Повесть
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 3, 2010
Наумов Иван Сергеевич — прозаик. Род. в 1971 г. в Москве. Инженер-оптик. Работает в области перевозок опасных грузов. Окончил Высшие литературные курсы (2006 год, семинар Е.Сидорова). Неоднократный победитель литературных конкурсов. Рассказ “Мальчик с саблей” получил главный приз на 14-м литературном конкурсе “Мини-проза” (февраль, 2008 г.).
— Как жить, профессор, как теперь жить? — почти закричал пациент. — Когда можно стерпеть, но нельзя смириться?!
И с размаху саданул себя в грудь кулаком. По маленькому кабинету загуляло тугое беззвучное эхо, словно замотанной в тряпье гирей ударили в глиняный колокол.
— Вы бы поосторожней, — опасливо сказал
доктор. — Ненароком повредите себе что-нибудь.
— Не тревожьтесь, ломаться давно уже нечему, — горько ответил пациент. — Там всего лишь старое никчемное сердце.
Э.Талан “Пасынки Тополины”
Вторник
Серое китовое брюхо “семьдесят шестого” проплыло над их головами, протянуло за собой рябь раскаленных воздушных струй, накрыло громовым ревом.
Тайга придержал фуражку обеими руками и вжался спиной в сиденье, а Охрименко резко затормозил, свернул на обочину и, причитая, полез в придорожную канаву за улетевшим беретом.
Пока обогнули взлетную полосу да пока прошли посты — бельгийский и свой, — транспортный самолет уже заглушил движки и встал под разгрузку. Заворочался на выезде из пожарного ангара обшарпанный бензовоз, зарычали одна раскатистее другой разномастные фуры, выстроившиеся на краю поля. Замельтешили техники, интенданты всех рангов и званий, какие-то бедолаги из “Красного Креста”, сомнительные штатские — местная аэропортовая братия…
Но из всей этой суеты взгляд сразу выхватывал искомый объект — единственного прилетевшего пассажира.
— Шо, вон та цаца? — непритворно удивился Охрименко и заложил достойный пикадора вираж, чтобы разминуться со стальными бивнями чадящего, как самовар, погрузчика.
Пассажир и впрямь выделялся на фоне пейзажа как фотомодель на трамвайной остановке. Он так и не сошел с трапа, задержавшись на нижней ступеньке, и словно с пьедестала оглядывал летное поле поверх голов. А одет был и вовсе странно. Летний светло-бежевый костюм с иголочки — кстати, совсем еще не по погоде, дурацкая шляпка — хорошо, если не соломенная, позор, да и только! У ног — добротный саквояж телячьей кожи.
Охрименко остановил “уазик” с открытым верхом в тени крыла. Тайга, расправив плечи, зашагал к трапу.
— Вот только честь тут отдавать не вздумайте, — упреждающе сказал гость, ступая навстречу. — Улыбаемся, здороваемся — и вперед. И так вон пол-Европы повылупилось.
Два сонных фландра, белокурые увальни, кровь с молоком, лениво косились в их сторону со скамейки у глухой стены склада. Прокопченные солнцем грузчики-тополинцы сваливали с полуопущенной рампы брезентовые валики палаток в открытый кузов подъехавшей таратайки. Украдкой поглядывая на приезжего, они то и дело покатывались со смеху.
— Полковник Кривцов. Виктор Маркович, — пассажир первым протянул руку.
Цепкую жилистую узкую ладонь следователя военной прокуратуры.
— Майор Тайга… — и с непривычки через силу, — Роман Егорович. Еще багаж будет?
Кривцов отрицательно мотнул головой и направился к машине. Охрименко уже вытянулся по струнке перед водительской дверцей, надул грудь колесом, намереваясь продемонстрировать командный голос, но Тайга так строго зыркнул, что лейтенант сдулся, как проколотый мячик, без хлопка, и только широко раскинул руки:
— Ласкаво просимо!
Кривцов не сдержал улыбки, а Тайга почувствовал, как румянец заливает щеки.
— Лейтенант Охрименко, — негромко пояснил он гостю, исподтишка показывая шоферу кулак. — Инженер-механик. Сегодня за водителя — и за культмассовый сектор заодно. Вперед, назад сядете, товарищ полковник?
— Виктор Маркович, — повторил гость и без подготовки, с места, запрыгнул через борт на заднее сиденье. — Как тут с границей? Таможней? Волынки не будет?
— Все оговорено, — Тайга и Охрименко синхронно захлопнули дверцы, и “уазик” тронулся с места. — Отштампуем вас как штатского, на пассажирском терминале. Пройдете через зал, а на выходе мы вас снова встретим.
Кривцов никак не отреагировал. Откинулся назад, жмурясь, подставил лицо солнцу и длинным костлявым носом втянул дурманящий весенний средиземноморский воздух.
Сначала на юг, потом на восток, и все по горам, с серпантина на серпантин, через узкие неосвещенные тоннели, по рассыпающимся виадукам, вдоль клокочущих горных речушек, под ажурными арками переплетенных ветвей, мимо одиноких хуторов, сквозь пыльные и пустынные городки, — и выцветшие тополинские лидеры смотрят вслед с предвыборных плакатов десятилетней давности…
В ста километрах от столицы асфальтовая дорога приказала долго жить. Охрименко выписывал “уазиком” затейливые кривые, костеря местных автодорожников, всеобщую разруху и международное вмешательство.
— Та это же балаган, а не миротворческие силы, товарищ полковник! — отсутствие на госте формы явно способствовало словоохотливости лейтенанта. — Чехи прислали горных стрелков, англичане — военную полицию, французы — вообще морпехов. Плюс польские егеря и итальянские карабинеры-парашютисты. Цирк на выезде! Порезали страну на лоскутки — типа под контроль взяли? Курам на смех!
Затяжной извилистый подъем, наконец, закончился, и за очередным поворотом открылся вид на круглую чашеобразную долину.
Кривцов цокнул языком.
— Остановить, товарищ полковник? — обернулся Охрименко.
— Не затруднит?
Большая часть территории Тополины скрывалась под густыми лиственными лесами, но в пологом блюдце котловины деревьев почти не было.
— Местные иногда называют долину Божьей Ладонью, а иногда — по имени города: Плешнино Горсце, Плешинской Горстью, — сказал Тайга. — Представьте, что мы сейчас на основании большого пальца левой руки. Тогда вон те горы, — он показал на четыре круглых скалы, ограничивающих долину с востока, — как кончики пальцев согнутых. А сама ладонь — видите? Вся в морщинах, складках, как настоящая! Овраги да балки, ни пройти ни проехать.
— А это, я так понимаю, линия жизни? — иронично спросил Кривцов.
Тонкая линия реки выбегала из ущелья между указательным и средним пальцем, разделяла долину пополам и спокойным полноводным потоком утекала в запястье.
— Да, — сказал Тайга. — И жизни, и судьбы сразу. Это Тополяна. Все, что по эту сторону, — тополинские земли, а на том берегу — уже Алтынщина… Извините, Алтина.
Кривцов попросил бинокль и долго разглядывал Плешин. Тайга смотрел на черепичные крыши старого города по обе стороны реки, пунктир разрушенного пять лет назад моста, серые коробки новостроек, заброшенный трехглавый замок, белый квадратик казарм российского гарнизона, крошечные зернышки “бэтээров” — и пытался угадать, куда смотрит следователь.
— Красивая долина, — констатировал Кривцов безо всякого выражения. — А вон те хутора ближе к Пальцам — это чьи?
— В восточной и южной части — больше алтинские. Тополинцы к городу жмутся.
Тайга почувствовал смутную ревность, показывая полковнику свой нынешний дом. Будто гость мог вмешаться в налаженную жизнь хозяев, влезть со своими представлениями о том, как содержать контингент в этом не самом простом для жизни уголке мира.
— Дорог мало, — продолжал Кривцов. — И сколько ведет наружу?
— Одна — через Полуденный перевал на юге, к французам и итальянцам. Другая — по берегу Тополины на запад, за грядой — опять же итальянская зона. Ну, а если пешком — то тысяча троп, непроходимых гор нет.
Следователь слушал внимательно и чуть заметно кивал. На короткое мгновение майору показалось, что гость все знает и без него.
— Итак, Роман Егорович, — оставшись с Тайгой один на один в его кабинете, Кривцов сразу взял совсем другой тон, — имеет место прискорбный факт хищения военного имущества во вверенном вам подразделении. Не портянок, не котелка с полевой кухни, а боеприпасов и огнестрельного оружия. Слушаю вас внимательно. Что думаете о случившемся?
Тайге произошедшее до сих пор казалось мистикой. Аккуратист и педант Рожнов содержал оружейную комнату роты в образцовом порядке с первого дня, как гарнизон развернулся на этом берегу Тополины. За три года — ни одного ЧП, ни единого недочета, тишина-покой-ажур.
Пять дней назад Рожнов, весь зеленый, ввалился в медчасть и потерял сознание. Пока дневальные бегали к реке, чтоб договориться о лодке до госпиталя, пока на носилках оттаскивали Рожнова к причалам, никто и не обратил внимания, что дверь оружейной комнаты не опечатана. Закрыта, заперта на ключ, но не опечатана. Но ведь не вечером дело было, не ночью — в два часа пополудни! В расположении части!
Тайга постарался обойтись без оправдательных интонаций:
— У меня нет оснований немедленно предъявить обвинение капитану Рожнову. В связи с его внезапной болезнью передачи дел в стандартном понимании не было. Проверка еще идет, и окончательные выводы делать рано…
Кривцов застыл у окна, глядя, как снаружи на подоконник осторожно выползла пестрая ящерка, выбрала самый теплый камень и, изогнувшись, замерла. Поощренный молчанием следователя, Тайга продолжил более уверенно:
— Скажу откровенно, мы ждали вашего приезда. Зная Рожнова, я просто не готов поверить в злой умысел с его стороны. А чтобы разобраться в ситуации, у нас нет ни специалистов, ни, извините, времени…
Кривцов резко развернулся на сто восемьдесят, едва не клюнув майора носом в лицо.
— Нет, не извиню, товарищ майор, — по-змеиному зашипел он. — Вы, видимо, не совсем правильно поняли причину моего здесь появления. Из вашей боевой части! Пропадает! Серьезное, боевое о-ру-жи-е! Куда, я вас спрашиваю, пойдут исчезнувшие единицы? В каком из алтинских бандформирований они всплывут? Это вам не “макаровы”, не для уличной шпаны игрушки! Завтра какого-нибудь датчанина или француза прошьют из русского пулемета. А послезавтра по немецкому бронетранспортеру жахнут из русского гранатомета — что тогда?
Следователь присел на край стола.
— В другой обстановке, — негромко и уже спокойно заговорил он, — даже разбираться бы не стали. Всех чохом под одну гребенку. Но здесь, Роман Егорыч, на нас лежит особая ответственность, мы на особом счету. Каждый наш шаг фиксируется, взвешивается, анализируется соседями — и выворачивается наизнанку. А вы — вы, как командир, — допустили утечку оружия. Весь российский контингент под ударом из-за вашей халатности — или из-за преступного умысла. Но, заметьте, я прилетаю сюда не в форме и не с пачкой ордеров — почему?
