Рассказ
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 2, 2011
Кабыш Инна Александровна родилась и живет в Москве. Окончила Московский государственный педагогический институт. Автор шести поэтических книг, лауреат нескольких литературных премий. Постоянный автор “ДН”.
— Ма-ма мыла… — пыхтел над книжкой белобрысый малыш, и, посмотрев на него и на склонившуюся над ним мать, Ася подумала, что как будто вчера точно так же на пляже учила читать Сережу,
а ведь это было в прошлом веке.
И не в Коктебеле, а в Феодосии.
— А почему преступников всегда тянет на место преступления?— спросил лежавший рядом Сережа.
И Ася вздрогнула и кивнула на его книгу:
— Что читаешь?
Сережа показал обложку.
— А не поздно?— усмехнулась Ася.
— Лучше поздно, чем никогда,— Сережа закрыл книжку.— В школе в лом было…— Он помолчал.— Ты не ответила.
— Не знаю…— пожала плечами Ася.
— А еще писатель!— процедил Сережа.
— …наверное, потому,— сказала Ася,— что они испытали там чувство, больше нигде не испытанное,— и продекламировала:
…все, все, что гибелью грозит,
для сердца смертного таит
неизъяснимы наслажденья.
— Ты написала?— повернулся Сережа.
Ася вздохнула.
— Тогда Пушкин,— поправился Сережа.
— А между прочим,— как бы сама с собой продолжала Ася,— человека тянет не только на место преступления, но и туда, где он был… смертельно счастлив…
— Этот как?— Сережа перевернулся на живот.
Ася посмотрела на маячивший на горизонте парусник:
— Счастье ведь тоже “гибелью грозит”. Не обязательно тем, кто счастлив. А самому себе. Грозит своим исчезновением. Ася оглядела сына.— Но, как говорится в той рекламе, это тебе еще рано.
— В самый раз,— парировал Сережа.
А Ася сощурилась и вдруг предложила:
— Поехали в Феодосию?
— Сейчас?— не понял Сережа и напомнил:— Нам последние сутки остались…
— Вот на последние и поехали. Там галерея Айвазовского, музей Грина…— Ася запнулась.
— Я в твоем Грине раз пять был,— хмуро заметил Сережа,— с бабушкой…
— Очень может быть,— кивнула Ася.
Помолчали.
— А где мы там будем ночевать?— поинтересовался Сережа.
— В одном месте,— ответила Ася и, подумав, добавила:— Или в другом.
— Как хочешь,— пожал плечами Сережа.
…Машина остановилась у музея Грина.
— Я посижу в кафе, а ты сходишь по одному адресу?— спросила Ася сына, вытаскивавшего из багажника чемодан.
— Далеко?— проворчал Сережа.
— Рядом.
Ася расплатилась с шофером и, глянув на стену музея, стилизованную под корабль, где то и дело пристраивался кто-нибудь из отдыхающих, заметила:
— И не надоест им фотографироваться…
Ася и Сережа сели за столик.
— Однажды, тебе тогда лет пять было,— Ася закурила,— мы приехали в Никитский ботанический сад и я вдруг обнаружила, что забыла фотоаппарат. Я, конечно, разревелась: я же была такая ответственная мама, каждый твой шаг запечатлевала, а тут — ботанический сад! Ну, реву я, значит,— Ася стряхнула пепел,— а ты вдруг говоришь: “Не плачь, мама, мы унесем его в своем сердце…”
— Так и сказал?— рассмеялся Сережа.
Ася кивнула:
— И у меня с тех пор как отрубило: никогда не беру с собой фотоаппарат…
— Уносишь все в своем сердце?— подначил Сережа.
— Типа того… Кстати, — Ася кивнула на улицу, расположенную по соседству с музеем Грина,— двадцать лет назад на этой улице…
— Ты была смертельно счастлива?— перебил Сережа.
Ася опустила глаза.
— И когда ты сегодня спросил про Раскольникова, меня почему-то так туда потянуло…
Подошел официант, и Ася заказала кофе и колу.
— А ведь мы еще раз приезжали в Феодосию, когда тебе было семь. Одиннадцать лет назад,— Ася погасила окурок.— Втроем. И я, конечно, туда не зашла…
— А почему мы не можем пойти туда вдвоем?— спросил Сережа.
