Повесть
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2011
Светлана Михеева родилась в 1975 в г. Иркутске, где проживает и поныне. Закончила Литературный институт им. Горького (отделение поэзии). Пишет стихи и прозу. Является одним из организаторов Фестиваля поэзии на Байкале. В “ДН” печатается впервые.
Всем без исключения Степанам Петровичам
посвящается эта коротенькая повесть…
… А сегодня очень хочется рассказать одну замысловатую историю про нашего современника, замечательного Степана Петровича Тетеньку. Конечно, мы могли бы сочинить сентиментальную повесть о том, как Степан Петрович Тетенька повстречал прекрасную Людмилу Сергеевну Дяденька. Можно было описать их роман, как они поженились, как родились у них дети, взявшие двойную фамилию Дяденька-Тетенька — или, наоборот, Тетенька-Дяденька, как угодно. Но это будет неправда. Тем более что жена у нашего героя уже имелась. Или могли бы наплести поучительную историю о тяжелом детстве Степана Петровича. Но ведь и без того ясно, что иным и не может быть это беспечное, полное радости время при такой-то удивительной фамилии. Однако мы предполагаем в тебе, читатель, ум пытливый, желающий постичь не только и не столько казусы быта, сколько тайны бытия. Поэтому с великим нашим уважением к читателю, а также к Николаю Васильевичу и Михаилу Михайловичу, не желая никого поучать или вводить в сентиментальный соблазн, поведаем правдиво и просто.
Итак, Степан Петрович Тетенька вышел из дому, когда утро только набирало силу. Лунный рогалик еще просвечивал в нежной синей высоте. Как человек твердых принципов и правил, Степан Петрович сначала умылся, ровно две минуты уделив очищению ротовой полости, гладко заправил постель, съел геометрически правильный бутерброд, украшенный веточкой петрушки, и только потом спустился на улицу. Собственно, на улицу он вышел на минутку — опустошить в зеленый облезлый контейнер розовое мусорное ведро. Нельзя проживать новый день со старым мусором. Опустошив, поднялся к себе в квартиру и снова — о, ужас! — лег спать.
Мы не можем ответить на вопрос, что побудило его улечься спать снова. Это, честно говоря, нас самих изрядно озадачило. Ведь Степан Петрович имел железобетонные устои, согласно которым вставал он всегда в восемь утра, будь то летний день или вьюжный зимний. Скорее всего в этот раз он сильно не выспался, так как до позднего вечера гладил постельное белье, желая, чтобы к приезду жены оно пахло не только свежестью и чистотой, но и трудами человеческих рук. Или, возможно, он переутомился, играя половину дня в шашки сам с собою. Или вечерние новости произвели на него столь глубокое впечатление, что он ворочался до утра, представляя себе заседание “большой восьмерки”. Впрочем, что бы ни было причиной его недосыпа, нужно сказать прямо — этакое поведение Степана Петровича было из ряда вон. А это навевает нам авантюрную мысль: в этот день в жизни нашего героя должно бы произойти что-то необыкновенное.
Тем более что Степан Петрович, несмотря на свое глубочайшее почтение ко всему правильному и основательному, очень любил также все необыкновенное. Прямо скажем — тянулся к нему с детским задором. Он загорался радостью, когда жена привозила с дачи этакий помидорище или морковку, формой напоминающую нижнюю часть женского силуэта, или когда обнаруживал он на книжной полке книгу со склеенными листами, которую никто до сей поры не прочитал. И он кидался читать
фолиант — к слову сказать, книгой был справочник мастера холодильных установок — и приобретал неожиданные теоретические познания.
В его организме любовь к порядку и тяга к удивлению ничуть друг другу не противоречили. Даже напротив, чем больше узнавал Тетенька удивительных вещей, тем более крепла в нем привязанность ко всему правильному. И наоборот, чем более размеренную и четкую жизнь он вел, тем больше удивлялся посторонним вещам. Увидит дерево в лунном свете или кота на заборе, который смотрит на него, Тетеньку, будто человеческим взором, — и неделю ходит под впечатлением красот и чудес. Тягу к чудесному Степан Петрович всегда подкреплял научным фактом. Для этого пустил дома Интернет и со всяким трудным вопросом лез за советом в мировую паутину.
Самой большой и неразрешимой загадкой на протяжении долгого времени оставался для Степана Петровича один природный факт: почему же слоны — огромные, неповоротливые — так хорошо плавают. Как же они загребают воду такими ногами-тумбочками? Непонятно. Степан Петрович изучал этот вопрос, но нигде не мог получить достаточно убедительного ответа. То есть ответы у научного сообщества имелись, но по сравнению с масштабом проблемы, которую развернул для себя Степан Петрович, все они казались какими-то ненадежными. Например: у слона много жира, вот он и плавает или — ноги у слона широкие, вот он и загребает ими как следует. Ну что это?! — с одной стороны, слон, гигант суши, величие животного интеллекта — а с другой — жир. Тьфу, что такое, а не ответ.
Разочаровавшись в научном объяснении, Степан Петрович устраивал народные опросы, мучая знакомых и родственников. Увы, никто не имел сколько-нибудь оригинального объяснения слоновьей плавучести. Въедливый натуралист однако ж не оставлял надежды проникнуть в тайну.
Дело жизни Степана Петровича было ничуть не удивительным и даже более чем прозаическим — он охранял склад готовой продукции. Не то чтобы ему это как-то особенно нравилось. Но охранять склад было, по кодексу Тетеньки, настоящим мужским делом. Склад имел правильную квадратную форму, что тоже приносило Степану Петровичу некоторое удовлетворение — его обязанностью было обходить территорию по периметру. Он выискивал дыры в заборе и забивал их дощечками, что также давало ему право честно смотреть в будущее. Да, признавался он себе, временами здесь скучновато, даже более того, от скуки выть хочется. Но духом не падал. Тем более что жизнь умудрялась и на службе преподносить Тетеньке удивительные сюрпризы. Раз, прогуливаясь по периметру охраняемого объекта, он заметил в небе необычной формы облака. Они напоминали лежащие и сидящие фигуры. “У природы удивительное чувство юмора, — рассуждал Степан Петрович. — Как смешно видит она нас, людей. Ну, ясно, мы для нее ничтожества и больше ничего”. Ему было так приятно думать о величии природы, что он забыл охранять объект. На следующее утро начальник потребовал написать объяснительную, потому что в дежурство Степана Петровича кто-то спер целый ящик готовой продукции. Степан Петрович очень расстроился, ведь железные внутренние правила предписывали держать слово — а исполнение служебных обязанностей (ровно как и супружеских, общественных и других прочих) в его кодексе было записано под пунктом: “выполнение обещания”. С тех пор Степан Петрович утроил бдительность, не позволяя себе отвлекаться на службе.