Тайга промолчал.
— Потому что у меня — и у вас — совсем другая задача. Я не собираюсь смотреть, как под улюлюканье мировой прессы полетят головы наших офицеров. Давайте просто постараемся — и найдем все, что “потерялось” в вашем хозяйстве. Как вы смотрите на такое предложение?
Чушь собачья, хотел сказать Тайга. Коли стволы ушли из гарнизона по эту сторону реки, то и десятой части назад не собрать. Двадцать “калашей” с подствольниками, ящик патронов, четыре пулемета ПКМС, одно “Пламя”1. И много, и мало. Много, чтобы наделать шуму. Мало, чтобы остался серьезный след. Все давно попрятано по схронам, развезено по селам и городкам Алтынщины, рассовано по чердакам и огородам. Как камень в воду.
1 “Пламя” — автоматический гранатомет АГС-17.
— Положительно смотрю, Виктор Маркович, — сказал Тайга. — Хотелось бы, чтобы Рожнов…
— О Рожнове позаботятся другие специалисты, — жестко прервал его
Кривцов. — А нам с вами и здесь хватит материала, чтобы поискать концы.
На мгновение они замерли, схлестнувшись взглядами, следователь и боевой майор, командир отдельной мотострелковой роты российского контингента миротворческих сил на территории Тополинской Федерации. Давление чужой воли, непонятной и от этого пугающей, накатывало волнами, и Роман первым отвел глаза.
Среда
— И посмотрите только, что за чудный манифест подсунули под дверь всем моим соседям! Причем в третий раз на этой неделе, да найдет себе неведомый почтальон более достойное занятие!
С такими словами на пороге кафара появился сухопарый старичок. Его прозрачно-голубые глаза смотрели как будто на всех одновременно, преломленные чудовищными линзами в массивной роговой оправе. Он держал в руке смятую стопку газетных листов с крупными плохо пропечатанными буквами — так, будто собирался прихлопнуть муху.
К вечеру в кафаре всегда становилось людно, и многие посетители поприветствовали старика — кто просто поднял руку, а кто окликнул:
— Иди к нам, часовщик, с утра для тебя лавку греем!
— Эзра, а мы думали, ты нас на европейское время переводишь!
— Хочешь медынцу, Эзра? Нашему столику Палиш не разбавляет!
Старик, беззубо улыбаясь, кивая всем и каждому, прошел в дальний угол, ближе к очагу. Осторожно опустился на лавку. За столом уже обедали сапожник Халим, начальник пожарной охраны Салан и “русский поп” отце Миклаш — бывший легионер, бывший рестлер, бывший рэкетир, а последние годы, исключительно по велению сердца, — самозваный настоятель плешинского прихода.
Хозяин кафара, однорукий Палиш, в глиняную кружку налил Эзре медынца, оставил кувшин на столе, принес плетенку хлеба, да и сам сел отдохнуть рядом.
Тонкими длинными пальцами часовщик расправил на столе смятые листки.
— “Землемеры” Шадо? — без особого интереса спросил отце Миклаш, макая лепешку в суп. — Или “Алтина чистеша”?
— “Землемеры”, — подтвердил Салан, заглянув в листовку. — Самое распоследнее предложение благоразумному тополинцу: очистить город от своего присутствия, не доводить до беды, уехать, пока ему не подарили два квадратных метра алтинской землицы. Зачем ты принес сюда эту гадость, Эзра?
— Палишу чем-то надо каждое утро растапливать печь, — развел руками часовщик. — Это большая печь, она кормит полгорода, а дрянная бумага горит хорошо, так пусть лучше с дымом уйдет в трубу, чем валяется на свалке! Эта свалка переживет нас всех, а таким сочинениям не место в вечности.
Отце Миклаш утер бороду и молча придвинул к себе кувшин.
— А я бы уехал, — сказал Палиш. — В один день собрался бы, сговорился с лодочником, да и подался на север. Люди везде хотят домашней еды, работа бы от меня не убежала.
Салан набычился и поджал губы. Халим, опустив глаза, ковырял вилкой кусок рыбы. Отце Миклаш навалился на стол, выглядывая из-за часовщика:
— Так что же ты еще здесь, Палиш? И ты, Салан, почему не на правом берегу?
— Я больше не сложу такой печи, отце, — сказал трактирщик. — Мы собирали ее по камушку, по кирпичику, еще с моим отцом, на долгую службу.
— В этом городе еще есть чему гореть, — сказал Салан. — Если я и уйду, то последним.
Эзра пригубил медынец, почмокал дряблыми губами и спросил:
— Помните старую Мелису, что пятый год не выходит на улицу? Хотя где бы еще и выходить на улицу, как не на углу Кухарьской и Пришана, у городского фонтана, пусть он и не работает с тех пор, как на Плешин упала первая случайная авиабомба? Вэй, Мелиса, наверное, и не подозревает, что южный Плешин на новых алтинских картах зовется Плешне — так что же взять с глупой женщины, не знающей, в каком городе она живет? Вот уж кто точно никуда не уедет, путешествия не для нее…
— Не думаю, что “землемеры” сунутся в Плешин прямо на русские пушки, — сказал пожарный. — Как считаешь, Халим?
Длиннолицый алтинец Халим негромко ответил, уткнувшись в тарелку:
— Мое дело — тачать сапоги.
— Не обижайся на Салана, Халим! — воскликнул Эзра. — Поднимем лучше добрый медынец и выпьем за светлые времена!
Глиняно клацнули кружки отце Миклаша, пожарного, трактирщика и часовщика. Чуть помешкав, к остальным присоединился и сапожник.
Медынец уже ударил старику в голову, в его глазах появилась хмельная искринка, и даже линзы заблестели по-особому.
— Тополинцы напуганы, тополинцы даже не хотят есть, потому что у всего вкус, будто пробуешь из чужой тарелки. Но ты же не виноват в этом, Халим, просто так все повернулось у нас в Плешине…
Эзра показал рукой, как хитро, с подвывертом “все повернулось”.
— Но каков поворот! Это же стоит того, чтоб смеяться! Во всем городе не найти человека спокойнее, чем часовщик Эзра! Тот самый Эзра, который однажды пропустил четыре весны, сидя в темном подвале, — за что спасибо маленькой, но очень упрямой девочке… Когда она привела меня к себе в дом — до сих пор помню на ощупь ее решительную ладошку, то видели бы вы глаза ее достопочтенного отца и добродетельной матушки, пусть их облако на небесах будет мягче лебяжьего пуха! “Эзра будет жить с нами”, — она произнесла это так, будто все только и делают, что прячут у себя дома пятилетних еврейских мальчиков…
Разговоры за соседними столиками прервались — все слушали старика. Не замечая сгустившейся тишины, Эзра отставил полупустую кружку в сторону, расправил плечи, откинулся на спинку скамьи.
— И вот какой поворот! Уйдут тополинцы, придут алтинцы — что изменится для хорошего часовщика? Так и вижу, как расступается народ на Пришане, чтобы дать дорогу старому Эзре! И он-таки идет! Задрав голову, весь в бархатном жилете, и к кармашку тянется такая знатная цепочка из довоенного золота — остается только гадать, что за чудо-механизм прячется на ее конце… И все улыбаются старому Эзре… Уступают ему место на лавочке у фонтана, и снимают шляпы, и спрашивают: “Господин часовщик!..” Нет, не так! “Господин лучший часовщик к югу от Тополины! — говорят они. — Почему бы вам иногда не улыбнуться нам в ответ?” И что ответить старому Эзре? Ведь Эзра не умеет врать, он скажет им на своем плохом алтинском: “Меня беспокоит то, что в темном сыром подвале моего дома томится Мелиса — девочка, однажды спасшая меня от неминуемой смерти. Мне так хотелось отплатить ей тем же, но я совсем, совсем не справляюсь. В восемьдесят лет хочется тепла и света, а их-то я и не могу дать моей Мелисе. От стылых стен у нее ноют кости, а когда она начинает кашлять, мне приходится громче включать веселую алтинскую музыку”…
В кафар вошли двое русских, майор и капитан из мотострелкового гарнизона. Все словно выдохнули. “Здравше” и “Добреша дянца” зашелестело отовсюду. Русские выбрали маленький столик у окна, и Палиш поднялся им навстречу. Сапожник Халим тоже встал и ушел, пожелав всем приятной трапезы. Отце Миклаш дождался взгляда русского майора и кивнул в ответ.
Эзра стремительно пьянел и грустнел.
— Не далее как вчера пополудни ко мне пришел Кош, что на пристани торгует дырявыми лодками на полчаса. Он говорит мне: Эзра, почини мне время в карманных часах, а то оно стоит как вкопанное по часовую стрелку! И что за механизм, скажу я вам… Нет, я промолчу — только часовщик смог бы оценить эту красоту! И вот я смотрю на детали, изготовленные в Пруссии и Австро-Венгрии, на колесики и шестеренки, каждая из которых вдвое старше меня, и плачу… А ведь от влаги в глазах зрения не прибавляется!
Он провел рукой перед носом, едва не смахнув очки.
— Зачем плакать, Эзра? — Салан протянул руку через стол и могучей ладонью утешающе накрыл хрупкие пальцы часовщика.
— Грядут последние дни Плешина, вэй! И как же мне хочется, чтобы время остановилось! Я таки не справляюсь со своей работой…
Когда Тайга и капитан Вольховский вышли из кафара на улицу, отце Миклаш сидел через дорогу на заросших сорняками бетонных блоках, привезенных в давно забытые мирные дни для строительства кинотеатра, и негромко рычал на маленькую дворняжку. Собака тявкала в ответ, прыгала из стороны в сторону, но не убегала.
— Я догоню, Володь, — сказал Роман.
Он подошел к священнику и сел рядом. Вольховский, не оборачиваясь, направился в сторону гарнизона. Обиделся, подумал Тайга.
Вольховский, умница и полиглот, был единственным офицером в части, свободно говорившим по-тополински. Когда надо и не надо, Тайга таскал его с собой для налаживания контактов — хоть с городскими властями, хоть с местным криминалитетом. А тут, видишь ли, без переводчика обошлись…
— Как дела, Рома? — отце Миклаш прищурился, спрятал глаза в подушках припухших век. — Нашел пропажу?
— Ты о чем? — невозмутимо спросил Тайга.
В разговорах один на один оба как-то сразу соскальзывали на “ты”.
— Да не отмораживайся, все уже знают.
— Так уж и все…
— И в Горсти, и за холмами.
И за холмами — эхом толкнулось в голове. С кем за холмами, среди алтинцев, может общаться тополинский священник?
— Вижу, нехорошее думаешь, — ухмыльнулся отце Миклаш. — У тебя, Рома, соображалка так устроена, что лицо — как монитор. Хоть читай, хоть списывай.
— За холмами — это кто?
— А не твое дело кто, сын мой! Только знай, на всякий случай, что ни “Чистеша”, ни “землемеры” тут ни при чем. Они сами в непонятках, сечешь?
— Откуда знаешь?
Отце Миклаш сплюнул себе под ноги.
— Одному богу молимся.
