Рассказ. С армянского. Перевод Светланы Авакян
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2010
Привет, любимая. Может, это звучит неискренне, то, что называю тебя “любимая”, но, уверяю, во мне нет и тени притворства, ты, действительно, была, есть и будешь моей любимой, хотя поступок мой должен свидетельствовать об обратном. Но я снова повторяю: “Привет, любимая”.
Знаешь, я всегда, нет, не всегда, время от времени, да, время от времени, вспоминаю нашу с тобой общую неподвижность: диван, телевизор, кухню, постель… О, постель, да, постель и твои постельные шалости, которые были бесподобны. Одним словом, помню все в мельчайших подробностях. И поверь, вспоминаю все это, и горло сжимает какое-то теплое, сладкое чувство… Нет, не пойми превратно, в постели не было неподвижности, но постель сама по себе, несмотря на все внутренние волнения, оставалась одним из элементов неподвижности.
Почему я уехал? Объясню.
Но нет. Еще не назрело.
Пишу тебе из бескрайних русских степей, может, татарских, может, башкирских, нет, не башкирских, нет, тем не менее, башкирских… Ну, да все одно. Одним словом, что-то ровное, плоское тянется справа и слева, и впереди, и сзади до самой линии горизонта — и даже ни одного тополя… Конечно, есть здесь металлические столбы электропередачи и что-то еще, им подобное, но когда мы говорим о природе, то искусственным строениям нет места. Хотя, должно быть, настало время причислить железобетон к природе. Наконец, что значит искусственное и почему мы считаем созданное нами искусственным, а то, что создал Господь, — естественным? Все, что есть на земном шаре, — естественное, созданное, да, взятое из природы, не из пустоты же?! Взять хотя бы несгораемый синтетический пластик… Ох, прости, я на секунду забыл, что пишу письмо, просто меня всегда увлекает и очень волнует эта тема… Одним словом, привет, любимая, пишу тебе с дороги, если хочешь точнее, из поезда, что, думается, в конце концов одно и то же. Вот уже несколько месяцев как я в движении, в дороге. Может, год, а может, дольше. Я потерял счет времени, у меня нет часов, календаря, пренебрежение временем — принцип человека В ДОРОГЕ, нет, счастье. Секунды, минуты, часы и все прочее не фактор движения. Это даже нелепо, абсурд. Предположим, сидишь в тамбуре на лесенке, свесив ноги, куришь или лузгаешь семечки, и проходит час. В начале этого часа, предположим, одно — незаметная, забытая миром сельская станция, а в конце дороги ты в огромном сильном и шумном городе. Но может случиться и такое, что весь этот час, с самого начала и до конца, сплошная серость, ничего не изменилось или почти ничего. А может быть и так, что в начале часа стоишь на проклятом полустанке и через час все еще стоишь там же, и зеленого света нет и нет, подонки! Хотя, к чему призваны этот один час или шестьдесят минут, или три тысячи шестьсот секунд… В сущности ни к чему. Нелепо говорить о смене времени года, нелепо, потому что днем ты, к примеру, на теплом побережье, расстегиваешь пуговицы на сорочке от жары, а на следующее утро, может случиться, окажешься на заснеженном перевале, набрасываешь на себя дубленку (дубленки у меня, конечно, нет, это я так, для красного словца). Нет времени года, нет месяца и часа, есть чудо переменчивого движения, есть по ту сторону окна летящие навстречу, равняющиеся с тобой, уносящиеся, ускользающие пространства, словно сделанные из пластилина, резкое круговращение во времени, нечто внутри круга собирающееся, свертывающееся, рассыпающееся, сжимающееся. Все эти громадные массивы перед твоими глазами рушатся, подобно игрушке, кружат, взвиваются, низвергаются, буравят, разбиваются… Настоящая совершенная сказка. Часто от такого удовольствия сводит кишки, все в тебе щекочет, ты корчишься, аж дух захватывает. Жаль, но ты не поймешь это чудо так же, как не понимала авангардную музыку, которая тоже играет со временем и пространством, сжимает, отпускает, укорачивает, разбивает, смешивает, истребляет, уничтожает… Не прими это вдруг за оскорбление, я написал это не для того, чтобы обидеть тебя, и вообще, есть люди, которые чувствуют музыку, а кто-то — нет, и нет в этом ничего страшного. Ты, скажем, прекрасно чувствуешь ароматы, а я не очень. Кстати, береги мою фонотеку, прошу тебя, все остальное без остатка — тебе, но фонотеку не продавай. И книги тоже. Все одно, за них никто не даст много денег. Написал “деньги” и вспомнил: время от времени мне перепадает немного, и я думаю (честное слово) половину или четверть хотя бы отправить тебе (честное слово), но всегда появляются какие-то непредвиденные расходы… тебя угощают, и за это приходится тебе угощать, потом еще что-то… Одним словом, я в движении, неожиданностей много, и еще я думаю, что ты не нуждаешься, наверное, работаешь, родственники помогают… Хорошо, оставим, не мое это дело. Нет, где-то, конечно, это и имеет отношение ко мне, но я стараюсь судить трезво, стоять выше, ведь я сам ушел, а значит, смешно предъявлять какие-то претензии, и тем не менее… Одним словом, оставим.
