Из цикла рассказов
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 3, 2010
Илья Одегов родился в Новосибирске в 1981 г., живет и работает в Алматы. Прозаик, автор двух романов (“Звук, с которым встает Солнце” (2003) и “Без двух один” (2006). Повести и рассказы публиковались в литературных журналах и сборниках Казахстана, России и Великобритании (“Аполлинарий”, “Топос”, “Вайнах”, “Poetry ON”, “Мир Евразии”, “Ышшо Одын” и пр.) Участник Форума молодых писателей России (2004, 2009). Лауреат литературных премий: “Современный казахстанский роман” (Казахстан, 2003), “Poetry ON” (Великобритания, 2004), “Театр в поисках автора” (Казахстан, 2006). В 2009 году вошел в лонг-лист “Русской премии”.
Слова старого Фазыла
— Не следует обижать людей, — сказал старый Фазыл. — Я никогда не обижаю людей. Не следует спорить с людьми. Опасно говорить им злые слова. Даже если ты их хозяин — нельзя ругать их, особенно если они сами не считают себя виноватыми.
— Потому что Бог накажет? — спросила маленькая Хания.
— Бог наказывает руками обиженных людей, — вздохнул Фазыл, — ну, а теперь беги, беги домой. Слышишь, мама зовет.
— Ха-ни-ийа!!! — донеслось с улицы.
Хания выбежала из дома, прислушалась к крику и побежала в другую сторону.
— Ха-ни-ийа! — доносился голос издалека, становясь все тише и тише.
Она выбежала на окраину, закрыв ладонями уши пробежала мимо играющих в кости мальчишек, тех, что все время дразнили ее и выкрикивали вслед нехорошие слова, взобралась на вершину холма, с которого открывался вид на всю деревню от первого до последнего дома, и стала спускаться к реке. Река пахла рыбой и навозом. Пастух Ахмет гнал маленьких коренастых лошадей вверх по течению.
— Привет! — крикнула ему Хания. — Удачного пути!
Ахмет улыбнулся и приветливо кивнул ей.
“Я — молодец!” — подумала Хания и, дождавшись, пока табун исчезнет за поворотом, стянула с себя платье и полезла в воду. Вода льдом обожгла ее кожу, дыхание перехватило. Зайдя в реку почти по пояс, Хания нагнулась, чтобы зачерпнуть воду ладонями и умыться, шагнула вперед, наступила неосторожно на скользкий камень и почувствовала, как течение толкает ее под колени. Она попыталась выпрямиться, не удержалась и с визгом упала в поток. Вынырнув и продолжая визжать, она на четвереньках, цепляясь за каменистое дно пальцами и обдирая лодыжки, стала выбираться на берег.
— Ты чего здесь одна купаешься? — послышался голос над ее головой.
Хания подняла глаза и увидела на берегу загорелого бородатого ухмыляющегося парня, не похожего на здешних. Он с интересом разглядывал ее. Опомнившись, Хания схватила платье и стала натягивать его через голову. Платье прилипало к мокрой коже, а Хания торопилась. Голова застряла внутри, ничего не видя, от беспомощности она вновь истошно завопила и почувствовала, как сильные чужие руки одним рывком вниз высвободили ее. Поправив платье и убрав с лица волосы, она увидела, что незнакомец все так же ухмыляется, наблюдая за ней.
— Как тебя зовут? — спросил он.
— Не твое дело, — сказала Хания, но вспомнила слова Фазыла и смутилась.
— Меня зовут Бахадур, — сказал парень, — Лал Бахадур. И я ищу Фариду. Знаешь такую?
Хания исподлобья взглянула на незнакомца, размышляя стоит ли доверять ему, и, наконец, сказала:
— В деревне две Фариды. Моя мать и старуха Фарида, та, что живет в последнем доме на окраине. К ней ходят женщины, когда хотят, чтобы у них появились дети.