От этих слов подкатило, подступило черное, глухое отчаяние. Тайга знал, что надо просто перетерпеть, но все равно не мог остановить свои мысли.
Все временно. Все ненадежно. Не наведение порядка в стране, а барахтанье в трясине.
— Вот именно! — рявкнул он. — Одна вера! Один язык почти! Рожи одинаковые! Переплетены, как нитки в ковре, — кто кому сват, а кто брат. Так что же им вздумалось делить-то?! Довели вон, что по всей стране чужие танки раскатывают.
— Ты уж определись, Рома, танки — это хорошо или нет?
— Танки — это плохо, — сказал Тайга. — Танки — это потому что запустили все до крайности. Ввязаться бы посредникам чуть раньше…
— Какие могут быть посредники, наивная ты душа? В чем — посредники? Если из двоих один хочет жить вместе, а другой нет, что делать?
— Решать, — запальчиво сказал Тайга. — Как-то решать. Искать компромисс. Раз уж так случилось, то делить территорию. Расходиться одним налево, другим направо.
— Зачем же делить, если можно взять целиком? — тихо спросил священник. — Тополина, Алтина и Цвена испокон веков были единым государством. Спасибо мировому сообществу, Цвену мы уже потеряли. Если теперь нас распилят пополам еще раз, то тут и сказочке конец.
Как быстро в нем вызрело это “мы”, подумал Тайга. Сколько он здесь? Четыре года? Пять?
— И все-таки хорошо, что у нас одна вера, — добавил отце Миклаш.
— Чем? — спросил Тайга.
— Когда нас перережут, то хотя бы не тронут храм. Пройдет недолгое время, и он снова даст людям свет. А ты только прикинь, что было бы, молись Алтина другому богу!..
— Слушай, хватит! Откуда такая паника, а? Вы живете не на хуторе, не в гетто посреди алтинских гор, а в Плешине, под защитой военного гарнизона, так все равно твердите как попугаи: “Перережут-перережут!”
Тайга аж хлопнул ладонью по колену.
— Рома…— священник смотрел на него как на маленького. — Сколько вас, скажи мне?
— Военная тайна, — буркнул Тайга.
— Вас сто тридцать семь человек, Рома, включая врача и четырех медсестер. У вас шесть бронетранспортеров вместо штатных одиннадцати, и из тех — один в ремонте из-за поломки трансмиссии, а еще один заводится через раз. Пятнадцать офицеров и сто семнадцать солдат. Вы все здесь как на ладони. Когда придет время, вас тоже будут иметь в виду.
От слов отце Миклаша стало не по себе. Тайга одернул себя: глупости! Кто ввяжется в открытый бой с мотострелковой частью регулярной армии? Хотя даже собственный опыт подсказывал, что…
Нет никаких “хотя”. Нечего и думать об этом.
— Плешнино Горсце? — шутливо спросил он, сложив ладони лодочкой.
Четверг
Что-то витало в воздухе, вечная тревога плешинцев перекинулась и на офицеров гарнизона.
Тайга попытался отказаться от участия в совместном рейде с итальянцами по перехвату крупной партии наркотиков. Ему велели не умничать и лично возглавить российскую группу.
В гарнизон приехали щеголеватые карабинеры для проработки плана операции. Серьезный как абитуриент на первом экзамене “капитано Скаппоне Первого особого полка «Тускания»”, а в придачу — два разгильдяя-лейтенанта, которых, чтобы не путались под ногами, сразу отправили в кафар, к явному удовольствию последних.
Тайга сносно изъяснялся на языке вероятного противника, Скаппоне — на языке вероятного союзника, оба пользовались артиклем “зе” чисто интуитивно, и в целом средств общения хватало.
Согласование деталей не заняло и получаса — пробежались по картам, уточнили время и маршруты выхода на точку, сплошная рутина. По данным из каких-то мутных источников, искомая машина должна была ранним воскресным утром пройти через Полуденный перевал, по стыку итальянской, французской и российской зон контроля. Где ее и следовало брать. Подобные рейды редко когда давали хоть какие-то результаты — майор Тайга и капитан Скаппоне знали об этом по собственному опыту. Но служба есть служба.
— Роман, — спросил итальянец, когда с формальностями было покончено, — я уже пятый раз в Плешине и до сих пор не видел мальчика!
Тайга откашлялся.
— Какого мальчика?
— С мечом, — как о чем-то само собой разумеющемся сказал Скаппоне. — Кривым таким, слова не помню.
— Охрименко! — позвал Тайга. — Гости хотят какого-то мальчика с кривым мечом! Обеспечишь?
— Покажите мне Москву, москвичи! — высоким голосом спел Охрименко. — Это ж надо Вольховского звать, товарищ майор! Нашу птицу певчую…
— Так беги!
Охрименко воспринял команду буквально.
Роман уверенно кивнул итальянцу:
— Сейчас все будет.
Скаппоне уточнил:
— Мальчик, да?
— Конечно! — подтвердил Тайга и, чтобы сменить тему, не слишком деликатно ткнул пальцем в запястье Скаппоне, где из-под манжеты выглядывал бледно-голубой вензель из букв “N”, “S” и “F”. — Что это такое?
— Ниэнте1, — равнодушно ответил итальянец. — Просто юная глупость.
1 Niente — ничего (ит.).
Вольховский пел соловьем. За пять минут он изложил краткую историю Тополины, показал офицерам самые знаменитые улицы и дома Плешина и успел бы рассказать еще многое — но Охрименко остановил “уазик” на маленькой сжатой домами площади у неприметного монумента.
Тайга бывал здесь не раз, но упускал памятник из виду — почерневшее от времени, плесени и выхлопных газов изваяние выглядело так неказисто, что майор не удосуживался рассмотреть его подробнее.
Но сейчас капитан Вольховский так уверенно выступал в роли гида, что Тайга почувствовал себя праздным туристом. За грязью и копотью он вдруг поймал суть скульптуры.
На широком низком постаменте лицом вниз лежал человек в форме. Судя по эполетам и сапогам со шпорами — кавалерист, какой-нибудь гусар или улан. Судя по неестественной позе — мертвый.
Над ним склонился мальчик, лет десяти, не более. Растрепанные кудри, расстегнутый воротник. Глядя не на поверженного взрослого, а вперед, в глаза Тайге, мальчик тащил из ножен на левом боку убитого тяжелый широкий палаш.
“Младо до сабро”.
— Это просто памятник? — спросил итальянец. — Или настоящий мальчик?
— Когда немцы перешли границу, королевская гвардия совершила единственную контратаку. Лошадь против танка немногого стоит, — сказал Вольховский. — На третий день война закончилась, и офицеров танковой дивизии определили на постой в Плешин.
Охрименко согнал всех в кучку перед монументом, щелкнул пару кадров, потом перебежал площадь, вытащил за собой из цветочного магазина продавщицу и показал ей, как наводить и куда нажимать. Сам пристроился рядом со Скаппоне, и все улыбнулись вспышке.
— Этот мальчик три дня искал в поле своего отца, — продолжил капитан. — А когда нашел, то забрал его саблю, ночью скрытно вернулся домой в Плешин и зарубил офицера-танкиста, ночевавшего под их крышей.
— Я понял, понял, не переводи, — сказал Скаппоне Тайге, — нашел меч, убил танкиста.
Охрименко завел машину.
— А что случилось с мальчиком? — спросил Тайга, предчувствуя неприятный ответ.
— Об этом не любят вспоминать, — ответил Вольховский, перелезая через
борт, — потому что об этом лучше не думать. В этой стране, чтобы стать героем, надо сначала нанести страшный урон врагам, а потом погибнуть страшной смертью.
Тайга перевел итальянцу.
— Ну прям как наши пионэры-герои! — нараспев протянул Охрименко и с хрустом включил первую передачу. — Валя Котик унд Марат Казей!
— А вот не надо над этим глумиться, лейтенант, — сказал Тайга. — Ты молодой, для тебя это легенды и выдумки, а для кого-то была жизнь.
— Посмотри, Роман, какие у него глаза, — сказал Скаппоне. — Мальчик все знает ин античипо… заранее. Но обязательно сделает то, что задумал.
Тайга оглянулся на памятник, но тот уже остался за поворотом.
Пятница
Раньше Тайге не раз приходилось сталкиваться с сотрудниками военной прокуратуры, но Кривцов ломал все стереотипы.
Полковник разместился на постой не в гарнизоне, а как частное лицо — в затхлой гостинице, этаком “Доме колхозника” для вездесущих коммивояжеров, которых не пугали ни разрушенные мосты через Тополяну, ни затянувшийся на годы экономический кризис, ни угрозы “землемеров”.
Кривцов пренебрег допросом офицеров и солдат, дежуривших по части в злополучный день пропажи оружия, заявив, что “нечего жевать резину”. В расположении роты появился лишь однажды, на пять минут, был азартно весел, никаких криков и патетических придыханий, хлопнул Тайгу по плечу и оставил ему на столе десяток тощих бумажных папок с пожеланием “осмысливать творчески”, что бы это ни значило.
Его видели в городе там и тут, то на пристани с рыбаками, то в пожарной части с Саланом за бутылкой медынца, то на базаре с заезжими цыганами.
После утреннего построения Тайга заперся в кабинете и обреченно придвинул к себе кривцовские материалы. Подборка оказалась странной мешаниной личных дел самых разных людей: наиболее значимых лиц в управлении южного Плешина, офицеров из контингентов, контролирующих соседние зоны, рыночных торговцев, лодочников…
И как это “осмысливать”, да еще “творчески”? Тайга нашел досье Скаппоне. Интересно, откуда у военной прокуратуры выход на такие документы? Биография, характеристика — информация простая и очевидная. Но кто и зачем может поднимать из небытия забытые школьные клички? А расшифровывать татуировки?
Тайга бесцельно полистал досье француза Деланкура, бакенщика Растомы, а потом сунул весь ворох папок назад в сейф, запер кабинет и отправился в мастерскую, где Охрименко колдовал над раздолбанной трансмиссией бронетранспортера — все полезнее, чем строить из себя Эркюля Пуаро.
Капитану Скаппоне вовсе не икалось, когда русский майор шуршал его личным делом.
Итальянец по пятницам всегда был в приподнятом настроении, ожидая вечерней партии в покер во французском гарнизоне.
С передвижением по Алтине у карабинеров проблем не возникало — все местные понимали, что войска Евросоюза — лучшая гарантия будущей независимости.
За окном замелькали ржавые торцы сорокафутовых контейнеров. Итальянец вспомнил, что не предупредил водителя, чтобы тот не ехал через гетто — один из пятнадцати тополинских анклавов в Алтине. Не то чтобы Скаппоне избегал тополинцев — просто не хотелось сбивать настрой перед игрой.
Волей-неволей он обращал внимание на виды за окном. Дети в дармовой одежде от Миссии Спасения гоняли палками по пустырю консервную банку. Четверо стариков, мешая друг другу, разрезали на длинные лоскуты драную резиновую камеру. Румяная женщина с гладкой кожей, но абсолютно седая что-то помешивала в кипящем чане на краю дороги. Горы мусора в канавах кое-где выросли выше заборов.
