Отрывки из воспоминаний
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 5, 2010
Павшим в Великой Отечественной железнодорожникам, солдатам и офицерам подразделений железнодорожных войск посвящаю
В ходе Отечественной войны железнодорожные войска неотступно следовали за армиями, сражающимися на фронтах. В 1941—1943 годах, когда войска наши вынуждены были отступать под мощным напором вражеской громады, перед путейцами была поставлена задача — неукоснительно уничтожать за собой железные дороги, мосты, тоннели, станции и станционное оборудование, искусственные сооружения. Им же было велено минировать пути отхода. Такая тактика могла хоть на время задержать продвижение врага в глубь нашей территории.
И уже иными были задачи, поставленные командованием перед железнодорожными войсками в период с 1943 по 1945 год, когда наши армии перешли в победное наступление и уже не останавливались вплоть до Берлина, Праги и Балкан. ВОСОвцы — так именовалась служба военных сообщений — неотрывно следовали за наступающими подразделениями, в срочном порядке восстанавливая разрушенные фашистами пути сообщения, прокладывая обводные ветки, восстанавливая стрелки и вспомогательные ветки. Никогда прежде в истории железных дорог не знали ни таких темпов восстановительных работ, ни такой маневренности и бесперебойности в работе транспорта, ни таких сроков при переброске войск и техники.
Приближалась 25-я годовщина Октября. Вносились последние коррективы в план освобождения Гизели и разгрома тамошних сил немцев. Нам предстояло ворваться на станцию буквально на плечах противника, чтобы срочно определить, что нам, железнодорожникам, предстоит сделать для беспрепятственного продвижения наших дальше. Регулярно докладывая генералу Борисову о положении дел, мы обязаны были на месте разбираться в обстановке и оказывать частям всемерную поддержку. Ударили по немцам 6 ноября. Противник оказал ожесточенное сопротивление. Кто-кто, а он-то знал, что удержать Гизель значит удержать стратегический плацдарм для нового броска на Орджоникидзе. В задачу же наших входил штурм города, окружение и уничтожение частей 13-й танковой дивизии. 11 ноября подразделения 9-й армии вошли в Гизель, сметая на пути все и вся. Заняли рубеж от Майрамадага до берегов рек Фиад и Дон. Примеры беспримерного мужества проявили в тех боях матросы и артиллеристы. Их успех поддержала авиация. Потеряв Гизель, немцы утратили Кавказ и всякую возможность пробиться к Баку. И означало это большие потери для врага: перед ним закрывались двери в Закавказье по Военно-Осетинской и Военно-Грузинской дорогам. Зато для нас они обрели другой смысл: снабжать войска стало легче. Большой Кавказский хребет оказался вне пределов досягаемости для немцев, потому что направления Краснодар — Майкоп — Туапсе позволили упредить удары противника по оборонявшим берега Черного моря нашим частям.
Потеряв Гизель, немцы заняли оборону. И тут получаю особый приказ: срочно наладить поставку вооружения, боеприпасов и продовольствия 44-й и 9-й армиям. Пришлось разбираться, почему эшелоны, прибывающие вовремя, не разгружаются, почему отдельные поезда застревают на полпути. Со мной был капитан Ермаков. Вся дорога интенсивно обстреливалась, так что к самому уязвимому месту нам добраться в тот день не удалось. Не оставляла в покое и авиация немцев. Тогда полковник Тамбовский переориентировал нас, поставив новую задачу:
— В первую очередь эвакуировать железнодорожную технику и имущество дороги. Растащите с путей и упрячьте подальше от глаз груженые вагоны и запасные паровозы. Требуйте от военного коменданта неукоснительного подчинения приказу и докладывайте каждые 2—3 часа…
Железнодорожные войска генерала Борисова сражались бок о бок с теми, кто атаковал Гизель. Нам же предстояло почти голыми руками под непрекращающимся обстрелом наводить порядок. По счастью, выполнение приказа было приостановлено: наши не только заняли Гизель, но и продвинулись вперед на 15—20 километров, вклинившись в оборону противника.
Полковник нас тотчас же направил вслед атакующим частям, посоветовав двигаться по основной магистрали, фиксируя, где и что предстоит сделать в первую очередь. И докладывать, докладывать, докладывать!
Наш путь пролегал по местам, где еще вчера шли бои. Сожженные села, порушенные дома, курганы свежих братских могил. Лишь изредка встречались имена на дощечках. Так мы узнали, что подразделение лейтенанта Боренко держалось до последнего, уничтожив в боях местного значения не одну группу отступавших гитлеровцев. О том, как это выглядит — стоять насмерть, узнаешь по разбросанным тут и там ящикам из-под снарядов и патронов, по взрытой минами земле, по траншеям, заваленным брошенной техникой врага. Даже следы от фугасных бомб встречались, а это означало, что ребят наших молотили и с воздуха. Местные жители, перебивая друг друга, рассказывали, что держались тут до последнего. А кто-то видел, как лейтенант Боренко гранатой подорвал вместе с собой и нескольких гитлеровцев… Постояв у свежей могилы, мы двинулись дальше — выполнять приказ. То и дело встречали идущих на запад людей, спешащих к своим домам либо пепелищам: всяк надеялся, что хоть что-то могло уцелеть в огне. Но их встречали закопченные трубы некогда ухоженных хат. Русская печь! В мирное время она грела, а ныне от этих остовов веяло хладом смерти. Видели мы и втоптанные в землю вещи, те, что не успели унести с собой оккупанты. В одной из колхозных теплиц обнаружили противотанковое орудие и четырех артиллеристов, лежащих в неестественных позах. Команда по захоронению прошла, видимо, мимо, не заметив их. В азарте боя не заметили гибель товарищей и свои. Мы предали их тела земле, поставив памятником их мужеству орудие, из которого они били противника. На телах двоих остались следы пыток: фашисты не простили им дерзости мужества. Помимо Гизели в руках у нас оказались еще две станции и три полустанка. Досконально проверив состояние путей, стрелок, станционных построек и коммуникаций — наземных и подземных, мы в тот же день вернулись в Орджоникидзе.
В городе царило веселье. Люди радовались, что война отошла дальше. На глазах слезы — в одном — радости, в другом — горести. Обнимались, поздравляли друг друга. По всему было видно: город шел на поправку. Кто с киркой, кто
с заступом — энтузиасты спешили навести чистоту и порядок в своем городе.
Мы представили план восстановительных работ, и части генерала Борисова принялись за дело. Начали с восстановления путей, потом на очереди были мосты и пакгаузы: фронт требовал помощи, ведь бои в районе Гизели и Грозного не прекращались. Нагрузка на железную дорогу возросла, если не сказать утроилась, потому что автотранспорт не мог удовлетворять потребности атакующих частей: дороги были разбиты. К тому времени большая часть станций все еще находилась под контролем противника. Спасала линия Грозный — Гудермес — Баку. Предстояло и дорогу оборонять, и поезда гнать без остановки. Слаженными действиями нам удалось добиться четкого ритма работы. Бойцов генерала Борисова представили к наградам.
Впервые с тех пор, как они оставили землю Западной Украины и отошли к Северному Кавказу, они не рвали рельсы, чтобы остановить врага, а клали новые, латая где можно старые пути, потому что война победоносно шла на запад. Контрнаступление разворачивало плечи. Негоже было отставать.
Нелегкая служба у железнодорожных войск: всегда где-то между своими и чужими. То минировали, то занимались разминированием, то взрывали, то наводили мосты, приводили в порядок тоннели, подъездные пути и платформы для приемки и отправки грузов. Спрос с железнодорожных войск был строгий: ни единой цистерны с горючим врагу, ни одного вагона с продовольствием и обмундированием, не говоря уже о всем прочем, что само собою подразумевалось. А уж как мы дорожили паровозами, дрезинами и бронепоездами, можете себе представить!
1942 год подходил к концу. Все с затаенным дыханием ждали приказа в наступление, полагая, что поступит он 29-го. Но в декабре приказа не дождались. Зато в первый же день нового года он пришел. А мы-то надеялись отметить его в своем родном бронепоезде, по-солдатски, имея по “сто грамм”, паек дневной да кое-что из посылок, присылаемых на фронт из тыла. Его заботу ощущали все без исключения. Тыл поддерживал фронт не только вооружением и продовольствием. Нам писали, слали подарки — вязаные носки, сухофрукты, открытки с детскими рисунками. На большинстве из них наши доблестные танкисты и летчики сбивали вражеские самолеты. Случалось, и вышивки гладью приходили. Грело все это, не давало места унынию. Писали школьники и рабочие, колхозники и студенты. Интеллигенты обещали работать за двоих… И каких только повышенных обязательств не принимали люди на себя! Страна жила верой в победу. Как позже стало мне известно, и в моей семье передвигали по карте булавки с флажками: сперва назад, потом — в радости! — вперед… Весь первый день наступившего года автотранспорт развозил по частям и подразделениям новогодние поздравления.
Нашло меня и затерявшееся где-то письмо от жены. Она писала, как они доехали, как радушно приняла их семья Матевоса Григоряна, выделив в безвозмездное пользование тюфяки и одеяла из чистой шерсти. Отчиталась передо мной и завскладом моим в Краснодаре: “Как устроились, Арис-джан, так на другой день и пошла я по адресу, отнесла письмо сестре твоего знакомого. Через день явились они к нам со своими весами, старыми такими, на них шерсть в деревнях взвешивают. С ней родственник пришел, прихрамывающий парень. Он топориком вскрыл бочку с сыром, и они стали взвешивать — нам и им поровну. Оказывается, в письме тот человек велел по-братски поделиться с нами. Вот они честно и поделили весь сыр. Потом мама пошарила в рассоле — не осталось ли на дне куска, а в нем ком масла плавает: за 17 суток, что нас качало по дорогам, когда цепляли нас к составам и отцепляли, масла ком образовался с килограмм, если не больше. Мама сказала: давайте и это честно поделим. Тогда сестра того человека, еще раз пробежав письмо брата глазами, наотрез отказала ей, мол, в письме только о сыре речь. О масле — ни слова… Такие вот люди добрые нам встретились. Детям, сам понимаешь, теперь будет что и дома поесть, и в школу взять на обед…”.
Трижды перечитал я то письмо, еще раз убедившись в том, что душа народа нашего необъятна, что есть еще на свете честные, порядочные, чуткие люди, которые умеют делиться. И не только горем. Слава богу! И да хранит их Господь!
Наконец, поступил долгожданный приказ, и нас вызвали в штаб Северной группы войск. Начштаба генерал-майор А.А.Забалуев порадовал всех сообщением, что танковые части противника, не желая попасть в окружение, отошли за реку Кума и наши наседают на них.