— Ясно, — задумчиво почесал бороду Бахадур, — а сколько твоей матери лет?
Хания сосредоточенно нахмурилась.
— Много, — наконец, сказала она.
— Ясно, — повторил Бахадур, — проводишь меня к ней?
— Нет, — сказала Хания.
Пока они шли по склону в сторону деревни, Хания все время молчала и вертела в руках подарок Бахадура — маленькое колечко с блестящим камушком. Ей нравилось, что блики от него скакали по земле и по листьям, до которых сама Хания в жизни бы не дотянулась. Бахадур тоже молчал, думая о чем–то, и иногда улыбался этим своим мыслям. Хания взяла его за руку, словно так ей удобней было перебираться через крупные камни, встречающиеся по дороге. Его рука была теплой и сильной, и Хание нравилось ощущать близость этой силы и словно какую–то причастность к ней. Она чувствовала, как из этой руки ее худое тело наливается энергией и уверенностью, словно рука Бахадура была принадлежавшим ей, Хание, оружием. Но когда они подошли к самой деревне, она выдернула ладонь и спрятала колечко в рот. Она боялась, что мальчишки окликнут ее, но они, молча и с удивлением проводив взглядами незнакомца, снова принялись за игру.
— Ну, где ваш дом? — спросил Бахадур.
— Вон мама! — сказала Хания и крикнула. — Мама!
Молодая усталая женщина, набиравшая воду в кувшин из колонки поодаль, подняла глаза.
— Где же ты была!? Я тебя весь день ищу! — закричала она и увидела Бахадура, стоящего рядом с Ханией.
— Здравствуй, Фарида, — сказал он.
— Это Лал Бахадур, мама, — сказала Хания, — он тебя искал.
— Ко мне, значит, пришел? — спросила мать, вскинув бровь. — Ну, проходи. А ты погуляй пока, — бросила она дочери.
— Я есть хочу! — закричала Хания.
— Подождешь, — сказала Фарида, и они с Бахадуром зашли в дом.
— Ууу, чтоб вам всем! — от ярости Хания чуть не проглотила колечко. Быстро достав его и надев на палец, она обошла вокруг дома и вышла на террасу, где стояли ящики с приготовленными на продажу фруктами. С трудом опрокинув один из них, она собрала рассыпавшиеся финики в кучу и поволокла ящик к окну. Перевернув ящик, она встала на него и заглянула в комнату. Бахадур и Фарида сидели за столом. Хания увидела, что своей сильной рукой Лал Бахадур гладит руку ее матери и, улыбаясь, что-то тихо говорит ей. Фарида тоже улыбалась, но по лицу ее текли слезы. Лал Бахадур полез одной рукой в карман и достал колечко — такое же, как у Хании, только больше и красивее — желтое, с крупным сверкающим камнем.
Хания слезла с ящика, сорвала с пальца колечко, намереваясь выкинуть его вон, но передумала, спрятала обратно в рот и принялась толкать ящик назад к куче фруктов. Было душно, солнце почти село, и в воздухе пахло сладким дымом. Куры, которые собрались было полакомиться разбросанными финиками, тихо, но возмущенно кудахтали, прижавшись друг к другу в стороне от ящиков. Хания увидела, что рядом с фруктами, свернувшись в последних лучах солнца, греется толстая блестящая гадюка. Мгновенная мысль возникла в голове Хании. Стараясь шагать как можно тише, она подошла к змее. Та повернула голову и лениво зашипела. Тогда Хания изо всех сил подняла ящик, накрыла им гадюку и села сверху. Она чувствовала, как изгибается и бьется о стенки ящика под ней сильное и упругое тело змеи. Выждав, пока первый порыв ярости утихнет, Хания стала медленно волоком тащить ящик к входной двери дома.
Уже давно прошел мимо Ахмет, ведя свой табун на ночлег, уже пальцев Хании не хватало, чтобы сосчитать, сколько звезд появилось на небе, когда дверь, наконец, открылась. Фарида собирала растрепанные волосы. Лал Бахадур улыбался.
