Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 10, 2011
Кронгауз Максим Анисимович
— лингвист, доктор филологических наук. Публикации в “ДН”: “Лексикографические мемуары: о времени, стихах и техническом прогрессе” (2011, № 2).
Русских много
В январе этого года в Институте лингвистики РГГУ прошла конференция под названием “Русский язык зарубежья”. На ней выступали лингвисты из Азербайджана, Армении, Израиля, Казахстана, США, Эстонии и других стран и рассказывали о том, что происходит с русским языком в этих странах. Среди множества обсуждавшихся тем я бы выделил одну. Во-первых, она интересна не только узкому профессиональному сообществу, но и, как принято говорить, широкому читателю, а во-вторых, вызывает у этого широкого читателя бурную и неоднозначную реакцию. Здесь уместно сделать одну важную оговорку. Тема, о которой я собираюсь писать, очевидным образом связана с политикой. Соответственно “бурная и неоднозначная” реакция обеспечивается непримиримостью политических взглядов, постоянным противостоянием, условно говоря, “патриотов” и “демократов” (с той же степенью условности их можно было бы назвать “государственниками” и “либералами”). Но попробуем на время забыть о политических пристрастиях (забыть совсем, к сожалению, не получится) и разобраться, в чем состоит проблема.
Речь идет о вариантах русского языка. Это ведь иллюзия, что русский язык един. Все слышали о диалектах русского языка, но ведь есть еще социолекты, то есть варианты русского языка, характерные для разных социальных групп. А еще есть такой страшный лингвистический термин, как идиолект, то есть индивидуальный язык. Иначе говоря, у нас у каждого свой отдельный язык, хотя между “нашими русскими” есть много общего. Это с одной стороны. А с другой стороны, некоторые из них различаются между собой довольно сильно. Забудем об индивидуальных языках и сосредоточимся на “географических разновидностях” русского. Их тоже достаточно много, и они тоже довольно разные. Что же позволяет нам считать, что все мы говорим на одном и том же русском языке? Ну, конечно, понимание. Правда, и понимание вещь условная, и юному москвичу не всегда удастся понять бабушку из сибирской деревни (он и свою-то бабушку не всегда понимает). Поэтому, пожалуй, главным фактором следует считать наличие общего литературного языка, которым, в идеале, должны владеть все. Когда мы говорим о литературном языке, то имеем в виду язык, в котором, как говорят лингвисты, проведена кодификация, то есть установлена норма. Норма означает, что в языке зафиксирована иерархия возможных ударений, написаний, грамматических форм, некоторые из которых — безусловно, существующие — признаются не вполне правильными, неправильными или, скажем, совершенно недопустимыми. Эта иерархия помогает установить иерархию и среди людей, разделяя их на знающих и не знающих норму (или не вполне знающих), образованных и необразованных. Так, образованные люди знают (их этому научили в школе или в семье), что “надевают одежду”, а “одевают Надежду”, что надо “класть”, а не “ложить”, что в слове “звонит” ударение ставится на втором слоге (а с тем, кто говорит иначе, не надо дружить), что слово “кофе” мужского рода. Каково же возмущение образованных людей, когда они узнают, что норма меняется! Например, словари допускают средний род у слова “кофе”. Это означает, что сосед, говоривший “черное кофе” и тем самым не вполне владевший литературным языком, теперь уравнивается с нами в правах, а мы лишаемся своего бесспорного преимущества — статуса носителя языковой нормы.
В последнее время часто вместо литературного языка лингвисты говорят о стандартном варианте языка или даже о стандартном языке, заимствуя выражение из английского — standard English. Имеют в виду при этом то же самое, но просто отказываются от литературы как эталона языка. Действительно, в современной литературе сталкиваешься порой с таким языком, что считать его литературным совсем не хочется. Но я уж по старинке буду говорить о литературном языке.
Тем не менее русский язык был в каком-то смысле более цельным, чем английский, французский, немецкий или испанский. До тех пор, пока он существовал в пределах одной страны. Конечно, огромное количество русских жило за рубежом, и как тут не вспомнить три волны эмиграции в советский период. Но все-таки совершенно особая ситуация создалась после распада СССР, когда русскоговорящие, не будучи эмигрантами, оказались разделены государственными границами. Это означает, что появились более или менее официальные “иностранные” варианты русского языка.