— Не дать противнику закрепиться на том берегу, развернуть наступательные действия. У нас одна цель — разгромить группировку немцев под Моздоком. Оттуда прямиком пойдем к станции Прохладная. Такая вот поставлена перед нами задача, товарищи!
Что за этим стояло, объяснять нам не стоило: опять следом за атакующими частями, опять первыми — приводить в порядок станции и путевое хозяйство и вновь подтягивать тылы, сокращая время на разгрузку боеприпасов, продовольствия, стройматериалов. Дорогу придется ремонтировать в любом случае.
После очередной инспекции основной магистрали меня осенило: время разгрузки эшелонов можно сократить до минимума, если заранее будем знать, как укомплектованы составы: в каком порядке сцеплены вагоны, открытые платформы, цистерны, сколько двухосных и сколько одноосных вагонов в них. Наблюдательность природная сработала или то дали знать о себе основательные знания, полученные в стенах военно-транспортной академии, не скажу, однако связав это с длиной и высотой платформ, на которых должна была производиться разгрузка, я понял, что такое возможно, и однажды, подав к прибывающему эшелону необходимую разгрузочную технику в нужном порядке, сумел побить рекорд по времени разгрузки. Сослуживцы мои, приятно удивленные увиденным, разнесли слух по всем отделениям дороги. Вскоре начальство в приказном порядке потребовало у меня подробного изложения моего передового метода разгрузки. Его распространили на всю систему железных дорог, и он сослужил добрую службу всей нашей армии, тем более что мы теперь начали активно переходить к наступательным действиям. Так я оказался на виду у большого начальства. Думаю, что по этой причине именно мне была поручена прокладка обводной железной дороги на территории освобождаемой нашими войсками Польши. Но об этом — рассказ впереди. В напряженном дыхании буден важен был своевременный вклад каждого из нас, сплоченных армейским духом товарищества.
Из штаба заторопились к своему бронепоезду.
4 января мы подкатили к Моздоку, который тыловые части еще зачищали от зазевавшихся фашистов. А на станции восстановительные работы уже велись полным ходом. Каждый знал, что ему делать, куда поспевать. А работали под гул немецких самолетов, беспорядочно бомбивших город, станцию и пути. Одному удалось, вынырнув из-под облаков, точно сбросить две бомбы, но уйти ему зенитчики бронепоезда не дали: задымил и упал факелом. Одна из бомб угодила в вагон с живой силой, он загорелся. Мы с Ермаковым и еще несколькими железнодорожниками бросились на подмогу. Раненых вытащить из вагона нам посчастливилось.
С 4-е по 6-е передовые части ушли далеко вперед. Мы не поспевали за ними, и по этой причине возникли трения между нами и их командованием. Части генерала Борисова на самом деле не успевали за рванувшей к победе лавиной чувств, ведущих атакующих. И хотя в наш адрес слышались попреки, все отлично понимали, что приводить в соответствие с положением вещей всю работу железной дороги немыслимо: слишком много было разрушений и повреждений. И тем не менее, где можно было, вкалывали железнодорожники днем и ночью, пока немцы спали и самолеты не доставали. Только-только наладили работу, как нам с Ермаковым велели отбыть,
мне — в Орджоникидзе, ему — в Грозный. На сей раз велено было заняться госпиталями тыловых частей фронта, переброской мастерских и скопившегося на складах имущества. Раненых лечили на местах. На фронт шли лишь горючее и оружие.
Наладилась работа по отправке и приемке грузов. Орджоникидзе ритмично дышал мирной жизнью. Поезда шли в день и в ночь строго по новому графику. Советские и партийные деятели бросили все силы на упорядочение работы всех служб железной дороги: разгрузка и погрузка велись все сутки. У железнодорожников появилась дорожная техника, ускорив разборку завалов и прокладку ремонтируемых участков поврежденного полотна, а значит, фронт стал получать куда больше. Город засыпал под перестук колес. И вот получаю приказ — выдвинуться на передний край. Сопровождал меня офицер штаба капитан В.Лапшин. Из города выбирались по той самой дороге, где еще недавно прошли наступавшие части. Перегруженная машинами, везущими военное снаряжение, боеприпасы и продовольствие, дорога красноречиво говорила о положении вещей на фронте. Тягачи и трактора волокли с полей сражений разбитые, горелые, но еще пригодные в дело танки и орудия, другую технику. В лучах неяркого январского солнца вершина неприступного Казбека отливала розовым, словно приветствуя нас. Куда печальней выглядело все у подножия горы: повсюду видны были свежие следы боев кровопролитных. Люди, не обращая внимания на мороз, продолжали трудиться. Кто-то оконные рамы в здании школы приводил в порядок, другие убирали улицы, вывозя мусор. Картина разрушений врезалась в память.
Цель моей командировки к линии фронта заключалась в выяснении позиций, по которым начались трения между армейским начальством и железнодорожниками. Разобраться следовало на месте и на месте же предстояло мне уладить разногласия. Дорога на Ардон, Дзарик, Дигара и Чикел и ближние села была перерезана противником. Саперы не успевали обезвреживать заложенные повсюду мины. Не представлялось никакой возможности передвигаться по железной дороге: ни тебе мостов впереди, ни стрелок исправных. Все это бросалось в глаза из машины, которая ехала, будто протискиваясь сквозь заторы. В селе Ардон немцы взорвали школу, которая дала путевку в жизнь целой плеяде осетинских интеллигентов, в Алагире из местного музея выкинули портрет классика осетинской литературы Косты Хетагурова, предали огню его рукописи и книги. Сгорели школа и детский сад, больница и библиотека. Телеграфные столбы, все без исключения, были повалены и распилены, а провода оборваны по всей линии связи. В одном из сел увидели скопление людей. Подъехали. Юноша что-то рассказывал тем, кто уже вернулся из эвакуации. И все они стояли вокруг свежей могилы, на которой врассыпку лежали 122 обоймы. Стойкий солдат положил 40 немцев и держался до последнего, пока не приспели свои, но спасти жизнь ему не успели: истек кровью. Вот и воздали воинские почести, положив на холмик сырой земли опустевшие в жарком бою обоймы. Обнажили и мы головы.
Из толпы вышел старик, преклонил колено перед могилой и тихо сказал: “Сынок, ты отстоял наше село, нашу честь, так знай, что мы, горцы, помнить тебя будем всегда. Здесь будет памятник тебе поставлен по нашему обычаю. И о твоей храбрости мы детям и внукам своим расскажем. Знай, что цветы на твоей могиле не увянут…” Думаю, осетины сдержали свое слово и поставили памятник русскому солдату, отдавшему за них жизнь на краю кукурузного поля. От Орджоникидзе мы успели отъехать примерно на 100 километров и теперь оказались на рубеже рек Кумань, Малка и Золка. К станции Золка подъезжали с возможной осторожностью. То и дело раздавались взрывы. Мы не сомневались, что это вражеские минеры рвали все за собой. Стали думать, как пресечь разрушения. Но как?! Железнодорожные войска были от нас далеко, а передовые части успели уйти вперед — не догонишь. Врагу наши оставили узкий коридор вдоль железной дороги, вот он и отступал, круша все за собой. С нами ехали двое штабных офицеров. И хотя было нас немного, но попытку шугануть немцев со станции мы решили предпринять. Надо было спасать что можно было. Нам повезло незаметно подобраться ближе к немцам. Ударили сразу из нескольких автоматов, рассредоточившись. В первый момент там растерялись, и в ответ раздалось несколько очередей. Но уже через пару минут немцы оправились от неожиданности и открыли массированный огонь по стрелявшим. На станции их было не меньше роты, думаю. Положение создалось аховое, потому что пути для отхода у нас не было: все за нами простреливалось. По счастью, мы запаслись боеприпасами в дорогу и было чем отбиваться. Вычислив, что нас немного, немцы стали медленно наседать на нас. Несколько гранат, брошенных в наиболее ретивых, остудили пыл нападавших. Только длилось это недолго: полезли опять. И тут один из наших бросил вслух: мы окружены. За спиной у нас слышен был лязг танковых моторов. Выход был один: кинуться под танки с гранатами. Майор Медведев, примкнувший к нам на станции Зорка, обвязавшись гранатами, пытался выбраться из убежища, чтобы встретить танки как подобает. Только за снежной пылью разглядеть их нельзя было: один лязг гусениц раздавался. Я удержал его, сказав, что железнодорожным войскам танков не придают, так что это, возможно, наши. Догадку мою подтвердили нападавшие, почти взявшие нас в кольцо. Они вдруг разом рванули назад, крича и беспорядочно отстреливаясь. Огонь танковых орудий и пулеметов бросил их на землю. Как потом выяснилось, мало кто унес ноги.
Танки оказались нашими, они-то и спасли нас от погибели. Благодаря их прорыву уцелела станция, тщательно заминированная мощными зарядами. Нам навстречу вышли попрятавшиеся от немцев железнодорожники. Мы указали им, как следует разрядить мины и фугасы, сами же поехали дальше — выполнять задание командования.
Батальон подполковника Пушкова из частей генерала Борисова восстанавливал дорогу на участке Прохладная — Аполонск. Предстояло проверить состояние путей от Прохладной до Георгиевска, десяти станций и полустанков на этом отрезке, стрелок, не говоря уже о складах Северной группы войск Закавказского фронта. Нам сообщили, что дорога начинена минами и нам до места не добраться. Пришлось возвращаться в батальон Пушкова. Приветил нас начштаба майор Семен Соловьев. Мы с ним засели разбираться что к чему. Дотошный майор составил довольно подробную схему требуемого к восстановлению отрезка дороги, пометив подробно, где и что следует делать. Пробыли мы у них два дня и успели за это время составить четкий график, подсчитали, сколько и чего требуется поставить для ремонта полотна и дороги, направив запрос на материалы в Орджоникидзе и Грозный, где находились основные склады стройматериалов. Обратил внимание на то, что фамилия Матвеев Петр, а он был командиром второго отделения, забрана им в кружочек, обведена траурной рамкой. Перехватив мой взгляд, майор грустно сказал:
— Такого парня потеряли! Герой! Под Новопавловском ценою своей жизни спас целую бригаду. Летом еще…
Вечером я подсел к майору и попросил его поподробнее рассказать, как все было. Подчиненные погибшего не могли без слез говорить о нем.