За что только держатся здесь эти отверженные, подумал Скаппоне. Статистика неумолима, на левом берегу реки они давно перестали быть этническим большинством. Почему не податься прочь, на север, за Тополину, и закончить дурацкое, никому не нужное противостояние?
Гетто кончилось — вышкой с часовым, французским морпехом, разрисованной непотребными картинками бетонной стеной, двумя рядами колючей проволоки, наполовину скрытой в прошлогоднем сухом бурьяне.
А уже в следующем квартале кипела совсем иная жизнь. Из распахнутых дверей трактиров доносился запах хорошего кофе, по улицам раскатывали современные автомобили — пусть все с перебитыми “ВИНами”1, но речь не о том, — куда-то спешили симпатичные женщины, а почтенные старцы провожали их взглядом, не выпуская изо рта коротеньких алтинских трубочек.
1 VIN — идентификационный номер транспортного средства.
В городке, где расположился французский гарнизон, еженедельно проходила ярмарка, и город кишел грузовичками, пикапами, автобусами с самодельными “алтинскими” номерами. На центральных улицах с открытых лотков торговали всем — инструментами, травкой, гуманитарной помощью, документами разной степени достоверности. С юга, из английской зоны контроля, подвозили свежую рыбу и морепродукты, с востока, от датчан, — мраморную плитку и остроклювые алтинские кувшины. Зайди чуть глубже в торговые ряды — и можно подобрать что-нибудь для личной самообороны — от кастета до ручного пулемета.
Судя по тому, до каких сумм в последнее время торговался Деланкур, дела у него шли хорошо — отцы города чтили своего защитника и подкрепляли льстивые речи щедрыми дарами. Скаппоне тошнило от этой идиллии, но ему не пришло бы в голову соваться в чужие дела.
Итальянец вышел из машины, когда та окончательно завязла в ярмарочной толпе, и стал пробираться к воротам французской военной части.
Унылый длиннолицый алтинец с пыльным велосипедом толкнул капитана плечом и невнятно извинился. Скаппоне показал поднятой ладонью, что нет проблем. Как же людно сегодня, подумал он. И поглядел на толпу немного по-другому.
Во фруктовых рядах обычно толклось много женщин — с корзинками на локте, в расшитых алтинских платках. А сегодня здесь прохаживались все больше разновозрастные бездельники, да многие с такими характерными лицами, каких Скаппоне не видел с той поры, когда начинал службу простым инспектором в грузовом порту Таранто. И, что особенно бросалось в глаза, эти персонажи просто слонялись из ряда в ряд, убивая время.
Но Скаппоне решил обдумать все это потом, потому что вдруг увидел человека, заинтересовавшего его еще больше.
У лавки чеканщика стоял мужчина средних лет в хорошем светлом костюме. Казалось, он рассматривает тисненое посеребренное блюдо, подставляя его к свету так и сяк. На самом же деле взгляд незнакомца скользил по толпе, и Скаппоне не мог не сопоставить, что секунду назад сам изучал окружающих точно так же — как сытый хищник.
Никто пока не вошел в раж, игра клеилась плохо и больше состояла из беседы, чем, собственно, из игры. За столом говорили по-французски. Адъютант Деланкура и немецкий журналист Штайер, приезжавший на покер аж из Плешина, игроками были неважными, обычно все сводилось к поединку хозяина гарнизона с итальянским гостем.
Скаппоне поднимал по маленькой, то и дело срывая мелкую поживу.
— А вот скажите, Мишель, — спросил он, — случись здесь серьезная заварушка, как бы мы координировали действия? К примеру, запроси у вас англичане поддержку с воздуха, как бы вы ответили на это?
Тучный француз расхохотался:
— Послал бы их подальше! Нет, если серьезно, вопрос бессмысленен — Тополина и Алтина порезаны на такие мелкие лоскуты, что серьезному конфликту просто негде расцвести. А завязь в своей зоне вы уж сами ликвидируйте, обойдетесь без наших вертолетов!
Скаппоне вежливо улыбнулся в ответ и подбросил фишек в банк.
— Лишь бы в соседних лоскутах какая нитка не треснула. Жалко было бы из-за одной прорехи выбрасывать целое одеяло!
Адъютант положил карты на стол, а Деланкур поддержал ставку, умело изобразив краткое сомнение. Потом пожал плечами:
— А как воевали в средние века? Один герцог пригонит сотню крестьян, другой — дюжину наемников. Выйдет такая армия на поле битвы, так только и гляди, чтоб соседи же в спину и не ударили.
— Вы это к чему? — спросил Скаппоне, пока журналист хмурился над своими картами.
— К тому, что надеяться всегда надо только на себя. Не будет и разочарований. Мы держим ситуацию здесь, англичане — южнее, вы — западнее. Анклавы под присмотром, этнический конфликт перешел в холодную фазу. Да никакой “Чистеше” уже давно и не надо инцидентов. Они без пяти минут хозяева края.
— Есть еще Плешин, — сказал журналист, бросив карты на стол. — И Плешинская Горсть.
— О, херр Штайер, — Деланкур сочувственно улыбнулся, — вы мыслите как тополинец. Тот процесс, что за десять лет изменил баланс сил в Алтине, рано или поздно начнется и в Горсти. Вопрос времени. Думаю, даже без особого насилия тополинцев выдавят оттуда, как пасту из тюбика. Капля камень точит.
Этих — не выдавят, подумал Скаппоне, пристально разглядывая Деланкура. Ты просто не видел мальчика.
Итальянец снова поднял ставку.
— Вот что мне кажется интересным, месье Деланкур, — сказал Штайер, перекладывая с места на место свои фишки, — с профессиональной, так сказать, точки зрения… Здесь каждый военный гарнизон симпатизирует местному населению. Мне кажется, что нейтралитет миротворческих сил — это очень, очень надуманная вещь. И случись что-то серьезное…
— Тем хуже для наших северных соседей! — хохотнул Деланкур, вскрылся и сгреб банк.
Алтинец, случайно толкнувший итальянского капитана, свернул в винные ряды, под одним из навесов оставил велосипед и проскользнул в неприметный проход. Вышел в завешанный бельем дворик, по скрипучей лестнице поднялся в галерею на уровне второго этажа и по ней прошел в следующий двор. Навстречу проплыла дородная старуха с тазом, полным мокрых рубах.
Алтинец постучал в одну из дверей, выходящих в галерею. Открылась соседняя.
В темном коридоре пахло мужским потом и оружейной смазкой. Человек, отворивший дверь, пропустил алтинца мимо себя и запер дверь на засов.
— Думали, ты раньше будешь. Он извелся совсем.
— Здравствуй, Ишта! — ответил алтинец. — Дорога неблизкая, не обессудьте. Веди.
В комнате, указанной Иштой, было людно. Грязные небритые типы сидели или лежали по углам, лениво и безучастно. С единственного стула перед столом, застеленным как скатертью картой-двухкилометровкой, поднялся широкоплечий толстошеий человек, распростер руки и двинулся навстречу алтинцу:
— Здравствуй, Халим!
Алтинец дал ему смять себя в медвежьем объятии и ответил с искренней радостью:
— Здравствуй, Шадо!
Суббота
С раннего утра Тайга гонял подчиненных, как духов. Начал с учебной тревоги за час до подъема. Потом выстроил на плацу весь личный состав и устроил показательную унтерскую выволочку за тусклые пряжки, незатянутые ремни, не по уставу завязанные шнурки, не делая различия между солдатами и офицерами. Юристу и бухгалтеру части пригрозил отправкой в тютюйскую губернию, если к пятнадцати часам ему на стол не лягут все положенные отчеты. Досмотрел мастерские, облазив ямы, на которых стояла неисправная техника. Инспектируя кухню, битый час вчитывался в рукописную абракадабру накладных на продукты. Казалось, майор собрался в дальнюю дорогу и не хочет оставлять дома беспорядок.
После отбоя, вместо того, чтобы выспаться перед завтрашним рейдом, Тайга вышел из гарнизона и заглянул в кафар Палиша. Однорукий хозяин неспешно прибирал пустые столы. За дальним столиком методично заливал в себя пиво Руди Штайер, внештатный корреспондент целого пучка центральноевропейских агентств. Немец давно уже отополинился, осел в Плешине и парнем в общем-то был неплохим, но по роду деятельности умел въедаться в любой чих, как каустическая сода.
— Господин майор! — радостно протянул Руди. — Все считают, я отдыхаю, даже я сам так думал только что. А оказывается, я беру у вас интервью о пропаже оружия в российской мотострелковой роте!
— Нет, Руди, — ответил Тайга. — Ты именно отдыхаешь.
Все уже знают, тоскливо подумал он. Не воинская часть, а информбюро.
Штайер не стал навязываться, пожал плечами и приложился к кружке. И то ладно.
Но спокойно выпить чашку кофе по-плешински Тайге так и не удалось. Едва Палиш поставил перед ним чашку ароматного, пахнущего хитрыми пряностями напитка, дверь распахнулась, и в нее буквально ввалился Салан.
— Вот где вы! — сказал он почти по-русски. — Надо идти, река-берег! Ваш люди нужен, минерщице пусть ходит. Скоро-скоро!
Штайер торопливо дохлебывал свое пиво.
— Господин майор, — сказал он, — я могу просто пройти за вами, не слишком приближаясь, но и не спрашивая ничьего разрешения. Но мне кажется правильным попросить вас взять меня с собой.
Сонный Вольховский переводил слова Салана, чуть запинаясь, но быстро. Два взвода в полной выкладке по кривым переулочкам старого города спешили к
Подвею — гнилым причалам в излучине Тополяны, чуть в стороне от моста.
Пожарного разбудила жена, спящая чутко и первой услышавшая звук лодочного мотора. Чужой катер подошел к мосткам на тихом ходу, без огней. С реки Плешин не освещался, и Салан из-за занавески разглядел только смутные силуэты людей, выгружающих длинные ящики в один из лодочных сараев. Когда катер отчалил, пожарный сразу оделся и побежал за господином майором.
У реки было тихо и туманно. Сарай — не плоская будка на воде, где можно на замок запереть лодку, а высокий длинный ангар с покатой крышей — стоял на сваях, а широким торцом с воротами упирался в глинистый берег.
Сапер провозился минут двадцать. Не обнаружив никаких каверз, вскрыл замки на воротах и осторожно потянул на себя одну створку. Четверо из взвода охраны вошли внутрь.
Руди Штайер тоже рванулся вперед, но его остановили — мягко и решительно.
Прыгающие круги света выхватывали из темноты грязный деревянный настил, за ним — илистое дно под тонким слоем неспокойной воды, рыбацкие сети на стенах, выцветший брезент, накинутый в ближнем углу поверх чего-то громоздкого.
Сапер попросил всех выйти и оставить ему пару фонарей. Еще минут пятнадцать пришлось топтаться на причале, прежде чем снова войти в сарай.
Поверх сдвинутого в сторону брезента лежали “калашниковы” с подствольными гранатометами, колченого раскорячилось “Пламя”, четыре пулемета рядом с ним казались детскими игрушками.
И здесь же штабелями высились ящики. С одного сапер уже сбил крышку. Новенькие “акаэмы” чешской сборки, затвор к затвору, тускло и масляно отражали свет фонарей. В других ящиках нашлись и патроны, и ручные гранаты, и всякое разное.