Но все же вернемся поскорее к тому дню, который, по нашему мнению, сулил Тетеньке необыкновенные происшествия.
Итак, день выдался ясный и грозил к полудню сделаться жарким. Когда Степан Петрович проснулся окончательно, близилось уже к десяти часам. Он навел посредством компьютера справки о погоде, надел бодрые и аккуратные джинсовые шорты, майку, кепку козырьком назад, повесил на тело маленький цифровой фотоаппарат, замкнул обитую черным дерматином дверь и постучал к соседке. Соседкина дверь робко приоткрылась, на стук просочился на площадку вихрастый курносый мальчик. Степан Петрович решительно взял его за руку, и они зашагали вниз, на улицу. Пошли прямо, к автобусной остановке, а выйдя из автобуса, зашагали и дальше. Было воскресенье, и Степан Петрович шел воплощать свою заветную мечту.
* * *
Может, вы подумали, что заветной мечтой Тетеньки было украсть соседкиного мальчика? Тогда мы вынуждены вас разочаровать. Степан Тетенька был честным человеком и никогда ничего не крал. Более того, он был человеком законопослушным. Ни за что не переходил улицу на красный и даже на желтый. Ни за что не напивался вдрабадан и не хамил соседям. Ни за что не выплевывал жвачку на тротуар, а только в урну и считал, что за плевание жвачки в общественных местах нужно налагать на граждан крупный штраф. Некоторые вольнолюбцы даже сочли бы его слепым исполнителем государственной воли, деревянным, не рассуждающим человеком, заклеймили бы как врага свободы. Но и у Степана Петровича насчет этих вольнолюбцев тоже имелось свое мнение.
Так вот, Степан Петрович долго и спокойно мечтал о довольно простой вещи. Он мечтал сходить в зоопарк. Но простенькая мечта все никак не могла осуществиться — для этого у него не было детей. А идти в зоопарк без детей для Степана Петровича было нелепицей, стыдобой и кощунством. Потому что, разве не безобразие! — Степан Петрович гуляет по зоопарку в шортах, рассматривает зверей, дразнит мартышек, кидает булки и морковки в пасть бегемоту. Чудилось в этом Степану Петровичу что-то неестественное. Будто бы проявление чувств на людях, а этого он себе никогда не позволял. С ребенком — дело другое. Приставленный к ребенку взрослый как бы при деле, не праздный гуляка, пусть он даже легкомысленно одет в шорты. Такой взрослый может со спокойной совестью кидать морковку в какую угодно пасть (признаемся, Тетеньке очень хотелось это сделать), как бы показывая ребенку правила прицеливания.
Накануне вечером Степан Петрович разложил гладильную доску, распределил белье по кучкам — наволочки с наволочками, полотенца с полотенцами, аккуратно плюнул на подошву утюга. Слюна подпрыгнула мячиком, швыркнула, испарилась. И вот тут-то мечта подкатила куда-то к горлу Степана Петровича. Бороться с нею не было никаких сил. Он сию минуту загрустил синей грустью, от которой негры поют высокохудожественные блюзы, а все прочие банально хандрят, заражая все вокруг болотом. Но тут в квартире отключили электричество. А потом включили. А потом заискрила вдруг розетка. Степан Петрович метнулся выдернуть шнур, но запнулся и упал. И тут его осенило!
Нам со своей стороны кажется, что это были сигналы из космоса, которые время от времени слышит каждый, но не каждый способен им внять. Степан Петрович оказался чутким приемником. Организм его собрал весь возможный интеллектуальный ресурс — и родилось: сходить к соседке Анне и выпросить у нее ребенка взаймы. Тем более что жена Степана Петровича, которая ни в коем случае не одобрила бы такой поступок, еще в пятницу отбыла на дачу и до ее возвращения оставалось минимум часов десять. У нее были какие-то отдельные, не совсем понятные Степану Петровичу соображения относительно соседок репродуктивного возраста. Скорее всего она ревновала ко всем женщинам, которые, по ее подсчетам, могли увести Степана Петровича с тем, чтобы родить ему ребенка. Она сама, кандидат в доктора каких-то технических наук, сделав достаточную карьеру в своем научном институте, начинала теперь иногда печалиться из-за отсутствия в их трехкомнатной благоустроенной квартире хотя бы одного ребенка — дабы оправдать социальный статус семьи для их со Степаном Петровичем долголетней связи. Но все же сама не спешила с решительными действиями. И завела пока что, на пробу, пекинеса.
А Степан Петрович был искренне увлечен своей жизнью — удивительными явлениями, шашками, книжками, пробежками, рыбалками, тайно и безнадежно, потому что в паспорте стояла отметка о данном им слове, — Людочкой из соседнего подъезда. Из-за чрезмерной увлеченности жизнью дети так и остались для него малопонятной мелочью, сопливыми козявками. Когда во дворе выкатывался ему наперерез какой-нибудь представитель козявочьего племени, Степан Петрович сторонился: мало ли чего ожидать, вдруг укусит.
Так что если что в соседках и привлекало его, то меньше всего — способность к репродукции. Вот Людочка, например, нравилась ему из-за того, что в ее круглых больших глазах всегда удивительно четко отражались окружающие предметы и сам Степан Петрович — когда здоровался с Людочкой утром возле мусорного бака. У нее тоже была привычка выносить мусор непременно утром.
Он все рассчитал, прикинул, во сколько надо вернуться, чтобы успеть приготовить ужин для себя и супруги. И пошел договариваться с соседкой насчет ребенка.