Почему я ушел, сейчас, кажется, назрел этот момент. Хотя момент должен был давно назреть, хотя перед уходом я должен был объясниться, а не удовлетворяться той глупой запиской: “Оставаться уже не могу, не жди, не обвиняй…” Кажется, так или не так? Но, с другой стороны, и у тебя тоже взрывной характер, ты бы вспылила, начала паниковать, не дала бы мне толком объяснить, и, что бы я ни говорил, ты осталась бы при своем, уверенная, что я бегу с какой-то шлюхой или к какой-то потаскухе. Ревность — очень слепое чувство, я знаю… Я мог, конечно, предложить тебе поехать со мной, но разве бы ты поехала?! Конечно, нет. Ты человек, любящий стабильность, дом, семью, устоявшийся прочный быт. Кроме того, твое присутствие придало бы оттенок неподвижности дороге, хотя, не отрицаю, приятной, и лишило бы движение смысла, принципа и в чем-то обаяния. Возможно, я пишу странно, да? Это от желания быть более чутким, не хочу лишний раз огорчать тебя, и без того чувство вины до сих пор терзает душу… иногда. Но я не мог иначе, поверь. Было неожиданно?.. Для тебя — да, не отрицаю. Причина, однако, в непонимании тобой меня… А я хотел, чтобы ты поняла, поэтому всегда пытался начать разговор на волнующую меня тему, но ты всегда все неверно понимала, все превращала в шутку или считала ложью, которая, якобы, призвана скрывать мою очередную измену… Чувство ревности, черт бы его побрал, не оставляет ничего для трезвых мыслей. А я никогда не изменял тебе, хотя бы сейчас ты должна поверить, ведь лгать просто нет смысла, так как с повестки дня снята необходимость держать тебя рядом со мной. Здесь, в поезде! Ну, здесь другое… здесь… Мужчина же я, наконец, телесные желания не всегда можно сдерживать. Случайные дорожные встречи нельзя считать изменой, это лишь для освобождения от проклятого либидо, только и всего, никаких прочных связей. Не приведи Господь, иначе какой смысл в движении?! Движение, о, движение, дорога!
Я был близок к ней еще с детства: наш дом находился около железнодорожного вокзала, почти на краю перрона. Я рассказывал тебе разные эпизоды из своего детства, но ты слушала безразлично, без интереса, по глазам было видно, хотя повторение не помешает. Но буду искренним, скажу, что и я не испытываю особенного интереса к твоим детским воспоминаниям, такие мы люди, в большинстве своем, крайне себялюбивые, чужие проблемы интересуют нас только, когда соприкасаются с нашими, в остальном все наши пристрастия — притворство, ложный этикет, и мысленно мы беспрерывно повторяем: “Разболтался, кончай морочить голову…”, и все это, не снимая с лица маску ложного интереса. Ведь это так, не правда ли?! Сколько раз читал я это в твоем или моем взгляде. “Это твоя проблема” — слова, которые все мы часто говорим друг другу и сами же упрямо твердим, что мы христиане, не догадываясь, что словами “это твоя проблема” отрицаем все христианское учение. Однако я опять отвлекся, пора возвращаться назад. Итак, детство мое прошло в соседстве с вокзалом. Даже сидя в комнате, я отчетливо слышал: “Поезд номер такой-то вышел с соседней станции” или “Поезд номер такой-то прибывает на второй путь” или “Поезд номер такой-то отправляется с третьего пути” и т.д. Гудки отправляющихся или прибывающих локомотивов, ритмичное постукивание железных колес — все это я слышал постоянно, и мне казалось, особенно по ночам, особенно если я не смотрел из окна, что моя комната — поезд и я путешественник: “у-у-у, чук-чук, чук-чук…” уезжаю. Уезжаю далеко от отца с его строжайшим режимом, далеко от действующего на нервы храпа деда, подальше от наглого младшего брата, который отнимал мою долю материнской ласки и любви; подальше от убийственных уроков, от писка крыс под полом… “У-у-у, чук-чук, чук-чук…” Странно, написал эти строчки, и неожиданно душу объяла тоска по поезду, тоска по поезду, сидя в поезде… А может, тоска по детству, может, ее я принял за тоску по поезду? Но не надо зацикливаться, не надо останавливаться, остановка противна движению. Продолжим… Одну только минутку, попытаюсь повернуть на бок храпящую соседку, ее груди колышатся по ходу поезда, подобно киселю на столике. Нет, не получилось, крепко спит. Попробую еще раз. Нет, ничего не получается: облизнула мясистые губы, выругалась неизвестно в чей адрес и продолжает храпеть. Пожалуй, она много выпила. У нее нашлась вкусная колбаса, белорусская, вареные яйца, а у меня бутылка водки… одним словом… О чем это я? О железной дороге, о вокзале моего детства по соседству с домом. Чтобы дойти до школы (и вернуться, естественно), я каждый день шагал вдоль рельсов около двух километров или прямо по рельсам, как канатоходец. Родной запах мазута, он был для меня приятным ароматом. Мимо меня со свистом проносились поезда, и ветер бил в лицо… Но хватит об этом. Конечно, я не отрицаю значения детских воспоминаний, но дело не только в этом, нет, не только в этом, а в том, почему я оказался в дороге…