Эксперименты Василия Аксенова
Здесь, впрочем, надо прервать лингвистическое занудство и вспомнить Василия Аксенова, постоянно экспериментировавшего с русским языком. Его роман “Остров Крым” написан о другой России, какой она могла бы быть, если бы большевики не взяли Крым (в аксеновском художественном мире он был островом). Аксенов моделирует фрагмент России, где не победила Октябрьская революция, где не было советской власти, и мимоходом моделирует языковую ситуацию этой страны. Русские обитатели Крыма, врэвакуанты (временные эвакуанты), говорят на дореволюционном русском, правда, с вкраплениями английского, но молодежь предпочитает яки. Вот немного странный диалог главного героя Лучникова со своим сыном:
“— Ба, вот странность, только сейчас заметил, что я спрашиваю тебя по-русски, а ты мне отвечаешь на яки […]
— Яки! Яки, атац!
Атац, то есть отец, типичное словечко яки, смесь татарщины и русятины”.
Другие игры с языком Василий Аксенов затевает в романе “Новый сладостный стиль”. Герои, эмигранты в Америку, говорят на русском языке, так сказать, испорченном английским. Этот вариант русского часто называют брайтонбичским диалектом, потому что именно в Брайтон-Бич, районе Нью-Йорка, выходцы из СССР живут компактно, сохраняют русский язык, но в довольно специфической форме1 . Василий Аксенов, писатель чрезвычайно чуткий к языку, сопроводил книгу специальными комментариями, а по существу переводами с брайтонбичского, английского и других языков на литературный русский. Там было все: от слов “шатапчик” и “трехбедренной квартиры” до выражений “фиксануть брекфаст” и “как ты сегодня дуинг?”. Позже этот язык оброс байками и анекдотами, а знаменитый вопрос в магазине: “Вам послайсить или целым писом?” (Вам порезать или целым куском?) цитировался многими авторами то как быль, то как анекдот. Самое смешное, что многие комментарии Аксенова сегодня кажутся излишними: и “таун-хаус”, и “тренчкоты” или “сникерсы” используются в сегодняшних журналах как обычные русские слова.
1 В штате Нью-Йорк русский — один из восьми иностранных языков, на котором публикуются все официальные материалы избирательных кампаний.
То, что в романах Аксенова было художественным приемом или, по крайней мере, некоторым художественным преувеличением, стало реальностью или даже обыденностью. Русский язык именно так существует и изменяется в Америке, Израиле, Германии и даже в бывших республиках СССР. В СССР русский язык в большей степени влиял на другие языки, сегодня же он подвержен довольно сильному влиянию со стороны государственных языков образовавшихся после 1991 года стран. Ситуация в этих странах отчасти отличается от ситуации в США или Израиле. Поскольку речь не идет об эмиграции, здесь неприменимы такие понятия, как диаспора и метрополия, и самое важное состоит в том, что положение русского языка довольно устойчиво: он не исчезнет во втором или третьем поколении (по крайней мере, во многих из этих стран). Это больше похоже на “Остров Крым”, при всей условности сравнения жизни с художественным произведением1.
Говорит Одесса-мама
Конечно, и в жизни есть место художественному образу. Так, больше всего описаний посвящено русскому языку Одессы, чье существование задолго до распада СССР было воспето Исааком Бабелем. Начнем с русской Википедии. Здесь есть статьи “Русский язык на Украине”, “Русский язык в Латвии” и еще несколько. Охвачены далеко не все новые государства, но зато охвачена Одесса: “Русский язык Одессы”. Передо мной компьютерный словарь “Одесса-мама говорит” и словари на бумаге, в том числе “полутолковый” в 4 томах. Нужно ли говорить, что это в большей степени юмор и эксплуатация одесского колорита, чем серьезные описания (есть, впрочем, и вполне научные исследования, но о них чуть позже). Цитировать одесские словечки и выражения можно до бесконечности, а можно открыть Бабеля или Жванецкого, посмотреть фильмы “Интервенция” или “Ликвидация”. Одесский язык был, есть и, будем надеяться, будет, но лингвисты иногда пытаются отказать ему в статусе языка, даже регионального. Мол, это не язык у одесситов особый, а речь, язык — это все-таки система, а у одесситов бессистемный юмор. Я не хочу вдаваться в теоретические споры, но даже если различия касаются только лексики, то есть существования особых слов, этого достаточно, чтобы говорить об особом варианте языка, а в случае Одессы можно говорить и об отличиях на других уровнях. Тут я бы отослал читателя к книге одесского русиста Евгения Николаевича Степанова, наиболее авторитетному исследованию в этой области, да, к сожалению, она написана на украинском языке2.