— Множе бранце, — изумленно прошептал пожарный.
Тайга рассуждал недолго.
— Вольховский, восьмерых человек в охранение. До утра чтобы никто близко подойти не мог. Все, что наше, забираем прямо сейчас. Остальное надо увозить на тот берег, но только не ночью. Завтра займусь сам.
После рейда, хотел сказать он, но при Салане воздержался от лишней болтовни.
Рослый сержант взвалил на плечо автоматический гранатомет. Стоило ему выйти из сарая, как полыхнула фотовспышка.
— Господин майор! — едва не подпрыгивая от щенячьего восторга, из-за оцепления крикнул Штайер. — Несколько слов для прессы? Ну пожалуйста, господин майор!
Роман, показав Салану на ящики с оружием, поднес палец к губам. Пожарный важно кивнул. Тогда они вышли навстречу неугомонному корреспонденту.
— Ваши сведения, как всегда, точны, Руди, — важно сказал Тайга в протянутый ему под нос диктофон. — Десять дней назад имело место хищение оружия из расположения нашей части.
Ты уж прости меня, Рожнов, виноват ты или нет, но сейчас я понавешаю на тебя собак…
— Офицер, ответственный за это происшествие, вскоре предстанет перед судом. В результате проведенных мероприятий нам удалось выйти на след преступников и обнаружить тайник. Оружие возвращается в часть. Вопросы есть?
— Есть, — сказал Штайер. — А что в сарае?
Тайга сглотнул.
— В сарае — засада, — сказал он. — И вы очень обяжете меня, Руди, если эта информация не облетит всю планету в ближайшие сутки.
Когда военные ушли от причалов, Штайер приблизился к солдату, застывшему на краю причала. Тот отрицательно покачал головой и чуть опустил ствол автомата, перекрывая журналисту дорогу.
— Ага, — сказал Штайер. — Засада. Вы бы еще танк сюда подогнали.
Воскресенье
Выехали на час раньше согласованного времени. Не в сумерках, а в полной темноте — четыре пальца гор едва-едва начали прорисовываться на востоке черным по темно-синему. Два “бэтээра” с полным экипажем плюс по восемь солдат на броне.
Предрассветный холодок искал лазейку за шиворот. Тайга сидел, нахохлившись.
Подобные рейды не были редкостью, да только не часто приносили улов. Дырявая сетка пропускных пунктов миротворческих сил, защищающая в основном города, оставляла перемещение местных жителей полностью бесконтрольным.
Информация о спецоперациях утекала в сторону заинтересованных лиц быстрее, чем появлялась. И сейчас, вглядываясь в бледные занавески на окнах домов, Тайга пытался угадать, за какой из них через минуту потянется рука к телефону. Город не спит, вдруг показалось Роману. Ни от одного темного окна не струится сонная нега. Плешин притворяется спящим, плотно закрыв глаза и ровно дыша, — но это только притворство.
Чтобы сохранить хотя бы какую-то внезапность, Тайга хотел добраться до точки встречи со Скаппоне на перевале скрытно — легко сказать, когда бронетранспортер слышно за версту.
Тайга выбрал самый длинный маршрут — сначала на запад вдоль берега Тополяны, потом через холмы, в предгорье, а дальше — по безлюдной местности с внешней стороны гряды, дугой уходящей назад, на юго-восток, и относящейся к итальянскому сектору контроля. Любой другой путь вел через алтинские хутора Горсти, а это было уж совсем ни к чему.
Дорога вскоре стала подниматься, сделала широкую петлю над берегом мерцающей в лунном свете Тополины и углубилась в холмы.
На нешироком лесном перекрестке их ждала неожиданная встреча. Итальянский армейский джип помигал дальним светом, и в сиянии фар появился Скаппоне, блеснув белозубой улыбкой.
— Сорпреза1! — закричал он. — Роман, ты здесь? Хочу рассказать тебе одну историю. Можешь ехать со мной?
1 Sorpresa — cюрприз (ит.).
После отъезда Тайги Вольховский вернулся к себе в комнату, разделся и лег, но не успел сомкнуть глаз, как в дверь постучали.
— Товарищ капитан, — громким шепотом позвал дежурный, — вставайте! Там люди у ворот… И поп — вас спрашивает!
На улице у ворот гарнизона молча стояли женщины. Некоторые держали за руку детей. Неестественная тишина пугала.
— Они просто стоят, — прошептал из-за спины дежурный, — уже человек пятьсот, вся улица перекрыта, а идут еще и еще.
Впереди всех замер отце Миклаш. Дежурный открыл калитку и впустил священника.
— Здравствуйте, отце, — сказал Вольховский по-тополински. — Что случилось?
Поп ответил по-русски:
— На весь Плешин — два десятка охотничьих ружей. Пистолетов — и того меньше. Три года люди сдавали оружие под гарантию вашей защиты. Боюсь, сегодня вам придется подтвердить, что это были не пустые слова.
— Что случилось? — Вольховский почувствовал, как где-то в горле прыгнуло сердце.
— Час Плешина пробил, — ответил поп. — Горсть полна “землемеров”, и уже к рассвету они будут здесь. Я пришел просить от имени всех горожан: дайте нам чем защитить себя и город.
— Извините, отце Миклаш, это исключено. У нас нет оружейных складов и каких-то запасов. Будьте уверены, если кто-то попытается атаковать Плешин…
Отце Миклаш подхватил Вольховского под локоть и потянул в сторону от караульной будки.
— Капитан, капитан! Игры кончились, пора делать дело! На Подвее наше спасение лежит бесполезным грузом. Прикажи снять пост, и я обещаю, что к вечеру все вернут назад. Люди давно собраны в дружины, они готовы умереть, если понадобится, — но не как скот под ножом, а с оружием в руках!
— Подождите, отце, кто сказал, что вообще что-то должно случиться?
Поп процедил сквозь зубы:
— А ты воздух понюхай!
— У меня нет полномочий вооружать местное население…
— Не население, а людей, капитан! Живых людей! Есть вещи поважнее Устава и есть приказы, которые ты можешь отдать себе только сам.
Глаза священника сверкали в полутьме грозным огнем.
— Не можешь сам — свяжись с майором, но делай, делай, делай уже что-нибудь! И не надо мне полоскать про “ситуацию под контролем”. А то я расскажу тебе, что произойдет. Пока твои бойцы будут держать окраины, уцепившись за три сарая и два амбара, “землемеры” войдут в Плешин с пяти, с шести сторон, отовсюду. Помощь обязательно придет, но к тому времени город утонет в крови. А “землемеры” испарятся, рассосутся — по оврагам да лощинам до Полуденного перевала, и — ищи ветра…
Вольховский молчал, даже дышать перестал.
— Понимаешь, капитан, я уже видел это — там, за холмами, всего два года назад. После такого удара город уже не возрождается. Кто-то уедет сразу, а те, кто останется, как овцы, собьются в анклав размером в два-три квартала, обмотаются колючей проволокой и будут тупо коротать дни без цели и смысла, кормясь из Красного Креста. Страх превращает человека в животное, капитан.
— Я не имею права отдать вам это оружие, — просипел Вольховский.
— Да не надо нам ничего отдавать! Просто отойди в сторону. Сними пост! — Отце Миклаш вдруг схватил капитана за плечи и встряхнул что есть силы. — Ты чего боишься? За звездочки свои боишься?! Ты же офицер, а не шваль штабная! Ты не хуже меня понимаешь: это надо сделать — так что же ты тянешь?!
Внезапно на юге в небе распустились два ярких цветка — красный и зеленый. А потом из-за гор прилетел плохой, неправильный звук — будто одновременно застрекотала дюжина швейных машинок.
— Ну, вот и началось, — отце Миклаш утер со лба испарину. — Твое слово, капитан!
Вольховский непослушной, не своей рукой сдернул с пояса рацию и вызвал группу Тайги. Ответом было лишь громкое шипение статики.
Капитан переключил канал:
— Шестой, ответьте! — с тем же результатом.
— У Салана за воротами грузовик, — сказал поп. — Дай мне с собой офицера.
Из штабного здания выбежал дежурный радист.
— Товарищ капитан, на всех частотах глушат! Пеленг взять не могу — будто со всех сторон сразу!
— Дежурный, “в ружье”!
…Грузовик пожарной охраны с отце Миклашем и лейтенантом взвода охраны умчался к прибрежному схрону, сопровождаемый скрежещущим сигналом боевой тревоги.
Сотник обошел позицию. Все “землемеры” расположились на местах, кто за камнем, кто за деревом, предохранители сняты, стволы обращены к дороге, выползающей справа из-за отвесного скального уступа, делающей широкую дугу метрах в десяти ниже по склону, прямо перед выбранным для засады местом, и скрывающейся слева за другим утесом.
Сотник встал за спиной у гранатометчиков.
— Приготовились.
Лишних слов не требовалось — все действия были согласованы десяток раз.
Гул тяжелых дизельных двигателей постепенно приближался. Наконец, из-за поворота блеснул неяркий свет фар, а затем показалась и машина.
— Стоп!!! — шепотом заорал сотник. — Это не те!
Джип с опознавательными знаками итальянского контингента прошел мимо замерших алтинцев, затем красные габаритные огни стали удаляться.
И в тот же момент одинокая фара высветила белую щебенку серпантина, на повороте появилась черная рыбья туша бронетранспортера, а позади него заплясало светлое пятно от еще одной боевой машины.
— Ждать! — вполголоса командовал сотник. — Ждать!
Наконец, итальянский джип исчез за левым поворотом.
Сотник включил рацию и отдал короткую команду. С хребта холмистой гряды взлетели в воздух две ракеты, красная и зеленая, бросая свет во все концы Плешинской Горсти, давая знак всем, кто ждал этого знака.
Из зарослей на склоне к первому бронетранспортеру протянулась дымная указка. Двое или трое солдат инстинктивно соскользнули на землю, остальных огненный мячик взрыва раскидал в стороны, как сухую солому.
Лес ожил. Злые слепящие огоньки расцветили склон.
Горящая машина повела башней, и крупнокалиберный пулемет вырвал из подлеска длинную узкую полосу зелени.
Второй бронетранспортер рывком остановился и сдал назад, загораживаясь скалой, как щитом. Предназначенный ему реактивный снаряд ушел в пустоту и через секунду взорвался где-то на другой стороне ущелья.
Солдаты под командованием сержанта ссыпались с брони и бегом бросились назад по дороге. Затем они свернули в лес, вверх по безлюдному склону, чтобы обойти засаду сверху.
Точно так же поступили и Тайга с итальянцем, обходя нападавших с другой стороны.
Из-под днища горящего “бэтээра”, ошалело крутя головой, выполз Охрименко, дотянулся до “калаша” одного из убитых солдат и залег за передним колесом, короткими очередями отстреливаясь по автоматным вспышкам.
Второй бронетранспортер снова высунулся из укрытия и нашпиговал склон свинцом.
В роте у Тайги не было случайных людей — все прошли Кавказ и знали свое дело.