Отбиваясь от немцев, войска Закавказского фронта отходили на юг. На людей Пушкова была возложена сложнейшая во всех отношениях задача — рвать за собой мосты и линии связи, нарушать коммуникации, выводить из строя путевое хозяйство, жечь те составы и грузы, которые могли попасть в руки врага. Словом, все, что эвакуировать не удалось. Приказ был жестким и безоговорочным. Кто не знает, что это такое, поясню. Делать это приходилось в опасной зоне, зачастую под обстрелом с воздуха и год огнем артиллерии и передовых танковых частей противника, не говоря уже об автоматчиках разведотрядов, как правило, в большом отрыве от своих основных сил.
Подполковник Пушков разделил батальон на две части. Одна минировала и поднимала на воздух, что приказали, другая, заняв оборону по ту сторону дороги, за рельсами, отбивала яростные атаки фашистов. Досаждали более всего солдатам Пушкова немецкие танки. Они катили раз за разом, но всякий раз натыкались на крепкую оборону и отходили назад. Тогда начинали бить издалека, иногда прямой наводкой, если ближе оказывались. Потери в личном составе рвали душу командирам, но отступать не велено было, как и не велено было оставлять что-либо врагу на отрезке дороги Этака — Прохладная. А когда стало совсем жарко, подполковник Пушков решил вывести уцелевших из-под огня, опасаясь обхода слева и справа, а то и окружения: линия фронта ломалась в ту пору чуть ли не каждый час. Досаждавшие немцам железнодорожники испытали на себе серьезный удар вечером 18 июня. Избежать боя не получилось. Измученные бессонницей и тяжелой работой солдаты отбивались, как могли. Кончились боеприпасы, да и силы были на пределе. Танки прорвали оборону и навалились на наших, светя себе прожекторами фар. Рев танковых моторов, разрывы снарядов, стрекот пулеметов и дикий рев штурмующих их позиции автоматчиков слились в сплошной гул. То была психическая атака, способная кого угодно выбить из колеи. Вот тут-то и встал на пути немецких танков рядовой Матвеев с бутылкой зажигательной смеси в руке. Первый запылал почти мгновенно. Языки пламени обожгли лицо и самому солдату, но он успел извернуться и метнуть вторую бутылку во вторую машину. Задымив, остановился и этот танк. Остальные отошли назад, волоча за собой озверевшую пехоту, откатившуюся к исходным позициям. Под покровом ночи подполковник Пушков выводит своих людей из-под обстрела. Побродив несколько дней, его батальон, вернее, то, что от него уцелело, примкнул к основным силам генерала Борисова. Вынести с поля боя обгоревшее тело боевого товарища они не успели, но каждый, кто сражался там, унес в душе светлый образ таганрогского токаря Матвеева. Позже, когда обнаружился у интенданта его вещмешок, в нем нашли аккуратно свернутые в трубочку почетные грамоты за успехи в труде и социалистическом соревновании. Он прихватил их с собой, не оставил врагу… Пример бесстрашия товарища оставил в сердце каждого неизгладимый след. Уже спустя время, его имя было внесено навечно в списки батальона, и на утренней поверке, когда звучало “Петр Матвеев”, его боевые друзья в один голос отвечали: “Пал смертью храбрых за свободу Родины”.
Из штаба мы вышли поздно вечером. Мороз крепчал. Лютый ветер слепил, швыряя в лицо снежную пыль. Добрались до станции, а там, словно презирая стужу, продолжали работать ремонтники. К тому времени подошел и Пушков, ездивший на соседнюю станцию выбрать места для складирования материалов. Объездили и мы с Соловьевым несколько станций. Сложив всю имевшуюся у нас информацию, пришли к выводу, что целесообразнее всего разместить склады с горючим на Солдатской и Этаке. Оружие и боеприпасы решили распределить по складам на станциях Чолак и Аполонск и на нескольких полустанках и мелких станциях. А коли так, значит, и соответствовать требованиям должны все эти объекты.
Утром следующего дня вместе с Пушковым мы побывали на всех намеченных объектах, начиная с Этаки, и, поговорив с уцелевшими там жителями, убедили их выйти на разборку порушенных путей, помочь нам в трудный час. И мы встретили понимание с их стороны. Наутро примерно двести человек — стариков и юношей, девушек и женщин — вышли расчищать пути. Народ не просто отозвался на наш призыв: у местных нашлись для нас шпалы и мотки кабеля для связи, отличный инструмент. Его они успели припрятать еще до прихода немцев.
Энергии подполковника Пушкова можно было только позавидовать. Что он хороший командир и грамотный инженер, я уже знал, наслышан был. За 4 дня пребывания в его батальоне убедился в том сам. Куда он только не успевал! И у мостовиков я его видел, и у стрелочников, и в боевой обстановке пришлось наблюдать. Сновал, не зная покоя. Видел его и склонившимся над схемой новой ветки. Он обладал редким ораторским даром, умел не просто убедить, но и увлечь за собой, зажечь делом. Ему верили и за ним шли, шли не только его подчиненные, но и гражданские лица, вовлеченные им в работу ради победы. Народ поднимать он умел. Малейшему успеху радовался, как ребенок, сердечную муку знавал при каждом поражении и неудаче. Видели бы вы его в день, когда его ребята раньше срока завершили наведение моста через какую-то речушку! О больших мостах и говорить не приходится.
— Вот это я понимаю. Это же на века останется людям, — вскрикивал он, бегая по мосту, словно пробуя его на прочность.
Остается сожалеть, что гостил я у этого замечательного человека недолго. Меня уже ждали в штабе Северной группы войск с выкладками и предложениями. Генерал-майор Д.Ермилов, заместитель командующего фронтом по тылу, любил обстоятельные доклады.
Войска Северной группы войск продвигались дальше. С 11 по 20 января 1943 года они освободили Минеральные Воды, Пятигорск, Кисловодск, Георгиевск, Железноводск, Буденновск и развили наступление на Ставрополь, Невинномысск, Армавир и Тихорецк. Столь стремительный ход событий поставил железнодорожные войска в условия более чем невыносимые: мы не поспевали за наступающими частями, потому что подвоз боеприпасов и продовольствия осложнялся тем, что немцы тоже оставляли нам разбитые дороги, развороченные пути и стрелки. Ощущалась острая нехватка ферм для мостов, рельсов и шпал, людских ресурсов. Рабочие руки нужны были, рабочие руки. А где было их взять, да еще в такие сроки?! Поезда к переднему краю шли медленно и не так часто, как хотелось фронту. Автотранспорт застрял на разбитых войной дорогах. Полевые санитарные пункты были переполнены в ожидании санитарных поездов. А как могли мы их подать, когда все раскурочено было под корень!
Командование отрядило генерала Борисова, капитана Ермакова и нескольких офицеров, в том числе и меня, разведать обстановку в районе станций Моздок, Прохладная, Кисловодск, Пятигорск, Георгиевск для быстрого ввода в строй их возможностей. И все это в сложившихся сложных условиях. Теперь и не вспомню, когда они у нас на войне выглядели иначе. По имевшимся сведениям, на этих станциях в свое время скопилось немало материалов, позарез нужных в данный момент. Надо было произвести инвентаризацию, составить подробный отчет, а имевшееся в наличии погрузить и немедленно отправить в части железнодорожных войск. К тому времени из Орджоникидзе в нашу сторону уже пошли составы с запасными частями и амуницией. Шли поезда с пополнением. Вот и стали мы разгружать каждый прибывающий там, где это представлялось целесообразным к текущему моменту. От нашей оперативности и сноровки зависело многое. И я отправился в Пятигорск.
В этом уютном курортном городе мне привелось побывать еще до войны. Слов нет описать, какая там была красота! Но то, что предстало моим глазам в январе 1943-го, словами не передашь. На месте прежнего города-красавца нашел я груды развалин, золы и пепла. Узнал и я, как обошлись с местными гитлеровцы. Людей выгнали на улицу и запалили их дома. Те, кто пытались хоть что-то спасти, падали под пулями, многие сгорели заживо, подстреленные в собственных домах. Пепелище являло картину ужасающую…
Что до немецких офицеров, то они устроились неплохо, говорили: у каждого был свой отдельный номер — так они приспособили к своим потребам палаты в лучших здравницах. Учредили они и строгий контроль над кинотеатрами и кафе-ресторанами, следя за тем, чтобы туда не сунулся кто-то из неарийцев. Видимо, чуя, что расплата от советских людей неминуема, они заставили городского голову нанять для обслуживания их персон исключительно женщин и девушек с высшим образованием. И он доставил им врачей и учителей, инженеров и служащих — прислуживать оккупантам под страхом смерти. Наводя повсеместно свой “новый порядок”, немцы так до конца и не смогли насладиться прелестями наших мест. Карательные меры не помогали, так как многие нашли свою смерть именно через этих мобилизованных интеллигентных людей. “Официантки” и “прислуга” отправили на тот свет не одного офицера. Они же спасли от уничтожения многие ценности, представлявшие интерес для истории. Зачастую, рискуя жизнью, эти безымянные герои прятали от извергов народное добро и преследуемых. Местная жительница Варвара Галкина поделилась со мной пережитым:
— В городе нашем кто только не знает шестидесятилетнего Ивана Матвеевича Мартынова, сторожа бальнеологического санатория, — начала она. — Бесславное пребывание свое варвары отметили ночными поджогами. Когда двое солдат с бидонами керосина подошли к его лечебнице, он крикнул: “Стой, кто идет?”. Солдаты эти незаметно подкрались к нему, и когда перед ними возник старик, они ударом кулака повалили его наземь. Он потерял сознание. А когда очнулся, увидел, что эти двое, гогоча, поджигают занавески… Старик подполз к охваченным огнем занавесям, сорвал их усилием воли и начал гасить… Нашли его утром полуживого, доставили в больницу, откачали. Выжил. Крепок…
Многое отдал бы я за встречу с отважным этим стариком, да время поджимало, я еле укладывался в отпущенные мне сроки.
Солнце перевалило уже за полдень, когда, преодолев рытвины и колдобины, оставленные войной, мы подъехали к станции. Должен сказать, вид она являла печальный. Генерал Борисов уже дожидался нас там. В несколько часов подсчитали, сколько и чего осталось в целости и сохранности, включая подвижной состав. Приятно удивили нас небольшие запасы строительных материалов. Все приказали погрузить и в срочном порядке отправить на ремонт главной магистрали.
