Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 3, 2010
Коробов Владимир Борисович родился в Тобольске в 1953 году. Окончил Литературный институт им. А.М.Горького. Поэт, эссеист, составитель антологий “Прекрасны вы, брега Тавриды: Крым в русской поэзии” (М., 2000); “Лед и пламень: Современная русская проза и поэзия в двух томах” (М., 2009). Автор книг стихов “Взморье”, “Сад метаморфоз”. Стихи публиковались в журналах “Новый мир”, “Континент”, “Дружба народов”, “Арион” и др. Член Союза российских писателей. Живет в Москве.
Переделкино
Сплетни забудутся, страсти улягутся,
и на погосте все рядом окажутся:
злые и добрые, умные, глупые —
спят вечным сном под зелеными купами.
Этот — был пьяница, этот — слыл гением,
но не дождался ни славы, ни премии.
Этот — ушел в мир иной неудачником,
хоть и пожил переделкинским дачником.
В мраморе, золоте — вздорные жители —
все примирились в печальной обители
этих прославленных музами мест…
Где-нибудь с краю и мой встанет крест.
* * *
По телевизору — одно,
а жизнь твердит совсем иное,
когда из поезда в окно
кино ты смотришь не цветное:
мелькает кадр, за ним — другой,
не форматирован, реален,
тут есть любовь и мордобой,
и постановщик гениален;
бежит изменчивый пейзаж,
объединив в одну картину,
индустриальный антураж
и среднерусскую равнину,
где так переплетен сюжет,
что все эксперты — отдыхают,
он длится пару тысяч лет
и чем закончится — не знают…
А ты сидишь, разинув рот,
и смотришь сериал: Россия,
пока состав, скрипя, ползет
и слезы катятся людские.
* * *
Когда тебе за пятьдесят,
идешь куда глаза глядят,
болтая сам с собой, по скверу,
оставив юношам карьеру,
и думаешь: не стало б хуже —
вон классик весь продрог от стужи,
в помете с головы до пят,
на бронзе — голуби сидят.
А у тебя осталось право,
где ни черта не значит слава
и не покрыта глянцем медь
хрестоматийным — жить и петь!
Кизел
Л.
От похорон до похорон
ты навещала этот город —
и мнился в карканье ворон
на смерть неутоленный голод:
стояли шахты, и дома
покрыла мерзость запустенья,
и оскудели закрома,
и не цвели в садах растенья, —
как будто истончилась нить,
что вьют задумчивые Парки,
хотя и проявляли прыть
подростки в захудалом парке;
все рушилось, ржавело, и
от холода ломило кости,
когда разрозненной родни
пестрела горстка на погосте
у гроба — матери, отца,
в последний путь их провожая,
и слезы, тяжелей свинца,
стекали, щеки обжигая…
И только звезды по ночам
в морозной индевели яме,
как в детстве ярко, словно там
горели свечи в Божьем храме.
январь, 2008
* * *
Мы оба с тобой виноваты,
на жизнь не поставишь заплаты —
изношено лето до дыр.
Пустуют кофейни и пляжи,
и чайки, как на распродаже,
кричат. И грохочет буксир.
За окнами поздняя осень,
прозрачное утро и Козин —
годов довоенных кумир.
Такие вот метаморфозы:
миндаль одичал здесь, и розы
осыпались в парке Чаир.
* * *
Мне достаточно видеть синичку,
чтоб, не видя, увидеть тебя —
беспокойную глупую птичку,
что мелькает повсюду, трубя
о своей красоте, то и дело
попадаясь в чужие силки,
и какое, скажите, мне дело
кто кормить тебя станет с руки?
Прилетишь и присядешь на ветку,
и попросишь поесть и попить.
Ты мне в душу влетела, как в клетку,
не умея ни петь, ни любить.
* * *
Очки потерял — и не вижу
ни бабочки, ни муравья,
боюсь шевельнуться — обижу,
задену кого-нибудь я,
стряхну, растопчу, поломаю
пробившийся к свету росток…
Стою, онемев, и не знаю,
как хрупок сам и одинок.
* * *
А я шел на шесть двадцать пять…
Дожди. Переделкино. Осень.
Стою у размытых дорог,
где между кладбищенских сосен
куст мокрой сирени продрог.
И вновь за знакомой оградой
сквозь редкие вижу листы
все ту же растерянность взгляда,
все те же на камне черты —
сбегает со лба осторожно,
курчавясь, упрямая прядь…
И слышно как поезд тревожно
проходит на шесть двадцать пять.
* * *
Осенний лист — медаль поэта,
отличия нагрудный знак.
Он есть у Пушкина и Фета,
им награжден был Пастернак.
Поэтому так нежно прячешь,
подняв с земли его, в карман.
Когда он есть — ты что-то значишь,
будь ты последний графоман.