Соседка Анна, обширная, кудлатая и одинокая работница банковской сферы, в это время пила чай и размышляла о превратностях своей единоличной жизни. Степан Петрович пришелся весьма кстати — девать своего мальчишку в воскресенье Анне было совершенно некуда. Поэтому отдала она его с удовольствием. А сама стала строить планы, как провести выходной: для начала — поспать как недосыпающей работающей женщине, а потом еще и сходить к подружке на булочки, а потом, может, и в кино, и, кто знает, может, и на свидание…
“Вот сейчас заберу мальчишку и рвану в зоопарк”, — радостно воображал Тетенька утром в воскресенье, доев бутерброд и принимаясь за веточку петрушки. “Вот, сейчас, сейчас…” — предвкушал Степан Петрович, выпадая из автобуса и волоча дитя за собою. А оно ныло, требуя сбавить ход. Но Тетенька не сбавлял. А оно ныло. А он бежал и бежал, перебирая короткими плотными ногами, будто на соревнованиях по спортивной ходьбе. Мальчик рассердился, вырвал из дядькиной потной ладони свою ручонку — и категорически отстал. Только тогда Степан Петрович удивленно остановился. Мальчик, этот разрешительный документ для входа в зоопарк, насупился, пыхтел, весь красный, вспотевший, злой. Странное существо, подумал брезгливо Степан Петрович. Но ход сбавил. Он был в пяти метрах от осуществления своей мечты.
Козявка, которую арендовал Степан Петрович, входила уже в разумный возраст, и от этого на лице у нее проступало нагловатое выражение. Но Степан Петрович не умел различать выражения лиц козявок, не было опыта. Поэтому он счел, что мальчик родился с таким наглым выражением лица, и прикинул, что отец его, должно быть, подлец и негодяй — потому, что мальчишка нисколько не походил на мать.
Степан Петрович пообещал ребенку столько мороженого, сколько тот сможет съесть. Тогда мальчик уверенно и крепко вцепился в руку Степана Петровича — и тот опять удивился.
* * *
…Не хотелось бы отвлекаться от основного повествования, поскольку оно достойно самого пристального внимания. Но мы чувствуем, что читатель уже несколько напряжен. И догадываемся, что он с минуты на минуту ждет, когда же начнет, по выражению классика, стрелять то самое ружье. Говоря проще, когда же начнутся мытарства героя, связанные со столь необыкновенной его фамилией. В ином случае, отчего бы нам не назвать его Степаном Петровичем Егоровым, или Степаном Петровичем Петровым, или, если уж наше авторское самолюбие страдает от затасканности подобных фамилий, Степаном Петровичем Козыдло? Да и вообще, современное общество дает нам невиданный размах в свободе поименования. И назови мы героя Джоном Смитом, или Брюсом Уиллисом, или хоть Кларой Цеткин — это будет так же обыкновенно и никто не усомнится, что он — полноправный российский гражданин.
Но, напомним, мы стараемся следовать жизненной правде. А правда в том, что Степан Петрович своей фамилией гордился. И гордился вопреки всему. Вот, скажем, занимался он восточными единоборствами, делал успехи — но тренеру было странно, что на кубке области, а то и страны объявят: первое место занял Степан Тетенька, клуб “Восход”. Поэтому спортивных успехов юноша не сделал, участвуя, по воле тренера, только в мелких соревнованиях. Однажды на состязаниях, видя, какой он ловкий и сильный, к нему подошел бравый майор и предложил поступить к нему в военное училище. Степан аж загорелся от счастья: как мужественный юноша, он, конечно, хотел защищать Родину.
— Как фамилия, курсант? — бравый майор уже достал записную книжечку.
— Тетенька, — четко, вытянувшись по стойке смирно, отрапортовал юный Степан Петрович. Майор недоуменно поднял бровь, прикидывая, не пытаются ли его оскорбить или, может, перед ним не парень, а девица — их в наше время не очень-то разберешь.
— Моя фамилия Тетенька, — гордо повторил юноша.
Майор все понял и отчего-то смутился. Пробормотал: ну, ничего, ничего. И отошел. И фамилии не записал. И его можно понять: сержант Тетенька, лейтенант Тетенька — это еще куда ни шло, но майор Тетенька, полковник Тетенька, а тем более генерал Тетенька — это уже форменное безобразие. Не разберешь, где тетенька, а где генерал.
К слову сказать, жена Полина Ромуальдовна посчитала, что по ее имени и так ясно, что она женщина, да так и осталась Огурцовой.
Так почему бы Степану Петровичу не сменить фамилию в таком случае? Был бы он Степан Петрович Огурцов, чем плохо? Справедливое замечание, уважаемый читатель. Но мы повторяем, Степан Петрович был человек твердых, мы бы даже
усилили — твердокаменных правил. Степан Петрович совершенно не обижался на тренера и абсолютно не расстроился из-за того, что майор не записал его в свою книжечку. Возможно, просто не понял, что фамилия сыграла с ним злую шутку. А вот решение жены его, конечно, огорчило. Ну вот, подумал он, женщина никогда не видит дальше своего фантастически хорошенького носика — такая глупая овощная фамилия останется теперь за ней на всю жизнь. А его гордая фамилия Тетенька, с которой он родился, с которой и подвиги совершит, если придется, и в гроб ляжет в свое время, такая фамилия могла бы украсить анналы технических наук, в которых Полина Ромуальдовна была, без сомнения, дока.
Может быть, именно благодаря фамилии Степан Петрович мог позволить себе твердые принципы и счастливо ясный взгляд на мир. А это, знаете ли, роскошь, доступная в наши неустойчивые времена очень немногим.
* * *
…Итак, Степан Петрович и его маленький спутник подошли к зоопарку. Степан Петрович подумал, что если мальчик потеряется, то нужно будет его покричать и спросил:
— Как твое имя?
Мальчик назвался Славиком и потащил дядьку-соседа к павильончику с мороженым.
Самым желанным местом в зоопарке для Степана Петровича был конечно же слоновник. Или как сам Степан Петрович именовал слоновий дом — слонярник. Он исходил из того словообразовательного казуса, что крупный, сильный, превосходящий других слон есть, по правилам русского языка, слоняра. Именно самый большой слон был пределом интереса Степана Петровича — поскольку чем больше слон, тем, по логике Степана Петровича, он должен хуже плавать. Но наука твердит о противоположном!
Естественно, он не мог наблюдать в слонярнике плавающих слонов, но хотел последить, как они движутся, какая у них шкура, как устроены ноги. Короче, хотел познакомиться с природными данными гигантов — с тем, чтобы в дальнейшем делать эмпирические выводы о плавательных способностях самых больших сухопутных животных.