Каких только усилий не прилагали железнодорожники, но поспевать за наступающими частями не удавалось. Случались дни, когда на горизонте ни одного немца не маячило. Так споро откатывались они назад. В период с 20 по 24 января наши войска освободили Невинномысск, Ставрополь и Армавир, удалившись от Орджоникидзе на 430 километров. На всем этом пространстве насчитывалось не больше десятка мелких станций и полустанков, однако восстановлению подлежали далеко не все. Иные были разбиты так основательно, что сподручнее было возвести там новые. Из Пятигорска мы отправились с генералом Борисовым в Кисловодск. Картина и там удручающе подействовала на нас. Если что и уцелело, то лишь благодаря стремительному наступлению наших, не позволивших врагу вывести из строя все станционное и путевое хозяйство. Тем не менее ряд пристанционных административных построек они подняли на воздух, как успели поджечь и несколько здравниц. Выручили всех, как всегда, саперы: они тщательно разминировали как территорию станции, так и уцелевшие санатории. Генерал Борисов доложил командованию положение вещей и попросил выделить побольше стройматериалов, не преминув сослаться на поредевшие в боях ряды его войск. Без существенного пополнения, без дополнительных рабочих рук справиться с масштабами ущерба не представлялось возможным.
Не прошло и трех часов, как поступил звонок от командующего: в наше распоряжение отправлено целых три эшелона строительной техники и требуемого для ремонтных работ материала. А подбросив все это, командование потребовало ускорить восстановление дороги, по которой проследуют к фронту эшелоны резерва, застрявшие на станциях и полустанках от Орджоникидзе до Минвод.
Пробыв в Кисловодске чуть больше суток, двинулись к станции Водораздел, где части генерала Борисова уже развернули фронт работ. Приняв решение остаться со своими на линии Невинномысск — Кавказская, где железнодорожникам его помощь была нужнее, даже просто присутствие, генерал направил меня и капитана Ермакова в Ставрополь разобраться на месте с положением дел на направлении Ставрополь — Кавказская. Взорванный мост в Невинномысске и существенные повреждения на железной дороге вынудили обратить особое внимание на линию Ставрополь — Кавказская. Выхода не было: грузы на машинах перебрасывали в Ставрополь, иначе они к линии фронта не могли быть доставлены.
До Ставрополя добрались без приключений. Дорога оказалась вполне сносной, да и разрушений тут, отметили мы, было поменьше. Немцы оставили город буквально на днях, успев подложить взрывные устройства разве что под важные государственные объекты. Люди сами указывали нашим саперам, где копошились немцы давеча. Разведку на указанном нам направлении пришлось вести, пользуясь транспортом наступающей армии. По всей дороге то тут, то там все еще дымились подожженные вагоны с амуницией, по обе стороны от полотна лежали на боку подбитые паровозы. На одной из малых станций горел склад с зерном. А подсчет уцелевшего продовольствия вести тоже входил в наши прямые обязанности. И не только на путях, но и на зернохранилищах и элеваторах. Старались не упустить ни одной детали, чтобы доклад наш штабу фронта на станции Кавказская выглядел более чем убедительным.
Мы шли по свежим следам войны. Раскаты артиллерийской дуэли напоминали о близости фронта. О том же были частые налеты их истребителей. На станции Кропоткин два “мессершмидта”, тем не менее, пытались нанести удар. Наши зенитчики, уже освоившиеся с тактикой немецких асов, отбили атаку. Зато на небольшой станции Егорлык, где мы намеревались передохнуть и привести в порядок технику и подвижной состав, напоролись на небольшую группу фашистов. Отсидевшись день в ближнем селе, они намеревались с наступлением темноты улизнуть к своим. Столкнувшись лицом к лицу с нами, они раскрыли себя, первыми открыв огонь. Мы в долгу не остались, и они вынужденно отошли все к тому же селу, быстро заняв позиции на подходах к нему и в траншеях на его околице. Бой был неравным: у нас кончались боеприпасы. Срочно решив, как действовать дальше, мы обошли противника и вошли в село с северо-запада. В сумерках мы незаметно подкрались к немцам и ударили с тыла. Чтобы понять, откуда их атакуют, немцы подожгли несколько скирд — осветить местность. Я бил короткими очередями и не терял из виду Ермакова, смелого, но и порывистого: предупредить, чтобы осторожным был. И тут заметил двух фрицев, ползущих к той яме, куда минуту назад нырнул капитан. Лейтенант Соловьев, сержант Карпенко и я ввалились в ту же яму. Здоровенный немец одной рукой схватил автомат капитана, другой — его за горло. Рядом возник еще один, готовясь ударить Ермакова по голове. По счастью, приклад моего автомата оказался быстрее. И тут на горле моем сомкнулись руки другого немца. Выручили Соловьев и Карпенко. Мое спасение ознаменовало протяжное ура, рванувшее по полю. Подоспели наши — железнодорожники и местные партизаны, прознавшие о группе немцев. Часть их попала в плен, других уничтожили. Потери наши оказались минимальными, зато раненых прибавилось. Им-то до рассвета и оказывали помощь. Капитан Ермаков отделался в том бою легкими ранениями, а я испугом нешуточным: руки того немца были как железный обруч…
Подъезжали к Невинномысску. Состояние капитана Ермакова стало ухудшаться. Оставив его на попечении врачей генерала Борисова, поспешил в Армавир, куда уже перебрался основательно штаб фронта. Начштаба А.А.Забулаев принял меня без промедления и подвел к карте.
Не упуская ни одной детали, я показал, где и что мы разведали на станциях Ставрополь, Палагиада, Раздвянная, Изобильная, Передовая, Кармалиновская, Расшиватка, Дригорополис.
Там же узнал я, что командование фронта за оперативное исполнение распоряжений командования большая группа офицеров, сержантов, рядовых и железнодорожников представлена к правительственным наградам. Высоко оценило командование и заслуги моего друга Ермакова. Поспешил к телефону связаться с санчастью, в которой оставил раненого товарища, чтобы порадовать его. На фронте радостные вести способствуют заживлению ран.
Тем временем немецкое командование решало свою очередную задачу — задержать продвижение наших войск севернее Ставрополя в районе станции Кавказская. Враг создавал один оборонительный пояс за другим, чтобы затруднить прорыв его обороны. К тому времени Ставка Верховного Главнокомандующего вывела Северную группу из состава Закавказского фронта, выделив ее в отдельный Северный Кавказский фронт. Довели до нашего сведения, что немцы взорвали один шоссейный и два железнодорожных моста через реку Кубань. Так выглядела попытка приостановить стремительное продвижение наших войск. Им важно было в тот период выиграть время и окопаться поосновательнее. Однако наши взяли такой высокий темп, что на пути своем сметали все с ходу. 24 января освобожден был Армавир. Не скрою, что в известной мере такой рывок на фронте не мог иметь места, не трудись без сна и отдыха железнодорожные войска и железнодорожники, обеспечивая подачу всего необходимого. Будничная работа на поверку оказалась более чем результативной.
Взорвав мосты, противник поставил нас в затруднительное положение. Их следовало навести по новой, чтобы наступление не захлебнулось, чтобы отрыв фронта от тыла не сказался на характере боевых действий. Генералу Борисову и лично мне командование поставило боевую задачу — восстановить мост на Кавказской. Лютые морозы, острая нехватка стройматериалов ставили нас в аховое положение. Не один день и не одна ночь ушли у нас на изучение разрушений, на составление графика работ по возведению нового моста, пусть временного, но моста. Сменяя друг друга, мы подбирали кадры опытных мастеров и рабочих, привлекли к работе наш инженерный корпус. Поначалу дело шло. Из Армавира шли к нам цемент, инструменты и все необходимое. Там в достатке было все, да и войск скопилось более чем. Искали подходящие фермы для моста, но таковых не нашлось. И генерал Борисов пошел на риск — велел варить фермы на месте. Пусть временно, но движение следовало восстановить незамедлительно. С каким напряжением велись работы, можете себе представить. Мост удалось восстановить даже раньше срока, указанного в поручении. Поезда ритмично пошли на северо-запад. Там, в районе Тихорецкая — Кущевки, наши вели ожесточенные бои. Та же картина наблюдалась на линии Кавказская — Кубань.
Не успели мы доложить командованию о возведении моста, как разведка доложила, что задержаны десять немцев, переодетых красноармейцами. Они успели взорвать основание моста у правого быка. Как просочились к нам, уже выясняли. Благо повреждения оказались не столь серьезными. Через три дня движение возобновилось. На эти три дня доставка грузов к линии фронта была приостановлена. Генерал Борисов дневал и ночевал у строителей, лично контролируя ход работ, вплоть до их полного завершения. Он же взял на себя ответственность расшить “пробки” из эшелонов, образовавшиеся на промежуточных станциях на период ремонта моста. Войскам генерала Борисова поступил приказ заняться восстановлением и вводом в рабочий режим линии Гальюгаевск — Прохладная — Минеральные Воды — Армавир. В лютую стужу инструмент прилипал к коже, если рвались перчатки. А не хватало в ту пору буквально всего — от инструментов до строительных материалов и запчастей к технике, которой тоже было мало. Проходить, восстанавливая по 10—12 километров пути в день, считалось нормой. Дела пошли быстрее и лучше, когда железнодорожным войскам придали особые подразделения поддержки от народного комиссариата путей сообщения и когда на помощь пришли отряды местных — железнодорожников и активистов. Темпы ремонта дороги возросли. Теперь в день по 15 километров приводили в порядок. Превысить эту норму не удавалось… А фронт уходил и уходил от нас, продвигаясь куда быстрее. Разгорелись жаркие бои за Батайск. Он прикрывал Ростов с юга и юго-востока. На всем протяжении от Батайска до Новороссийска противник создал оборонительный вал. Немцы нагнали туда танков несметно, артиллерии и минометов. И каких только родов войск там не было! Противника это, однако, не спасло. Войска южного фронта под началом генерал-полковника Р.Я.Малиновского проломили оборону немцев под Батайском. Ключ к Ростову был в наших руках. Случилось это 7 февраля. Город постигла участь почти всех городов, куда вступали мы, выбив немцев. От некогда богатого и благоустроенного купеческого города камня на камне не осталось, можно сказать. Взорвав все более или менее важные объекты, враг погрузил и погнал в Германию на работы почти все трудоспособное население. От станции не осталось ничего. Куда ни глянь — груды битого кирпича, воронки от фугасов. Земля и асфальт взрыты были повсюду.
Как ни странно, освободителей встречать вышло немало народу. Диву даюсь, откуда в руках у людей в зимнюю пору цветы живые были, флаги красные нашлись?! На ветру полоскались платочки в посиневших пальчиках. Женщины, старики и дети ликовали в связи с нашим приходом. Слезы радости и горя по убиенным, замученным врагом и расстрелянным, смешались в плач…
Красноармейцы, пережив с уцелевшими горожанами минуты счастья, бросились гасить пожары, все еще полыхавшие тут и там, стали помогать людям перебираться в уцелевшие строения, делились хлебом и консервами. Сахар раздавали только детям. На одной из улиц, где остановились наши танкисты, навстречу им вышел крепкий старик:
— Егоркин, дорогой мой сынок, Егоркин! — стал кричать он, крепко тиская танкиста.