— Помнишь,— Ася повертела пепельницу.— Да нет, ты, конечно, не помнишь, в “Станционном смотрителе” есть такое место, когда рассказчик приезжает в дом Самсона Вырина в третий раз. Он волнуется, воспоминая Дуню, представляет, какая она сейчас. А на его стук дверь открывает толстая баба, которая говорит, что здесь живет пивовар, а я жена пивоварова…— Ася опять закурила.
— Так ты боишься…
— Конечно!— перебила Ася.— Если здесь сейчас другая страна, то, может, и улица называется по-другому, и живут там другие, и…— Ася посмотрела на Сережу вдруг засиявшими глазами.— Там рос такой чудный абрикос…
— А кто там должен жить?— перебил Сережа.
— Двадцать лет назад жила молодая пара, я даже имена запомнила — Коля и Ира. Сейчас им за сорок. Как мне…
Ася в упор посмотрела на сына:
— Пойдешь?
Подошел официант с кофе и колой.
— И что я им — или кому там — скажу?— Сережа налил себе колы.— Нельзя ли снять комнату на ночь?
Ася хотела что-то предложить, но Сережа продолжал:— Никогда не забуду, как, когда у тебя был грипп, ты послала меня в аптеку за таблетками, а тетка в окошке спрашивает: “Ваша девушка не беременна?”
— И ты что ответил?— улыбнулась Ася.
— Что не знаю,— огрызнулся Сережа.
— Правильно,— кивнула Ася.— Разве можно знать что-нибудь о женщине.
— Короче,— Сережа встал.— Что мне там сказать?
— Скажи…— начала Ася, вертя чашку, но Сережа уже спустился по лестнице и направился к той самой улице.
— Господи, как же она называется?— Ася сжала голову руками.
— Вам чем-нибудь помочь?— подскочил официант.
— Да… Молодой человек, как называется эта улица?— Ася кивнула на удаляющегося Сережу.
Официант прищурился:
— Революционная.
— Точно,— прошептала Ася, а вслух сказала:— А ее что — не переименовали?
— А зачем?— удивился официант.
— Действительно,— согласилась Ася.
А официант добавил, что, наоборот, там еще недавно храм восстановили…
И Ася подумала, что это вполне по-русски, хоть здесь сейчас и Украина.
На беленых домах были крупно выведены номера.
“24”,— прочел Сережа, подошел к калитке и позвонил. Никто не вышел. Он позвонил еще раз.
— Да иду, иду…— услышал он, и калитку открыли. Сережа увидел толстую женщину и подумал, что мать было права.
— Вам кого?— спросила женщина.
Из дома к калитке направлялся мужчина.
И Сережа в свою очередь спросил, что вы случайно не Коля с Ирой.
И мужчина с женщиной переглянулись, что вы от кого и комнату мы не сдаем…
И Сережа быстро, словно боясь, что калитку сейчас закроют, пролепетал, что его мать, поэтесса, снимала у них комнату двадцать лет назад…
И Ира, что-то прикинув, посмотрела на Колю, что это, наверное, те двое, он еще роман писал, и перевела глаза на Сережу:
— Так это были ваши родители?
И Сережа покраснел, что мать так хотела увидеть это место и мы только на сутки…
И Ира повернулась к мужу и сказала, что дети все равно у твоей матери, а мы можем переночевать у моей, раз для людей это такая память…
И Коля довольно засмеялся, что вот какой у нас дом, а Ира вставила: “А где же родители?”
И Сережа потупился, что отец с нами не смог, работа, а мать, она же поэт… и Ира прочла:
Здесь во дворе пасутся козы
и нет житья от этих коз.
Читатель ждет уж рифмы “роза”,
а будет рифма…
— Абрикос?— подсказал Сережа.
— Токсикоз,— засмеялась Ира и добавила, что я тогда этот стишок в альбом записала, мы ведь тоже с Колей были молодоженами…
— А абрикос?— спросил Сережа.
И Коля, прокашлявшись, объяснил, что дети растут, он кивнул на Иру, вот четвертого ожидаем, да и отдыхающим нужны комнаты, а он рос за домом у самого фундамента и вообще…
И Сережа беспомощно посмотрел на Иру, а та затараторила, что он только по ночам спать мешал и вечно под ногами каша была — не успевали собирать, а у соседей этих абрикосов, она махнула рукой на дом через дорогу, чуть не задаром дают…
И Сережа хмуро спросил:
— Так мы придем?
