Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 3, 2010
Мощенко Владимир Николаевич — поэт, прозаик, литературный критик. Родился
в 1932 г. на Украине, в г. Артемовске (в старинном Бахмуте). Печатается как поэт с 1955 г. Молодость связана с Грузией, где вышла первая книга стихов “Встречный ветер” (1962). В начале 1960-х окончил Литинститут. Работал в окружных военных газетах, был начальником отдела центрального аппарата МВД и секретарем комиссии по законности. Переводил в основном грузинских и северокавказских поэтов, среди них — Галактион Табидзе и др. Автор более 10 книг стихов и прозы, в т.ч. “Вишневый переулок” (М., 2001), “Оползень” (М., 2005), книги прозы “Блюз для Агнешки” (М., 2007) и др. Постоянный автор журнала “Дружба народов”. Живет в Москве.
* * *
Кутаисский храм Баграта во время нападения турок в 1691 г. лишился кровли и купола…
И не надо мне спрашивать: чьи.
Это песня твоя, “Кереони”,
Это к храму Баграта ключи.
Кто сказал мне, что нету возврата?
Есть, конечно: ты руки воздень
К небесам — и увидишь Баграта
На холме величавую тень.
И услышишь внезапно: “Гляди-ка!
Мы не слепы теперь, не глухи!”
Это вновь на рассвете Марика
Имеретии дарит стихи.
Годы нас до сих пор не согнули
В этой кипени звездных высот.
Значит, детское имя — Нанули
Снова сердце мое разорвет.
Снова слово вспорхнет стрекозою
И его, задохнувшись, прочту.
И Риони глотну со слезою
На твоем кутаисском мосту.
Твой Квироси простыл на охоте.
Он в ознобе. Он завтра умрет.
Но, любимые, вы оживете!
Ждите, скоро настанет черед!
И услышите вы, что, живая,
Эта музыка нам — навека.
Но сгниет, наши храмы взрывая,
Сатанинской задумки рука.
* * * И вдруг приходит с январем
Метели мельтешня сорочья —
Не у нее ли мы дерем
Все чернотропы междустрочья?
Уже с утра — на переезд!
Гудок рождественской побудки.
Я молод — мне не надоест
Ждать хоть какой-нибудь попутки.
Березы трескается ствол.
И снегом занесло дрезину.
Путеобходчик не прошел:
Пьян, бедолага, вдребезину.
Но крепче спирта креозот,
Настоенный в метельном плаче.
Мне и сегодня повезет:
Уеду — так или иначе.
Я верю — вот и ты поверь.
Я этот переезд покину.
Водитель мне откроет дверь
И скажет: “Полезай в кабину!”
Стал горизонт теперь видней:
Наверно, Пьяный Бор прорежен.
Все больше рытвин, больше пней
И загнивающих валежин.
Ямщицкая слобода
Был снег и ноздреват, и плотен.
Вся слобода: и “Ну!” и “Тпру!”
Из продымленных подворотен
Возки взлетали поутру.
Заря врасплох их не застала.
Не таял иней на узде.
Еще Рогожская застава
Свет зажигала не везде.
Ямщик, постой, и я с тобою.
Я воду подносил коню.
Тут все — живущие гоньбою.
Так ведь и я себя гоню.
Возле коровинского дома,
Где тени трех богатырей,
Удары дворницкого лома
И пар горячий из ноздрей.
И выплеснутые остатки
Из протрезвевших полпивных.
Со мною все мои манатки —
И нет давным-давно иных.
Я выкарабкался и вылез
И в сено рухнул на возок.
А у посудомойки вырез
Был вместе с крестиком глубок.
Владимирку мы поутюжим,
И глянут арестанты вслед
Все с тем же конвоиром дюжим.
Да ведь другой дороги нет.
Подзаборные стихи
Родне я был не по нутру
В суде махорочном и скором.
Все знали, что вот-вот помру
С амбарной книгой под забором.
А во дворе — темным-темно.
За мной — гараж, Бахмутка, ивы.
Слова в открытое окно
Рвались. И были справедливы.
На то она ведь и родня —
Как выжить здесь поодиночке?
В амбарной книге у меня
Гнездилась ересь в каждой строчке.
