Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 7, 2010
Варки Темур (Темур Аминович Клычев) — поэт, филолог, журналист. Родился в 1962 г. в Душанбе. Окончил факультет русского языка и литературы Таджикского ун-та. Как поэт печатался в журнале “Памир”. Работал в Институте языка и литературы им. Рудаки АН ТаджССР, стажировался в Институте русского языка им. Пушкина АН СССР в Москве. В начале гражданской войны в Таджикистане в 1992 г. уехал в Москву, где работал и дворником, и строителем. В настоящее время — радиожурналист. Живет в Подмосковье.
Песенка таджикского дворника
Слава белому снегу Аллаха, о Рахматулло!
Вьюга махом мартвейн выпивахом, чудит помелом.
Я ж не пью укоризны, смакую мускатный восторг.
Я не годы, а жизнь за такую отдал. Повезло.
Разве пьяные слезы по дому не лил я рекой?
Не кричал ли я в трубку глухому, как море: Алло?!
Горы я променял на метели, а дом на судьбу
В коммуналках, подвалах, борделях, трущобах на слом.
На Радищевском спуске от снежного плена Москву
Защищал я с лопатой безденежной. Помню, спасло.
Белый снег — оберег мой, спаситель таджикских вершин.
Бог разлил нишолло1 и рассыпал набот2 над столом.
Слезы радости лью, пусть на горы сойдет снегопад,
Зим бесснежье в горах — это черное, тяжкое зло.
Сыр-Дарья и Аму в Ариане Ваэдже3 родной
Увлекают за сто расстояний Симурга крылом4.
А на днях из окошка в Москве полетело дитя.
В танец бабочек и снеговея дитя увлекло.
Полетела девчоночка с пятого аж этажа,
Но насыпал сугробы лопатою Рахматулло5.
Слезы радости лью, пусть на город сойдет снегопад.
Слава белому снегу Аллаха, о Рахматулло!
Странное место для жизни — Москва…
“Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас обоих. Так поражает молния, так поражает финский нож!”
М.Булгаков. “Мастер и Маргарита”
Стертые четки ступеней твоих, твоих.
Шепот смиренный, без ропота. Тронут всуе
Путь наш по кругу невыученных молитв.
Палец запретное солнце у губ рисует.
Рябью взойдет по стеклу и уснет метро.
Дрожью последний состав пробежит по венам.
Я не вернусь в одиночество тех миров.
Сердце мое там кровило о сокровенном.
Странное место для жизни — Москва, Москва…
Бисер хрустит под ногами. Но Бог не выдаст.
Мне без тебя этот город великоват.
Может быть, все же так нужно, когда на вырост?
Для пониманья тебя я уже подрос,
Фруктом циничным сижу я в чаду трактирном,
Порченный тем же вопросом. И мой вопрос
Мне неприятен чахоточностью квартирной.
Ты по Садовому будешь одна идти.
Там в переулке, как молния, финский ножик.
Страшно, родная. И страх этот мне претит,
Только бы не разминуться. О Боже, Боже!
Городской муравейник
В муравейник московский, кишащий сабвей
Ежедневно спускаюсь я, черный мураш.
И задержкам в пути только коже своей
Я обязан. Налог на типаж.
Я везде опоздаю. Карманы пусты.
Ты уже над тетрадями будешь дремать.
Что поделаешь, если в подземке менты
Ценят нашего брата и мать?!
В этом скрежете, грохоте адовом, жуть,
В толчее, мельтешении сонмища нас
Я себя на обратном пути нахожу
Лишь по цвету зеленому глаз.
Мой переход
Не говори, что он пустой, мой переход.
Что он поет, как сухостой, мой переход.
Что это выстрел холостой — мой переход.
Что пахнет каторжной верстой мой переход.
Пусть там бомжи и дворник делят вторцветмет,
И черносотенные ищет нищий мент…
Пусть там с баулами несется на вокзал
Транзитный люд. Не так он лют, как ты сказал.
Гремя колясками, несется на вокзал,
Как будто кто-то мудрый выход подсказал.
Там локтем в бок получишь походя, в ребро,
Как штамп на входе и на выходе, в метро.
Там добр народ, из сумки вырежут добро.
В ходу перо, — он расписной, мой переход.
Там вспомнишь сам или тебе напомнят мать.
Там неприлично ротозейничать, хромать.
В стекляшках Гуччи там нема, Версаччи е.
Там встретишь друга ты случайно в толчее.
Тебе там Клинского предложат на троих,
А также скажут, что пора на тарових. *
Ножи скинхеды там ощеренно несут.
Там рыщут волки и шакалы, как в лесу.
Там с музыкантами тусуется народ
И в тупике поет про новый поворот.
Не говори, что он пустой, мой переход.
Что пахнет каторжной верстой мой переход.
Там генофонд страны, и гений — стар и млад.
Там диогеново обоссанные спят
И мудрецы мои, и ангелы мои.
Уж эти знают все тропиночки в Аид.
Они по лестнице кочуют вверх и вниз,
Повелевая: эй, Темур, посторонись!
Они не очень-то и жалуют меня,
Сипя небрежно: эй, Темур, не заслоняй! —
За упокой по горкам скачущей страны,
Чадя обрубками неведомой войны.
Не говори, что это сброд и сплошь отстой.
Не говори про переход, что он пустой.
Здесь есть у каждого легенда и рассказ. —
Мой переход здесь через Альпы и Кавказ.
Когда я этот переходик перейду,
Не знаю, где я окажусь, в каком году,
В каком краю, в которой света стороне,
На свете этом ли и в этой ли стране?
Не господин и не камрад, сквозь ада смрад…
Быть может, там его я помнить буду рад…
Что здесь узнал и потерял тебя в толпе
И что остаться и отвыкнуть не успел…
Но если вздумал кто-то сжечь мой переход,
Чтоб ярость жгла, разнила речь мой переход, —
Пусть помнит он, что будет течь мой переход,
И не минует судных встреч мой переход.
Не говори, что он пустой, мой переход.
Что он горит, как сухостой, мой переход.
Что пахнет каторжной верстой мой переход.
Что это выстрел холостой — мой переход.
Где-то в предгорьях
Где-то в предгорьях
на тридцать восьмой параллели
дождь и туман.
Хмурятся брови
хребтов. В середине апреля
дым по домам
Стелется низко.
И в воздухе горном цепляясь
за бахрому,
Куст тамариска
Приснится, покажется — аист,
мне одному.
Где-то в предгорьях
на тридцать восьмой параллели
старая мать
слушает море
бессонного сердца в постели,
чтоб задремать.
В зябкости крапа
чадят кизяками постройки,
преет навоз.
Родины запах
въедается в кожу, поскольку
горек до слез.
1 нишолло — белая патока, праздничное угощение.
2 набот — прозрачный кусковой сахар, похожий на лед.
3 Ариана Ваэджа — древняя страна ариев в междуречье Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи.
4 Симург — птица Гамаюн в персидско-таджикской мифологии.
5 Рахматулло (араб.) — “благодарность Аллаха”, имя таджикского дворника в Москве.