1 Если говорить точнее, “Остров Крым” ближе к ситуации Китая и Тайваня (об этом пишет и сам Аксенов) или сосуществования двух Германий или Корей.
2 Степанов, ╙.М. Рос╗йське мовлення Одеси. Одеса: Одеський нац╗ональний ун╗верситет ╗м. I.I. Мечникова, 2004.
Например, Эстония
Особость русского языка в Одессе известна, как уже сказано, давно, а вот на особые русские языки в странах постсоветского пространства стали обращать внимание именно сейчас, спустя некоторое время после обретения ими независимости. Конечно, давно и хорошо известны суржик на Украине и трасянка в Белоруссии, но их никак нельзя назвать русским языком. Это смешанные языки преимущественно с русской лексикой, и украинской (для суржика) или белорусской (для трасянки) грамматикой. Так вот, на постсоветском пространстве русский язык испытывает заметное влияние государственных языков новых стран. Сам он имеет статус государственного, естественно, в России, где он единственный государственный язык, а также в Белоруссии наряду с белорусским языком. В Киргизии у русского языка менее значимый — и менее понятный — статус официального языка. В Казахстане он “официально употребляется” в государственных учреждениях и органах власти. Особый статус есть у русского языка и в отдельных областях и регионах Молдавии и Украины. В общем, в большинстве стран говорить только по-русски, как было в советские времена, уже не получается. Межязыковые контакты стали плотнее, а свое выделенное положение русский язык потерял. Хотя в СССР формально государственного языка не было (до 1990 года), но фактически им был конечно же русский — и только русский — язык. Таким образом, влияние других языков становится все заметнее — говоря научным языком, происходит интерференция: в русский язык проникает чужая лексика, а отчасти и чужие грамматические конструкции.
Возьмем, к примеру, русский язык в Эстонии. На сайте DELFI1 был проведен опрос русскоязычных читателей под названием “Какие эстонизмы вас раздражают?”
Вот некоторые примеры: “кюльмовато” (от kьlm — холодный), “палька” (от palk — зарплата), “рабарбар” (от rabarber — ревень2), “максовать” или “максануть” (от maksma — платить) “квалитетный”, например “квалитетный товар”, “кандидировать”, “реновировать”. Часть корней, как мы видим, заимствована из эстонского, часть из других языков, но через эстонский. Встречаются и такие странные русские фразы: “я позвоню тебе назад” (вместо “я тебе перезвоню”) или “это возьмет время” или “это берет время”. Все эти словечки проникают в русский как бы случайно и незаконно, вспомните аксеновское “шатапчик”. Как правило, они встречаются в речи молодого поколения, одинаково хорошо владеющего русским и эстонским (ну, или, по крайней мере, хорошо владеющего эстонским).
1 DELFI — сеть крупнейших новостных порталов в странах Балтии (Латвии, Литве и Эстонии), публикующая информацию на четырех языках: русском, латышском, литовском и эстонском. Сеть начала свою работу в конце 1999 года, когда были открыты первые две версии сайта — эстонская (www.delfi.ee) и латвийская (www.delfi.lv). Позже были запущены литовская версия DELFI (www.delfi.lt), а также русские версии в Латвии (rus.delfi.lv) и Эстонии (rus.delfi.ee). Здесь и далее речь идет о русской версии эстонского портала.
2 Важное для Эстонии слово, всем советую попробовать пирог из ревеня.
Но в Эстонии существует и государственное регулирование русского языка. Например, имеется запрет на перевод названия эстонского парламента “Рийгикогу” (Riigikogu – букв. Государственное собрание). Или еще более любопытное предписание, опубликованное на русскоязычном портале DELFI (не могу удержаться и не привести его целиком).
“8 января 2002 г.
Предписание Языковой инспекции
Обращаем Ваше внимание на то, что 3—4 января в русских новостях интернет-портала DELFI топоним TALLINN неоднократно транслитерирован на русский язык ошибочно.