Через двадцать минут, в попытке отступить, “землемеры” встретили серьезное препятствие. Удалось ли кому-то вырваться из кольца, осталось невыясненным.
Опасаясь попасть под огонь своих, Тайга вывел людей к джипу итальянца.
— Охрименко! — крикнул Роман, осторожно выходя по дороге назад, к горящему бронетранспортеру. — Жив, нет?
В наступившей тишине стало слышно, как шумит вода в ручье на дне ущелья.
— Та шо мне станется, товарищ майор? — прилетел голос в ответ. — Я бы вам по рации сказал, так вы ж трубку не берете!
Две группы объединились и сосчитали потери. Минус шесть, и трое легкораненых, и полыхающий “бэтээр”. Второй машине тоже досталось — снаряд взорвался под передним колесом, и без тягача ее было не вытащить.
Пятерых бойцов Тайга отрядил проверить склон. Скаппоне вызвался забрать раненых.
— Я пытался вызвать моих ребят, Роман, но в эфире сплошной шум. В джипе не хватит места для всех вас, но я доберусь до перевала, и мы вернемся на бронемашинах.
Откуда-то из-за холмов, со стороны Плешина, ветер донес звук сильного взрыва.
— Не надо, — сказал Тайга. — Лучше вам сейчас с места не двигаться — непонятно, где сейчас что. Выстави дозорных и жди нас на перевале. Здесь по прямой, через гряду, будет километра два. Мы быстро. И попытайся вызвать подмогу.
Скаппоне как-то неопределенно кивнул и повел раненых к подъехавшему джипу.
На углу Кухарьской и Пришана, у руин фонтана, из открытого кузова пожарного грузовика Салан и два его сына раздавали оружие.
Плешинцы были торжественно мрачны и сосредоточенны, подставляли открытые ладони, принимали автоматы как знак доверия. Нервно распихивали по карманам и засовывали под ремни запасные рожки.
— Болех, Агна! Вашими десятками закроете птицеферму и гаражи, — командовал пожарный. — Тровиц, веди своих к водокачке. Чем-нибудь завалите дорогу, чтобы мышь не проскочила! Мален, на тебе старая школа — прикроешь русских с фланга…
Старый часовщик терпеливо отстоял очередь и выпросил снайперскую винтовку.
— Зачем она тебе, отец? — увещевал Эзру младший сын Салана. — С таким зрением — куда ты сможешь прицелиться?
— Молодой человек, — спесиво отвечал часовщик, — впредь не путайте слепоту с дальнозоркостью. Я вас умоляю, от автомата у меня будут трястись руки, а вон то ружье с большим прицелом и пара коробок патронов — это как раз то, что подойдет старому Эзре как нельзя лучше — он же всю жизнь только и делает, что смотрит в лупу!
Постепенно толпа редела, каждый получал свою задачу и исчезал в предрассветном сумраке.
— Папа, — негромко спросил Салана старший сын. — А что с этими?
Чуть в стороне, не обособленно, но и не вперемешку с остальными, стояло несколько человек. Пекарь Надим, без чьих рогаликов в Плешине не начиналось утро. Дакуц, учитель словесности, соавтор первой алтинской энциклопедии. Бакенщик Растома, агроном Фере и еще добрый десяток алтинцев.
Пожарный непонимающе взглянул на сына:
— С кем — “с этими”?
И крикнул бакенщику:
— Растома, у нас не закрыт подвесной мост через Суховраг! Задача ясна?
Шадо, основатель и предводитель движения “землемеров”, считал своим долгом лично возглавить поход на Плешин. Презирая опасность и случай, сейчас, как и всегда, он шел впереди своего войска, не уступая королям древности.
Началось все с неразберихи. Цветные ракеты, известившие о том, что русский дозор попал в засаду по ту сторону гряды, взлетели в небо на сорок минут раньше расчетного времени, когда “землемеры” еще не вышли на позицию для атаки.
Верные люди в южном и северном Плешине надежно перекрыли радиоэфир и по-тихому оборвали телефонную связь долины с внешним миром. Правда, теперь нападающая сторона тоже не могла координировать свои действия. Но Шадо был уверен, что Ишта, возглавляющий вторую ударную группу, сориентируется по ходу дела.
Из алтинских хуторов, два десятка которых было раскидано по восточной стороне Горсти, выползали автобусы, грузовики, джипы и пикапы, наполненные разношерстной публикой, армией “землемеров”. Из тайников извлекалось оружие, десятниками и сотниками раздавались боеприпасы, проводился последний инструктаж.
Около получаса ушло на то, чтобы разрозненные потоки слились в один, нацеленный на Плешин. Даже с учетом того, что дорога петляла, повторяя замысловатый узор Горсти, до города было не более четверти часа езды.
Водители машин в колонне держали минимальную дистанцию. Все “землемеры” знали, что перевес на их стороне, — и понимали, что без боя Плешин не сдастся. Прийти и раздавить, раз и навсегда, — каждый мечтал воплотить это в жизнь.
Внезапно скорость колонны упала.
Посреди дороги, широко расставив ноги и подняв вверх левую руку с пучком вербовых веточек, стоял священник. Полог черной рясы трепетал на ветру, открывая взгляду ношеные кирзовые сапоги.
Первая машина до последних метров держала скорость, но черная фигура на пути не шевельнулась. Джип затормозил, поднимая пыль.
Шадо приоткрыл дверцу, выпростал руку с дробовиком и встал на подножке джипа, возвысившись над святым отцом на полкорпуса. Украдкой он бросил взгляд влево и вправо — нет ли кого в заваленной ветками канаве, не блеснет ли оптика в придорожных кустах.
По правде сказать, человек в рясе не слишком-то походил на священника. Шадо отметил и свернутый набок нос, и не раз рассеченные брови, и мясистые уши в диковинных заломах.
— День добрый, отце, — сказал Шадо. — Прошу, посторонись! Время раннее, а до обедни еще надо дожить.
— Мир вам, дети мои, — зычно пробасил священник. — Время прощать обиды и время быть прощенными. Светлый день для всех нас!
Шедшая до сих пор ровным строем автоколонна за спиной Шадо сжалась в гармошку.
— Новая жизнь нарождается! — громыхал святой отец. — Идите домой к своим женам, несите радость детям и спокойствие родителям, пусть полнится ваша чаша и будет жарким очаг. Не нужно крови в светлый день!
Шадо загривком почувствовал, как за спиной нарастает шепоток. Священник поперек пути — к добру ли такой знак? Среди тех, кого удалось снарядить в этот поход, предводитель по-настоящему мог положиться от силы на два десятка преданных бойцов, использовать пару сотен, а остальные — хвост, инертная масса, мясо — годились лишь на то, чтобы мостить собой путь к независимой Алтине.
— Отойди с дороги, отце, — почти ласково повторил Шадо. — Это не твоя война, и незачем тебе ввязываться в мирские дела.
— Я отце Миклаш, — ответил тот, — священник прихода церкви Рыбаря Пришана, что в Плешине, на южном берегу Тополины. И нет такой войны, что не была бы моей.
В середине колонны самые нетерпеливые вылезали из машин и пробирались вперед — посмотреть, кто посмел задержать шествие “землемеров”. Холодный металл в руках, вороненые стволы, лязг затворов — все это приятно щекотало нервы, и то тут, то там перекатывались мелкие волны смешков.
— Кайтесь! — гремел над толпой бас отце Миклаша. — Замыслив недоброе, отмолите грех! Услышьте свою совестю!
— Вы перед кем рты раззявили? — пронзительно крикнул кто-то из третьей или четвертой машины. — Какой он святой отец, если даже толком по-нашему не говорит?
Отце Миклашу показалось, что он узнал этот голос.
— Остановитесь, пока не запоздало! — пробасил он, чувствуя, что не успевает вспомнить все слова, как надо, и оттого становится смешным. — Вернитесь в разум! Люди!..
Сухой треск выстрела оборвал его речь. Отце Миклаш пошатнулся, опустил голову, глядя, как у левой ключицы пыльная поношенная ряса промокает черным.
Над полем повисла странная полутишина — все замолчали разом, и вокруг разлился гул дизельных моторов, перемешанный со стрекотом цикад.
— Нельзя, — прохрипел отце Миклаш, роняя веточки вербы в пыль. — Бог не с вами сегодня. Уведи!
— Не тебе решать за меня, ряженый! — как мог громко ответил Шадо.
Коли это не поп, так нет и спроса.
Из открытого кузова четвертой машины, круглобокого грузовичка, Халим выстрелил одиночным еще раз. Священника толкнуло назад, но он снова устоял, глядя лишь на Шадо.
— Так принимай же ключи от Плешина, — отце Миклаш вытянул перед собой дрожащую правую руку.
Прежде чем Шадо осознал, что за медные проволочки нанизаны на палец священника, их обоих не стало.
Семь противотанковых гранат, скрытые под рясой, породили взрыв, перемоловший головные машины. Ударная волна, ослабевая, прокатилась во все стороны, оставляя за собой неподвижные и корчащиеся тела.
Бегом, без остановки, до кислого пота, до черноты в глазах.
Тайга прыгал с камня на камень, поднимаясь впереди своих бойцов. Добраться до хребтины, а там до перевала останется всего ничего, только с горочки спуститься.
Они выкарабкались на плоскую макушку холма и, наконец, увидели Плешин.
— Привал две минуты, — приказал Тайга, нетерпеливо настраивая бинокль. — Рогалин, связь!
Радист припал к наушнику:
— Шум, товарищ майор. Один шум.
Охрименко встал рядом, сощурился, приложил ко лбу ладонь козырьком, хотя солнце еще не показалось.
К городу с востока по широкому полю, как мухи, ползли машины. До холмов вполне отчетливо долетал речитатив сотен автоматов, тяжелая пулеметная дробь, сиплый вой минометов.
— Суки, суки, суки!.. — Охрименко сжал голову руками, согнулся, сел на корточки. — Та какие же с-суки, подумать боюсь! Ведь алтинцы же отовсюду сюда пришли, товарищ майор! Как через дуршлаг — через французов, через англичан, через всех! Ведь эти суки просто закрыли глаза, так?!
— Не кипятись, лейтенант, — Тайга шарил биноклем по восточным предместьям Плешина, пытаясь разглядеть, на чьей стороне преимущество.
Дур-рак, клял он себя, какой же дур-рак! Оставить целый арсенал, бесценный неучтенный клад, безо всякой пользы валяться в трухлявом сарае! Слишком, слишком много машин, автобусов, грузовиков ползло по полю в сторону города. Сколько “землемеров” могло вот так собраться вместе, чтобы в открытую штурмовать город? Пятьсот? Не надо себя обманывать, их не пятьсот и даже не тысяча. Против ста стволов и трех “бэтээров” гарнизона.
— Конец привала. Бегом — арш!
— Связь, связь, связь… — твердил Вольховский несчастному радисту, уже только что не с головой влезшему в станцию. — Дай мне пеленг, дай мне хоть что-то.
— Товарищ капитан… — на молоденьком сержанте лица не было. — Нет связи! Уровень шума такой, словно рядом РЛС работает.