Славик не разделял страсти взрослого товарища к слонам и предпочел конечно же обезьян, на которых был сам умопомрачительно похож. Свое пятое мороженое он с восторгом скормил макаке с наглой рыжей мордой и категорически отказывался отходить от клетки. Слоны жили в глубине зоопарка, а наша компания за час не продвинулась дальше нескольких вольеров с обезьянами, которые заманивали посетителей на входе. Давно подмечена странная тяга наших сограждан к этим вызывающим существам. Зверюшки не зверюшки, человечки не человечки. Есть в них какая-то назидательная хитреца природы, которая в какой-то момент заставляет стыдливо отворачиваться от клетки с милыми созданиями — в тот момент, когда они особенно похожи на нас. Вот и Степан Петрович хоть не особенно жаловал обезьян, но стоял и смотрел на них не отрываясь. Когда парочка мартышек нежно искала друг у друга насекомых, а найдя, сосредоточенно их поедала, наш герой вспомнил свою супругу Полину Ромуальдовну. Фу, содрогался он, если бы они с Полиной Ромуальдовной в приступе заботы нежно выискивали друг у друга, скажем, вошь… Отчего бы вдруг в голову Степана Петровича пришли такие дикие мысли? Отчего представил он Полину Ромуальдовну в такой странной обстановке? Не оттого ли, что она смахивала на мартышку? Зная о жене Степана Петровича абсолютно все, заверяем, что от мартышки в ней не было ни одной черты, к тому же она носила очки и была блондинка, хотя и ненатуральная.
Непредсказуемый зигзаг мысли Степана Петровича мы оставим на его совести. Хотя, к чести Степана Петровича, стоит сказать, что подобная нелепая чудаковатая мысль, как обычно, подстегнула в нем волю к порядку и он решил на обратном пути непременно купить жене цветов — то есть поступить так же, как на его месте поступил бы любой приличный муж. Он видел, как бабушка возле оградки зоопарка продавала крупные садовые ландыши.
Когда Тетенька отлепил Славика от обезьяньей оградки, воздух в зоопарке уже начал закисать от испарений и солнца. Мужчина и мальчик пробрались мимо тигров-волков-бегемотов. По дороге отправили в пасть живой цистерне по маковой булке, поскольку моркови поблизости не нашлось. Потом Степан Петрович прочел надпись “Кормить животных строго воспрещается”, покраснел и потащил Славика подальше, в глубь зоопарка, где было значительно меньше народу. По дороге мальчик наслаждался видами, дразнил хищников и пакостил, писая в утиный водоем, Степан Петрович находился во власти стыда. Он был буквально выбит из колеи своим проступком, хотя и совершил его по неведению. Незнание закона однако ж не освобождает от ответственности — это Степан Петрович знал как дважды два. Он пытался дать оценку своим действиям, определить степень своей вины, в нем работал внутренний следователь — даже два, классических: один хороший, другой плохой. Один его порицал и призывал раскаяться, другой твердил, что все-таки преступление не велико и надо бы себя простить. Славик шнырял под ногами и мешал работе внутренних следователей, снова и снова требуя мороженого.
* * *
Степан Петрович, впрочем, так и не успел принять сторону того или другого следователя, поскольку уткнулся носом в огромный вольер с низкой загородкой. В глазах его помутнело — так он досадовал на себя за опрометчивость: ведь мог же, мог догадаться, что кормить зверей нельзя! Что питаются они строго по рациону! Это ведь государственное и научное учреждение! Что если не дай бог кто-нибудь задумает отравить бегемота! или… или слона! Боже, боже! Степан Петрович поднял глаза к небу. На него плыло серое облако, дождевая жирная и дряблая туча, и помахивала перед собою длинной серой кишкой, а по обеим сторонам этой кишки трепыхались неровные, оборванные кожистые крылья. Тетенька не сразу понял, что перед ним.
И вот в этом месте, именно в тот момент и произошло то самое, что мы с полной уверенностью могли бы назвать необыкновенным происшествием: сознание Степана Петровича, так же как и его глаза, замутилось — и вновь прояснилось. Обычно так протирают очки — подышат, а потом протрут рукавом или платочком, у кого что найдется. Вновь проясненное сознание Степана Петровича фантастическим образом искажало действительность. Мир потерял обычную геометрию, деревья стали кривее — но красивей, выше и зеленее, небо разлилось безграничной кляксой, но стало синее и глубже. Звери смотрели на Степана Петровича разумно и узнавающе, вот, мол, ты, Степан Петрович, какой, а мы тебя ждали, ждали, а ты все не приходил, приятно познакомиться. И теперь не отдельные вещи питали удивлением душу Степана Петровича, а самое существование вещей. Ведь раньше он, например, не задумывался, что оно такое — небо, а только увлекался рассматриванием на нем замысловатых облаков. Про деревья он раньше никогда не думал, насколько стары они и что могут помнить чьи-то прикосновения, — а только удивлялся прямизне веток, вычурности листвы. Теперь он будто видел на коре отпечатки рук живших когда-то людей. А ногами боязно переступал — парк раньше был кладбищем, и под землей клубились неведомые энергии телесного распадения. И все камешки, и все песчинки и лучики слились в бесконечное движение, и от этого Степану Петровичу сделалось с непривычки дурно. А может, его хватил обыкновенный солнечный удар.
Намочив в питьевом фонтанчике носовой платок, Степан Петрович сел на лавочку, наложил платок на лицо и замер. Прохлада приятно затревожила щеки. И в голове вроде просветлело. Но все же конкретная мысль никак не могла сформироваться в его мозгу — все только текучие образы, которые он пытался уловить. А ведь удивительное он укладывал на полки своей жизни именно конкретными мыслями, имевшими правильную форму. И полки висели правильными рядами. И были аккуратно выкрашены казенной зеленой краской.
Подошел Славик, который уже отдразнил все окружающее живое, и теперь, утомившись, подошел законно требовать следующей порции сладкого. Трижды позвал он дядю Степу. Но дядя Степа, похоже, уснул под своим сопливчиком. Славик поднял камешек и метнул в голову сидящего.
То ли Степан Петрович метафизически наследовал Ньютону с его яблоком и Славик этим воскресным днем стал рукой Провидения. То ли вибрации от удара камня в лоб благотворно повлияли на мозг. Как бы ни было, но конкретная спасительная мысль пришла: что он, Тетенька, охранник склада готовой продукции, человек энциклопедических знаний в области холодильных установок, до этой минуты знал о слонах? Ни-че-го!
