Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2011
Анатолий ЦИРУЛЬНИКОВ
Уважаемые дамы и господа!
Прежде всего позвольте мне выразить искреннюю и глубокую благодарность журналу “Дружба народов”, с которым меня связывает многолетняя творческая дружба, и ОТП Банку, руководство которого, в отличие от, увы, многих, осознает жизненную важность той уникальной и благородной деятельности, которой журнал самоотверженно занимается на протяжении нескольких десятилетий, за присуждение мне специальной премии “От Урала до Дуная”.
Если говорить о том из миров, которому посвящена эта премия, об угро-финском мире, то, конечно, в него входят очень разные этносы — марийцы, венгры, финны, эстонцы, удмурты… Они — разные звезды одной галактики. Но любая проблема, которую мы хотим понять и решить, в конечном счете упирается в человека. В отношение к нему, в то, какова, с точки зрения конкретной культуры и общества, ценность отдельного человека.
Один пример из близкой мне области. Когда начинаешь выяснять, почему маленькая Финляндия сегодня первая в области образования, то обнаруживаешь, что это зависит не только от школы, но от всей частной истории и современного состояния общества. А в этой истории есть место разным поучительным фактам — и традиции семейного чтения долгими зимними вечерами, и нормальному для страны явлению, когда хозяева частных вилл нередко отдают часть дома под разнообразные небольшие музеи и галереи для детей и взрослых. Или, например, такому поразившему меня факту: во дворе обычного дома стоит флагшток, утром приехала специальная служба и спустила флаг – это означало, что в доме умер старый человек. Вот это и многое подобное, наряду со школой, мне кажется, и определяет результаты системы образования.
У каждой культуры, у каждого народа есть чему учиться. Желаю журналу “Дружба народов” и его друзьям, всем нам, непрерывного образования. Спасибо.
Фарид НАГИМ
Дружба народов преследует меня с детства. Я родился в русско-казахской деревне на границе с Казахстаном.
Прямо во дворе нашего дома сохранился старинный пограничный столб, на одной стороне которого было написано ЕВРОПА, а на другой — АЗИЯ. Отец, провожая меня в школу, говорил: “Иди в Европу, сынок, учись”! Иногда он сам, заложив руки за спину, прогуливался по западной стороне и замечал, что дышит воздухом Европы. А когда приходил пьяным, то ложился спать на траве “азиатской” стороны.
Учитель физкультуры нашей средней школы для пущего азарта делил моих одноклассников на две команды — “Россия” и “Казахстан”, а я частенько сидел на скамейке запасных, но болел все же за русскую сторону, мне хотелось быть русским.
Первый мой рассказ был опубликован в нашей районной газете “За коммунистический труд”, он был написан в духе горбачевской антиалкогольной кампании.
В Литературном институте я учился на семинаре прозы. Но по окончании института жизнь моя сложилась таким драматическим образом, что я, неожиданно для самого себя, написал пьесу, которая прославила меня в основном в Германии, я известный немецкий драматург — Farid Nagim. Эта пьеса познакомила меня с Людмилой Петрушевской и Татьяной Толстой, они отмечали язык моих прозаических ремарок. Естественно, что я показывал им и свои прозаические опыты. И странно, что обе они, по прочтении и после некоторых раздумий, сказали, что это надо нести к Бахнову, удивительно, будто сговорились.
Но опять же, первой в “Дружбе народов” была опубликована пьеса “Техника продажи”, которую рецензент Николай Сухоцкий так, наудачу, предложил Александру Эбаноидзе. Я, конечно, был уверен, что не выйдет ничего из этого, тем более что журналы пьес-то не печатают. И как же я был удивлен, когда Эбаноидзе одобрил эту пьесу для печати. Он же предложил мне принести что-нибудь из прозы, будто знал точно, что прозу я пишу. И все-таки прозу — повесть “Теория падений” я понес в другие журналы, словно бы не веря, что “ДН” — мой журнал. И мне отказали в двух журналах и одном издательстве, а в третьем журнале прочитали и сказали… “А идите-ка Вы к Бахнову!”
И я пошел к Бахнову.
Я свободолюбивый человек и стараюсь, как для писателя, чтобы для меня не было запретных тем. В повести запретные темы были, все-таки — теория падений. Но Бахнову повесть понравилась, он посчитал это литературой и сказал, что покажет ее Эбаноидзе. И я снова был уверен, что она ему не подойдет. И снова ошибся — повесть была напечатана в ближайшем номере и уже через полгода стала финалистом премии имени И.П.Белкина.