Не помню, у кого я спер
Ту книгу. Оттого без спора
С рассветом я разжег костер
У захудалого забора…
* * *
Он детство провел с табунами…
Николоз Чачава
Где мой младший брат? В ночном.
Может, там он и поныне.
Мерзлые кусты полыни
Передавлены конем.
Конь все тот же. Без седла.
Старобешевской закалки.
Царствие Холодной балки.
Свежая земля седа.
По савраскам брат скучал.
Попадались только клячи.
Он не пил со мною чачи
И не ведал Ортачал.
“Для чего тебе Кура? —
Говорил он мне сердито.
Было слово, что копыто. —
Ты — как хочешь, мне — пора!”
Был заброшенным мой брат,
Будто шахта у посадки.
Он безгрешен. Взятки гладки.
Он ни в чем не виноват.
Март-беззаконник
Сели голуби на подоконник.
Мокрый снег. Это март беззаконник.
Вновь на Пристани я дровяной.
Как я здесь очутился, однако, —
Ничего: ни намека, ни знака.
А вокруг — ни души. Ни одной.
Лишь навал металлических бочек.
У кого бы спросить адресочек?
Ни души. Голубей воркотня.
С бурлаками б идти бечевою.
Ну ей-богу: чуть-чуть — и завою.
Не хватало здесь только меня.
Да, меня только здесь не хватало.
Вновь я здесь — и все мало мне, мало.
Я отсюда уже не уйду.
Мне любить тебя — в памяти рыться.
Почему же ржавеет корытце
Столько весен на тающем льду?
Ты — кому-то достойная пара.
Все для вас — ледоход и Самара,
Да и то, что не стало меня
Вместе с песенкой прежнею — вздорной.
Как тогда, я пройду по Соборной,
Где все та ж голубей воркотня.
* * *
Боголюбова Галина,
Ты прости меня, прости.
Голова моя повинна,
Ты во всем права — почти.
Впрочем, нет: во всем права ты,
Подлой жизни вопреки.
Ледоходы виноваты
И сплошные тупики,
И автобусик в кювете,
Там, где каменный карьер…
Но пишу я строчки эти
На частушечный размер.
В самом деле, не смешно ли:
Неизвестно почему,
Вдруг почуять запах воли —
И остаться одному?
Волжский дождь — за плицей плица,
Снег к тому же — нет косей.
Стать свободным — и лишиться
Лютой женственности всей.
Кто провел нас на мякине?
Вздулся весь — и был таков…
Мне не выбраться поныне
Из самарских тупиков.
* * *
Морок. Наважденье. Чары.
Слов никак не подберу.
Это струны той гитары
На сегодняшнем ветру.
Неужели все — сначала?
Дай на водку пятачок!
Нету целого квартала…
Что осталось? Сквознячок.
“Вот-те, сударь. Нам не жалко.
Хуже смерти — недобор”.
Обезумевшая галка
С лету села на забор.
Чистит перья, как монету,
Видит новые дворы —
А забора вовсе нету:
Только воздух той поры.
Только воздух. Только морок.
И услышалось тогда:
“Ты горишь! Видать, за сорок.
Мне сгореть прикажешь? Да?
Впрочем, ты ведь не из выжиг.
Просто речь твоя пьяна.
Прощевай-ка, чижик-пыжик,
Непутевая струна”.
Тарханы
Забыться…
Поэт, разбужен рифмой хлесткой.
Еще был недостроен храм,
Где пахло тесом и известкой.
И ключница во флигельке
Перекрестилась на иконку,
Увидев пулю вдалеке,
Летящую за ним вдогонку.
А ты сказала: “Снег кругом…
Но видишь, как не бездыханны
Могилы здесь и барский дом,
Поля, и лес, и все Тарханы”.
Я знал: ты верно передашь,
Как за окном горели свечи,
Как извергался карандаш
Огнем пожаров и картечи.
Ты все постигла: эти сны
И даже обреченность эту —
И не тебе ль посвящены
Молитвы, явленные свету!
…Не я подставился свинцу —
И с Машука был выдран долом.
А жизнь теперь идет к концу,
Как сумерки над барским домом.