— Спасибо, дед, за тепло, спасибо, только я не Егоркин. Сосин моя фамилия, Со-син.
— Ну и что? Сосин так Сосин. Как проехал твой танк мимо, да как остановился перед домом моим, я и решил, что Егоркин мой вернулся… Откуда мне знать, где он воюет, главное, что вы здесь, твой танк напомнил мне о нем…
И дед выплакал на груди сержанта всю горечь долгих ожиданий своих. Поддерживая бившегося в рыданиях деда, Сосин сказал ему:
— Кто знает, может, в эту минуту и мой отец, обнимая танкиста, думает, что это меня обнимает, а в объятиях у него твой Егоркин. Все мы дети одного большого дома, и у всех у нас одна святая цель — очистить нашу землю от фашистов…
Взяв Батайск, а за ним Новороссийск и Шахты, наши как бы отрезали немцев от их тылов, замкнув кольцо окружения. Бежать им оставалось только через Таганрог, но туда уже поспевали кавалеристы генерала Киричевского и разведроты 44-й армии. К освобождению Ростова были созданы все предпосылки.
С генералом Борисовым мы разрабатывали схему восстановления полотна на линии Батайск — Кайала. 14 февраля наши вошли в Ростов, внеся коррективы и в нашу работу. Ключ к Тихому Дону был в наших руках. Город являлся его цитаделью. Как профессионалы, мы, естественно, первым делом ринулись к станции. Картина радовать не могла. Даже запах гари остался после боев. Узнал, что выбивали немцев со станции ребята старшего лейтенанта Гукаса Мадояна. О том, как все это происходило, поведали нам местные железнодорожники, уже приступившие к разбору завалов и ремонту путевого хозяйства и стрелок. Прорвавшись одной из первых в город, рота первым делом захватила станцию и шесть суток отбивала атаки гитлеровцев. И удержала рубеж за собой. Из армейских газет узнал, что земляка моего удостоили звания Героя Советского Союза, а его храбрецов наградили орденами и медалями.
Чуть погодя я показал генералу Н.В.Борисову — за глаза мы его звали “наш генерал” — тот самый мост, который мы в октябре 41-го приспособили для перехода через него танков, полотно железной дороги, вдоль которого шли на нас немцы, и то место, где я был ранен и выведен из строя на целых пять месяцев.
Больше всего хлопот железнодорожным войскам доставил взорванный участок Батайск — Ростов, где противник лишил нас трех мостов через Дон и его притоки. Юго-Восточный и Воронежский фронты ждали подкреплений и боеприпасов с продовольствием. Поэтому и незамедлительно бросили нас на выполнение этой задачи. Солдаты не разгибали спины по 16—20 часов, мерзли в мокрой одежде и, валясь от усталости, спать ложились, прижимаясь друг к другу, чтобы не замерзнуть. В дело шло все, что можно было раздобыть. Разбирали даже запасные пути, нередко выкапывая рельсы на заводских территориях и в тупиках. Шпалы и те негде было достать.
Сам я в те дни занят был подсчетом следующих на север эшелонов и планированием по их отправке. С нетерпением ждали известий о ходе работ на тревожном участке. Брошены были наши силы и на Кавказскую, потому что через нее должны были поступать армиям, стоявшим под Краснодаром, подкрепления. Скопившиеся на Кавказской эшелоны можно было гнать только через Кавказскую. На нас надеялись, нашей помощи ждали. Оставаться в Ростове не имело смысла. Изучив степень повреждений, мы указали, где и что в первую очередь следует восстановить, дали инженерные расчеты и двинулись на юг. С места на место перебирались мы обычно по ночам, не желая подвергать себя бомбежкам или прицельному огню. Что до противника, то он, уступая нажиму наших войск, медленно отползал к Краснодару. Ставка Верховного торопила со взятием Краснодара. Нагрузка на нашего брата нарастала день ото дня. Командование фронта требовало ускорить работы на линии Ростов — Краснодар. Пришлось с первым же составом ехать на станцию Усть-Лабинскую. Там и застряли, потому что дальше дороги не было: ее рвали немцы и корежили специальными крюками. За работу там едва успели взяться. Доложил начальству о плачевном состоянии дороги из Ростова в Усть-Лабинск. И тотчас получил личное поручение, прозвучавшее страшнее, чем строгий приказ: принять все меры к тому, чтобы под боеприпасы были отведены временные хранилища в Усть-Лабинске, а под горючее — на станции Лодыжинской. За первым поручением последовало второе — подготовить все средства к переброске имеющихся запасов продовольствия, вооружения, боеприпасов и все того же горючего в Краснодар, как только наши войска освободят город… А бои уже шли на подступах к Краснодару. Когда можно было все это успеть?! 11 февраля 40-я моторизированная бригада Н.Ф.Ципляева ворвалась в город и захватила станцию. На другой день в сводках Совинформбюро сообщалось, что наши части полностью овладели Краснодаром, районным центром и вышли к станциям Тимашевская, Донская и Новотитаровская с важным узлом в Радовской. Что это могло означать, каждый из нас отлично понимал. Сейчас мы отправимся туда, определим характер разрушений, примерные сроки восстановления движения — гнать к фронту поезда с оружием и продовольствием. Выезд в Краснодар пришлось отложить, потому что к тому времени на станции Кавказская успело скопиться немало эшелонов с грузами для фронта и поездов, в том числе санитарных: война поставляла раненых без перерыва. Утопая по колено в холодной жиже и вязкой грязи, за ночь с трудом справились с заданием, рассортировав составы и отправив все по назначению. Там я и встретил Ермакова. Он возвращался со станции Кавказская. Раны затянулись, и выглядел мой боевой товарищ вполне браво. Потеплело на душе. Теперь я знал, что не один, потому что работа в одиночку гнетет и давит. Я эту горечь познал на себе. Наутро мы уже ехали в Краснодар. На западной окраине города все еще шли ожесточенные бои.
Итак, я снова в Краснодаре. Замкнулся круг, мотавший меня почти год по цепочке Краснодар — Новороссийск — Адлер, затем Бзыби — Гагра — Сухуми вплоть до Орджоникидзе, Майкопа, Пятигорска, Ставрополя, Батайска, Ростова, опять приведшей меня в Краснодар. Беглые картины всевозможных событий промелькнули передо мной за неполный год, а показалось, что минула вечность. Да, да, именно так, потому что на войне время движется по иным законам, оно сжимается.
Краснодар дорог мне был еще и потому, что связано было с ним многое. Помнил я этот город цветущим в дни, когда война гремела далеко от него, и в печальные дни, когда мы с подполковником Чубом вынуждены были собственными руками уничтожить станцию и все мало-мальски важные пристанционные объекты, отходя к Крымской, в сторону Новороссийска, чувствуя на затылке каленые взгляды наших людей, вынужденных остаться под оккупантами.
Возвращение в родные сердцу места омрачали руины по обе стороны дороги: что не успели поднять на воздух мы, отдавая город врагу, доделали основательно потрудившиеся здесь немцы. От главной улицы, гордости города, — одни воспоминания. Груды развалин, все еще дымящиеся бревна сожженных домов. Ни трамвайного депо, ни мостов, ни переходов. От парка отдыха почти ничего не осталось: деревья немцы вырубили до единого, скульптуры побили, испоганили все донельзя.
Остановились возле роддома. Фашисты превратили его в дом пыток для пленных красноармейцев. Не лучшим было положение попавших в “котлы”, размещенных немцами в бараках неподалеку от роддома. Истязали и там. За день до своего ухода фашисты сковали цепью уцелевших в бараках наших солдат и подожгли. Очевидцы рассказали, что оттуда долго-долго доносились крики и стоны с проклятьями врагу. Вкруг бараков, превращенных в малый концлагерь, выставлены были автоматчики — не дать никому из местных прийти на помощь своим, горящим заживо. Несмотря на строжайший приказ не подходить ближе, несколько женщин рванулись к баракам, в огонь, но были расстреляны в упор и погибли на глазах застывших в немом оцепенении горожан. На изучение состояния станций ушло у нас несколько дней. Составили подробный план разрушений, прикинули, сколько и чего понадобится на ближайшее время. Пользуясь слабостью зенитной обороны города, в небе то и дело возникали самолеты противника и, сбросив свой смертоносный груз, улетали. Беспрепятственно. Утром 20 февраля один из таких стервятников спикировал на центральный вокзал. В час, когда работа у нас начала подвигаться. Раздался взрыв такой силы, что потемнело в глазах. Я потерял сознание, и меня засыпало землей. Откопал и доставил меня в госпиталь капитан Ермаков.
В себя пришел я лишь спустя несколько дней. Белый потолок качался надо мной и готов был свалиться на голову. Думаю, состояние мое врачебная комиссия сочла весьма серьезным. Я был отправлен в тыл. Уважив просьбу, меня определили в Ереван. Там же находилась моя семья. 12 марта 1943 года я уже лежал в Ереванском госпитале. Я успел ее эвакуировать много раньше. Жили они в небольшой комнатке, выделенной им моим фронтовым другом Матевосом. Город жил подтянуто, лица посуровели. Как и по всей стране здесь все, способные встать к станку — пожилые люди, женщины, подростки, — пошли на производство… И хотя город мой родной отстоял от линии фронта на сотни километров, дыхание войны чувствовалось явственно. Часть учебных зданий и учреждений культуры были переоборудованы в госпитали. На улицах людей с перебинтованными головами, руками или ногами можно было встретить почти повсюду. Меня, железнодорожника, естественно тянуло на станцию, благо госпиталь расположен был неподалеку от нее. Когда позволяло здоровье, шел на вокзал и сидел там часами, наблюдая, как формируются составы с народнохозяйственными грузами, как вагон к вагону готовятся к отправке на фронт воинские эшелоны. Не раз тянуло помочь товарищам советом, накопленным опытом, и я изредка встревал в их работу. Провалявшись более полутора месяцев на больничной койке, я, наконец, выписался и тотчас получил новое назначение — начальником оперативного отдела путей сообщения Центрального фронта. Надлежало без промедления явиться в штаб, расположенный в городе Старобельске. Это в Донбассе.
До места назначения добрался 22 апреля. Линия фронта в те дни пролегала на северо-запад вдоль реки Северный Донец, с юга от Таганрога на север, прихватив бассейн реки Миус. Справившись с фашистскими ордами в Сталинграде, Юго-Восточный и Южный фронты соединились, очистив от немцев большую часть Ворошиловградской области. Теперь наши зацепились за южные районы Донбасса.
