолидации возникшего в результате разрушения сословного порядка “принципиально нового социального состояния — слабо управляемой плазмы массового ресентимента1 и возмущения…”2 .
Формировались эти феномены в Европе — но быстро принимали общемировой характер. Они охватывали не только собственно европейский мир — США, Австралию, Новую Зеландию, Южную Африку, но распространялись и на модернизирующиеся восточные общества. Формируется всемирный механизм “идеологического заражения”. В качестве самых ярких иллюстраций можно сослаться на феномен антисемитизма в Японии3 , на случаи “кровавого навета” и еврейских погромов в Сирии и Египте во второй половине ХIХ века, на известные слова короля Сиама о том, что “китайцы — это евреи Азии”. Имеется гипотеза и о том, что источником антисемитизма в средневековой Европе был страх перед исламом, мусульманским нашествием4 .
1 Ресентимент — (фр. Ressentiment “злопамятность, озлобление”) — философский термин, означающий чувство враждебности к тому, что субъект считает причиной своих неудач (“врагу”), бессильная зависть. Феномен ресентимента заключается в сублимации чувства неполноценности в особую систему морали.
2 Гудков Л. Идеологема “врага”: “Враги” как массовый синдром и механизм социальной интеграции// Образ врага — М.: ОГИ, 2005.
3 Ben-Dasan I. The Japanese and the Jews. — N.Y.: Weatherhill, 1982.
4 Culter A.H., Culter H.E. The Jew as Ally of the Muslim: Medieval Roots of Anti-Semitism. — Notre Dame (Ind.): Univ. of Notre Dame press, 1986.
К началу ХХ века в качестве ведущих, наиболее распространенных окончательно сформировались комплексы “мирового еврейского заговора” (как вариант “жидо-масонского заговора”) и “желтой опасности” (“yellow peril”). В конце века их решительно потеснила “исламская угроза”. Сейчас постепенно набирает силу “нашествие мигрантов”.
Естественно, что подобным фобиям посвящена огромная исследовательская литература. Однако авторы исследований по большей части лишь констатируют существование этих феноменов, фиксируют их, подтверждают фактическим материалом их распространенность, массовость, анализируют степень воздействия на общественное сознание, их роль в качестве инструмента политической и идеологической мобилизации. Как правило, ксенофобии исследуются каждая по отдельности, вне исторической динамики, без анализа их сложной и динамически меняющейся структуры.
Иногда — не очень часто — между отдельными ксенофобиями возникают параллели, совпадения, сходства, вызванные их совпадающей функциональной ролью, перетоками, перенесением из одной в другую образов, символов и дискурсов. Ярким тому примером является пара “еврейский заговор” — “желтая опасность”. Содержательный и подробный анализ этой стороны проблемы дал Вадим Россман1. В.Н. Топоров прослеживает переплетение этих образов в романе Андрея Белого “Петербург”2.
1 Россман В. Призраки ХХ века: “желтая опасность” и еврейский заговор в европейских сценариях заката Европы// Параллели: русско-еврейский историко-литературный и библиографический альманах. № 2—3. — М.: Дом еврейской книги, 2003. — С. 11—52.
2 Топоров В.Н. О “евразийской” перспективе романа Андрея Белого “Петербург” и его фоносфере// Евразийское пространство: звук и слово. — М.: Композитор, 2000. — С. 83—124.
Каким бы экзотическим ни представлялось нам подобное сочетание, но в массивах текстов определенного рода можно выделить и более сложные и более тесные взаимовлияния и взаимные пересечения. Пример этому — предлагаемый ниже сюжет, когда фобии сливаются, порождая единого, всеобщего “врага” вообще. Формируется конструкция, когда “желтая опасность” предстает как порождение или часть “мирового еврейского заговора”.
Есть немало серьезных оснований считать, что в основе существования этих и других ксенофобий лежат общие причины — прежде всего потребность в образе врага. Распространены они у сходных или одних и тех же психологических, идеологических и политических типов и групп людей. Но сами ксенофобии между собой не стыкуются, радикально отличаясь по своему происхождению, истории и объекту, на который они направлены, по сроку существования, мотивации страхов и т.д. Или же, как я упоминал выше, они могут существовать параллельно, дополняя и усиливая друг друга.
