Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2011
Русаков Геннадий Александрович — поэт и переводчик. Автор 7 книг стихов, в т.ч. — “Разговоры с богом” (2004), “Стихи Татьяне” (2005). Постоянный автор журнала “Дружба народов” (см. “Дружба народов”, 2009, № 3). Живет в Москве и Нью-Йорке.
1
Бремя белых.
Р.Киплинг
Проходит время белых на земле.
Природа нас отвергла при отборе.
Мы отшумели свой парад-алле.
Мы были тенорами в сводном хоре.
Но как жилось! Умели и могли.
Делили землю, сталкивались лбами…
Но заигрались, а они пришли —
чужие сонмы с жесткими губами.
И наши снимки в книгах поздних лет
останутся отныне “типажами”:
картинки тех, кто был и больше нет.
Легли в замес усталыми дрожжами.
История не кончится на нас.
Мы просто отработанная проба.
И мой потомок будет узкоглаз,
и ровно темен
ликом крутолобым.
2
У меня в волосах заплутало другое столетье
и вечерние птицы летят, не касаясь лица.
Вы мои дорогие, мои недоступные дети,
в остывающем небе твердящие имя отца.
Кто расскажет о веке, в котором на вскинутых палках
интендантским брезентом растянута ночь-темнота,
пенсионные бляди катаются в креслах-каталках,
окликают друг друга, пуская дымы изо рта?
Мне легко и светло забывать о невстреченной доле,
как в чужом пересказе смотреть без экрана кино.
А вечерние птицы на Божьем непаханном поле
возвращаются в гнезда, покуда еще не темно.
3
Годы пахнут мелом-купоросом.
Мир еще в строительных лесах.
Но придет еврей длинноволосый —
и песок оплавится в часах.
Плачьте, жены Иерусалима!
Затеняйте долгие глаза.
Ваше время прогремело мимо,
ничего вернуть уже нельзя.
Плачьте, нынче есть на то причина…
На Голгофе тихо до утра.
И у Бога нету выше чина,
чем простое званье столяра.
Дни спешат, годами помыкая.
Календарь в нелепостях погряз.
Плачьте: может, грешница какая
перед Ним помолится о вас.
4
Пошли мне, Боже, дело или друга —
пусть женщину, пусть малое дитя:
хотя б для заполнения досуга,
для уплотненья времени хотя.
Пошли кого-нибудь для утешенья,
для ничего, касания руки,
чтоб в доме совершалось копошенье
и по утрам стучали каблуки.
Чтоб дотлевали вялые сирени,
и огород крапивой не зарос.
Чтоб зацвело натруженное зренье
и в рубчатом флаконе взорвалось.
Пошли мне хоть кого-нибудь такого,
кто б рядом жил и денежку копил,
звонил по телефону бестолково
и мелкосортным дождиком кропил.
5
Дождь подошел. Ты спи, моя душа.
Пусть он шуршит — тебя не будит шорох.
Ты спи себе, размеренно дыша,
под ворошение в обвисших шторах.
Там ночь дожди на лямке волочет:
сейчас протащит — и окрепнет воздух.
И мимо окон время потечет.
И шаткий месяц шевельнется в звездах.
Запахнет рыбой, солью и водой
в густых разводах дизельного масла.
Ты спи себе такой же молодой…
Сейчас прилив, и в море все погасло.
Вон застучал-закашлялся мотор
и весла вынимают из уключин.
Внизу, у пирса, покачнулся сор.
Но мир еще вполне благополучен.
6
Дни стояли с холодами,
с безутешными садами.
С пустотой, густевшей в них.
С хрустом трав, тугих от стужи,
с тем, что лютой смерти хуже:
с тишиной дорог земных.
Если замерли дороги —
время горю и тревоге.
Жди беды, сиди в дому.
Скоро грянет, стукнет в окна,
разовьет судьбы волокна:
— Выходи по одному! —
Впрочем, может, и не грянет.
Пусть нас радио обманет:
мол, затор на три версты…
Перерыв у магазина…
На колонках нет бензина…
Или рухнули мосты.
Все бывает в эту пору:
дни скудеют, стужа в гору.
Села стынут и молчат.
И ночами тихо-тихо
учит мужеству волчиха
матереющих волчат.
7
Мне двадцать лет, я лжив и не любим,
и не люблю, и ненавистен им —
в косицах, в этом ситцевом стыду…
Они везде, куда я ни пойду.
Зачем они так громко говорят?
Зачем блестят порочными губами?
И, как одна, желанны все подряд,
сияют ботичеллиевскими лбами.
Эх, умереть бы завтра всем назло
и чтоб Она пришла и зарыдала!
Увы, другим с трагедией везло,
а мне лишь мелочовка выпадала.
Так страстно мне хотелось доказать
кому-то что-то, а уж Ей — особо!
Все это строчкой
силилась сказать
влюбленности восторженная злоба.
8
Забыть высокий слог и стать совсем понятным,
оставить навсегда просительный залог.
И время узнавать лишь по кофейным пятнам
его усталых рук и по размеру строк.
Мой ангел-хлопотун, мой бесполезный гений,
хранитель всей моей словесной шелухи,
уже пришла пора последних потрясений
и платы за нажитые грехи.
Остаться б на земле, затихнуть, стать безгласным,
под одеялом жить, писать о мелочах…
Следить за ходом туч, побегом их напрасным,
не ждать и не судить ни в мыслях, ни в речах.
Но страсть к пророчеству — российская привычка —
мне снова губы жжет предчувствием утрат.
Мой ангел, я всего лишь фосфорная спичка.
Я спичка в коробке, с другими в аккурат.
9
Вот ведь как замело! Ни проезда, ни пешего хода.
Тут ушел — не вернешься, найдут через тысячу лет,
потому что такая у нас на столетья погода…
Потому что иной на таких расстояниях нет.
Уж такие дела в наших гиперборейских широтах,
где одни направленья, а вместо дороги — судьба,
где ни брань и ни слава не виснут уже на воротах,
где от воли и доли спасает одна ворожба.
Не страна, а вина, и любовь как прощенье и милость.
И раскаянье в чем-то, что было, и будет, и есть.
…Ах, ты, господи боже, поземка опять задымилась!
И ко вторнику наст отвердеет и станет как жесть.