Согласно части 1 параграфа 15 закона о топонимах, в нелатинских алфавитах написание топонима следует передавать в соответствии с буквенными таблицами. Исходя из установленных в них правил, топоним TALLINN следует по-русски писать с двумя буквами “н” на конце.
Вследствие вышеизложенного делаю Вам
предписание
писать впредь русскими буквами топоним TALLINN в соответствии с требованием закона о топонимах. В случае игнорирования предписания в отношении Вас будет применен параграф 170′ законодательства об административных правонарушениях.
С почтением,
Урмас Вейкат,
заместитель генерального директора
Языковой инспекции”.
И снова не могу удержаться и не привести иронический комментарий по этому поводу на сайте gramota.ru:
“Напоминаем, что суверенность государства не может влиять (тем паче — менять) грамматику, орфографию и пунктуацию какого-либо языка. В соответствии с установившейся традицией название столицы Эстонии по-русски пишется так: ТАЛЛИН.
Благодарим правительственные учреждения Франции за уважение к русскому написанию Париж (а не Пари)”.
Но поскольку разговор неизбежно съезжает в политику, здесь я остановлюсь и попробую подвести промежуточный итог.
Итак, мы имеем дело, с одной стороны, со спонтанно возникающим в Эстонии вариантом русского языка, а с другой стороны, с государственным регулированием русского языка в Эстонии, который, напомню, никакого официального статуса в Эстонии не имеет. Конечно, так обстоит дело не только в Эстонии, но и — в той или иной степени — в других странах постсоветского пространства1. Эстонию я взял в качестве примера, потому что лучше ее знаю и постоянно общаюсь с эстонскими лингвистами. В действительности здесь есть две разные проблемы, и говорить о них стоит по очереди.
Запретить нельзя признать
Первая проблема состоит в том, что региональные варианты русского языка2 в недавно ставших независимыми странах становятся все более заметными. Во-первых, как уже сказано, действуют центробежные силы, отличия от литературного языка постепенно накапливаются и становятся более или менее общепринятыми, то есть если не кодифицируются, то некоторым образом легализуются. Во-вторых, и носители языка, и лингвисты стали не просто обращать на них внимание, но и активно обсуждать их. Естественно, возникает вопрос, как к ним относиться: запрещать, признавать, поддерживать? И вот тут уж от политики не уйдешь. Сформулирую две крайние точки зрения. Первая состоит в том, что эти варианты признавать не надо: есть только литературный русский язык, а всевозможные модификации под влиянием других языков надо признавать порчей и с ними бороться. В соответствии же со второй точкой зрения формирующиеся варианты русского следует признать, назвать их национальными, описать и даже подвергнуть кодификации, то есть создать национальные литературные русские языки.
1 Для сопоставления могу, например, порекомендовать книгу Н.Авиной о русском языке в Литве “Родной язык в иноязычном окружении”, Москва — Вильнюс, 2006.
2 Региональные варианты, конечно, существуют и в России. В последнее время лингвисты обращают на них все больше внимания. Назову один из интереснейших проектов в этой области “Языки городов”, осуществляемый под руководством В.И.Беликова в фирме ABBYY. Его главный результат — словарь “Языки городов”, причем речь идет о городах как России, так и ближнего зарубежья. Вот пример из русского языка Азербайджана: “контур — единица измерения денег на мобильном телефоне. Связавшись с интернет-методом набора на сотовом телефоне 7575222, вы будете платить за время нахождения в электронной сети теми же контурами и по тому же тарифу, что и за телефонный разговор (Айна-Зеркало, Баку; 09.09.2000)”.