“Сионские мудрецы” и “доктор Фу Манчу”
Иногда и параллельные прямые пересекаются. Такую вот “неэвклидову геометрию” мы сможем увидеть в конструкции, когда две фобии сливаются в одну, создавая совершенно запредельную картину “мирового заговора”, участниками которого становятся евреи и китайцы (или вообще “желтые”). В некоторых вариантах оба врага вообще сливаются в одно целое — и китайцы (или их большинство) оказываются или воплощением еврейства, или даже еврейством как таковым.
Конструкция начинается с того, что производится переход от сосуществования и взаимного усиления “смертельных угроз” к их взаимному использованию, сознательному и целенаправленному взаимодействию. Это принципиально важный переход, т.к. само существование смертельной угрозы может и не подразумевать сознательного враждебного действия. Природный катаклизм, например, типа цунами. Здесь же появляется враг как субъект враждебных намерений и действий, личность, обладающая разумом и свободой воли. Пусть даже эти качества и не являются человеческими. Однако это не отдельный человек, не группа добровольно объединившихся лиц, даже не государство. Это “евреи”, “китайцы”, “желтые” — как сказали бы сейчас, примордиальные1 общности, к которым отдельный человек принадлежит по факту рождения, а не в результате собственного выбора. И эта принадлежность автоматически предопределяет абсолютное единство взглядов и действий, деятельность в том числе и политического характера в качестве единого тела.
Один из текстов подобного рода принадлежит человеку и политику, представлять которого в России нет необходимости — В.Пуришкевичу. В своем послесловии к книге П.Ухтубужского “Русский народ в Азии” (Издание Русского народного союза Михаила Архангела — Спб., 1913) он формулирует тезис о том, что евреи сознательно саботируют борьбу с надвигающейся грозной “желтой опасностью”, дабы подорвать мощь России и ввергнуть ее в пучину смуты и революции. Таким образом, конструируется модель, в которой один смертельный враг сознательно использует мощь другого в качестве инструмента для реализации своих целей.
Его современник, известный и плодовитый публицист, многолетний обозреватель “Нового времени” М.О.Меньшиков также неоднократно возвращался к мысли о том, что “расы”, к которым он относил среди других и китайцев с евреями, настолько несовместимы друг с другом на биологическом уровне, что испытывают друг к другу инстинктивное “расовое отвращение”. “Негр ненавистен американцу уже тем, что он негр. Китаец противен не чем иным, как лишь своим китаизмом: желтой кожей, косыми глазами, запахом, манерами”. “Кроме экономической опасности, господствующие народы чувствуют просто физиологическую опасность покушения на чистоту своей расы, на плоть и кровь свою, понимая, что в особенностях крови все могущество народа. В диких на вид погромах и манифестациях обнаруживается протест естественной чистоты расы против противоестественного смешения их”. Что касается евреев и китайцев, то их объединяет “экономический паразитизм” и “древнее притязание Азии владеть нами”: “…азиатский наплыв идет днем и ночью и подмывает самые устои нашего царства”. Для этого “евреи всего мира объявили войну России”. “В наши годы евреи всего света накликают на Россию вражду народов и уже успели (через еврейскую печать в Америке) вызвать японское нашествие”2. Та же, что и у В.Пуришкевича, идея об инструментальном использовании одним врагом (евреями) потенциала другого (китайцев, японцев) для тотального уничтожения “нашей расы”. И это не акции отдельных лиц и организаций, а целенаправленная и организованная деятельность “расы”, единого биологического организма, несовместимого с другими.
Любопытный и политически легко объяснимый поворот темы мы находим в русских эмигрантских газетах в Китае. На страницах шанхайского “Нашего пути” (1941 год) “кровожадные, хищные и алчные евреи” предстают смертельным врагом уже Китая. “Эти международные бунтовщики и заговорщики имели в виду захватить в свои руки Китай и превратить его в свою революционную базу против всех азиатских монархий и их народов, а также восстановить его против Монархической России”. Для этого “евреями было организовано в Китае боксерское восстание, вследствие которого Китай потерял часть своей территории и очутился в невыгодных для своей нации условиях”. Сейчас же “иудо-масонский Коммунистический Интернационал” “насаждает в Китае власть советов” и этим подрывает его нормальную общественно-политическую жизнь. “Националистическому Правительству Китая” рекомендуется “взять в поле своего зрения всех проживающих в Китае евреев, как инициаторов анти-правительственных волнений и захватчиков экономической и политической жизни страны”3.