Лампа дневного света замерцала с неприятным синеватым оттенком. Как в морге, подумал Вольховский. В гарнизоне осталось меньше взвода — всех пришлось выдвинуть навстречу приближающейся с востока угрозе. Бронетранспортеры до времени скрылись среди хозяйственных построек, по дворам предместья, спешившиеся солдаты рассредоточились по огородам. “Два амбара, три сарая”, вспомнил Вольховский слова отце Миклаша.
Из динамика станции лился ровный, чистый, мощный белый шум. Что-то было связано с этим, какое-то воспоминание. Пеленг… Пеленг.
И Вольховский вспомнил. Еще в училище он слышал, что можно спаять простейшую штуку: один конденсатор, одно реле, всего пять-шесть деталей. Втыкаешь такую заглушку в сеть. На положительной фазе конденсатор заряжается, а в начале отрицательной выплевывает в сеть накопленный заряд. Очень коротким импульсом, в несколько наносекунд. И так пятьдесят раз в секунду. А здесь, в Тополине, все шестьдесят — евростандарт.
В любую розетку — на кухне, в сарае, под лестницей, дома или на заводе, куда угодно, — ты суешь такую штуку и получаешь глушилку с антенной длиной в сотни метров, а то и в километры — насколько тянутся от твоей розетки до ближайшего трансформатора обычные электрические провода. Точечные импульсы раскладываются по спектру в равномерный фон, белый шум, с мощностью сигнала, недоступной ни одной радиостанции… И такой приборчик быстро не обнаружишь. А если их два? Пять? Пятьдесят?
Вольховский хотел сказать об этом сержанту, но сверху пришел пронзительный, рвущий уши свист, и пол встал на дыбы, как норовистый конь.
Держась за стену, часовщик Эзра по узкой винтовой лестнице поднялся на самый верх центральной башни замка. Здесь было свежее, чем внизу. Утренний ветер беспардонно трепал одежду.
Эзра прислонил снайперскую винтовку к щербатому белокаменному мерлону и отдышался. Из большой хозяйственной сумки он последовательно извлек раскладной табурет с матерчатым сиденьем, клетчатый плед, четыре коробки патронов, шерстяные перчатки с обрезанными пальцами. Из сумки выскользнул и упал под ноги старику свернутый кусок шелковистой ткани. Эзра, кряхтя, наклонился за ним и убрал обратно.
— Мир не видел такого напыщенного болвана, Эзра! — сказал он, аккуратно усаживаясь на табурет перед смотрящей на юг бойницей, закутываясь в плед и надевая перчатки. — Выклянчить у занятых людей такой серьезный инструмент!
Он бережно взял винтовку в руки, снял с предохранителя и дослал патрон в ствол. Снял очки, неловко просунул ствол в бойницу, уперся прикладом в плечо, а глазом приник к окуляру прицела.
Три глубоких заросших бузиной оврага втыкались в Плешин с юга, как вилы в солому. Под сенью серебристых ветвей двигались люди Ишты, лучшие воины из числа “землемеров”. Невидимые постороннему взгляду, они беспрепятственно миновали предместье.
Звуки выстрелов с восточных окраин города уже давно слились в сплошную канонаду. На ближнем алтинском хуторе проснулись два миномета, и снаряды с визгом проносились над оврагами в сторону русского гарнизона.
Ишта раздвинул ветки и осмотрел края оврага. Перекошенные заборчики, черные грядки, одуванчики.
Суховраг, так называлась эта лощина, выходил на огороды окраинной улицы, к дровяным сараям и теплицам, обтянутым драным полиэтиленом.
Ишта поднял над головой ракетницу. Белая лампа зависла над южным Плешином.
Изо всех трех оврагов “землемеры” хлынули в город.
Их встретили.
Полуденный перевал был горным лугом, стометровой полосой ровной земли между двумя грядами — пологой с запада, откуда вышел Тайга со своими бойцами, и более скалистой с востока, уходящей к Пальцам и дальше, в горную часть Алтины. Дорога с севера, из Плешинской Горсти, уходила через перевал на юг и вскоре троилась, расходясь во французскую и итальянскую зоны, и опоясывая Горсть снаружи — там и остались бронетранспортеры Тайги.
Скаппоне нервно расхаживал у джипа. Несколько итальянцев суетились над ранеными русскими, разматывая бинты из индивидуальных пакетов и неумело останавливая кровь. Если где и стояли часовые, то уж точно не там, откуда вышел Тайга. Две кургузых бронемашины стояли кормой друг к другу, по крайней мере, контролируя луг в обе стороны.
— Есть связь? — издалека закричал Роман.
Итальянец развел руками.
— Охрименко, за старшего! — Тайга первым выбрался на дорогу.
Скаппоне пошел ему навстречу.
— Ты видишь, что там происходит? — Тайга ткнул пальцем в сторону Плешина.
— Привал, хлопцы, — скомандовал Охрименко.
— Роман, связи нет, — Скаппоне выглядел понуро и буднично, будто и не бежал полчаса назад по сумеречному лесу, рискуя схлопотать пулю из-за любого куста. — Наш транспорт к вашим услугам. Сейчас же грузимся и едем в наш гарнизон. Через полтора часа будем там.
Тайга даже замотал головой:
— Ты что говоришь?! Куда ехать? Посмотри на север — там же война!
— Только непонятно кого с кем, — ответил Скаппоне. — У меня нет инструкций для данной ситуации, нет связи. Это ваша зона контроля, юридически мы не вправе проводить операции на вашей территории. Я имею в виду, на контролируемой вами территории Алтины.
— Тополины, — мрачно поправил Роман. — Тополинской федерации. Мне все понятно, господин капитан. Ваша логика безупречна.
— Товарищ майор! — вдруг не своим голосом заорал сержант. — Рация! Плешин на связи!
Город, атакуемый с юга и востока, ощетинился, как еж. И нападавшие, и защитники Плешина дрались вслепую, каждый на своем клочке земли, не зная и не понимая, что происходит за углом, на соседней улице, за соседним домом.
По брусчатке Кухарьской и вниз, к реке, к бывшему мосту, промчался штабной “уазик”. Вольховский приложил к лицу какую-то тряпку, чтобы кровь с иссеченного лба не заливала глаза.
На набережной, неподалеку от разрушенного пять лет назад моста, капитан остановился у трансформаторной будки, двумя выстрелами сбил замок и распахнул дверь.
Вошел внутрь, пригляделся и начал опускать вниз рубильник за рубильником, оставляя Плешинскую Горсть без электричества…
Халим, занявший место Шадо, развернул машины широкой цепью по непаханому еще после зимы полю, подпирающему Плешин с востока. Так он рассчитывал нащупать брешь в позициях русских, но все пошло иначе. Каждый дом, каждый амбар, каждая поленница огрызалась автоматным огнем, и строй “землемеров” дрогнул.
Несколько машин завязли в земле по ступицы, и их пришлось бросить.
“Землемеры” рассредоточились по полю, залегли, но подниматься в атаку из подобной позиции было бы равносильно самоубийству.
Два тяжелых бронированных джипа, позаимствованные для сегодняшнего дела у “авторитетов” в алтинских городах, прорвались до первых домов, но там получили по нескольку гранат и теперь коптили небо.
Попытка прорваться вдоль реки тоже не дала ничего, кроме потерянных машин и людей.
Быстро войти в город не получилось, и Халиму оставалось только перестреливаться с русскими и ждать, что люди Ишты ударят с тыла…
А Ишта в это время бежал по пустынной улице, всаживая короткие очереди в каждое окно и едва успевая менять рожки. От его людей не осталось и четверти.
Им удалось прорваться только через Суховраг, перебив на своем пути всех до единого. Но среди поверженных врагов Ишта увидел только алтинцев, и это было страшно. Он бежал по улице впереди своих людей, стреляя во все стороны, по каждой тени, но казался себе маленькой, ничтожной букашкой, ползущей по стеклу, в то время как сверху за ней следит огромный, мутный, весь в старческих прожилках глаз.
А когда пуля из ниоткуда опрокинула его в грязь, то лишившиеся предводителя “землемеры” остановились, и сначала кто-то один бросился назад, к спасительному оврагу, а потом еще один, и еще…
На восточной окраине бронетранспортеры, до этого стоявшие в глубине дворов, выкатились чуть вперед и за минуту сократили автопарк “землемеров” на пять единиц. Ответный залп дал результаты — один “бэтээр” задымился и встал, но это уже не могло изменить общей картины. Кому повезло, те догоняли уходящие машины, цеплялись за борта, прыгали на подножки; кому нет — тем предстояло самостоятельно решать, как добраться до гор.
Шум в эфире стоял страшный, но сквозь помехи можно было разобрать:
— Шестой, отзовитесь, Шестой…
— Здесь Шестой, — закричал Тайга, — кто на связи?
— Капитан Вольховский! Товарищ майор, город атакован, периметр держим, где вы?
— Володя, ты слышишь меня? Схрон, где мы часовых поставили… Сними пост, пусть дружина Салана заберет оружие! Срочно!
— Так точно! — странно ответил Вольховский. Не “Есть!”, не “Слушаюсь!”, а “Так точно!”
— “Бэтээры” не на ходу, — сказал Тайга, — со мной пятнадцать человек, мы на Полуденном перевале…
В этот момент бронемашины итальянцев пришли в движение.
— Скаппа, Скаппоне! Дай1! — заорал Тайга, вдруг вспомнив словечко из кривцовского досье.
И бросился наперерез джипу, вопя уже по-русски:
— Беги, трусливая макаронина! Сиди в своей задрипанной пиццерии, нагуливай брюхо, трави байки! Жри свою паннакотту с профитролями!
Машина затормозила, едва не ударив Романа бампером по ногам.
— Что ты хочешь от меня? — зло крикнул Скаппоне. — Кто ты такой, чтобы меня останавливать?
— На мирный город, — Тайга ткнул пальцем в сторону Плешина, — напали вооруженные люди, намеренно и организованно. И они попытаются скрыться с места преступления — через этот перевал. Помоги перекрыть им путь!
— У меня нет такого приказа. Разговор окончен.
Скаппоне махнул рукой водителю. Тот сдал назад и объехал Романа.
— Капитан! Нэй секоли федэле2! — крикнул Тайга вслед, и вдруг джип остановился.
1 Scappa, Scappone! Dai! — Беги, Скаппоне! Давай! (ит.)
2 “Nei secoli fedele” — девиз итальянских карабинеров.
Несколько секунд Скаппоне сидел, опустив голову, сгорбившись, будто его ударили в солнечное сплетение. Потом обернулся и укоризненно покачал головой.
Вышел из машины. Оглядел пологие лесные склоны, дорогу, рассекающую луг, зачем-то посмотрел на небо.
— Слишком просторно, — сказал он. — Слишком мало людей. Эту дорогу не перекрыть.
— Вызови своих, — сказал Тайга. — Связь вроде появилась. Вызови французов. Вызови всех. Миротворческие силы атакованы. У тебя вполне понятный повод.
Истекали последние мгновения тишины.
За пятнадцать минут не возвести инженерных сооружений, не построить баррикаду в сто метров длиной. Можно отрыть полуокоп саперной лопаткой, но в такой местности толку от него — чуть.
