Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 4, 2011
Бухараев Равиль — поэт, прозаик, драматург, переводчик. Родился в 1951 году в
г. Казани. Окончил механико-математический ф-т Казанского ун-та (1974) и аспирантуру МГУ по кибернетике. Пишет стихи на русском, татарском, английском и венгерском языках. Печатается с 1969-го. Автор более 20 книг стихов и прозы. Переводит татарских поэтов. Составитель ряда поэтических антологий и исторических монографий на англ. языке. Лауреат Гос. премии Республики Татарстан им. Г.Тукая за поэтическое творчество. С начала 1990-х продюсер на русской службе Би-би-си. Живет в Москве и Лондоне.
Увенчание Пушкина
в садах Сололаки в Тифлисе
Грузинские розы, в руке — виноградная гроздь;
венок на курчавую голову — пир в полумраке.
За вечное празднество духа, за рабскую плоть
любите меня на рассвете в садах Сололаки!
Награда едина, и жизнь так мгновенно проста!
За вечную праздность в союзе любви и печали,
за горечь хмельную и слезы — венком увенчали.
Как звездная Азия пряно целует в уста!
Но рабский восторг обещает мне храм на крови.
Меня вы поймете едва ли, поймете едва ли…
Так чьи же молитвы возносятся в горние дали,
чтоб в мокром бокале журчал так тревожно Аи?
Не смерть ли моя разрезает набухший гранат?
Мое ли бессмертье восходит зарей над Кавказом?
Мой горный венок! — и увенчанный чувствами разум
в заветной дремоте отныне не просит наград.
Лукавый венок! Никакого не нужно названья
для жизни и смерти: почтим равновесье в судьбе.
Морозные розы венка или слезы признанья
останутся равно в садах на рассветной траве.
Так пойте и пейте! В божественном, смертном краю
умру и воскресну! За жизнь в умирающем злаке,
за рабскую верность, за бедную душу мою
любите меня на рассвете в садах Сололаки!
Дикая лоза
Едва сомкну глаза, как озаренно снится
природная лоза: лиана-кровопийца,
дикорастущий бес.
Задушено величье:
терзай абхазский лес,
корми гнездовье птичье!
Сон: зелень хороша и на стволе обвитом.
Сон: чаща — что душа, бессмертная самшитом.
Сон: царствует озноб, какого не нарушу.
Сон: и высокий лоб не исцеляет душу.
Нужна самшиту дрожь, хоть плоть его железна.
Лианы не тревожь — работа бесполезна:
лоза взрастет сама, но сквозь века и грозы,
сквозь мерный труд ума и рук метаморфозы,
впиваясь в телеса смоковницы нелепой,
смущая небеса живучестью свирепой…
О, дикая лоза, утеха человека!
И грозная слеза сползает из-под века.
Воронка солнца
Въезжала молния с разгона
В утес над пропастью сырой,
Жилье таежного кордона
Высвечивая под горой.
Шумели мокрые березы,
И, лодкой реку бороздя,
Под кров Герасима и Розы
Мы завернули от дождя.
Аил — кедровый шестигранник,
Где в центре — кованый таган…
Здесь каждый осторожный странник
В почете, как Бильге-каган.
В пространстве этом еле зримом,
Вокруг укромного огня
Не очень громко пахло дымом
И кислым духом чегеня,
Но за глаза хватало света
Для чаепития и мне
И тем, кого лучи рассвета
Не застают на топчане.
Я оценил удобство крова,
Но ускользала с дымом суть…
“Алтайца жизнь была сурова,
затем открылся светлый путь”, —
но я, взрослея, не в бреду ли
почел за счастье и за честь,
как бы вставая на ходули,
казаться выше, чем я есть?
Ведь, кроме искуса причастья
к чужой судьбе своей судьбой,
сейчас не знаю выше счастья,
чем быть в ладу с самим собой…
Я засыпал. Кончая дело,
Сшибались лбами облака,
Река, как вечный ливень, пела,
А ливень лился, как река,
И кров — хибарка без оконца —
Отверстый в космос наверху,
С зарей предстал — Воронкой Солнца!
Я видел, лежа на меху:
На угли очага живые,
Как поколения назад,
Летели ливни световые,
Летел наклонный солнцепад!
Аила скудное убранство
На звонком солнечном свету
Обозначало постоянство,
Необходимость, простоту,
Где радости и лихолетья
Сплетались в ежедневный труд,
Где протекли тысячелетья,
Да и сейчас еще текут!
Многоэтажный вспомнив улей,
На землю возле очага
Я встать решился без ходулей,
И твердь освоила нога;
Бил свет сквозь верхнее отверстье,
И — беспощадно, наяву
Я ощутил свое столетье,
В котором грежу, но — живу!
Чем завершится эта проза?
Когда мы покидали кров,
Герасим был в тайге, а Роза
Доила трех своих коров.