Продолжает идею еврейско-китайского заговора, обращенного против России, уже ближе к нашему времени публицист русского зарубежья В.Криворотов4. По его мнению, “желтая опасность” становится в наши дни реальной угрозой нашей родине. Она мостится на огромном протяжении наших азиатских границ у самого ложа больной и едва начавшей выздоравливать России”. А евреи, “поджигатели” и “мировые спекулянты” типа А.Амальрика, прогнозировавшего в своей знаменитой книге “Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?” неизбежность советско-китайской войны и краха СССР, Г.Киссинджера, начавшего тогда процесс американо-китайского сближения, “науськивают желтый Китай на белую Россию”. И это не частное дело отдельных людей, а реализация плана “еврейского заговора”. Нееврейское происхождение А.Амальрика, разрушающее такую стройную конструкцию, В.Криворотов игнорирует.
1 Примордиализм — взгляд на этническую группу как на изначально данное и неизменное объединение людей по крови или унаследованной культуре, в отличие от конструктивизма, согласно которому этническая группа — сознательно или бессознательно сконструированное образование.
2 Меньшиков М.О. Письма к русской нации. — М.: Издательство журнала “Москва”,
2000. — С. 272—274, 282, 324—330.
3 Тиссен А. Китай и евреи// Наш путь. — Шанхай. 1941, № 11, 29 июня.
4 Криворотов В. “Желтая опасность”, Амальрик, Киссинджер и Россия // В.Криворотов. Некоторые мысли к русской возрожденческой идее. Статьи и письма. — Мадрид, 1975. —
С. 83—95.
И, наконец, общую, глобальную, логически завершенную картину этого “заговора” рисует современный российский автор Р.Русаков1. Китай и сионизм, считает
он, — две крупнейшие силы глобального значения. И они союзники в борьбе за мировое господство. В основе теснейшего еврейско-китайского сотрудничества, в частности против России, лежит не только совпадение интересов, “ярко выраженный торгашеский склад ума и гегемонистские амбиции, присущие этим двум нациям”. Главное же то, что значительная часть китайцев — это на самом деле евреи. И далее, отталкиваясь от общеизвестного факта многовекового существования малочисленной группы “кайфынских евреев”, он доводит их численность до десятков миллионов. Все лидеры страны в ХХ веке — от Сунь Ятсена до Мао Цзэдуна, Чжоу Эньлая и Дэн Сяопина — по его версии или скрытые евреи, или мужья евреек. Поэтому Китаем управляют “сионисты” и любое противодействие китайской экспансии в современную Россию встречает ярое противодействие евреев здесь.
Книга эта — или отдельные ее главы — широко представлена на националистических сайтах в Интернете. В ней имеются необходимые атрибуты научного исследования — научно-справочный аппарат, ссылки на литературу на нескольких языках, в том числе на китайском. Автор демонстрирует знание внутренней жизни Института Дальнего Востока АН СССР. И это еще больше усиливает ощущение абсурда.
О предыстории книги рассказывает А.В.Лукин со ссылкой на крупнейшего отечественного китаеведа Е.П.Бажанова, работавшего в конце 1970-х — начале 1980-х годов в советском посольстве в Пекине, а позднее — в Международном отделе ЦК КПСС2. По этой версии книга была написана сыном осевшего в СССР опального коммунистического лидера Ван Мина. В ее основу была положена аналитическая записка, поданная им в Международный отдел ЦК КПСС. Первый заместитель заведующего Международным отделом О.Б.Рахманин, возглавлявший, по оценке А.В.Лукина, группировку, заинтересованную после смерти Мао Цзэдуна в сохранении обстановки китайской угрозы, разослал эту записку членам Политбюро. Рассчитывал он, видимо, при этом на антисемитизм партийной элиты.
Характерно во всем этом постепенное “взвинчивание ставок”, перевод проблемы из плоскости реальных и очень непростых взаимоотношений отдельных государств и народов в сферу в чем-то запредельную, когда враг приобретает черты инфернальные, когда от его всемогущества и всеприсутствия охватывает сладкий ужас. Картина, при которой в мире живет и плетет жуткие интриги и заговоры миллиард евреев, — не слабое испытание для измученного ксенофобией сознания!
Вначале этот сюжет показался мне печальным курьезом, вывихом изуродованного ксенофобией сознания. Потому и употребил в заголовке статьи, которую я тогда написал, слово “кунсткамера”3… Сейчас же я думаю, что доведенный до абсурда вариант такого сознания, а тем более трезвый и циничный проект создания идеологической страшилки, дает большой материал для концептуализации и дальнейшего изучения проблемы возникновения и развития этнофобий. Для анализа феномена “великих ксенофобий”.