Хм, довольно странная мысль, не кажется вам? Вся сложная гамма чувств, эмоций и размышлений, которые испытал Степан Петрович с того момента, как врезался в слоновий вольер, и до того, как очнулся от удара камешком, все было сведено к одной правильной, выкрашенной зеленой казенной краской мысли: Степан Петрович Тетенька ничего не знал о слонах до этого воскресенья.
Но спешим обратить ваше внимание, читатель, что за этой фразой, в ее тени притаилось гораздо больше, чем в ней самой. Подумайте только, что значит: ничего не знал. Ведь признавать ничтожность своего знания учил, по свидетельству Платона, еще великий Сократ. Ведь Степан Петрович этим “ничего” объясняет нам, что ему открылось вдруг многое. А в интересующем его вопросе о плавании слонов — может, даже все до конца. И что в этом “многом” для Степана Петровича скрыто важное, возможно даже, смысл жизни.
…Ну кто, кто опять отвлекает, дергает нас за рукав! О, это нетерпеливый зловредный читатель… Ах, еще и писатель!.. Прискорбно… Еще и с филологическим образованием?! Ну, тогда точно, начнет сейчас требовать, чтобы стреляло, наконец, это несчастное ружье… Что? Почему не стреляет? Не заряжено…
* * *
— Ни-че-го, — удовлетворенно произнес в пространство Степан Петрович.
— Дядя Степа, чего ничего? — встревожился козявка, подозревая, что мороженого больше не будет. И заныл: “Давай купим еще, ну давай…”
Степан Петрович отодвинул Славика таким широким уверенным жестом, что мальчик понял серьезность положения и предпочел спрятаться за близлежащий столб, переждать.
Потом он рассказывал матери, что испугался, когда глаза у дяди Степы сделались безумные и выпучились, как у лягушки, и он долго-долго стоял с такими вот выпученными глазами. Но мы хорошо знаем Славика и смеем заверить, тем самым обеляя репутацию нашего героя, что если мальчишка испугался, то только самую малость. А когда оказался под защитой столба, то замер и приготовился ждать, не выкинет ли дядя Степа чего-нибудь этакого. Он, как и любой малолетний прохвост, знал по опыту, когда от взрослых следует ждать “этакого”.
Попробуем заглянуть в затуманенное сознание Степана Петровича и выяснить все-таки, что же стало причиной его искривления. Это очень важно. Потому что, когда общество лишается своего трезвомыслящего члена, который не переходит улицу на красный, не изменяет жене и старательно выполняет служебные обязанности, писатель не имеет права обойти молчанием это скорбное событие. Тем более что дальнейший поступок Степана Петровича Тетеньки ни в какие вообще ворота не лезет и запротоколирован в райотделе милиции и в штабе городского управления внутренних дел.
Итак, когда Тетенька поднял подернувшиеся пеленой раскаяния глаза, казнясь за две булки, скормленные по его воле бегемоту, то подумал, что приближается гроза. Небо затянуло густым серым — так бывает, когда гроза зреет моментально и выкидывает белые тонкие молнии, похожие на паучьи лапки. Но вроде грозы не обещали, да и слишком внезапно наплыли эти тучи. Какие же все-таки серые! Надо же! Природа всегда выкидывает коленца, вот даже грозой умудряется удивить, а ведь он уже сорок три года живет на свете! — сделалось приятно Степану Петровичу.
И вдруг увидел он у самого носа шевелящийся серый шланг, или канат, или даже скорее пожарный рукав. И крыло, обтрепанное по краю. И маленький карий глаз. Это был, само собою, слон. И никакой грозы, само собою, не собралось над головами посетителей зоопарка. И то, что Степан Петрович принял за явление стихии животное, — сиюминутная ошибка, которая тут же выявлена сознанием и исправлена: Степан Петрович видит слона. Но мы обращается ко всем, кто когда-либо влюблялся. А поскольку таких людей большинство, то, надеюсь, дорогой читатель, ты примешь дальнейшие объяснения за чистую монету. Со Степаном Петровичем произошло то, что происходит со всеми влюбленными.
Если вы подумали, что сейчас мы станем рассказывать небылицу, будто Степан Петрович влюбился в слона, то признаемся заранее, что обманули ваши ожидания. Слон ему вблизи даже совсем не понравился — морщинист, неопрятен. Именно так признавался потом в документах Степан Петрович. Дело в другом. Он принял слона за стихию и был покорен и удивлен ею. И теперь, когда узнанным в роли стихии оказался слон, заочно уважаемый Тетенькой в числе всех других слонов мира, громадность стихии перенеслась на живое существо — так великое чувство любви переносится на предмет, который всегда безусловно мельче и проще, чем его воображает влюбленый. Но если любовники могут прозреть, обнаружив мелкость, а то и ничтожность своего предмета, то в случае Степана Петровича дело осложнялось тем, что слон был фигурой крупной и молчаливой. А теперь Тетенька видел в нем не только тяжелое животное, которое по чудесной логике природы способно преодолевать большие расстояния вплавь, но саму Стихию.
Что же он, Степан Петрович Тетенька, знал до этого дня о слонах? Ни-че-го. Теперь же он видел не отдельные вещи в мире, но сам мир, в котором взаимосвязь всего была животворна. Удивление в обыденном, самом простом его виде, в том самом, к которому Степан Петрович давно привык, оказалось бессмысленным глупым сентиментальным аханьем. Теперь удивление порождало само существование (читайте, как хотите). И в слоне проявился весь этот сложный мир. И это был уже не слон — а то, о чем Степан Петрович не знал ни-че-го.
Когда широким жестом руки наш герой задвинул Славика за столб, когда встал и двинулся к толстой сетке слоновьего вольера, сам собою в голове Степана Петровича решался — и решился! — вопрос о плавании слонов. И в этом вопросе уже не было удивления, но существовала справедливая бесконечность круговорота вещей и энергий. Мир ожил. И Тетенька понял, что сейчас он может совершить только один правильный поступок. Слоны жили почти на краю зоопарка, дальше, за забором, густели ивовые заросли, а по утрам здесь стояли туманы от узловатой, в островах, широкой и довольно глубокой реки, на берегах которой и раскинулся большой город.
* * *
Через некоторое время после описываемых событий, может быть, недели через две, в Заречное отделение милиции нетрезвый пенсионер гражданин Терентьев принес огромный предмет, требуя выловить всех мутантов, которых нынешнее правительство поразвело на горе мирным гражданам.
