Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 4, 2010
Грицман Андрей
— поэт, эссеист, главный редактор международного журнала поэзии “ИНТЕРПОЭЗИЯ”. Родился в 1947 г. в Москве. Окончил 1-й Медицинский ин-т. Автор нескольких книг стихов и прозы, в т.ч. “Вариации на тему” (М., 2009) и “Голоса ветра” (М., 2010). Пишет по-русски и по-английски. С 1981 г. живет в США, в Нью-Йорке, работает врачом. В журнале “Дружба народов” печатается впервые.
И не надо спешить на разбор мертвых слов спозаранку.
Теплый знак под подкладкой надежно, заветно зашит.
И сценарий заучен насквозь, наизусть, наизнанку.
Для порядка надену пиджак и усы, и прикинусь своим,
Но гляжу на себя из настолько вечерних просторов,
Что сама по себе, невзирая на лица, на список имен,
оставляет судьба на стекле только пыль разговоров.
Да о чем говорить? Все равно, непослушный язык
заведет в никуда, и слова повисают в полете.
Но живая строка превращается в сдержанный крик,
Болевая искра просверкнет на крутом повороте.
Москва
Это я ни к кому.
Закрываю глаза и плыву
в Карфаген моих зим,
где посыпаны солью дворы,
где татары живут
с незапамятно-мутной поры
и где в пять пополудни
давно уж не видно ни зги.
Желтый булочной свет
на сугроба холодной муке,
и в кромешности труб
блеск летит по незримой реке.
Там вглухую играли
у сытных парных кабаков.
А теперь ты стоишь
у трамвайных бессмертных кругов.
Ты стоишь у прудов,
на закраинах дуг голубых,
на старинном снегу.
Говоришь ты, но голос твой тих.
Я тебя не встречал
ни с друзьями, ни в школьных дворах.
Лишь порой на семейных
обрамленных фото,
что стоят на комодах
в теперь опустевших домах.
Там, где шарят впотьмах
звезды, фары машин
в тишине и при ясной погоде.
Я тебя узнаю. Закрываю глаза и плыву,
абонент всех сетей,
по бездомной теперь Божедомке.
Ты меня не ищи,
ни по спискам, ни в ликах витрин.
Я живу далеко,
у какой-то невидимой кромки.
В электричке
Станция Монино. Последняя остановка.
Дождь за окном идет от Перловки.
Гречка в авоське, фига в кармане.
Тихо душа засыпает в вагоне.
Лица плывут за окном, как в прибое,
струи воды по гальке в Джанкое…
В тамбуре дух чьего-то “Прибоя”.
Время засыплет все дорогое,
и без тебя в аккурат обойдется.
Так что дивись, покуда глядится.
Лица родные, плывущие лица.
Но, не грусти, авось обойдется.
Болшево скоро, моя остановка.
* * * Неподвижен остаточный воздух
в тайниках анонимного леса.
Путь до станции тихой недолог.
Отправление неизвестно.
Я отмерил остаток дороги
И на ощупь нашел документы.
Осветив направленье побега,
лунный диск утонул, как монета
позабытого государства.
И на фото, глядящие мимо,
тают лица с видением счастья,
утонувшие в сепии дыма.
* * * Не нужно возвращаться наугад.
Да и вообще, зачем о возвращенье.
Как нумизмату — стершийся пятак,
засахаренное дачное варенье.
Наука расставанья: дверь купе,
закрытый терминал аэропорта,
глушителя расстрел, дым и т.п.,
оставленная груша натюрморта.
Закрыв глаза, найдешь себя среди
зеркальных душ семейного портрета.
И понимаешь — там уже и ты,
мелькнувший в блике утреннего света.
* * *
Становится легче только ночами,
и душное небо плывет к океану.
Неточность физиологии речи
как темное поле лежит между нами.
И сколько минут, SMS, мегабайтов
осталось для взгляда, для вздоха, для жеста.
В бездонной сети — мерцание сайта
бездумной души, не имеющей места.
* * * Н.Г.
Когда-нибудь останутся вовне
лишь отраженья в зеркалах озерных.
Летит на наши души вышний снег.
Белеет роща тихо и покорно.
А мы вдвоем стоим наедине
в чужой глуши у станции пустынной.
Глух пригород. Лишь в дальней стороне
на нашем детстве тихо тает иней.
* * *
Пройтись. Купить котам паштет
и облачко тоски развеять,
в уже очнувшейся листве
Москву весеннюю заметить.
И до угла дойдя, забыть,
зачем я вышел в это утро.
Порой спасает просто быт
и замолкает Заратустра.
Купить повыше, на углу,
лукошко ягод, дольки дыни.
На час не вороша золу
и не массируя гордыни.
За супом полверсты пройти,
чтоб подсознание заснуло
и осветило два пути
пешком в Безбожный переулок.
Помедлить в парке у реки
до возвращения в пенаты,
туда, где ждут меня коты.
Они ни в чем не виноваты.
Но там, с собой наедине,
в просветах поднебесных окон,
душа моя горит в огне
и стих роняет ненароком.
* * * Я дышу вместе с лесом по мере движения крон.
Подступает дыханье с пяти окоемных сторон.
Замолкает знакомый мне дятел.
Снег лежит до утра, до апреля, до мая, пока
не наступит пора
всем зайти на чаек
в мой просвеченный дом,
за вечерний порог.
И послушать со мной
хруст заросшего леса,
тихий скрип половиц.
Когда там никого —
тот язык, на котором молчит
душа места.
Затихает в долине рокочущий джип.
Патрулирует где-то невидимый МИГ.
Среди снега тут жил одинокий старик,
где на стыке дорог стоял дом-магазин,
а теперь — только снег.
Навсегда заколочено в доме окно.
Счет за свет и за газ просрочен давно,
и в дверях не видать человека.
Здесь плывут облака ледяных островов,
исчезают снежинки не тающих слов,
и уходит на север дорога.
Постепенно останутся позади
люди, лодки, грибы и березы.
Будет дом мой стоять, как корабль на мели.
Чистый лист на столе, листопад на дворе,
вдох и выдох стиха на морозе.
Там мне нечего больше ни ждать, ни жалеть,
никого, ничего. Только ветер
бормотать будет необъяснимо.
Так останется остров в лесах — материк.
Там я сплю чудным сном у слияния рек,
и мне снится далекий закатный восток
и сентябрь с легким привкусом дыма.