И Коля с Ирой согласно закивали, а Сережа, запинаясь, добавил, что только вы ей не говорите…
— Про что?— не понял Коля.
— Про абрикос…
И Коля заверил, что мы хоть и не поэты, а тоже понимаем, и Сережа кивнул, что вот и договорились и вышел за калитку.
— Ну что?— сминая окурок в пепельнице, спросила Ася.
— Все на месте,— Сережа плюхнулся на стул и налил себе колы.— Да,— вспомнил он,— Дуня твоя беременная…
— Вот видишь!— улыбнулась Ася и добавила:— Надо же! Ведь она моя ровесница…
Сережа пристально посмотрел на мать:
— Ты была там… не с отцом?
— Это тебе Коля с Ирой сказали?— вспыхнула Ася.
— Они уверены, что вы были молодоженами…
Ася посмотрела в глаза сыну:
— Надеюсь, ты их не переубеждал?
Сережа пожал плечами:
— Зачем?— и, отпив колы, спросил:
— И почему же вы не поженились, если были так “смертельно счастливы”?
— А он ушел,— просто ответила Ася.
— Почему?— снова спросил Сережа.
— Ты будешь смеяться…
Сережа серьезно посмотрел на мать.
— Он сказал, что если останется со мной, то не станет великим писателем.— Ася пощелкала зажигалкой.— Что о нем так и будут говорить: муж Аси Маренцовой…
Сережа хмыкнул.
— Как в твоей книжке,— продолжала Ася,— убил не потому, что ненавидел. И не потому, что хотел ограбить. А потому что идея…— Ася закурила.— Так и тут. Ушел не потому, что разлюбил. Или полюбил другую. А потому что идея…
— А великим писателем-то он стал?— спросил Сережа.
— А Раскольников стал Наполеоном?— выпустила дым Ася.
— Я еще не дочитал,— буркнул Сережа и вдруг спросил:— А что такое токсикоз?
Ася закашлялась:
— Заболевание, связанное с беременностью…
Сережа выдержал паузу:
— Они думают, что ты была беременна мной…
Ася налила себе колы и залпом выпила:
— Понимаешь, сын…
— Нет,— перебил Сережа.
Ася снова закурила.
— У меня был выкидыш. После того как он ушел. Но это осенью. А тогда, летом, было смертельное счастье. И токсикоз…— Ася оживилась.— Кстати, как там абрикос?
— А почему ты спросила?— насторожился Сережа.
— Да просто в рифму,— засмеялась Ася.— Знаешь, они все время падали на крышу.— Она откинулась на стуле.— Нет, не все время, а то и дело.— Ася посмотрела сквозь сына.— Я вообще уверена, что это самое эротическое стихотворение в русской поэзии…
— Какое? — не понял Сережа.
— Мело весь месяц в феврале, и то и дело свеча горела на столе, свеча горела…. Понимаешь, свеча не может гореть “то и дело”.— Ася помолчала.— Это ничего, что я говорю тебе такие вещи?
— А кому тебе еще говорить?— заметил Сережа.— Дочери у тебя нет…
— Вот именно…— кивнула Ася.
— Да…— Сережа исподлобья взглянул на мать.— Я хотел спросить.
— Что еще?— с отчаянием спросила Ася.
— Ты с отцом счастлива?
— Счастлива,— подумав, ответила Ася.
— Но это не “смертельное счастье”?— уточнил Сережа.
— А разве в этом есть что-то обидное?— спросила в ответ Ася.
Сережа встал.
— Пошли, что ли, а то нас ждут…
— Балерина!— всплеснула руками Ира, как Тарас Бульба своего сына, поворачивая Асю.
И Коля поддакнул, что действительно почти не изменилась и давайте к столу.
За столом он взял пластиковую бутылку и со словами “Домашнее” налил Асе, себе и, повернувшись к Сереже, деланно строго заметил, что хоть тебе только двадцать…
И Сережа покраснел, а Ася пробормотала, что он вообще ничего, кроме Pepsi, не пьет… И Коля сказал, что это вредно, и налил Сереже и Ире сок.
А потом поднял свой стакан:
— За жизнь!
— Которая практически прошла,— улыбнулась Ася.
А Коля возразил, что если и да, то ведь не зря, вот ваш сын говорит, что вы известный поэт…
— В далеком имени Россия?— усмехнулась Ася.