Что случилось? Почему вселилась в душу неосознанная тревога? Ах, все ясно, остановка. Все застыло, окаменело. Тьфу! Совсем недавно я был хозяином разрушения, сейчас — я его раб, даже самого малого камушка. Нет, время от времени необходим отдых, чтобы после него сильнее почувствовать чудо стремительного разрушения. Каждая станция — отдых после разрушения. Так вперед, к новому разрушению. И отдых должен быть недолгим, долгие остановки невыносимы, а опоздания — просто трагедия. Одно только и утешает, что потом, чтобы войти в график, несешься со страшной скоростью… Неописуемый кайф…
И еще вспомнилось одно, об этом я тебе никогда не рассказывал. Один из наших родственников, пьяница, годы спустя он замерз и отдал концы в сарае, однажды, мне было тогда лет одиннадцать или двенадцать, тихонько шепнул мне на ухо: “Ты своим не родной, взятый, тебе тогда два месяца было…” Сказал и ушел, посвистывая. Потом он часто приходил к нашим, вел с ними разговоры, пил водку, шутил и дружелюбно подмигивал мне, словно и не было того тайного нашептывания. Но в улыбочке его я, тем не менее, видел что-то заговорщическое, покрытое тайной. Сомнения долго терзали мне душу, я смотрелся в зеркало и спрашивал: “Кто ты, кто?” Я и сейчас часто задаю себе этот вопрос, но в зеркало не смотрюсь, ведь зеркало — это время. Минутку, почему я рассказываю эту историю? Видишь, затянувшаяся остановка вносит смятение в мое сознание.
Маленькая мрачная станция. Сотни ворон скучились над мусором. По платформе, словно на изъеденном молью асфальте, снуют дрожащие старухи, предлагая вареный картофель в больших тарелках и соленые огурцы в эмалированных мисках. Над картофелем уже нет пара, масло застыло на тарелках, но у огурцов вид довольно аппетитный. Старухи хоть и разные, но такие похожие друг на друга, замерзшие, сгорбленные, усталые, такие же, как и их бескрайние степи (я должен был написать в единственном числе, множественным “бескрайние” я лишил смысла). Что случилось, черт возьми! Почему мы не едем?! В душе от этой неподвижности уже черные прозаичные бреши…
Узнал, опаздывает встречный поезд. Вот-вот появится. Уже дали зеленый. Поехали, наконец! Показался встречный. Приближается с бешеной скоростью. Мы тоже набираем скорость. Сравнялись… Как же мы убегаем друг от друга, как убегаем… Истинное чудо!
Да, поезд — самое прекрасное из средств передвижения. Другие выбирают машину или самолет, но для меня незаменим поезд. Понимаешь, любимая, машина или самолет, сами находясь в движении, лишают тебя или почти лишают возможности двигаться: сидишь в том же кресле, рядом с попутчиком, сел — здесь, там — должен сойти, и конец. Сухой прагматизм. Пристегнитесь, не курите, не вставайте с места… Настоящее насилие. А поезд, о, поезд! Едешь две недели, соседи сходят, входят другие, меняются они, а сам ты свободен: ходи по вагонам, беседуй, играй в шахматы, можно в вагон-ресторан, выпить пива, или выйти в тамбур, покурить… Движение за окном, движение в вагоне, чудо, не правда ли? Нет, большего удовольствия представить невозможно! И заработать можно, есть для этого много способов. Возьмем хотя бы вагон-ресторан, там всегда случается какая-нибудь работенка. Сегодня утром позвали грузить картофель и лук. Остановка была короткой, своими силами просто не успевали, к тому же утром все были пьяные, с ночи нализались. Заплатили неплохо, не считая бесплатного завтрака: омлет, маслины, хлеб с маслом, кусок швейцарского сыра, какао. После такого завтрака можно даже не обедать. Ты удивишься, подумаешь: солидный мужик, научный сотрудник — и до чего дошел! Но все не так, любимая, прости, просто ты раба ограниченного мышления. Ты не знаешь, что значит просто жить, да, просто так, жить — и дело с концом. Большое, трудное, но чарующее искусство просто жить, и самое главное — честно. А винилацетатные двойные связи с успехом расщепляются и без моего присмотра. Самое главное — собственный характер и, может быть, даже стремление быть верным судьбе — так я думаю постоянно и на каждом шагу стремлюсь все больше приблизиться к самому себе. Значит, движение, движение, движение! Когда ты не в движении, это теорема или песня, если настроен петь, то наблюдаешь медленное движение материи во времени, а когда ты в движении, то видишь только последовательность эпизодов в момент остановившейся материи. Последнее мне более приятно.