Всякий раз, когда я поднимаюсь по лестнице в редакцию “Дружбы народов”, я понимаю, как наше государство относится к дружбе народов — чердачное помещение, низкие потолки маленьких каморок, соединенных коридором, по которому можно пройти только боком. А что может быть актуальнее и нужнее этого журнала для многонациональной России, окруженной бывшими братскими народами?
И тем более я благодарен всем сотрудникам редакции, которые в таком шатком положении, в таких условиях, не получая толком зарплаты, все же делают свою великую работу.
По сводкам ГУВД Москвы, на Манежной площади собрались от шести до десяти тысяч фанатов и националистов. А я думаю — вот же они, возможные подписчики и читатели “Дружбы народов”, вот кто должен был бы составлять ее читателей. А им просто негде встречаться больше — русским, кавказским и прочим, чтобы общаться, знакомиться друг с другом, познавать обычаи и культуру своих народов, чтобы видеть людей друг в друге, а не зверей и черных — они сталкиваются только на агрессивных, сопредельных территориях — на площадях, рынках, стадионах и в метро, всё.
“Дружба народов” была уникальной площадкой, на которой встречались, общались и дружили такие мастодонты, как Грант Матевосян и Яан Кроос, Чингиз Айтматов и Василь Быков и многие-многие другие.
Ах, как хорошо отмечать праздники в “Дружбе народов”. Слушать грузинские анекдоты Александра Луарсабовича, настолько классные, что многие не удерживаются и присваивают их, пересказывают другим уже как свои собственные. Слушать блатные песни Леонида Бахнова. Знаете, как он поет блатные песни! И все теплеет вокруг, пространство маленьких комнат раздвигается до бесконечности, и хочется, чтобы это не кончалось никогда.
Я очень благодарен “Дружбе народов”. Я уже не сижу на скамейке запасных. Благодаря этому журналу в России появился русский писатель с татарским
акцентом — Фарид Нагим. Этот журнал необходим нашей стране. Все просто — не будет дружбы народов, будет вражда народов.
Я рад, что у премии появился спонсор — ОТП Банк, у которого такой подходящий слоган — “Давайте доверять друг другу”.
P.S.
Знаете, я особенно рад и даже поражен, что вручение премии проходит в Доме-музее Марины Цветаевой. Здесь присутствует женщина, в которую я влюблен, я чувствую на себе ее светлый, умный и печальный взгляд. Я восхищаюсь ею как поэтом и мыслителем. Эта женщина поразила меня в самое сердце, я сожалею о ее трагической судьбе. И с недавних пор каждую свою литературную радость я адресую ей, мысленно отправляю в те мрачные последние годы, делюсь с ней каждой своей творческой новостью, своим успехом, и этот букет — можно — я бы тоже хотел подарить Марине Цветаевой, оставить в ее Доме. Спасибо!
Ирина МАМАЕВА
Здравствуйте!
Я очень рада сегодня присутствовать здесь, на этом замечательном мероприятии. Журнал “Дружба народов” очень дорог для меня. Моя дружба с ним началась несколько лет назад. Когда я приехала на Форум молодых писателей России, организованный Фондом социально-экономических и интеллектуальных программ, сжимая в руках свою первую повесть “Ленкина свадьба”. Тогда я была еще никому не известной девочкой из провинции. На форуме я познакомилась с присутствующей здесь Ириной Юрьевной Ковалевой, сотрудницей фонда. Она взяла мою повесть и пообещала, что отдаст ее в настоящий большой российский литературный журнал. Но шло время, и никто не спешил публиковать никому не известного автора из провинции. Я уже совсем было отчаялась увидеть “Ленкину свадьбу” напечатанной, как Ирина Юрьевна сообщила мне, что журнал “Дружба народов” берет ее в ближайший номер. И это было для меня настоящим чудом. Я была очень счастлива. С этого момента — а было это в 2005 году — и началась моя дружба с журналом и его сотрудниками. Именно в “Дружбе народов” вышли мои следующие повести “Земля Гай”, “С дебильным лицом”, “Бутыль”, дорога на Поварскую стала привычной и любимой. Я очень благодарна всему коллективу журнала — Александру Луарсабовичу Эбаноидзе, Леониду Владленовичу Бахнову, Юлии Владимировне Ильиной-Король, Ирине Яковлевне Дорониной, Татьяне Васильевне Навроцкой, Наталье Николаевне Игруновой — за то, что они однажды поверили в меня и верят до сих пор. А для любого писателя это очень важно. Это дает силы писать. И еще я хочу сказать огромное спасибо президенту ОТП Банка Алексею Александровичу Коровину за то, что он считает нужным поддерживать культуру, помогать творческим людям. Это также дает силы и желание писать, творить дальше, потому что это кому-то нужно. Спасибо всем!