Тайга обошел позиции всех бойцов, вспоминая подробности предрассветного боя. Фланги не удержать в любом случае, значит, задача — продержаться до подхода подмоги. Скаппоне сказал, полтора часа. Значит, теперь уже час десять.
Хорошие ребята, подумал он сразу про всех — и про своих, и про итальянцев. Никто не задает лишних вопросов: зачем мы здесь и что пытаемся защитить в чужой стране.
Удачно, что есть возможность сделать это? Пожалуй, да!
Удачно… Это слово вдруг вернулось к Роману прохладным ветерком. Удача так благоволила ему в последние дни. Потерялось оружие — и тут же нашлось. Да еще и с довеском в несколько сотен стволов. Поехали наркоторговцев ловить, а вышли в тыл вооруженной банде…
Тайга верил в удачу, но не доверял случайным стечениям обстоятельств. А то, что рассказал Скаппоне, пока по “бэтээру” не залепили из гранатомета, лишь подтверждало: случайностей не бывает. В странном человеке, наблюдавшем за “землемерами” в главном городе французской зоны контроля, нельзя было не узнать Кривцова. Такой же следователь, как Охрименко балерина.
Мысль, что его, майора Тайгу, дергают за веревочки, подводя к каким-то решениям, сначала показалась унизительной. Что они хотели, все эти кривцовы? Передать “ничейное” оружие тополинцам? А если бы его, Романа, утром убили в горах, тогда что? Кто отдал бы такое распоряжение? Хотя, наверное, капитана Вольховского и уговаривать не пришлось бы… Кто-нибудь да остался бы за крайнего и, если что, ответил за преступный приказ…
Чисто, не подкопаешься, в три слоя замазано… Сначала можно сказать, что никакого “конфискованного” оружия не было — только то, что вернулось в гарнизон. Его и видел-то один Салан, наверное. Докажут, что было — так чье оно? Таких
стволов — от Зимбабве до Гондураса… Конфискат — на то и конфискат, на этот вопрос можно просто не отвечать. А кто раздал его гражданским? Майор Тайга по собственному разумению… За что и направлен в звании младшего лейтенанта служить в места, созвучные его фамилии…
Нет, не о том думаешь, Тайга! Ты что, жалеешь, что велел отдать оружие плешинцам? Ни секунды! Так сочти за счастье, что твои внутренние желания “совпали” с интересами твоей страны. А то, что рот у страны заклеен, что не смеет она сказать вслух, чего хочет… Значит, сумей догадаться сам! И ответственность бери на себя.
Пыльные столбы на дороге — внизу, в Горсти, — возвестили о том, что время раздумий истекло. Тридцать? Сорок машин? Остатки “землемерской” банды.
Тайга ободряюще помахал итальянцу, расположившему своих карабинеров в подлеске на противоположном склоне. Тот не ответил — наверное, не увидел.
Когда Эзра выпустил последний патрон, то понял, что руки перестают его слушаться. Он отставил винтовку, привалился виском к холодному камню мерлона и закрыл глаза.
А потом поднялся, надел очки и долго смотрел с башни, как выбираются из города и отступают, уезжают, бегут крохотные человечки и как другие человечки бегут за ними вслед, и стреляют, и первые падают…
Часовщик аккуратно сложил плед и хотел убрать его в сумку. Но ему снова попался сложенный в несколько раз кусок ткани. Эзра достал его и осторожно развернул. Флаг Тополины средних размеров, из тех, что в ходу у футбольных фанатов, затрепетал в его руках.
Флагшток на башне, пустовавший несколько лет, совсем заржавел. Колесико, удерживающее тонкий тросик, провернулось со скрипом.
Эзра посмотрел на свои дрожащие пальцы и стал искать, с какой стороны у флага завязки.
Тайга лежал, упершись макушкой в живот итальянца. Вместе с сознанием вернулась боль. Роман попробовал пошевелиться и понял, что руки заломлены за спину и связаны накрепко чуть ли не в локтях.
Не продержались. До последнего казалось, что шансы остаются. И когда одна за другой лопнули, как тыквы, бронемашины карабинеров. И когда замолчал пулемет Охрименко, выставленный сильно выше основных позиций для прикрытия фланга.
Дорога из Горсти превратилась в свалку горящего железа, луг и подлесок пестрели крапинами неподвижных тел.
Даже когда не осталось никаких позиций, когда все тревожно затихло с итальянской стороны, а на этой завязался ближний бой, смертельные пятнашки в пронизанном солнечными лучами утреннем лесу, то все еще казалось: отобьемся!
Не отбились.
— Будь спокоен, — сказал Тайга итальянцу, — они обменяют тебя на… на…
— Хорошая шутка, — сказал Скаппоне. — Расскажу ребятам при случае.
Они лежали в подлеске, на крутом восточном склоне. То тут, то там раздавались одиночные выстрелы — “землемеры” деловито добивали раненых солдат.
— Знаешь, Роман, — негромко сказал итальянец, — произошло что-то странное. Слишком быстро, в один момент, все изменилось. Были лоскутки, а стало одеяло.
Бредит, подумал Тайга. Но спросил:
— Это хорошо или плохо?
— Посмотрим.
С юга донесся клекот тяжелых пулеметов.
— Ке фортуна! — воскликнул Скаппоне. — Горлышко все-таки заткнули.
Рядом раздался хруст ломаемых веток, послышалась крикливая алтинская речь. Грубые руки взяли Тайгу под мышки, поставили на ноги. Удар прикладом между лопаток подсказал направление дальнейшего движения.
Итальянца вытолкнули вперед. Приятно было увидеть его нахально задранный подбородок и торжествующую улыбку.
— Слышишь, Скаппоне? Ты настоящий… — сказал Тайга и, не найдя подходящего слова, просто повторил: — Сэй веро.
В салоне первого класса уже работали кондиционеры, хотя самолет еще не начал движение.
Человек в изящном светло-бежевом костюме опустился в кресло и молча пожал руку столь же элегантно одетому соседу.
— Поздравляю, Виктор Маркович, — сказал тот. — Чувствую, скоро сравняемся в звании.
— Я бы не загадывал, — улыбнулся Кривцов. — А что, есть предпосылки?
— А то! Плешин устоял. Итальянцы ввязались в бой, час назад в открытом эфире вызвали подмогу. Тут и французы откликнулись, куда бы им деваться? Думаю, все путем.
Кривцов согласно кивнул.
— Толковый майор у нас там. На своем месте человек. Надо будет как-нибудь поощрить… через военное ведомство.
Стюардесса принесла на маленьком подносе графинчик ледяной водки, две рюмки и блюдечко тонко нарезанных маринованных огурцов.
Виктор Маркович предложил тост за несокрушимую Российскую армию. Его коллега не возражал.
Над лесом прошел французский вертолет с кругами-мишенями на каждом борту и выпустил куда-то вдаль длинную бессмысленную очередь.
Халим вел своих людей к Пальцам, по самому краю Плешинской Горсти. Окончательно уйдя от перевала, поднявшись высоко вверх, “землемеры” сделали передышку.
Халим орал, выплевывал плененным офицерам в лицо презрительные и угрожающие слова. В равной степени не зная ни тополинского, ни алтинского, Тайга мог лишь предполагать, о чем кричит “землемер”. Скаппоне, похоже, вообще задумался о чем-то своем.
Увидев, что ни тот, ни другой пленник не понимают его, Халим сосредоточился, а потом сказал по-английски:
— Какая жалость: нет времени занять меня вами. Я обещал, и я выполню. Жалко, что быстро.
Полуобернувшись к своим бойцам, он сделал странный жест рукой, будто снял крышечку с заварочного чайника, и ответом ему был хищный восторженный рев. Двое, не дожидаясь дополнительных указаний, бросились прочь вверх по склону.
— Душа за пташа, — по-волчьи оскалив верхние зубы, нарочито разборчиво произнес Халим.
При этом он внимательно и неотрывно смотрел Тайге в глаза.
Хрен тебе, подумал Роман. Он постарался сохранить каменное лицо, хотя сердце затрепетало, заартачилось, размазалось в груди бесформенным безвольным комком.
Какое-то время спустя пленников погнали вверх по тропе.
Тайга едва удерживался от того, чтобы рухнуть на землю, крутиться ужом, не давая поднять себя, пытаясь отсрочить хотя бы на минуту, хотя бы на секунду… Но брел вперед, уставившись в затылок итальянцу, — будто плыл до буйка.
Как же хорошо, что я не один. Прости за такие мысли, Скаппоне, лучше бы уж тебе сидеть в своем солнечном Таранто, пить сладкие сицилийские вина, жрать морских гадов с макаронами, а не вот так… И все же — как хорошо, что я сейчас не один…
Они вышли на широкую прогалину. Влево уходил пологий склон, постепенно закругляясь и превращаясь в обрыв. Сквозь редкие ветки деревьев было видно долину, сизые столбы пожаров, цветную мозаику Плешина.
Две осины тугими дугами пригнулись к земле, притянутые к корявому корню старого дуба толстой капроновой веревкой. С макушки каждой осины свисало по петле.
Тайга почувствовал, что ноги совсем отказываются повиноваться. Его ткнули в спину, и он едва не упал.
Соберись же, подумал Тайга. Осталось всего ничего. Это может выдержать даже ребенок! Он вспомнил каменного мальчика — чуть нахмуренные брови, сжатые в несостоявшейся улыбке губы, взгляд исподлобья — и почти успокоился.
Их вытолкали на середину поляны, к змеящимся в траве веревкам.
— Роман, гуарда: бандьера!
Итальянец пристально смотрел за спину Роману. Тайга обернулся и понял Скаппоне без перевода. Сквозь дрожащий утренний воздух, плотными слоями плывущий над оврагами и буераками Плешинской Горсти, над серо-красным панцирем крыш далекого города замерцала крошечная цветная искорка — кто-то поднял флаг над центральной башней старого замка.
Три десятка бойцов Халима собрались полукругом.
Пленников поставили на колени, а ноги сзади придавили тяжеленным стволом поваленного дерева.
Икры и ступни быстро занемели. Роман почти не почувствовал, как молчаливый алтинец накрутил на лодыжках грубые узлы, а свободными концами веревок обмотал и без того туго стянутые запястья.
Халим самолично надел пленникам на шеи петли и затянул их, насколько смог. Громоздкие узлы под подбородками напоминали курчавые бородки вавилонских царей.
— …ти прэгьямо, фино алла каза дэль Падре… — послышался Роману еле уловимый шепот итальянца.
— Летите в ад, — сказал Халим.
Тайга мысленно протянул закопченную каменную руку к ножнам павшего воина и намертво сомкнул пальцы на холодном эфесе сабли.
Халим вынул из-за пояса широкий, каким рубят капусту, нож, зашел пленникам за спину, примерился и ударил по веревке, удерживающей осины, отчего та запела как тетива.
Тесак “землемера” оказался недостаточно острым. Халим лупил и лупил им по непослушным волокнам, с каждым ударом обрывая по нескольку нитей.
А когда веревка с треском лопнула и осины взметнулись в стороны, то освободившиеся души Тайги и Скаппоне рванулись вверх, в ослепительное небо, вместе с трехцветным флагом Тополины.