1 Русаков Р. Дыхание драконов (Россия, Китай и евреи). — М.: Москвитянин, 1995.
2 Лукин А.В. Медведь наблюдает за драконом. Образ Китая в России в ХVII—XXI веках. — М.: АСТ: Восток—Запад, 2007.
3 Дятлов В. Кунсткамера: идея о “желтой опасности” как части “мирового еврейского заговора”// Материалы Восьмой ежегодной международной междисциплинарной конференции по иудаике. — М., 2000. — С. 281—283.
Бросается в глаза, что подобные конструкции часто выступают в форме научного знания, самопрезентируются в таком качестве — а часто и воспринимаются таким образом. Тезис “наука считает…”, “наука говорит нам…” является излюбленной формой современного мифотворчества. Книга того же Р.Русакова перенасыщена ссылками на литературу (в том числе и научные исследования) на нескольких языках. Его версия “оевреивания” Китая силами нескольких сотен семей кайфынских евреев выстроена не как собственное изобретение, а как часть историографической традиции.
При сопоставлении “великих ксенофобий” ХХ века бросается в глаза элемент трансцендентности, запредельности угрозы. Угроза воспринимается не как нечто рациональное, или поддающееся рациональному обоснованию и/или объяснению, по крайней мере, описанию, а как нечто таинственно-грозное, глобальное, всеобще-вездесущее, мало зависящее от действий, воли и решений отдельных людей. Рок.
“Чужой”, представляющий опасность, предстает не в облике конкретного “противника”, имеющего совершенно реальные интересы, несущие в себе угрозу, пусть даже смертельную. Он становится персонификацией “абсолютного зла”, воплощением тотальной чужеродности, принципиальной несовместимости. Аналогом Дьявола. С ним невозможно договориться, сторговаться, достичь компромисса. Его логику невозможно понять. Конфликт с ним — это тотальное противостояние, смертельная война до полного уничтожения одной из сторон. А неконкретность, невидимость “врага” делает сомнительным возможность победы над ним.
По словам Л.Гудкова, “речь идет не о конкретных неприятностях или частных действующих лицах — противнике, оппоненте, социально опасном лице, т.е. предсказуемых и понимаемых по своим мотивам действиях. Для того чтобы этот актор стал “врагом”, он должен получить ряд генерализированных характеристик: неопределенность и непредсказуемость, асоциальную силу, не знающую каких-либо нормативных или конвенциальных ограничений. При появлении “врага” не работают или уходят на задний план обычные системы позитивных вознаграждений и стимулов взаимодействия…”. От “врага” исходит гроза, смертельная опасность самому существованию группы1.
Обсуждение темы “желтой опасности” в дореволюционной России перенасыщено мистическим ощущением грядущей “войны миров”. Оно присутствует и в сложных философских размышлениях В.Соловьева, и в геополитическом анализе военного министра А.Н.Куропаткина, и в массовой литературе. Особенно в таком ее популярном жанре, как фантастика. “Желтые полчища” предстают везде как нерасчлененная, не дифференцированная, не индивидуализированная масса2.
1 Гудков Л. Идеологема “врага”… С. 12.
2 Схиммельпеннинк ван дер Ойе Д. Навстречу восходящему солнцу: как имперское мифотворчество привело Россию к войне с Японией. М.: Новое литературное обозрение, 2009.
Запредельность и смертельность угрозы вытекает из того, что ее носитель — человек принципиально иного мира, и в этом смысле — скорее не человек, а мыслящее и разумное существо. В рамках дискурса “желтой опасности”, “желтой угрозы”, “желтой проблемы” работает широко распространенная метафора “муравьи”, подразумевающая массовость, невычлененность, организованность и подчиненность общей воле китайцев. Эта метафора имеет и другое измерение: муравьи — возможно, и разумные существа, но не люди. Они руководствуются не человеческой логикой и моралью, поэтому и отношение к ним может строиться вне этого контекста. Важнейшее основание для этого присутствует в самом названии синдрома — в категории “желтый”. Господствовавший в европейской культуре на рубеже ХIХ—ХХ веков расовый подход подразумевал настолько принципиально качественные отличия, что практически выводил представителей других рас из категории людей с их моралью и системами ценностей. Поэтому “желтые” предстают как враг с нечеловеческой, инопланетянской логикой и мотивацией действий1.