Где же правда? По-видимому, там, где нет политики. Прежде всего надо понимать, что невозможно сразу ввести четырнадцать национальных вариантов (а заодно — русский язык США, Израиля, Германии и т.д.), слишком уж отличается состояние русского языка в каждой стране. Русский язык в Белоруссии живет по другим законам, чем, скажем, в Латвии, но при этом его перспективы в этих странах более радужны, чем в Грузии или Туркмении (а в последней стране ситуация к тому же совсем плохо изучена). Говорить об отдельных вариантах, а не просто о региональных отличиях, имеет смысл только если ситуация достаточно хорошо исследована и стабильна. И только в том случае, когда накоплено много отличий на разных языковых уровнях, они постоянны для всей территории страны (или, по крайней мере, для большой ее части) и характеризуют разные слои русскоязычного населения (старых и молодых, образованных и не очень). Такие варианты могут называться национальными, ничего плохого в этом термине я не вижу. Для них надо составлять подробные словари (как для “одесского”, только серьезно) и описывать отличия в грамматике. Однако подвергать их полноценной кодификации, на мой взгляд, не нужно, потому что мы все заинтересованы в сохранении единого литературного языка и единого коммуникативного пространства. Возникновение нескольких литературных языков (стандартов) усилит центробежные силы. Бывают, правда, и более сложные ситуации. Так, для английского языка существуют разные стандарты, например, британский и американский, но ведь английский является государственным и в Великобритании, и в США, и во многих других странах, где язык опирается на самостоятельную литературу и, более того, на самостоятельную культуру. С русским языком дело обстоит не так, и именно общий литературный язык, общая литература не только помогут сохранить русский язык в условно взятой стране на постсоветском пространстве, но и не дадут ему провинциализироваться. Правда, в этом случае мы неизбежно сталкиваемся со второй проблемой. Кто отвечает за современный литературный русский язык? Кто определяет норму? И как быть, если представления о норме расходятся?
Политика, политкорректность и русский язык
После перестройки русскому языку довелось пережить несколько политических скандалов. Сначала это волна переименований, но не настоящих, как в случае столицы Киргизии, когда город Фрунзе был переименован в Бишкек. А просто на смену русскому названию было предложено, по существу, это же название, но на другом языке, главном языке новой независимой страны. Так появились Алматы, Ашгабад, Таллинн (в этом случае речь шла только о написании на конце двух “н”), Кыргызстан, Молдова, Беларусь. После долгих и бурных обсуждений о том, кто и почему имеет право что-то требовать от русского языка, в большинстве случаев вернулись к старым написаниям: Алма-Ата, Ашхабад, Таллин, Киргизия. Но такие названия, как Молдова и Беларусь, все-таки приняты как официальные и присутствуют в российском официальном перечне названий зарубежных государств. Более привычные Молдавия и Белоруссия считаются неофициальными, и именно от них образуются соответствующие прилагательные, являющиеся по совместительству и названиями языка, а также названия жителей этих стран: “молдавский” и “молдаванин”, “белорусский” и “белорус”. Не буду заново обсуждать эти проблемы, слишком уж много слов сказано. Обращу только внимание на процитированное выше письмо Урмаса Вейката, заместителя генерального директора Языковой инспекции Эстонии (а кстати, хорошо бы нам тоже завести “языковую инспекцию”). Получается, что государственные органы в России предписывают писать по-русски Таллин, а в Эстонии — Таллинн. Конечно, позиции российских государственных органов в целом крепче, поскольку речь идет о государственном языке России. Право же эстонских властей регулировать не государственный, и даже не официальный, язык, каковым в Эстонии является русский, выглядит менее логичным. Но, тем не менее, это их право, и сомневаться в существовании закона, на который ссылается неизвестный мне чиновник, у меня нет оснований. Я, конечно, будучи гражданином России, могу не выполнять этот закон и иронизировать по этому поводу, но едва ли я имею моральное право советовать нарушать его моим эстонским друзьям и коллегам. Следовательно, я соглашаюсь на существование различий между русским языком России и Эстонии, проявляющихся не только в бытовой речи, но и в СМИ, и в официальных документах. Здесь речь идет об именах собственных, но также я соглашусь, что в Америке русскоязычные могут говорить вместо “негр” “афроамериканец” и считать первое оскорбительным, хотя в моем языке оно таковым не является. Я продолжаю говорить “на Украине” и “на Украину”, но признаю право украинцев, говорящих по-русски, использовать в данных конструкциях предлог “в”: “в Украине”. Таким образом, я прихожу к неизбежности вариативности русского языка, которая может привести — и в некоторых случаях, по-видимому, приводит — к существованию устойчивых вариантов, распространенных в других странах.