— Я имею права! — кричал пенсионер, испуская спиртовые испарения, как утюг испускает водяной пар. — Я не хочу быть съеденным заживо! Это зачистка социально неблагополучных территорий! Это геноцид! Правительство в отставку!
Милиционеры оторопело смотрели на Терентьева, которого знали здесь как облупленного еще со времен ЛТП. В другом случае они поместили бы его на пару часиков в обезьянник. А то вызвали бы наркологическую скорую, чтоб та отловила белок в голове пенсионера. Но их очень смущал предмет, который достал гражданин Терентьев из мятого пакета. Молчание затягивалось.
— Кость! — победительно сказал Терентьев, указывая рукою вперед, точно как вождь мирового пролетариата. Обнаружив смущение вечных своих гонителей, он злорадствовал про себя: вот вам! будете меня еще в кутузке держать. А вслух кричал:
— Долой, долой!
Действительно, то, что принес Терентьев, было похоже на кость. Но только похоже — слишком уж велико.
— Гипсовая. У меня сынишка в художественном учится, у них чего только
нету, — пробормотал неуверенно седоватый милиционер.
— Динозавры, что ли, завелись? — неуверенно хихикнул другой, молоденький.
Терентьева погрузили в “бобик” и повезли отыскивать место, где был им поднят вышеозначенный нераспознанный предмет. Сам предмет отослали экспертам.
Терентьев место нашел легко — на краю города, на пустыре, заросшем полынью и кучами мусора. В мусоре тут же откопали еще пару больших белых предметов, но другой формы. Расследования однако ж не потребовалось. Через пару часов вся городская милиция знала о том, что найден пропавший слон — точнее то, что от него осталось.
В землянках на пустырях, которыми, как лишаями, был покрыт Заречный район, отловили нескольких бомжей , которые со страху подробно поведали историю “охоты на мамонта”, показали запасы мяса и даже поделились рецептом по засолке его впрок. Слона завалили в тот же день, едва он пересек реку. Всю ночь разделывали тушу и мясом одарили всех своих, и еще осталось — отвезли как гостинец жителям городской свалки.
Досталось всем помногу. Мясо продавали на городских рынках, предлагали знакомым. Почти обогатились. Из костей хотели наварить холодца, но посуды такой не нашли, которая могла бы вместить громадные кости. Поэтому и выкинули ценный продукт. Но потом сожалели, очень сожалели. Можно было на части распилить.
Бомжей тот же час закрыли в кутузке. Вызвали следователя. Бомж Гряба, бывший лаборант в институте географии, описал следователю процесс ловли.
— Это, понимаете ли вы, способ этнографический, известный некоторым — и весьма диким — племенам знойной Африки. Осуществляется он с помощью тонких веревок, завязанных особыми узлами. О, если бы вы видели, как грандиозно выглядит ловля слонов в саваннах Черного континента, когда красно-желтый шар раскаленного солнца наполовину уже опустился за горизонт. На его фоне слон и люди, стремящиеся поработить гиганта и попросту его съесть или продать нелегально куда-нибудь, выглядят черными силуэтами, как будто нарисованными на какой-нибудь древней вазе. Я не удивлюсь, если наши с вами предки занимались ловлей слонов, да-с. — Гряба выразительно поднял кверху длинный грязный палец. За неимоверно длинные пальцы его и прозвали Грябой — вроде как не руки, а грабли.
— Но-но, ты не обобщай! — повысил голос следователь. Он и его соратники по правоохранительной работе внимательно слушали Грябу, вспоминая, как месяц назад по тревоге, поднятой директором зоопарка, трое суток бесцельно обследовали весь город на предмет исчезновения животного. Слон как сквозь землю провалился средь бела дня. Дело приобретало размах скандальный, директор зоопарка давал вопиющие интервью на телевидении, в связи с чем милицейское начальство ожидало “по шапке” — за бездействие. И вот на тебе, слона-то съели. В любом, значит, случае зря искали.
Следователь опросил еще нескольких бездомных, а также бичей, проживающих в вонючих лачугах частного сектора, а также парочку дворников, а также еще кучу всякого народу. Зареченский народ, неприглядный сверху, но внутренне справедливый, выразил полнейшую солидарность, признав съедение слона действием неэтичным — вроде как сожрали общественное достояние, внушающее уважение размерами и редкостью. Но, с другой стороны, бесхозный слон может наделать бог знает сколько убытку тому же государству, не говоря уже о заречных жителях. Он и так разрушил одну землянку. А землянка была капитальная, досок на нее много пошло, трубу от печки слон непоправимо погнул. И где людям жить? А сколько огородов в частном секторе мог потоптать? И счастье, что только два потоптал и семь заборов повалил — уж больно улочки узкие, собака и то еле проходит.
Следователь уже изрядно устал. И все-таки ни на шаг не приблизился к разгадке — как же слон из надежного вольера переместился в Заречный, на другой берег. Река широкая, брода нигде нет. Надо сказать, что следователь не имел представления о плавательных возможностях слонов. Более того, он откровенно заблуждался, полагая, что гора кожи и жира не может передвигаться по воде иначе, как в клетке на океанском судне. Эту картину еще в детстве он видел в каком-то фильме. Следователь был непрошибаемо уверен, то слона украли и в Заречный привезли на машине. И в этом направлении работал.
Чуть позже он позвонил жене, с прискорбием сообщил, что придется ехать в зоопарк, опрашивать администрацию, поскольку преступление пока не поддается раскрытию. Супруга стала возмущаться, но в трубке завизжали — наверное, опять подрались дети. Жена что-то гавкнула в последний раз — и раздались короткие гудки. Следователь аккуратно опустил трубку на красненький телефонный аппарат, со вздохом подумал, что, наверное, сейчас подруга жизни оделит детей подзатыльниками, а потом, вне всякого сомнения, своевременно накормит их обедом. А он тут беседует с отбросами городского дна. Чертов воскресный день!
* * *
Бомжам для морального оздоровления прописали исправительные работы — по очистке зареченского пустыря от мусора. А пока они отрабатывали сожранного слона, по городу разнеслась весть о найденных костях. Газеты сокрушались по поводу утраты габаритного выставочного экземпляра, прикидывали, сколько денег нужно, чтобы купить нового, спорили, кто будет гасить зоопарку убытки — мэрия или администрация района, где и произошло преступление.