Были и существенные отличия. В США массовый приток китайских мигрантов и потрясения на рынке труда спровоцировали массовые антииммигрантские настроения, волну бытовой расовой вражды и насилий. Это стимулировало формирование мощного течения в массовой культуре — от карикатурного героя Желтого Малыша (Yellow Kid)2 до пережившего весь ХХ век образа “зловещего доктора Фу Манчу”, героя серии детективных романов и нескольких фильмов — мистического восточного человека, хитрого, коварного, обладающего невероятным умом и огромной образованностью. Получившего европейское образование и знания и потому особенно страшного. Это абсолютный злодей, стремящийся к уничтожению европейского мира. Скорее не человек, а существо, но существо индивидуализированное, яркая и уникальная личность.
В российской же традиции важнейшей характеристикой была массовидность — отношение к китайцам как к некой однородной массе, в которой растворялась индивидуальность каждого. Не случайно применялись эпитеты “толпа”, “муравьи”, “саранча”, “гнус”. Индивид не воспринимается как субъект, а лишь как часть “муравейника”. Вот, к примеру, выдержки из статьи, написанной в начале прошлого века: “Китайская толпа в синих лохмотьях, с одинаковыми безбородыми, безусыми желтыми лицами, бредет, куда глаза глядят. Не сговаривается, не спорит, не противоречит… переговаривается одинаковыми шипящими, чиликающими голосами… И нет в ней предводителя, зачинщика, человека выше всей этой толпы на целую голову… В ней нет гордых, смелых, отчаянных голов… Все фигуры в китайской толпе по одному образцу, как фабричное изделие”. “Толпа поднялась. Расползлась по косогору, заполнила пустое пространство и валом повалила к месту работ”. “Но в этом равнодушии, полусне и полудремоте чувствуется терпеливое выжидание момента, скрытая настороженность. И кажется, что вот-вот они зашевелятся все разом, задвигают желтыми белками, поднимутся и пойдут. И будут идти… из десятков вырастая в сотни, из сотен в тысячи… и все будут идти и идти, плодясь и размножаясь”3.
1 Характерный пример: выдающийся полярный исследователь и общественный деятель Ф.Нансен, человек, чей природный гуманизм реализовался в гигантской по масштабам помощи беженцам и перемещенным лицам после Первой мировой войны, в помощи голодающим Поволжья, совершенно органично и естественно рассуждает в категориях расовых различий, противостояния и неизбежной битвы “рас” на взаимное уничтожение (Нансен Ф. В страну будущего. Великий Северный путь из Европы в Сибирь через Карское море. — Пг., 1915).
2 “В 1896 году карикатурист Ричард Фелтон Ауткольт нарисовал персонажа по имени Yellow Kid — “Желтый Малыш”. Это был герой комиксов-карикатур — маленький хулиганистый грязнуля в длинном желтом балахончике. Он был лыс, лопоух и беззуб — малолетний ехидный старикашка. Он издевательски щерился. Прадедушка Симпсона и Бивиса с Баттхедом. Наверное, он был одним из первых рисованных героев поп-культуры. Малыш своей желтизной обязан китайско-японской войне 1895 года, впервые озадачившей Запад проблемой японского милитаризма и вызвавшей волну ура-патриотической истерии, которую он и пародировал — желтые малыши имели недвусмысленно азиатские черты” (Саша Шерман. Желтый мальчик в желтой реке// InterNet magazine, № 15).
3 Вережников А. Китайская толпа//Современник. Кн.3—4. — СПб., 1911. — С.124—130.
Начало ХХI века ознаменовалось актуализацией в России синдрома “желтой опасности”. Однако в его содержании произошли качественные сдвиги. Главное отличие я вижу в том, что реально из употребления вышел (или почти вышел) эпитет “желтый”, качественно важный для рассматриваемого феномена рубежа ХIХ—ХХ веков. И сам термин “желтая опасность” употребляется сейчас больше именно как термин, исторически сложившееся словообразование. Куда более адекватными для характеристики нынешних страхов я бы посчитал слова “китайская экспансия”. Они и употребляются все чаще и чаще.