Командование 3-й гвардейской армии нашло целесообразным поставить меня начальником оперативного отдела путей сообщения. Доклады я слал уже по новому адресу, в Новый Гайдар, что на Северном Донце.
Из Старобельска я повернул на Новый Гайдар, прямиком в штаб фронта. Встретили меня крепкими объятиями: часть офицеров была знакома по тяжким временам, когда мы отходили, с другими я учился в одной академии. Через неделю я уже был в Чеботовке. Там располагались склады с продовольствием и военным снаряжением 3-й гвардейской армии. Единственная дорога Чеботовка — Ворошиловград — Новый Гайдар — Старобельск к тому времени введена была в эксплуатацию передовыми частями железнодорожных войск. И проходила она так близко от позиций противника, что немцы могли доставать наши составы огнем своей артиллерии. Несмотря на все меры предосторожности с нашей стороны, о передвижениях немцы знали по шлейфу дыма из паровозных труб, нанося нам чувствительный урон, выводя из строя тяжелыми снарядами полотно дороги, мосты и стрелки. Карты у них на руках были куда как подробные, до войны еще отпечатанные. Даже двухверстовки. Нам бы таких побольше… Каким-то образом вычислил враг и местоположение наших основных складов. По ним били, не переставая, бомбили с завидной регулярностью. Прямые попадания вынудили командование срочно переместить склады на полтора, а бензохранилища на два километра вглубь, в тыл. В срочном порядке пришлось проложить 3,5 километра запасных путей и тупиков. Придав мне роту железнодорожных войск, поручили приступить к работам безотлагательно. Под моим началом оказалось 1200 мастеров и железнодорожных рабочих, поспела необходимая техника. Теперь оставалось уложиться в жесткий график исполнения приказа. На все про все отпускали нам 15—20 дней.
Темп мы с первых же дней взяли высокий, но вскоре пришлось замедлить ход работ, потому что неоткуда было больше брать шпалы и рельсы. Выкрутились. Рапортовали о готовности на 17-й день. Мы не только надежно укрыли военные грузы, но и изыскали возможность рассредоточить запасы горючего.
Сопротивление немцев по линии обороны нашей 3-й гвардейской росло. Что и говорить, после битвы под Сталинградом они понесли потери, устали. Воспользовались небольшой передышкой и мы, перестроив свои порядки, пополнив личный состав. Немцы огрызались день и ночь. Били из тяжелых орудий и минометов, пристреливались. Передовые позиции местами были у них как на ладони. Отчего не поприжать нас к земле. Психологический фактор в их тактике играл немалую роль. Им важно было держать нас в напряжении. Порой им это удавалось…
В задачу наших войск входило обеспечение бесперебойной разгрузки. Мы же отвечали за своевременную отправку поездов по назначению. Горячка эта длилась у нас примерно два месяца. Все станции по действующей дороге забиты были нашими войсками и техникой. Отрабатывались последние детали в деле полного освобождения Донбасса. Бесценный опыт, полученный мною на Северном Кавказе, научил меня сегодня думать о непредвиденных ситуациях в дне завтрашнем. К тому же нельзя было допустить, чтобы трения между сражающимися частями и железнодорожниками заводили в тупик. Острые вопросы мне приходилось решать на месте, и решать жестко…
Да только нервы у всех были напряжены, потому что работали мы на пределе сил. До сих пор поражаюсь терпеливой немногословности своих подчиненных. Думаю, что они любили меня, потому что, где мог, я щадил их время, продлевая сон на полчаса или сорок минут…
Досаждал нам особый плуг, который немцы цепляли к паровозу, — крошить шпалы за собой, закручивая рельсы и разрушая полотно дороги. Груды искореженных рельсов и шпал встречали нас повсюду. Пришлось просить командование отрядить специальный разведотряд с поручением найти и уничтожить этот плуг. В противном случае нам нечем было восстанавливать путь. А значит, фронт не получит вовремя требуемые грузы. Ни фронтовая разведка, ни воздушная не могли выявить место базирования нашего главного врага — страшного плуга. Помогла чистая случайность.
Прислонившись к стене на станции Чеботовка, мы со старшим лейтенантом Сергеевым курили, пытаясь догадаться, куда же они могли спрятать зловредную машину свою. И тут, отдав нам честь, попросил разрешения обратиться к нам пацан лет пятнадцати.
— Разрешите присоединиться к вашему разговору.
Окинув беглым взглядом обряженного в лохмотья паренька, не скрывая крайнего удивления, а может, и сомнения, я позволил ему поучаствовать в нашей беседе:
— Разрешаю. Кто ты? Что знаешь?
— Я Борька. Я краем уха слышал, что вы ищете их паровоз с этой штукой. Так вот, я знаю, где они ее прячут. — И он нарисовал на асфальте плуг. — Они цепляют этот крюк к платформе, а платформу к паровозу. Опускают на путь и… получают груду искореженного металла и дробленые шпалы. И все это летит у них под откос. А если хотите найти этот паровоз с платформой, так я вам помогу.
— И как же ты поможешь?
— Да не я, друг мой — Сашка. Он на том берегу живет. Он видел, куда они сцепку эту загоняют.
Дослушав Борьку, Сергеев махнул рукой, бросив:
— Хватит заливать. Наплел и ладно. Как ты тут высунешься, когда весь берег реки простреливается?!
— Ах, не верите? Так я вам докажу. У нас с Сашкой условное место есть для встреч. Приходите сегодня, как стемнеет, я вам его покажу. Хотите?
— Хотим. Кто не хочет?
Отвели Борьку к себе, накормили. Поближе узнали осиротевшего парнишку. Родителей его немцы расстреляли, и он оказался в числе тысяч чудом уцелевших, став оборванцем. Решили поближе познакомиться с его семьей — бабушкой, сестрой и братиком, войной пощаженными. Прихватив консервов и хлеба, а еще карандаш и бумагу в планшет сунув, мы двинули к камышам по нашему берегу Северного Донца. Вел он нас узкой тропой, берущей вверх.
— А вон и Сашка, — сказал он, — видите? На том берегу. Я же сказал, что он придет!
Присмотревшись к противоположному берегу, мы и впрямь заметили парня, припавшего к стволу большого дерева. Он что-то показывал руками, а Борька кивал и улыбался. Они отлично понимали друг друга.
— Дайте мне бумаги листочек и карандаш, — вполне довольный собой обратился к нам Борька.
Что он там написал, не могу знать, потому что, закончив писать, он завернул в записку камень и “выстрелил” посланием на тот берег. В руках у Борьки самодельная праща отлично сработала. Он просил Сашку срочно разведать, где стоит у немцев этот проклятый “плуг”.
Пошарив в траве, Сашка нашел послание и, обменявшись еще какими-то знаками, друзья разошлись. Мы могли видеть, как ловко скользит на том берегу фигурка среди кустов.
— Теперь можем идти, — бросил гордый собой Борька.
И мы повиновались. Утром следующего дня Борька, этот юный боец, положил нам на стол ответ с того берега.
— То, что ищете, стоит в тупике песчаного карьера, хорошо замаскировано.
Разведка подтвердила сообщение Сашки, и в канун наступления наши летчики сделали свое дело. Забегая вперед, должен сказать, что немцы располагали в Донбассе 12 такими устройствами, из коих 7 наши вывели из строя перед наступлением, а остальные — уже по взятии Донбасса.
Через два дня, перебравшись через реку, Сашка объявился у нас. Доложили о ребятах командованию. Их поощрили подарками и обеспечили их семьи продовольствием и одеждой. По тем временам помощь была существенной. Теперь Сашка и Борька благодарили нас.
Активные действия по освобождению Донбасса начались в начале сентября 43-го. Войска Юго-Восточного фронта удар по немцам нанесли с юго-запада. Со стороны Таганрога на противника обрушил свою огневую мощь Южный фронт. 4 сентября наши вошли в пределы Ворошиловградской области с последующим развертыванием боевых действий в районе Донецка. К концу четвертого дня боев перешел в наши руки районный центр Сталино, ныне Донецк.
В приказе командующего был высоко отмечен вклад и 3-й гвардейской. Бросок наших армий оказался настолько стремительным, что противник не успел сколько-нибудь серьезно порушить довольно густую сеть железных дорог Донбасса. Война уходила вперед, требуя от нас, железнодорожников, как можно скорее передислоцировать склады со всем необходимым фронту поближе — на станции Красный Лиман и Чаплино. Предстал пред очи начальника военных сообщений (ВОСО) армии. Полковник ввел меня в курс дел без промедления. Приведя точные данные по сложившейся на станциях обстановке, потребовал в 24 часа ликвидировать опасное скопление эшелонов и в кратчайший срок подать к передовой боеприпасы и поступающую боевую технику. Легко сказать — 24 часа. Мне повезло. Генерал-лейтенант Любарский шепнул мне, что в Чаплино стоят 25 вагонов со снарядами для “катюш”, 30 вагонов авиабомб и 125 со снарядами для артиллерии всех калибров. Тревогу командования можно было понять. А надо было и разделить ее. Погода благоприятствовала нам: небо затянули тучи, лишив фашистскую авиацию возможности бомбить нас. Можете себе представить, какой урон нанесли бы они одним даже вылетом. Любарский не стал утаивать и другое: весь автотранспорт застрял в вязкой грязи. Октябрь выдался дождливым. Тяжелые тягачи и те увязали по ступицы. Успевшие вывозиться в вязкой грязи солдаты шутили: “Кто в Донбассе не бывал, тот и грязи не видал”.
— Езжайте и действуйте. Сделайте все возможное. По обстоятельствам. Вопросы решайте на месте. Я верю в вас, думаю, не подведете, — сказав на прощание, протянул мне руку начштаба.