* * *
Степан Петрович тем временем охранял склад готовой продукции. Добросовестно ходил себе с пистолетом вдоль забора. Только теперь он уже не радовался сосредоточенно пленительным особенностям природы и не разглядывал мечтательно облака. Жизнь его претерпела изменения. И теперь он смотрел куда-то внутрь себя.
Полина Ромуальдовна отмечала, что муж стал рассеян, по утрам его всегдашний бутерброд не радовал свежей зеленью, да и форму приобрел кособокую. Но даже и эта достойная женщина не умела постичь всей роковой глубины происшедших изменений. Да и сам Степан Петрович не думал, что теперь он, по большому счету, уже не тот Степан Петрович Тетенька, а совершенно другой Степан Петрович, хотя по-прежнему, безусловно, Тетенька.
Мы, нахально пользуясь авторским правом кроить и перекраивать историю как вздумается, опять вмешаемся в повествование и расскажем о том, как Степан Петрович получил страшное известие о кончине слона и что было с ним потом.
Когда Степан Петрович и насытившийся мороженым Славик вернулись домой, было довольно поздно. Степан Петрович сдал Славика матери. Анна после бурно проведенного дня не имела любопытства расспрашивать сына о походе в зоопарк. Славик молча поужинал, потаращился в телевизор и уснул. Под подушкою он поместил новоприобретенное богатство — от Степана Петровича он получил денег на неделю безбедного существования возле ларька с мороженым и жвачками. Степан же Петрович поблагодарил Анну, умолчав об испытаниях, которым подверг Славик обитателей зверинца. Потом ушел к себе в квартиру, где, поужинав, также лег спать, поцеловав вернувшуюся с дачи жену. Поскольку произошло это в восемь часов вечера, а Степан Петрович всегда укладывался спать в десять, Полина Ромуальдовна забеспокоилась и, волнуясь за мужа, выпила на ночь три бутылочки валериановой настойки.
А утром Степан Петрович впервые за многие годы супружества забыл положить на бутерброд веточку петрушки. Полина Ромуальдовна взволновалась, кинулась было к шкафчику с лекарствами, но валерианки больше не нашла. Вы, может, упрекнете ее в слабонервности, даже в истеричности. Но ведь она, в отличие от нас с вами, даже и не знала, что Степан Петрович ходил в зоопарк. И позже, когда Полина Ромуальдовна читала в милиции бумагу, написанную чужой рукой со слов ее мужа, волосы на ее голове шевелились от мысли: как легко безумие уничтожает прекрасную человеческую личность. Степан Петрович надиктовал: “Я, Степан Петрович Тетенька, паспорт номер такой-то, серия такая-то, невоеннообязанный, пришел в зоопарк с целью ознакомиться с выставкой животных. Цели похитить слона изначально не имел. Похищение произошло в связи с помутнением сознания”.
Полина Ромуальдовна поплакала в протокол, размягчила и бумажку, и сердца милиционеров, которые тоже думали, что вот мужик, попал как кур во щи, свихнулся, видать, от солнца. Припомнили, что жара в тот день стояла страшная.
* * *
Степан же Петрович после визита в зверинец не вспоминал о слоне две недели. В сердце его царило приятное и необъяснимое смятение. Рассудок подстраивался под новую форму существования души. К концу второй недели искривление сознания уже не доставляло особенных неудобств. Степан Петрович за это время успел передумать о многом — обо всем, кроме слона. В голове его возникали самые разные картины из детства, юности и зрелости. Он переоценивал ценности и на более точных весах взвешивал свои поступки. Но слона его память почему-то не транслировала, словно выбросила или потеряла.
И тем страшнее было для него получить печатную новость. Полина Ромуальдовна принесла ее из института в виде газеты, где на первой странице рассказывалось о случае казусном и вопиющем. Она зачитала: украденное животное — слона поймали и съели неблагополучные горожане. Подумать только, сколько мяса! — Полина Ромуальдовна как раз доставала из супа большой кусок говядины и размещала в тарелке мужа. Степан Петрович хмуро посмотрел на жену, аккуратно, не торопясь, свернул газету, сунул в карман форменной куртки и, ни слова не говоря, вышел из квартиры, оставив Полину Ромуальдовну стоять с открытым ртом и парующей тарелкой в руке. Снизу на тарелку смотрела, обливаясь слюной, мелкая рыжая собачка пекинес, которую Полина Ромуальдовна воспитывала вместо ребенка.
Придя на службу, Степан Петрович разгладил газетный лист на обшарпанном столе. Прочитал. И задумался. И в задумчивости вдруг вспомнил все.
Он видел этого слона, который гордо и плавно, без усилий, точно зеленую бумагу, прорвал ивовые заросли и, не останавливаясь, вошел в воду. Степан Петрович остался на скользком, поросшем травой берегу и смотрел, как слон, выставив над водою хобот, медленно плывет к огромному раскаленному солнцу. Солнце облизывало противоположный берег, плотно заросший зеленью. И слон будто уносил с собою в неведомые счастливые края, на тот берег, весь мир. Уносил, спасал его от ржавых клеток, от сеток вольеров, от зарешеченных окон, от человеческих условностей и общественных ценностей. Слон спасал мир от зеленых полочек в сознании Степана Петровича. Он растоптал полочки и теперь окончательно освобождал его — и миллионы других таких же Степан Петровичей, которые только и делали в жизни, что подменяли необъятное прекрасное удобным прекрасным и расточали себя по пустякам.
Когда деревья на том берегу сомкнулись и слон исчез, Степан Петрович посмотрел на часы, вернулся к вольеру, отлепил Славика от столба, и они пошли прочь из зоопарка. Степану Петровичу отчего-то было спокойно и хорошо…
Теперь же перед ним лежала печатная новость. Степан Петрович думал над ней. Ах, если бы слон для него был, как и для всех, толстым экзотическим животным, которое, переминаясь с тумбочки на тумбочку, за загородкой уныло машет ушами и тупо пережевывает морковку! Но, увы (а может быть, и к счастью), романтическая душа Степана Петровича, которая теперь жила вразрез с квадратом разума, наделяла слона теми самыми качествами, какими могли его наделить туземцы Берега Слоновой Кости. И он не думал о гибели слона, словно подразумевал это само собой разумеющимся и даже необходимым. Он сожалел о тех, кто сожрал животное без оглядки и зазрения совести. Они увидели в слоне всего лишь бесформенную кучу еды, всего лишь повод наполнить желудок. Степан Петрович не порицал их. Он даже понимал — и думал, что будь он там, на том берегу, и сам претендовал бы на часть добычи. А уж как рада была бы Полина Ромуальдовна! Степан Петрович вспомнил тарелку с куском мяса, которую жена собиралась поставить перед ним на стол — и его передернуло. Где взяла она это мясо? Да, да! И он бы жрал, с аппетитом, часть мира, который приоткрылся ему. Он бы жрал самого себя! Степан Петрович подумал, что если человек захочет есть, то съест все — и оставит пустошь. И он, Степан Петрович Тетенька такой же в точности оглоед.