Мы видим, что политики России и других стран вынужденно решают проблемы русского языка, причем выбор российского политика может зависеть от очень разных факторов: от его политической ориентации (государственник или либерал), от отношений с данной страной на данный момент, от отношения данного политика к данной стране и т.д. Мы видим также, что решения политиков не так уж важны для людей, далеких от политики, которые в основном продолжают писать и говорить так же, как делали это раньше. Правда, неизбежно возникает некоторый разнобой, особенно если учесть привычку проверять правильность написания с помощью поисковой системы. Ну-ка, подумает человек, проверю я, как писать столицу Эстонии, — и найдет в интернете оба варианта, хотя бы потому, что поисковая система находит и российские, и эстонские сайты на русском языке.
Политические (политкорректные) расхождения такого рода в русском языке единичны (с каждой страной это несколько слов). Заметны же они потому, что именно их обсуждение, а не, например, русско-эстонского слова “кюльмовато”, происходит чрезвычайно бурно и сопровождается иронией, сарказмом, скандалами и руганью.
Вернусь к высказанному чуть ранее моему глубокому убеждению, что литературный русский язык должен быть один. Это ни в коей мере не мешает исследованию и подробному описанию вариативности и вариантов русского языка, используемого в разных странах. Зато встает другой вопрос. Кто именно будет определять, каким быть литературному русскому языку?
Главный по стандартам
Опять можно сформулировать две крайних точки зрения. Первая: решать, каким будет литературный русский язык, могут только россияне. Вторая: решать, каким будет литературный русский, должны все русскоговорящие (те, для кого русский является родным), независимо от места их проживания (хоть в России, хоть в Киргизии, хоть на Брайтон-Бич). Понятно, впрочем, что проблема литературного русского языка, его кодификации и норм, актуальна прежде всего для тех стран (а если честно, то именно для них), где существуют СМИ на русском языке, существует литература, театр и, возможно, кинематограф на русском языке, и главное — существует образование на русском языке. На постсоветском пространстве роль России в отношении русского языка конечно же совершенно особая. Русский язык в России не просто государственный, он — единственный государственный, и забота о нем в каком-то смысле естественная государственная обязанность. Кроме того, вполне очевидно, что русскоязычная культура (литература, театр, кинематограф) и качественно, и количественно сосредоточена именно в России. Англичане не станут спорить с существованием отдельной американской или австралийской литературы или кинематографа, а русский писатель в Швейцарии, будь то Набоков или Шишкин, не создает отдельной швейцарской русскоязычной литературы (а, например, швейцарская немецкоязычная литература существует).
Однако если мы — россияне — боремся за повышение статуса русского языка в мире и в отдельных странах, мы должны понимать, что это повышение неизбежно влечет повышение ответственности русскоговорящих иностранцев за судьбу русского литературного языка. Когда проводятся реформы орфографии немецкого или испанского языка, то это решается не в Германии или Испании, а во всем немецкоговорящем или испаноговорящем мире. Это, конечно, подразумевает и государственный (или официальный) статус языка в этих странах, и существование в них научных институтов и комиссий. Французы могут иронизировать над французским языком канадцев или бельгийцев (верно и обратное), но они разделяют с ними ответственность за общий язык, права и обязанности1.
1 Справедливости ради следует признать, что франкофонный мир устроен иначе, чем миры испанского и немецкого языков, и роль французской академии в формировании нормы необычайно велика.
Мы ведь хотим не просто сохранить общее пространство русского языка, оно сохраняется и без всяких специальных научных и политических усилий, например в интернете. Мы хотим сохранить авторитет литературного русского языка, который бы противостоял центробежным силам и неизбежному возникновению вариантов. Это противостояние не означает отторжения — напротив, литературный язык объединяет и, если хотите, скрепляет варианты, как бы далеко они ни расходились. А авторитет нельзя создать приказом или навязать государственным законом.
В этом смысле очень характерно обсуждение норм орфографии. Одно из мнений состояло в том, что нормативный словарь и сам свод правил должны подписываться премьер-министром или президентом России. Власть должна была бы санкционировать нормы литературного языка, придать им весомость и обязательность, а по существу — авторитетность. Но в этом кроется и определенная опасность. Обязательность и даже авторитетность распространяются в этом случае только на граждан России. Мы, конечно, понимаем, что Языковая инспекция Эстонии не может навязать нам правила русского языка (хотя граждане Эстонии ей и должны подчиняться). Но и российским законом нельзя навязать правила литературного языка гражданам других стран. Языковой стандарт и языковая норма принимаются добровольно, следуя высшему закону, основанному на авторитете литературы, культуры и языка. Как говорится, кесарю-то кесарево…