“Сделайте все возможное”. Мне определенно везло с поручениями начальства. Вся надежда была на железную дорогу. Дождь не переставал уже которые сутки. Дохнула осень, пронзая сыростью. В скором времени я оказался на станции. Походил, присматривался, с чего начать, как ликвидировать затор. И тут я услышал гудок паровоза, прибывшего со станции Гайчур. Он покатил в депо. Эта ветка позволяла паровозам выезжать и въезжать на территорию станции. Обратил внимание на пути, ведущие в депо, на первые вагоны, забившие пути у самого депо. В них, как я выяснил, везли обмундирование и продовольствие. А что если в первую очередь убрать с путей именно их? Ведь это они запирали все остальные составы. Мелькнув в голове, мысль эта там и осталась. Улыбнулся про себя, тут же прикинув, что командование вряд ли пойдет на такое. Походил-побродил вокруг этих вагонов, пораскинул мозгами и пришел к выводу, что, скинув именно их с путей, можно добиться желаемых результатов. Поспешил к телефону. Генерал Любарский выслушал меня, приняв к сведению мои соображения. Вскоре появился и сам. Убедившись, что мой подход к делу решительно точен, связался с командованием. Подъехали генералы Гордов, Колесниченко, Лопатенко. Посовещавшись, приняли решение — убрать с путей мешавшие 12 вагонов… Все оставшееся время и ночь ушли на установку стрелок на путях, где стояли злополучные вагоны, и к рассвету пошли первые поезда. Первый ушел на Гайчур. С этим составом убыл и я, прихватив с собой отделение автоматчиков. И не зря. На подходе к Гайчуру нас обстреляли из засады.
Пришлось ответить огнем. Бой завязался нешуточный. Погиб помощник машиниста Гарибян, тяжело ранило машиниста Соловьева и кочегара. Паровозом управлять было некому. Приказав автоматчикам прикрывать меня, я спрыгнул на насыпь и подобрался к кабине машиниста с другой стороны. Пригодились навыки, приобретенные за годы учебы в академии. Нашел лист железа и, заложив им окно, тронул паровоз с места. Стреляли немцы по составу вплоть до Гайчура. Там нас встречал батальон поддержки. Но мы понесли потери: 5 убитых и одного раненого. Потери немцев тоже подсчитали — они потеряли убитыми 80 и ранеными человек сто. Не прошло и двух часов, как на Гайчур прибыл второй поезд. Движение наладилось, вошло в график. Через три дня появился в Гайчуре полковник Панов, порадовав меня сообщением о том, что за проявленную смекалку и решительные меры, принятые мною на станции Чаплино, командование представило меня к ордену Красной Звезды. То была уже вторая высокая правительственная награда, полученная в период боевых действий. В конце сентября движение вдруг прервалось. Донесли, что в район станции Нежин на полотно дороги упали две авиабомбы замедленного действия. Взорваться они могли каждую минуту.
Прошло несколько часов, пока мы добрались с ротой до места случившегося. Собрались паровозные бригады, железнодорожники, солдаты. Прибыло начальство — генералы Любарский и Лопатенко. Судили-рядили, как быть. Не расстреливать же с дальнего расстояния. В таком случае полотно дороги будет выведено из строя надолго и на большом участке. А как быть тогда с составами, до отказа груженными военным снаряжением?! Они же станут легкой добычей для немецких летчиков. И пока начальство решало, как быть с авиабомбами, ко мне подошел командир приданной мне роты Середа, старший лейтенант. Попросил позволить ему обезвредить их.
— Товарищ командир, — обратился он ко мне по форме, — фашисты мать мою расстреляли, брата и сестру угнали в Германию, так что плакать по мне некому, — и, не дожидаясь ответа, рванул к бомбам, выставившим свое оперение напоказ.
— Вернись! — только и успел я крикнуть ему вслед. Но он уже не слышал меня или не хотел слышать. В несколько прыжков он очутился рядом с одной из них, с трудом вырвал ее из земли и, проявляя величайшую осторожность, плавно спустил в ближайшую яму. Проделав то же со второй бомбой, он, довольный собой, вернулся в роту, не скрывая улыбки.
Угроза миновала. С деланной строгостью я пожурил его, пригрозив даже десятью сутками “внеочередной”, хотя, не скрою, гордостью преисполнилось все во мне за своего храброго и сметливого подчиненного.
Поезда пошли почти сразу же, как дали знать на станцию. Я представил начальству рапорт с просьбой представить Середу к высокой правительственной награде. Просьбу мою уважили: на груди моего старшего лейтенанта засиял орден Боевого Красного Знамени.
В феврале 1944 года командование фронта пришло к убеждению, что 3-ю гвардейскую надо отозвать в тыл, дать ей перевести дух и пополнить личный состав. Часть отбитого у противника зерна командование решило направить в дар высвобожденным из блокады ленинградцам. Три состава по 60 вагонов вместили 3600 тонн хлеба. Грузили бережно, понимая важность поручения. Спустя пять дней, 14 февраля, имея на руках приветствие командования фронта жителям города Ленина, отбыли. Ответственным назначен был я. Два других состава сопровождали майор Харченко и капитан Соловьев. И три спасительных поезда пустились в путь. В сопроводительном письме всем, всем, всем велено было давать нам “зеленую улицу”, то есть светофор зеленый для беспрепятственного следования к месту назначения. И делалось все к тому, чтобы изголодавшиеся сограждане наши на день, на час раньше получили хлеб. Уж ему-то цену пережившие блокаду люди знали.
Февраль метельный, глубокий снег встали на нашем пути. Пришлось цеплять перед паровозом специальные платформы — снег разметать. На каждой станции проверяли состояние вагонов, тормозных колодок, буксов, нередко простаивая по несколько дней, приводя в порядок и ремонтируя отдельные узлы. Как старший, я ставил в известность все службы по ходу нашего движения, что везем мы хлеб для иссушенных голодом ленинградцев. Понимание было всюду. Нас даже пускали вне графика, пропускали вперед. До места наша связка поездов добралась без особых трудностей. Встречал нас по поручению командования Ленинградского фронта подполковник Егоров. Вагоны покатили на элеватор.
Пять дней в Ленинграде пролетели, как один. Пришла пора расставаться с городом на Неве. На обратном пути нас бомбили. Загорелся вагон в моем поезде. Пришлось его свалить под откос. Погиб младший лейтенант Гринев, ранения получили рядовой Русанов и сержант Карпов. По прибытии в Нежин представился члену Военного совета генерал-майору Лопатенко, передал приветственное письмо от командования Ленинградского фронта. Оно было зачитано во всех частях и подразделениях.
Время отдыха вышло. Укомплектованная как положено, 3-я гвардейская готова была к боевым действиям. Фронт к тому времени ушел вперед от Нежина на целых 350 километров.
План переброски армии к фронту был готов. Осталась самая малость: подать под погрузку 136 эшелонов. Предстояло прибыть по железной дороге в район Ровно, Дубно, Киверцы, Луцк и занять там позиции на южном берегу Западного Буга, как раз впритык с границей Польши.
Не успел я оправиться от пяти дней пребывания в Ленинграде, как получил распоряжение вплотную заняться разгрузкой прибывающих составов. Я же отвечал за порядок в отделениях дороги. Не мешкая, отправился в Ровно. Нам со товарищи предстояло выполнить объем работ по всем позициям — приводить в порядок станции, принимать грузы и распределять их по намеченным точкам. Упомянутые города и населенные пункты располагались преимущественно в лесных массивах, а это позволяло отдельным отрядам врага, прятавшимся неподалеку, наносить нам внезапные и весьма чувствительные удары. Наши потери росли. До прибытия первого эшелона прошло семь суток. За это время мы не раз вступали в короткие бои с немцами. За первым пошли остальные 135. Прибывая один за другим, они ждали от нас оперативного реагирования. Все сортировалось и направлялось по назначению. Удостоились благодарности от генерала Гордова не только железнодорожные части, но и подразделения прикрытия. Без них нас просто расстреливали бы на путях.
30 августа 1944 года войска 1-го Украинского фронта, в составе которого сражалась и наша 3-я гвардейская армия, форсировав реку Висла, заняла Сандомирский плацдарм. Стремительный отрыв передовых частей вновь создал все ту же проблему — подтягивания тылов ближе к передовой. Отрыв на 490 километров считался недопустимым. Причина заключалась во все той же разрухе на дорогах. Приходилось, как говорится, строить железные дороги заново. Мосты через Западный Буг, Сан и Вислу были взорваны. Мне приказом командования армии предложили перебросить склады из Ровно и Луцка в район Развадува. Железнодорожные войска генерал-майора П.А.Кабанова еле-еле успели к тому времени привести в порядок одну-единственную дорогу, пропускная способность которой не превышала 12—14 поездов. И обслуживала она все армии — строго по лимиту: полагалось принимать или отправлять всего два состава. Вот почему принимались меры к тому, чтобы не лишиться и этого узкого коридора.
Да вот задержаться мне там пришлось. Не успели мы отправить на Развадув из Луцка 12 поездов, как в мой адрес поступил приказ немедленно прибыть в Развадув в штаб армии. Наш У-2 был встречен “мессерами”. Пришлось совершить вынужденную посадку. Летчика легко ранило, но самолет получил серьезные повреждения. Пришлось добираться до Развадува на перекладных.
В штабе меня посвятили в план дислокации армии, разъяснив, как важно сократить расстояние между фронтом и тылом. Эти 500 километров автотранспорт едва покрывал дважды за день. А дороги были разбиты или в плохом состоянии. Противник бросал в атаку свои части по 8—10 раз в день, не давая передышки. Подвоз боеприпасов к Сандомирскому плацдарму, особенно горючего, стоял первым на повестке дня. Выход был найден. Нам, железнодорожникам, велено было бросить все силы на приведение в порядок ветки Рава — Русская — Замостье. Это позволило бы быстро сократить время на подвоз продовольствия и боеприпасов. Ответственность за ввод в эксплуатацию этой ветки целиком легла на наши плечи, поскольку солдаты генерал-майора Кабанова заняты были на работах линии Развадув — Замостье. То был главный путь. И, как правило, его восстановление вели железнодорожные войска. Нам же вменялось привести в порядок запасные пути, станции, полустанки, разъезды и стрелки. Работать мне предстояло на территории Польши, часть земель которой уже освобождена была нашими войсками. В городе Люблине было сформировано правительство Народной Польши, с каждым днем все больше простиравшее свою власть на остальной территории, следуя за советскими войсками. Влияние свое вовсю старалось усилить на местах и так называемое “Лондонское правительство”, имевшее своих сторонников по всей освобожденной Польше.