Тогда Степан Петрович свернул потуже газету, опустил комок в карман и, бросив без пригляда склад готовой продукции, отправился в милицию.
* * *
Следователь, ковыряя карандашом газету, которую расстелил перед ним Тетенька, устало спрашивал уже в десятый раз:
— Вы что же, утверждаете, что слон мог переплыть такую большую широкую реку?
— Да.
Тетенька отвечал спокойно, но глядел куда-то в стену, и это настораживало следователя.
— Значит, утверждаете, что переплыл?
— Утверждаю.
— Утверждаете, значит… Расскажите, где вы взяли машину для перевозки животного?
— Попробуйте мне поверить. Слоны умеют плавать.
— Мы не в церкви, — выдыхал следователь утомленно.
Он все допрашивал и допрашивал Степана Петровича. Добивался правды о том, как при свете дня удалось погрузить слона в машину и вывезти через весь город в Заречье.
И главное, он хотел знать — зачем, зачем, с какой целью! Все, что рассказал Степан Петрович и что было, как мы с вами знаем, чистой правдой, для следователя выглядело гнусной закоренелой ложью. “Нет, братец, шалишь! Выведу тебя на чистую воду!” — кипел про себя следователь. Но внешне оставался вполне любезен.
— Итак, вы утверждаете, что слон сам переплыл реку…
Наконец, Степан Петрович, сообразив, что разговор зашел в тупик, вспомнил про Славика.
…Славик утер нос и не заставил себя долго ждать с маленькой, жалкой, щенячьей местью, какою дети мстят взрослым за презрение. В Славике запищали маленькие подлые птички, требующие рассказать всю правду. И Славик, нащупывая в кармане штанов последние монетки от щедрого подношения соседа, важно изрек:
— Я видел, как он слона выпустил.
Анна, которая сопровождала сына, округлила глаза, схватила Славика и долго его рассматривала. Искала, наверное, дефекты, которые могли появиться после общения со странным антисоциальным, а то и сумасшедшим соседом. Славик (которому на секундочку сделалось стыдно за предательство человека, щедро накормившего и одарившего его) ковырял в носу и посматривал искоса на Степана Петровича, который глядел мимо него, куда-то в стену: он представлял себя слоном, который плывет по большой шумной реке и вплывает в океан, двигаясь навстречу красному заходящему солнцу.
Следователь утер лицо ладонью, шумно выдохнул и в тупом раздражении сел заводить уголовное дело.
* * *
Ну вот, история наша завершается и… Что? Ах, да. Ружье… Тут мы должны со всей ответственностью заявить, что не каждое ружье стреляет. А хотя бы только то, которое заряжено. А если не заряжено, то хоть дави автор на курок, хоть об стену
бей — ничего. Но, помятуя народную мудрость о том, что раз в год стреляет и палка, спешим обрадовать читателя.
Итак, Степана Петровича в интересах правосудия обследовали психиатры и не нашли у него никаких отклонений. Уголовное дело было отправлено в суд. Судья, старый, мудрый и лысый, похожий на древнего плешивого ворона, счел дело ничем не доказанной галиматьей. Может быть, выслушав рассказ Степана Петровича, он что-то понял про подсудимого. А может быть, с юридической точки зрения, все это и впрямь была сплошная галиматья. Беседуя после заседания с возмущенным следователем, судья пошутил как будто: мол, подсудимого с такой фамилией жестоко отправить в места не столь отдаленные — негуманно, знаете ли, поместить человека с такой фамилией туда, где исчезают остатки условностей. И мы склонны думать, что именно фамилия Степана Петровича и послужила той самой каплей, которая заставила судью человечно обойтись с Тетенькой.
* * *
Жизнь Степана Петровича с тех пор сильно изменилась. Точнее, мы не сомневаемся, что она изменилась, но как, в какую сторону — это нам абсолютно неизвестно. Некоторое время он еще отправлял службу на складе готовой продукции, но дома уже перестал мастерить по утрам бутерброды и регулярно забывал вынести мусор. Однажды Полина Ромуальдовна , будучи не в силах выносить искривление мужниного сознания, позвонила знакомому психиатру. Он, посочувствовав горю, обещал приехать. А когда прибыл, Полина Ромуальдовна плакала в пекинеса, как в носовой платок. Больного в квартире не оказалось. По настоянию жены Степан Петрович утром отправился опустошить розовое мусорное ведро в зеленый уличный контейнер. Он что-то напевал, был бодр. Но глаза его смотрели мимо жены, мимо двери, мимо розового ведра — мимо всего, что было ему до недавнего времени дорого. Да, мы забыли сказать — накануне супруга почему-то купила Степану Петровичу прекрасные новые тапочки и халат. Старые тапочки и халат были еще не изношены и вполне годились. Но, видимо, Полина Ромуальдовна хотела сделать мужу приятное. Утром он примерил халат, надел тапочки. В таком виде, с ведром в руке, отправился вниз по лестнице. Больше Полина Ромуальдовна не видела Степана Петровича. Он исчез, пропал, растворился.
Но она и по сю пору не оставляет попыток найти супруга. И вот, собственно, для чего затеяли мы весь этот рассказ, да простят нас взыскательные читатели, требующие от автора объективности и полной незаинтересованности. Мы же заинтересованы, и еще как.
Поэтому обращаемся с личною просьбой и, как говорили в галантную старину, с нижайшим поклоном. Если вы встретите вдруг Степана Петровича — а узнать его, поверьте, нетрудно, и вдруг заметите в его глазах тоску по дому или он обмолвится невзначай, что, мол, неплохо бы навестить родные пенаты, передайте ему, что Полина Ромуальдовна все еще не оставляет надежды на его полное излечение. Он поймет.