— А, вот ты где! — радостно сказал он, увидев Ханию. — Устала ждать нас?
Хания улыбнулась, но было темно, и Бахадур не мог разглядеть выражение ее лица.
— Совсем не устала, — сказала она и встала с ящика. — Смотри, я тоже приготовила тебе подарок.
— Да? — удивился Бахадур. — Как интересно!
Он подошел к ящику и перевернул его. Гадюка вскинулась, зашипела и, спружинив, подпрыгнула в воздух в сторону Фариды. Бахадур закричал, кинулся вбок, закрывая телом мать Хании, и сильным ударом сапога отбросил яростно шипящую и плюющуюся ядом гадюку в кусты. Хания проследила за тем, куда упала змея, и выбежала за ворота.
Она побежала через деревню. Мальчишки уже не играли в кости. Почти во всех домах горел свет в окнах, но людей не было видно, и только, когда Хания пробегала мимо дома старого Фазыла, тот вышел на порог и остановился, провожая ее взглядом.
Звонок
— Ты вообще в этом ни хрена не понимаешь, — сказала Инна, — а вечно лезешь со своим мнением!
Фестиваль заканчивался, и весь город был похож на одну большую компанию приятелей, собравшихся отметить конец рабочей недели. Такие компании можно увидеть в Лондоне или в Берлине, в теплый летний день, когда никто не хочет сидеть в темном душном баре и все выходят на улицу прямо с кружками, чтобы смеяться, разговаривать, переходить от одной группы к другой, здороваясь и потягивая свой эль. Только эта компания была в тысячу, в несколько тысяч раз больше.
Инна недавно стала арт-директором одного крупного рекламного агентства и презентовала на фестивале несколько своих работ. Для нее это был удачный способ познакомиться с “нужными” людьми и проникнуться атмосферой. Она полагала, что в будущем ей предстоит часто бывать на таких мероприятиях и усердно осваивала роль. Инна взяла с собой мужа только благодаря нелепому совпадению — у него был отпуск и путевка на Средиземное море, в Ниццу, как раз в фестивальные дни. А путь от Ниццы до Канн на такси занимал всего полчаса. Славик, ее муж, радовался совпадению. Инне же, напротив, было неприятно. Он ходил за ней, будто привязанный. Инне казалось, что Славик подсмеивается, наблюдая, как она из всех сил строит из себя гламурную тусовщицу. Это бесило ее и очень мешало работе. В его присутствии Инна легко раздражалась, спорила со Славиком по каждой мелочи и еще больше раздражалась оттого, что чувствовала, как много сил уходит у нее на эти споры.
А Славик просто отдыхал в этой чудесной обстановке. Он литрами пил пиво, с моря все время дул ветерок, а вокруг толпились, улыбались, размахивали руками незнакомые яркие люди. Иногда он узнавал в них известных режиссеров, актрис, телеведущих. Ему было приятно наблюдать за всем этим со стороны. Славик видел, что Инна сердится на него, и старался держаться от нее на расстоянии, но между тем не упуская из вида. Когда в очередной раз они подошли к беседующей группе и Инна влезла в разговор на тему “важности социальной рекламы в современном потребительском обществе”, Славик встал неподалеку, рядом с престарелой леди, лицо которой показалось ему знакомым. Впрочем, так было со многими лицами здесь. Она улыбнулась ему и спросила:
— Ви русски, да? Вас интересно сутьба беженци, эти бедняжки, араби и мулати? Ви хотеть би оказывать им посильный помосчь?
Славик уже привык к странному для русского человека желанию европейцев детально обсуждать социальные проблемы во время праздника. Он увидел, как услышавшая вопрос Инна сверкнула на него глазами — только попробуй, ляпни что-нибудь.