Александр Ревич
“Дружба народов” — это мой журнал. В течение многих лет я здесь печатаюсь, здесь меня хорошо понимают и принимают мою простоту. А я отвечаю журналу – верностью.
* * *
Забавы детства незапретные,
младенческие акварели,
невинные, как дым над Этною,
вы до сих пор не постарели,
вы до сих пор из сновидения
приходите, из непокоя,
как шелест, звон, и тем не менее
вполне отчетливой строкою,
той, что нечаянна, негаданна
и появляется до смысла,
как звук напева в дымке ладана,
как линии, цвета и числа.
Строка, число и свет, и линия,
и каждый лист, и стебель каждый,
равнина, горы, небо синее,
так свет, так мир возник однажды.
Георгий Кубатьян
О посреднике
Переводчик, он и есть переводчик. Если не придавать этой профессии некоей мистической значимости, то суть ее и смысл очевидны — быть посредником. Имея дело с хорошими стихами, надо постараться, чтоб и после твоего вмешательства и манипуляций с текстом они сохранили главное свое качество, то бишь остались и по-русски хорошими стихами. Все прочее так или иначе входит в эту задачу — донеси, будь любезен, информацию, которая содержится в оригинале. Сперва — что по-армянски сказано, далее — как оно сказано. Верлибром или рифмованным стихом, а если второе, то какова схема рифмовки, каков ее характер и что за строфа. Ну и так далее. Вот и вся недолга. Ты посредник. И закавыка лишь одна, как и в любом ремесле, — выполнить очевидную свою функцию квалифицированно. Понимающие люди сочли, что ты свое дело неплохо делаешь? Это, разумеется, приятно.
Пользуясь возможностью, хотел бы прилюдно и благодарно помянуть двух отменных литераторов, только-только, в нынешнем уже году, нас покинувших. Они были, помимо всего прочего, великолепными посредниками. В присутствии коллег Леонида Арамовича Теракопяна по “Дружбе народов” не стану толковать, сколько в редакции лежало на нем забот и как он управлялся с ними. Все, что знаю, как раз от его коллег и слышал. Скажу лучше про то, что видел своими глазами. Леонид Арамович многажды приезжал в Ереван, и любая его поездка, любая встреча, даже застольная, становились отчего-то рабочими. Свою посредническую роль он исполнял удивительным образом. Естественно, ненавязчиво, но и неотступно делал именно то, ради чего приехал, — интересовался, кто из известных ему прозаиков, и поэтов, и критиков чем отличился, и появились ли новые, и как заполучить у того-то стоящую вещь. И только-то? Правда, при этом он был едва ли не самым доброжелательным из всех, с кем я когда-либо сталкивался. То же, что в Ереване, происходило во всех, должно быть, и советских и послесоветских столицах. И, главное, завершалось журнальными публикациями. Не представляю, кто сделает эту подвижническую – не преувеличиваю! — работу так же просто, скромно и блистательно.
Внезапно скончалась Анаит Баяндур, энергичная до последнего дня, деятельная, непоседливая. В ее переводах изданы многие прозаики, раньше всего — Грант Матевосян. Его повести неизменно становились литературным событием, и как же не вспомнить — их, от первой до последней, представила по-русски Анаит. И за двумя, кажется, исключениями (“Мы и наши горы” и “Похмелье” появились в “Литературной Армении”) повести Гранта печатались именно и только в “Дружбе народов”.
Султан Яшуркаев
Уважаемые дамы и господа!
Позвольте назвать вас и коллегами.
Присуждение премии и выступление по такому поводу пред столь представительной аудиторией в моей биографии впервые. И, несмотря на свои немалые годы, я глубоко волнуюсь, не зная, что в таких случаях положено говорить, кроме “Спасибо”.
Узнав о присуждении премии, мысленно сходил к босоногому пастушонку, пасшему коров в казахстанской степи, доложил ему: очень солидный журнал страны присудил тебе премию, и в глазах его увидел чувство удовлетворения, что написанное им воспринято каким-то числом людей.
Это событие и смущает, так как ощущения, что я писатель, никогда в себе не находил. Да, я человек пишущий. Жанр, в котором пишу, называю “жалобой”, жалобой на человечество… тому же человечеству. В этот “жанр” меня вовлек… товарищ Сталин, ребенком депортировав с теплой родины в холодные степи чужого Казахстана и заменив молоко матери уличной травой, которую мы ели, чтобы выжить. В шесть лет, тайком от товарища Сталина, я перешел от травы к картошке, которую крал на огородах местных жителей. В восемь, став от картошки чуть сильней, подрядился пасти сельских коров. Теперь, выбрав корову поласковей, мог, как теленок, сосать ее вымя.