Перенос центра тяжести с определения “желтый” на определение “китайский” представляется мне важнейшим, качественным сдвигом. Объект страхов не просто конкретизируется — он рационализируется. Происходит движение от “врага” к “противнику”. Дело не только, да и не столько в дифференцированном отношении к “желтым” — вряд ли кто-нибудь сейчас станет рассматривать в качестве единой общности с общими интересами китайцев и японцев, только исходя из их расовой принадлежности. Речь может пойти о более глубоких вещах. Отодвигается в сторону картина столкновения, “войны миров”. Ужас перед цивилизационной катастрофой постепенно уходит из массового сознания, уменьшается и в трудах идеологов. Остается страх перед экспансионизмом Китая — фактором реальным или мнимым, но поддающимся рациональному описанию и объяснению, перед наплывом мигрантов. Постепенно уходит элемент запредельной, трансцендентной угрозы, “желтые” — как враг с нечеловеческой, инопланетянской логикой и мотивацией действий. На нем собственно строилась вся конструкция синдрома “желтой опасности”. Нельзя сказать, что он ушел совсем — но ушла его системообразующая функция.
Можно предположить, что это результат ухода на периферию мощного, возможно, преобладающего в конце ХIХ века расового дискурса при анализе социальных отношений и проблем. Расизм сохранился, расовые различия фиксируются и реально отражаются на характере человеческих связей и отношений, но массовое представление о непреодолимой пропасти, взгляд на представителей иной расы как на инопланетян в целом ушли.
Нечто подобное произошло и с другой “великой ксенофобией”. Кто теперь всерьез верит в “мировой еврейский заговор”? Антисемитизм существует, но его мобилизационный потенциал несопоставим с ситуацией вековой давности. Резкое ослабление инструментарных возможностей синдромов “мирового еврейского заговора” и “желтой опасности” к концу ХХ века дает основание предположить, что по мере рационализации фобий они теряют свою энергетику, оттесняются на более или менее далекую периферию массового сознания.
Феномен запредельной угрозы
Однако же на смену “сионским мудрецам” и “зловещему доктору Фу Манчу” в массовом сознании пришел еще более зловещий Бен Ладен, который в далекой пещере с “калашниковым” в одной руке и ноутбуком в другой строит планы уничтожения современной цивилизации. Для этого он оплел весь мир своей “Аль-Каидой”.
Сейчас, когда он “скорее мертв, чем жив”, видно, что страшнее был его образ, а не он сам. Спрос на запредельного врага сохранился, а значит, он будет удовлетворен. Возможно, этот враг и не будет персонифицирован, что сделает его еще страшнее. “Аль-Каида”, например, которая, как когда-то масоны, будет наводить ужас своей неконкретностью, невидимостью и всеприсутствием.
“Исламская угроза”, не очень актуальная сотню лет назад, несет сейчас огромный иррациональный заряд, становится мощным инструментом идеологической и политической мобилизации.
Постепенно формируется и наполняется запредельными страхами мигрантофобия. Мигрант предстает в роли разрушителя основ цивилизации и культуры принимающего общества. Особенно если этот мигрант представляет “исламский Восток”. И эта фобия приобретает разные обличья — от высоколобого конструкта автора концепта “столкновения цивилизаций” Самюэля Хантингтона до блестящего и убийственного образа итальянской журналистки О.Фаллачи.
В своем прошумевшем памфлете “Ярость и гордость” она описывает сидячую забастовку сомалийских мигрантов, к тому же и мусульман, требующих итальянского гражданства. “Итак, палатка была размещена прямо перед Собором Санта Мария-дель-Фьоре и в нескольких шагах от Баптистерия. Она была меблирована, как квартира: столы, стулья, шезлонги, матрасы, чтобы спать и совокупляться, примусы, чтобы готовить еду и заполнять всю площадь гарью и вонью. И все нараспашку. Плюс электрическое освещение плюс магнитофон, откуда шел голос муэдзина, взывающий к правоверным, попрекающий неверных, и этот голос оскорбительно заглушал прекрасный звон колоколов. В дополнение к общей картине — желтые полосы мочи оскверняли тысячелетний мрамор Баптистерия, так же как и его золотые двери… Господи! Далеко же стреляют их струи, этих сынов Аллаха! Баптистерий обнесен решеткой, а они через решетку попадали на расстояние более двух метров. Желтые полосы мочи, зловоние экскрементов, перекрывающих вход в Сан Сальваторе-аль-Весково, изумительную романскую церковь IX века, прямо рядом с площадью, и которую сыны Аллаха превратили в отхожее место, как и церкви Бейрута в 1982 году”.