— Да, конечно, — сказал Славик, — иногда, при случае, я даже даю беженцам деньги, остатки еды. Я покупаю эти вещи, знаете, ну, которые делают эмигранты, если эти вещи мне действительно нравятся. А они часто действительно мне нравятся. Ну, то есть, я не могу сказать, что я всегда хочу помогать арабам и мулатам. Обычно, я все-таки хочу другие вещи. Гораздо чаще я хочу есть или посмотреть какое-нибудь хорошее кино, или, например, когда я выгуливаю собаку, то хочу, чтобы…
— Станислав, здесь никому не интересно, чего ты хочешь, когда выгуливаешь собаку, — нетерпеливо перебила Славика подошедшая Инна и мило улыбнулась его собеседнице.
— Нет-нет, пускай он говорить, — сказала леди, — что ви хотеть от собака?
— Просто я хочу, чтобы она сделала все свои дела и чтобы я мог скорее вернуться домой, — улыбнулся Славик, — вот и все. Наверное, дело в том, что моя жизнь и моя судьба интересуют меня значительно больше жизни и судьбы беженцев. Судя по вашему виду, вы в той же ситуации. Инка, я пойду за пивом, принести тебе?
— Я с тобой, — сказала Инна.
— Ты вообще в этом ни хрена не понимаешь, — сказала она тихо, когда они выбрались из толпы и пошли по набережной, — а вечно лезешь со своим мнением!
Вечерело, но было по-прежнему жарко. Славик молча пил. Шум фестиваля начал утомлять его.
— Я просто устал, — вздохнул он, когда закончил бутылку.
— Хочу в туалет, — сказала Инна. — Где здесь туалет?
— Можно зайти в тот отель, — показал пальцем Славик, — там наверняка есть. Проводить тебя?
— Конечно.
Они протискивались сквозь толпу. Инна то и дело кому–то кивала и улыбалась. Мимо проносились арабы-официанты с ведрами, наполненными льдом, из которых выглядывали горлышки бутылок. Славик остановил одного, желая взять еще пивка. Чтобы расплатиться, он полез за бумажником, но кто-то задел его плечом, и Славик уронил бумажник на землю. Крякнув от неловкости, он присел и стал собирать рассыпавшиеся купюры. Официант поставил ведро и принялся помогать Славику. Инне показалось, что перед тем, как отдать ее мужу деньги, араб сунул несколько бумажек себе в карман, но она ничего не сказала.
— Спасибо, — улыбнулся Славик, отсчитывая грязные купюры. — Надеюсь, пиво холодное?
— Давай скорее, — сказала Инна, — не могу уже терпеть.
— Я тебя здесь подожду, — сказал Славик, когда они подошли к воротам
отеля, — не хочу заходить внутрь.
— Хорошо, подержишь мою сумочку, ладно? — попросила Инна и побежала внутрь.
Сквозь стеклянные двери Славик увидел, как портье показал ей рукой направление.
В туалете пахло химией, а из пяти встроенных в потолок лампочек горела только одна, да и то тускло. Инна заперлась в кабинке и облегченно вздохнула. Потом встала, натянула колготки и услышала, как хлопнула дверь. Вслед за этим раздались мужские голоса, говорящие на непонятном языке. В первую секунду Инна решила, что ошиблась туалетом, и ей стало стыдно и страшно. Она услышала, как щелкнул замок в соседней кабинке. Голоса продолжали тихо, но яростно говорить за тонкой перегородкой, и Инне показалось, что эти люди спорят. Вдруг зазвонил ее телефон. Инна, едва не вскрикнув от неожиданности, начала судорожно искать его на себе, как вдруг вспомнила, что телефон остался в сумочке.
“Просто звонок такой же”, — вздохнула она про себя. Телефон умолк и стало тихо. Затем возник неразборчивый шум, похожий на шелест бумаги. Щелкнул замок, хлопнула дверь, и зашумела текущая из крана вода. Потом все опять стихло на мгновение. Инна дождалась, пока скрипнула и закрылась входная дверь, выждала еще несколько минут и, наконец, вышла. Оправляя платье, она прошла мимо портье и, облегченно посмеиваясь над своим беспричинным испугом, вышла на улицу. Здесь уже зажглись фонари, но вокруг по-прежнему ходили и улыбались люди с бокалами и бутылками в руках. Только Славика нигде не было видно.