— Да уж!— с надрывом подхватил Коля,— а ведь когда вы приезжали в прошлый раз, мы тоже были Россией…
— Это было в прошлом веке,— заметила Ася.
Коля тряхнул головой.
— Ну а мы, хоть и не поэты, а рук…— он усмехнулся,— тоже не опускаем.— Коля кивнул на Ирин живот.— Четвертого вот заделали — и наконец-то пацан. Я так и решил,— угрюмо продолжал он,— будем рожать до упора, пока не родится сын…
— А Ира была согласна?— осведомилась Ася.
Ира опустила глаза, а Ася поинтересовалась:
— Что так?
И Коля объяснил, что домов он построил — не сосчитать, я же строитель.— Он сделал глоток: — А сын все не получался.— Коля выпил до дна.— Но теперь и этот пункт выполнен.— И закончил:— А дерево я срубил.
— Какое дерево?— не поняла Ася.
— А то,— Коля махнул в сторону окна,— которое нужно посадить.
— Не поняла,— поставила стакан Ася.
— Мы ведь тоже в школе учили,— с ожесточением сказал Коля,— “Вся Россия — наш сад”… А теперь эта Россия — отрезанный ломоть…— он налил себе стакан и махом выпил.— Знаете, какая у нас учительница была, мы и пьесу ставили…
— Вы случайно не Лопахина играли?— сузив глаза, спросила Ася.
— Не-е…— протянул Коля.— Звук лопнувшей струны… А она потом замуж вышла…
— Кто?— не поняла Ася.
— Татьяна Андреевна, учительница,— пояснил Коля,— за Иркиного классного руководителя, Александра Сергеевича.— Он посмотрел на Асю.— Мы же с Иркой в параллельных классах учились.— Коля снова налил и выпил.— Ирка в него влюблена была…
И Ира вспыхнул, а Ася, чтобы перевести разговор на другую тему, спросила:
— А сына как назовете?
И Ира, не поднимая глаз, ответила:
— Александром,— и быстро добавила.— В честь Македонского…
А Коля съязвил, что а я думал, в честь Пушкина.
И Ира умоляюще посмотрела на Асю, и Ася повернулась к Коле:
— И что это было за дерево?
Сережа быстро посмотрел на Иру, и та наступила мужу на ногу.
Коля хмуро глянул на жену, но потом рассмеялся, что… дуб..
— “У Лукоморья дуб зеленый”,— вдохнула Ася.— Жалко…— и перебила саму себя, что я вот вырастила сына, написала несколько книг, а дерево тоже не посадила.
— Почему?— тихо спросила Ира.
Ася засмеялась:
— Не поверите, за всю мою жизнь у меня не было ни одного метра собственной земли, так что просто было негде…
— Вот видите!— обрадовался Коля.
А Ася вдруг спросила:
— Как там ваш абрикос?
И Ира, быстро взглянув на мужа, проворчала: что ему сделается…
И Ася вздохнула и, улыбнувшись, подняла стакан:
— За наше дерево!
И они с Колей выпили, а Ира засобиралась, что нам пора, а вы тут располагайтесь,— и подмигнула Сереже, что это ведь и твой дом, хоть здесь сейчас и не Россия…
А Коля предложил, что не выпить ли нам за воссоединение Украины с Россией.
А Ася заметила, что, конечно, можно, хотя это, наверное,— она посмотрела на Сережу,— их дело, а может быть,— она кивнула на Ирин живот,— даже их…
И все выпили. А когда хозяева ушли, Сережа сказал, что смешной этот Коля, а Ася заметила, что не такой уж он и смешной…
Ася обвела глазами кухню и сказала: “Как здесь все переменилось…” Она встала и прошлась по дому.
“Из одной комнаты сделали две…— донесся ее голос,— прорубили лестницу на второй этаж…”
Она вернулась к сыну.
— Наверное, не осталось ни одного гвоздя, который помнил бы…— она осеклась, но потом добавила,— нас,— и, закурив, подытожила: — Зря я это затеяла…
— А разве ты не унесла тот дом в своем сердце?— иронично спросил Сережа.
Ася посмотрела на сына:
— Тогда я еще не умела: этому ведь научил меня ты…
Она вышла на крыльцо и закурила: “Разве что звук…”
— Звук?— переспросил Сережа.