Недалеко от нас жил однорукий дядя Нажмуддин. Люди говорили, что его одна рука грамотней всех вместе взятых рук жителей села, ею он писал заявления товарищу Сталину, что чеченцев без его (Сталина) ведома выслали в Казахстан и он как вождь и отец всех народов должен наказать совершивших такое и вернуть нас домой. Как-то, зайдя к сыну этого Нажмуддина, увидел, что, пристроившись на краю деревянных нар, Нажмуддин писал очередное заявление. На бумагу ложились ровные строки, которые он выводил, слюнявя огрызок “химического” карандаша. Смотрелись они очень красиво, и мне захотелось написать такие же. Придя домой, стал царапать гвоздем по бокам глиняной печи. В школу я не ходил, букв не знал, главным было, чтобы строчки выходили ровными, но они такими не получались, да и писал я в обратную сторону — оказался левшой, но еще не знал, что это такое. Исписав печь, перешел на стены. Закончив за зиму внутренние стены, весной перешел на наружные. Исписав дом, в котором жили мы, стал писать на соседних. Когда закончил большую саманную стену сельского клуба, строчки стали выходить почти ровными. Так стал пишущим… по глухой стене.
В 11 лет, когда повалил первый снег и коров моих не стали выгонять на пастбище, пошел в школу и выучил буквы. Считал, что все, что вносил в школьную тетрадь, как и дядя Нажмуддин, пишу товарищу Сталину. Не успел я закончить второй класс, товарищ Сталин умер. Писать стало некому.
Годы не стерли из памяти Казахстан. Он жил во мне и в каждом, кто побывал там. Память требовала, чтобы записал ее на бумагу. Начав писать, понял, что строчки должны быть не только ровными. Мой бывший директор школы посоветовал: “Грамоты тебе не хватает, в институт поступай”. Так и сделал.
Но и после института строчкам чего-то не хватало. Вычитав из книги, что слово “юстиция” в переводе означает “справедливость”, поступил на юридический факультет МГУ. После университета стал служащим. Это занятие тоже не стерло память о Казахстане, она все требовала записать ее ровными строчками. Так появились рассказы о жизни там депортированного народа. Их никто не печатал. Тогда написал стихотворение о том, что электричество в наш аул провел Владимир Ильич Ленин, это напечатали. В качестве кого был принят в Союз писателей СССР, точно не помню — не то чеченского советского поэта, не то прозаика.
Опубликовали мои вещи, когда вождем в Кремле стал Горбачев. Кстати, и ему я писал, что все это плохо кончится. Все жду ответа…
Когда в 1994 году началась первая война в Чечне, сидя под бомбежками в своем доме в Грозном, стал записывать происходящее вокруг в твердой вере, что за такое многих накажут. Так, неожиданно, получилась книга “Царапины на осколках”.
Когда началась вторая война, продолжил свои “царапины”, из которых вышла вторая книга, она-то и опубликована журналом “Дружба народов”.
Мне 70, из них пять — счастливых, студенческих. Что вынес для себя в этом мире? Хоть не был я ни философом-мыслителем, ни историком, ни политиком, ни писателем в полном смысле этого слова, в силу заданных реалий мне выпало думать о человечестве и прийти к печальному выводу, что оно, имея столь долгий исторический опыт, будучи столь просвещенным, столь одаренным Создателем, живет неразумно, и эта иррациональность приобрела уже характер необратимости. Полвека назад, получая Нобелевскую премию, великий Фолкнер сказал: “Я верю в то, что человек не только выстоит — он победит”. Я в это не верю. Против кого выстоит? Кого победит? Кто воюет против человека, кроме него самого? Кто, кроме него, рушит планету, на которой живет? Кто с каждым днем рушит себя? Кто самый страшный враг ему, как не он сам? Сотни лет назад били мыслители в набат, призывая человечество остановиться, отчаянно кричали: “Назад!” Кто услышал глас вопиющего? Человечество не управляет самим собой, так человечество ли оно? Или несколькомиллиардная людская масса, раздираемая теми, кого называют сильными мира сего, и созданными ими политическими технологиями, экономическими рычагами-корпорациями, блоками, союзами? Не в человечестве ли идет естественный отбор, который мы приписывали диким животным — война сильных против слабых, чтобы выжить за их счет?
Прошу прощения, я знаю, что это называется пессимизмом, даже мрачным, увы, но мне трудно в сегодняшних реалиях найти в себе что-то другое.
И все же жизнь продолжается, и теплится последняя надежда, что все мы — люди — оглянемся на себя и станем… человечеством, в котором один будет в ответе за шесть миллиардов, шесть миллиардов — за одного…