Впечатляющий и яркий образ вечного противостояния и непримиримой ненависти бедного большинства и богатых и высокомерных меньшинств, контролирующих рыночную экономику, мы находим в книге Эми Чуа1. Причем в роли последних могут выступать, по мнению автора, как традиционные “торговые меньшинства” (типа китайцев Юго-Восточной Азии)2, так, по мере глобализации, вся современная Америка (как “global market-dominant minority”).
Вряд ли случайна невероятная популярность концепции “столкновения цивилизаций”, практически мгновенно превратившейся из спорной научной гипотезы в одну из ключевых идеологем современности. Она исходит из презумпции вечной и непримиримой вражды “цивилизаций” как действующих субъектов, “коллективных тел”, принципиально несовместимых друг с другом. “Цивилизация” заменила теперь
“расу” — категорию, безнадежно скомпрометированную в ХХ веке и остающуюся (в своем классическом, биологическом понимании) в арсенале идеологических маргиналов.
Небольшая иллюстрация на эту тему. Статья старшего научного сотрудника Института истории им. Ш.Марджани АН Татарстана Р.Ф.Мухаметдинова, характерная четкой формулировкой основных позиций3. В современном мире ведут борьбу три силы: “Запад, Желтая цивилизация (Китай, Япония, Корея) и исламский мир. Основная борьба развернется между Западом и желтой расой”. “Запад на данном этапе — несомненно экономический, технологический и военный гегемон современного мира. Желтая цивилизация в лице Китая быстро нагоняет Запад по всем параметрам”. “Между двумя этими силами находится исламский мир, в экономическом и военном плане более слабый, чем две другие силы, и который будет объектом влияния Запада и Желтой цивилизации”.
1 Amy Chua. World on Fire. — L.: Arrow Books, 2003.
2 Феномен “торговых меньшинств” был широко распространен в традиционном, доиндустриальном обществе и в переходную эпоху становления рыночных отношений. Он состоял в том, что выполнение торговых, финансово-ростовщических и отчасти ремесленных функций было наследственной специализацией некоторых религиозных, кастовых, этнических групп. Такая специализация предопределяла их место в обществе, образ жизни и характер взаимоотношений с обществом и властями (Дятлов В.И. Предпринимательские меньшинства: торгаши, чужаки или посланные Богом? Симбиоз, конфликт, интеграция в странах Арабского Востока и Тропической Африки. М., 1996; Дятлов В.И. Современные торговые меньшинства: фактор стабильности или конфликта? (Китайцы и кавказцы в Иркутске). М., 2000.)
3 Мухаметдинов Р.Ф. Еврейский фактор во взаимоотношениях Запада с исламским миром. Конфликт цивилизаций (Запад — исламский мир)// http://www.centrasia.ru/newsA.php4?st=1076195160.
В отличие от рассмотренных ранее конструкций, теперь уже Запад становится орудием агрессии евреев (“мировой супернации, манипулирующей крупными державами”) против исламского мира. “Исторически евреи являются несомненными гегемонами Запада”. “Три страны составляют фундамент еврейского доминирования на Западе: Израиль (религиозно-духовная база еврейства), США (военно-технологическая база…) и Россия (сырьевая база…). Подавляющее большинство этого народа сконцентрировано именно в указанных странах. Учитывая их доминирование в финансах, сфере крупного бизнеса, СМИ, в политической сфере США и России, эти государства по своей сути можно считать еврейскими, с той или иной разницей, что в одном из них вместо иврита используется английский, а в другом — русский язык”. “Конфликт и борьба происходят не между сообществом западных наций и мусульманами.., а между мировым еврейством… и миром ислама. Запад для еврейства является лишь орудием в этой борьбе”. “Евреи используют свое лидерство для того, чтобы руками Запада сначала подмять мусульман, а затем начать борьбу с Желтой цивилизацией за доминирование в мире”.
И это не конфликт интересов, а смертельная схватка несовместимых ценностей: “…взращенное на еврейской ментальности западное общество Неверующих Потребителей, расставшихся с ценностями чести, земли и единой веры и сохраняющих лишь преданность ценностям прагматического обогащения, пришло в столкновение с исламским сообществом, еще не отказавшимся от чести, земли и веры”.