Для меня вообще характерно… Нет, не стану обманываться, все одно, сначала надо произнести это, иначе не смогу идти вперед. Конечно, у меня есть веские подозрения, что, мягко выражаясь, не так уж хорош ваш неподвижный мир. Хотя что-то начато неверно, продолжается так, и, боюсь, ничего не изменится. Может быть, так было предопределено и все идет по верному пути, не знаю, но для меня это плохо, я точно знаю, а я, как уже говорил, все сверяю по себе. Так что же мне делать?
И вот, кажется, можно продолжать. Мне, вообще, присуще так называемое “дорожное” состояние еще с детства, независимо от близости к железной дороге.
Э-э-э, эта мадам уже выводит меня из себя, не дает сосредоточиться. Попытаюсь уколоть ее тихонечко в бедро булавкой, может, проснется и повернется на бок. Как будто получилось, поворачивается, почесала попу и повернулась. Но снова храпит. Ну, да ладно, придется терпеть, через час-полтора ей сходить. Она сойдет, придет новая соседка, новый пассажир, совершенно новый, понимаешь, человек, которого ты никогда в жизни не видел, место свободное, а жизнь не терпит пустоты. Не знаю, кто это будет, женщина, мужчина, красивый, не очень, храпит, посапывает, любит шахматы или карты, не знаю, но он уже, наверное, закрывает чемодан, или беспокойный пассажир, уже приехал на вокзал и кружит около справочного окошка. Потом и он сойдет, и придет другой, новый, потом еще один… Потом поезд закончит свой ход, и я тоже вынужденно сойду, но сразу же, не уходя с вокзала, пересяду на другой поезд, идущий в другом направлении, и снова начнется чудо движения, потом у меня будет новый поезд…
Да, для меня характерно состояние, называемое “чемоданным”, я даже уверен, что в этом причина того, что я вываливался из колыбельки (бабушка рассказывала). Да, во мне с рождения сильно сидит, доминирует: “Вот я пришел, но скоро уйду”, и так всегда, как в целом, так и в частностях: детский сад, школа, работа, дом… “Вот я пришел, но не относитесь ко мне так, как друг к другу, потому что я скоро уйду”. Помнишь, как трудно было уговорить меня поменять обои в комнатах или нечто подобное, помнишь? То была не лень, просто я не видел в этом смысла, это было противно моему характеру, все равно что менять обои в купе поезда, смешно, не правда ли, менять обои в купе или дома, для меня это — просто смехотворно. “Я не задержусь здесь надолго. И пришел, чтобы уйти, потому что оставаться вообще невозможно…” “Там, где меня нет, совершается что-то интересное…” Я очень хочу, чтобы ты поняла меня, почувствовать не сумеешь, да это и невозможно, хотя бы поверь, если не сумеешь понять, не осуждай. Это важно для меня. Ну да ладно, я, верно, задурил твою красивую головку. Кончаю. Крепко целую в губки и снова прошу попытаться понять меня.
ПОСТСКРИПТУМ
Послушай, случилось невероятное, нелепое: я запечатал конверт, вышел на станции и бросил письмо в почтовый ящик, а когда вернулся в купе, неожиданно заметил, что письмо валяется на полу, рядом с домашними тапочками. Значит, я бросил в почтовый ящик пустой конверт! Представляю твое удивление, когда ты получишь пустой конверт. Хотя и пустой конверт содержит какие-то сведения. А письмо я отправлю завтра, сегодня уже поздно. Да, я подумал… можешь все-таки продать мои пластинки и книги, если они тебе не нужны. Вот, написал о пластинках и книгах — и сердце сжалось, заныло… Я называю это ассоциативным сжатием. Однако не надо придавать этому значения, сердце сожмется, отпустит, таково оно. Продавай спокойно, если будешь нуждаться и если найдешь покупателя.
Пишу эти строки и думаю, может быть, ты уже забыла меня и у тебя уже другой, и ты не хочешь, чтобы я напоминал о себе, может, и адрес у тебя поменялся… Все может быть. Но… но я должен писать, потому что… Потому что, наверное, нужен какой-то адрес, куда можно писать время от времени.
Снова целую, снова прости.