— Ну да,— оглянулась Ася.— Звук то и дело падающих на крышу абрикосов.— Она улыбнулась.— Я как-то зашла у нас в Москве на рынок, а там азербайджанец продает абрикосы. Я подошла и вижу ценник: “Эприкоз. 100 руб.”
— И ты купила?— спросил Сережа.
Ася покачала головой:
“Это был совсем другой звук…”
Рядом открылась дверь, из нее вышли парень и девушка. Не обращая внимания на Асю и Сережу, они закрыли свою дверь и пошли через двор к калитке.
— Колин дом вырос вширь и вверх,— усмехнулась Ася и, помолчав, добавила, что у Коли тоже идея: если нет России, то не нужно и дерева…
А Сережа ответил:
— Это учительница виновата, что он до сих пор любит Чехова.
— А Ира Пушкина,— заметила Ася.
— Какого Пушкина?— переспросил Сережа.
— Александра Сергеевича…— ответила Ася и потушила окурок.— Пойду проведаю свой абрикос…
Но Сережа перегородил ей дорогу:
— Такая темень!
Ася порывисто обняла сына:
— Правильно! А то вдруг я… ничего не увижу…
— Конечно,— обрадовался Сережа.— Сама же говорила, что у тебя куриная слепота.
Они вошли в дом.
Сережа включил свой ноутбук и стал смотреть боевик, а Ася устроилась в кресле с хозяйской книгой, но не читала, а просто держала ее на коленях.
Сережа увлекся фильмом, а когда через какое-то время повернулся к матери, то увидел, что она спит. Он на цыпочках подошел к кровати, стянул плед и, взяв из рук матери книгу, укрыл ее. Сережа посмотрел на обложку — “А.Грин”, положил книгу на журнальный столик и вернулся к компьютеру.
Он досмотрел фильм и стал играть, так что, когда услышал стук над головой, не сразу обратил на него внимание. Но по крыше стучало все громче и, как сказала бы мать, подумал Сережа, то и дело. Он резко вскочил и подбежал к окну: на улице стояла черная южная ночь. Сережа открыл дверь и вышел на крыльцо.
Что-то падало на крышу, а потом скатывалось на асфальт двора. Сережа, пригнувшись, сошел с крыльца и почувствовал, как забарабанило по спине. Он протянул руку, и на нее упало несколько крупных, с орех, градин.
Сережа усмехнулся и вошел в дом.
Он был удивлен, что град не разбудил мать, потому что спала она очень чутко, но Ася продолжала спокойно спать в кресле.
Экран монитора светился, и Сереже было хорошо видно ее лицо: она улыбалась во сне. Сережа постоял, глядя на мать и не узнавая ее. Потом сел за компьютер, но играть не мог, а все слушал, как стучал по крыше град. Сережа задремал, а когда проснулся, было тихо, а за окном светало. Он вскочил, засунул руки в карманы джинсов и, вытащив смятые купюры, пересчитал. Потом выбежал за дверь, пересек двор и вышел за калитку…
…Ася проснулась от счастья.
Она огляделась по сторонам, узнавая и не узнавая комнату. Увидела спящего, “как молодой лев”, сына, сдернула плед и подошла к окну: дорожка от крыльца до калитки было усыпана абрикосами.
С колотящимся в горле сердцем Ася выбежала на крыльцо, споткнувшись о стоявшие там пустые ведра, и подняла с дорожки несколько абрикосов.
Осторожно, словно боясь разбить, прижимая абрикосы к груди, Ася вернулась в комнату. Ей так хотелось поделиться своим счастьем с сыном, но он спал “как только в раннем детстве спят”.
Она решила положить абрикосы на тумбочку у его кровати и увидела записку.
Ася привыкла, что сын, ложась спать, пишет себе записки вроде “Взять к.п.с.” (впоследствии выяснялось, что это конспекты по семиотике), “Взять с.” (сумку), “Взять д.” (деньги). Однажды она увидела записку “Взять ВСе!”— и долго смеялась. И сейчас она поднесла записку к глазам и, щурясь, прочитала: “Вернуть в.”
“Господи, опять какие-то глупости,— улыбнулась она.— Какой же он еще маленький…”
И, положив на записку абрикосы, снова вышла на крыльцо, где стояли пустые ведра, прислонилась спиной к двери и так и стояла, улыбаясь и глядя широко открытыми глазами на усыпавшие дорожку абрикосы: светло-желтые с алыми бочками, мелкие, те самые…