Эта конструкция создана уже не в категориях расы (хотя она и используется), а цивилизации. Но при этом неизменной остается принципиальная несовместимость и примордиальная сущность “евреев”, “желтых” и “мусульман”. Автоматическая принадлежность к ним и абсолютная даже не лояльность, но невычлененность из них каждого отдельного человека подразумевается как нечто само собой разумеющееся. Меняется конфигурация ролей участников этой вечной борьбы — здесь объектом заговора становится более слабый технологически, но сильный духом “исламский мир”. Правда, главным “заговорщиком” по традиции остаются “евреи”, манипулирующие теперь Западом.
Перед нами любопытная попытка использовать потенциал традиционных “великих ксенофобий” при конструировании новой идеологемы. Для консолидации и мобилизации “мусульман” необходим враг (именно враг, а не противник) — и соблазнительно опереться на традицию при его формировании.
Вновь мы видим механизм взаимного усиления фобий за счет использования потенциала каждой. Особенно, когда в их рамках конструируется идеологема — как порождение фобий, с одной стороны, и как механизм их использования — с другой. Возникает при этом важный вопрос: такое использование — это свидетельство живучести и силы “великих ксенофобий” (“еврейского заговора” и “желтой опасности”)? Или же это инструментальное использование их “оболочек” для выстраивания актуальных идеологем?
Подобных текстов в Интернете много. Но можно и задать вопрос: когда и при каких условиях они начинают жить, воздействовать на сознание, приобретать мобилизационный потенциал? А когда остаются “белым шумом”? Проходят никем не замеченными, не прочитанными, интересными только их авторам? И это заставляет задуматься о соотношении в структуре ксенофобских комплексов массовых “народных” страхов и представлений, с одной стороны, и текстов, написанных профессионалами, продуманных идеологических концептов, — с другой.
Эти компоненты находятся во взаимозависимости. Массовые неотрефлексированные страхи получают в текстах “слова”, людям популярно рассказывают, чего они боятся и почему. Но и тексты живут, только если найдут почву, войдут в резонанс с массовыми народными страхами. Только это позволит им стать инструментом манипуляций и обрести мобилизационный потенциал.
С точки зрения профессионального анализа с текстами работать легче. Имеется большая исследовательская традиция, создан эффективный и достаточно изощренный теоретический инструментарий. Куда труднее изучать настроения и страхи “простых людей”, тех, кто не пишет текстов, не умеет сформулировать, вербализировать суть своих страхов. Поэтому здесь так интересна статья М.Ахметовой об одной из “народных ипостасей” синдрома “желтой опасности”. Она исследует соответствующие представления в современной прицерковной среде. Китай и китайцы в них становятся частью картины апокалипсической катастрофы. Они занимают место “эсхатологического народа”, иноземцев, чье нашествие предваряет конец света. Однако в этой картине им отводится место инструмента, орудия, природной стихии в руках настоящего “сатанинского воинства” — евреев. В ряде текстов китайцев на Россию натравливает Америка — центр масонства, “жидовское государство”, где заседает тайное мировое правительство. “Будучи язычниками, китайцы, конечно, служат сатане, но это служение редко описывается как сознательное, в отличие от “демонопоклонничества” евреев. Если китайцы и сравниваются с евреями, то последние всегда изображаются в более мрачных тонах. Автор прицерковной брошюры пишет: “У врага много служителей… но чада у него только одни, и это не китайцы и не папуасы”; и далее о мусульманстве, на место которого, следуя логике текста, можно поставить любую восточную религию: “Чисто жидовское изобретение, способ объединения и организации темных азиатов с целью натравить на Христианское Царство”1. И здесь мы видим взаимопроникновение и взаимодействие ксенофобий, мотив инструментального использования одного врага другим, мобилизующую функцию эсхатологических мотивов.
1 Ахметова М. “Желтая угроза” в представлениях современной прицерковной среды// Антропологический форум. Современные тенденции в антропологических исследованиях. — СПб, 2004, № 1. — С. 238—249.
На протяжении ХХ века заметно меняется и внутренняя структура “великих ксенофобий”, и их место в общественном сознании. Мобилизующая сила резко падает по мере рационализации, ухода мистического, трансцендентного компонента. Однако освободившееся место немедленно занимает новая фобия, несущая в себе собственный иррациональный заряд. Это может свидетельствовать об общественной востребованности подобного конструкта. О том, что общество, или значительная часть его, нуждается в феномене запредельной угрозы. Нуждаясь, создает его.