На разведку и выяснение состояния дел на этом участке ушло у меня несколько дней. На всем своем протяжении дорога была искорежена, мосты и виадуки взорваны. Полотно оставляло желать лучшего. 90 процентов всего следовало восстановить, как построить заново. Прикинув, сколько чего и сколько рабочих рук понадобится на ремонт запасной этой ветки, я вернулся в Замостье. Представил генерал-майору Лопатенко свои расчеты и поделился соображениями на этот счет. Внимательно выслушав меня и одобрив прикидки, член совета фронта, честно глядя мне в глаза, сказал, что ничем помочь не в силах, поскольку все имеющиеся резервы брошены на удержание Сандомирского плацдарма. Желая подбодрить меня, сказал:
— Собери железнодорожников Люблина, Хелма, Владимира-Волынска и дерзай. И чтоб дорога к сроку была готова! Свяжись с секретарем военного комитета Люблина Дубелем, попроси помочь, чем сможет…
Не преминул заметить, что не мешало бы мне в срочном порядке взяться за ознакомление с польской культурой, почитать хоть что-то из произведений их классики, чтобы при случае ввернуть где надо полученные знания, будя в поляках чувство национальной гордости. Я внял доброму совету генерала. Позже не раз убеждался в правильности его видения предмета, когда время свело меня с отрядами “Лондонского правительства”. Даже скудные познания мои сыграли роль в этих встречах, если не сказать, спасли мне жизнь. И по сей день благодарен генералу, подвигшему меня читать в боевой обстановке Мицкевича, Сенкевича и слушать пластинки с музыкой Шопена. Положение выдалось более чем серьезным, время, как всегда, поджимало, и мы рьяно взялись за реконструкцию дороги. Остро встал вопрос, где взять материалы для строительства, как найти рабочую силу. Не раздумывая, сразу же обратился к Дубелю. Помощь стала прибывать буквально на другой день. К нам потянулись железнодорожники. Трассу в 185 километров мы разбили на 10 участков с путевым мастером на каждом. Он же должен был отвечать за качество восстановленного пути. Во избежание напрасных жертв мы сначала пустили по всей трассе саперов очистить полотно от заложенных мин. А их на этом участке обезвредили мы 2900. В полотно дороги немцы врыли еще и 25 авиабомб.
Польские товарищи буквально выручали нас, отыскивая на запасных путях шпалы и рельсы. Так мы разжились на ветках, ведущих к сахарному и деревообрабатывающему заводам. А ветки эти принадлежали частным лицам, связанным с “Лондонским правительством”. Всеми силами нам препятствовали в изъятии части их собственности. И опять на подмогу поспело правительство Любляны с энергичным дипломатом Дубелем. Мотаясь вдоль всего участка, я лично следил за качеством производимых работ, сверяя по графику, временами даже прося ускорить дело. Прознав, что я армянин, польские железнодорожники настоятельно советовали мне побывать в Замостье и полюбоваться величественными, изящной архитектуры домами на площади Мицкевича. В них явно проступали традиции армянского зодчества. От них же я узнал, что столетия назад осела здесь большая колония армян. В меня словно вдохнули воздух родины: все эти строения, особенно арки, были украшены резьбой по камню… Постоял, полюбовался, гордости за свой народ преисполнился и… поспешил к своим непосредственным обязанностям. Фронт не ждал.
Поначалу работы шли строго по графику. Но не прошло и трех дней, как рабочие и мастера с участка стали исчезать. И я докопался до причины: людям просто нечего было есть, хотя по соседству, в барских имениях, хлеба и картофеля имелось в изобилии. Да разве осмелился бы кто из поляков покуситься на чужое добро?! Поощряемые из Лондона хозяева тучных пастбищ и богатых угодий не отпускали рабочим ни зернышка. А у нас приказа не было реквизировать хлеб на нужды армии.
Досаждали строителям и разрозненные отряды отбившихся от своих немцев, прятавшихся по лесам и стрелявших по рабочим из укрытий. Пришлось просить командование срочно принять меры. Отреагировали без промедления: к нам подоспели рота пехоты и эскадрон кавалеристов. Справлялись они с поставленной перед ними задачей отменно: у наших рабочих появились и хлеб, и мясо, и картофель — вдосталь.
Правительство Миколачика из Лондона активизировало своих приспешников, и они стали досаждать нам своими внезапными наскоками. 18 километров дороги проложены были через лес, что облегчало нашим противникам обстрел. На большинстве отрезков были взорваны мосты. Принялись в первую очередь их восстанавливать — на совесть. А с совести, как известно, и спрос большой. Чаще я наведывался к мостовикам. На отрезке дороги, где взорван был мост длиной 40 метров, бывал чаще. И как-то, не заметив, что темнеет, остался в рабочей хибаре, решил проверить еще разок расчеты и прикидки. Звездная ночь расслабила, что ли, я вспомнил семью, друзей, с которыми развела война. Кто-то на чистом русском скомандовал мне в окно: “Руки вверх!”. Поднял голову, а на меня два автомата направлены. И тут же ударом ноги выбили дверь. Передо мной стоял бородатый здоровяк.
— Встать! — гаркнул он.
Показав кивком, где автомат мой лежит и пистолет в кобуре, я попросил не мешать мне работать, довести до ума инженерные расчеты. И добавил:
— Мы же для вас стараемся, поляков, не так ли?
То ли ровный голос мой на них подействовал, то ли еще что, но я получил время на передышку. И тотчас перешел в атаку:
— Если вы такие умные, как позволили немцам дорогу до такого состояния довести?! Меня, конечно, можете убить, но какой вам прок будет от этого? И без вас, и без меня дорогу рано или поздно приведут в порядок, так что стрелять в меня — никакого смысла…
Вперив в лицо колючий взгляд, верзила молча разглядывал меня. Вспомнил наставления генерала моего, Лопатенко. Стал наседать:
— Дорога, как ни крути, народу достанется, тому народу, который дал миру Мицкевича, Сенкевича и Шопена. Они поважнее нас с вами будут…
Воспользовавшись заминкой, шагнул к бородачу и не без сожаления выдохнул:
— А теперь пошли. Куда меня стрелять поведете, к лесу или к мосту, который наводим? Сказать по правде, вы не дали мне закончить чертеж для мастера. Я к утру надеялся справиться с цифрами…
Из-за спины здоровяка ко мне шагнул солдат и, бесцеремонно потянув меня за рукав, бросил:
— Ты кончай там свою большевистскую агитацию, у нас на нее времени нет.
Резко развернувшись, бородач врезал тому, кто тянул меня к выходу. Что-то скомандовал на польском и велел выйти вон. Жест его был убийственным. Его люди как испарились. Подсев к моему столу, он предложил сесть и мне. Склонился над моими бумагами, справившись на ломаном русском, что лежит на столе. Ну, я ему в деталях все и стал разъяснять — что к чему. Сделав обиженный вид, даже обронил упрек в их адрес:
— Я тут для вас стараюсь, а ваши ребята на меня автоматы наставили.
Что в ту минуту творилось в душе этого человека, никто не догадается, но, выслушав меня, он встал, вышел за дверь и вернулся — с моим автоматом и пистолетом в кобуре. Сел рядом и уважительно протянул мне мое оружие.
Как я и думал, бородач руководил отрядами “Лондонского правительства”. В своем подчинении имел он человек 200, и сражались они за “Великую Польшу”. У него приказ — сражаться с русскими до конца, но он уже усомнился в праведности своего дела, не знает, как выйти из положения достойно. Не скрою, что я воспользовался моментом и стал наседать на него, уверяя, что подлинное правительство Польши сидит в Люблине и что поляков спасут именно русские. Не преминул заметить, что время идет и было бы нелишне оказать содействие русским, насмерть бьющимся с фашистами. Страхи оставили меня, и я напомнил бородачу:
— Вспомни, с чего война началась. На вас ведь напали, на Польшу… А мы пришли избавить вас от фашистской гадины. Свяжитесь с Люблинским правительством. Хотите, могу свести кое с кем. Лично я Дубеля знаю, честный поляк. Людьми помог, справляется, как дела идут. Не мешкайте, завтра поздно будет… А что
зашли — спасибо. И что от расстрела спасли — тоже. Сами понимаете…
— А чем я лично мог бы помочь вам? И потом — ни в одну советскую часть меня не возьмут и в польскую, думаю, тоже, — тяжело кряхтя, бородач поднялся с места и шагнул к выходу.
Я остановил его:
— Хотите помочь? Пожалуйста! Мобилизуйте людей и подводы из ближних сел, помогите восстановить железную дорогу. Мост надо достроить. А ваши люди могли бы охранять нас от озверевших от голода немцев, шастающих по вашим лесам.
Постояв в нерешительности, он вдруг рванул на себя дверь, крикнув мне:
— Постараемся!
Бородач слово свое сдержал. Неделю без малого не давал он фрицам носу казать из леса, но и потребовал за охрану “объекта” 10 бочек пива в день. Пиво свое они получали от меня лично и без задержек: пивзавод в Замостье был в наших руках. Сделав свое дело, “лондонские ребята” как сквозь землю провалились. Я так и не спросил бородача, как его зовут. Просто двое встретились и поговорили по душам. Я, разумеется, доложил по службе, что и как было. Правительство Люблина охранять нас от немцев прислало специальные отряды народной милиции. Им же было вменено вербовать на работы по восстановлению дороги крестьян и рабочих из окрестных мест.
По большому счету нам повезло: взрывая пути, немцы закладывали взрывчатку с внутренней стороны. Заложи они заряд с внешней, рельсы использовать в дальнейшем нельзя было бы. Для выпрямления рельсов с дефектом пришлось придумать “рельсовыпрямитель”. Негде было взять и легкий инструмент для производства работ. Немцы забрали все с собой. Смекалка помогла нам и тут: по всей трассе заработали сорок кузниц.
28 августа все трудности остались позади. В строй вернулось 168 километров пути и 17 километров вспомогательных станционных. Первый поезд из Равы-Русской в Замостье пошел 31 августа в 10 утра. Состав нес на себе флаги СССР и Народной Польши: эмблему нового правительства. Состоялся митинг, на котором немало добрых слов обращено было к нам, строителям. И вполне заслуженно, потому что за 26 дней выполнили мы объем работ, исчисляемый в 2500 кубометров земляных и 1000 кубометров работ по камню. Нашими трудами восемь станций получили нормальное водоснабжение, мы проложили 420 километров линий связи, возвели 8 платформ под военные грузы, вернули жизнь 9 большим и 18 малым мостам. И проделали это под непрекращающимся обстрелом. Командование и правительство Народной Польши по достоинству оценили усилия железнодорожных войск и строителей. Самоотверженный труд удостоен был высоких наград. Пришлось и мне сделать дырочку на мундире — под орден Отечественной войны II степени. Не оставило без внимания мои старания и правительство Польской Республики, правда, спустя 24 года после описываемых событий. В 1968 году из рук посланника Польши в СССР я получил одну из высочайших наград — золотой Офицерский крест ордена Возрождения Польши, дающий на территории Польши 25-процентную надбавку к пенсии и ряд льгот — вплоть до седьмого колена. А до того за заслуги в освобождении Западной Украины и приграничных с Польшей земель командованием я был представлен к ордену Боевого Красного Знамени.