“Опять за пивом пошел”, — подумала Инна и встала на свет, так, чтобы быть заметной. Долго стоять на одном месте было неуютно, но Инна не хотела уходить от отеля далеко, ожидая возвращения Славика с минуты на минуту.
— Черт возьми, где он ходит? — сказала она, наконец, в сердцах и решила что-нибудь выпить. Невдалеке стояли накрытые столики. Инна подошла и попросила бокал красного, как вдруг осознала, что ей нечем платить: и карточка, и кошелек остались в сумочке. Также она поняла, что в сумочке остался ключ от номера с ее вещами и, что может быть еще важнее, визитная карта отеля с названием и адресом, которые она, естественно, не помнила. В отчаянии она вернулась к тому же месту, где оставила Славика.
Людей на улице становилось меньше и потому видней был мусор, оставленный ими. Повсюду валялись пластиковые стаканчики, смятые пачки из-под сигарет, окурки, какие–то яркие ленты, лопнувшие воздушные шарики и остатки фейерверков. Чем меньше становилось людей, тем страшнее Инне, словно прежде люди закрывали собой истинное лицо города, и вот, наконец, оно обнажилось — испачканное и изуродованное. Появились собаки — они бродили по набережной, среди мусора, отбирая друг у друга добычу. Несколько собак, урча и повизгивая, ели что-то из канавы. Инне вдруг показалось издалека, что они пожирают чей-то труп, и она в ужасе отвернулась. Знакомых лиц уже давно не было видно, зато все больше появлялось тихих серых людей. Блестящими глазами они неприязненно глядели на Инну, будто бы говорили: “Все, убирайся отсюда, кончилось твое время!”.
С моря потянуло холодом. Инна очень хотела заплакать, но боялась привлечь к себе еще больше внимания. Портье вышел из гостиницы и посмотрел на Инну недружелюбно, но с некоторым особенным интересом. Она почувствовала этот интерес и поспешила уйти. Инна шла, тихо плача, пока не наткнулась на патрульную машину, в которой спал полицейский. Она постучалась в окно, потом постучалась сильнее и опять увидела, как всколыхнулись серые люди вокруг. Инна застонала и опустилась на землю возле машины, обхватив руками колени.
Утром, от первых солнечных лучей, осветивших ее лицо, она вздрогнула, заплакала, но не проснулась.
Друг
Путь предстоял долгий, и Дмитрий подготовился к этому. У него был увесистый пакет, в котором лежали фрукты, колбасная нарезка, две бутылки воды без газа, горький шоколад, вареные яйца, лепешка, орешки и три пачки сигарет. Кроме того, он взял с собой новую книгу писателя, который ему очень нравился, и сотовый телефон, чтобы хоть как-то поддерживать связь с миром на тех редких станциях, где была связь. Ему досталась нижняя полка, но это ничуть его не расстроило, хотя обычно Дмитрий предпочитал верхние. Он собирался много спать, есть, читать и вообще стараться по возможности вести наиболее пассивный образ жизни в течение ближайших трех дней. С попутчиками Дмитрию повезло не очень. Он в глубине души рассчитывал на женскую компанию, к которой за годы работы в офисе уже привык. Женщин Дмитрий любил и считал, что умеет с ними обращаться. Но соседи были мужчинами. Один из них, худой и бледный, все время спал на верхней полке, изредка просыпаясь, чтобы сходить в туалет. Второй, молодой и юркий, большую часть времени проводил в купе проводников, которые, похоже, были его старыми приятелями. А третий, крепкий мужчина средних лет с золотыми зубами и плохо, с трудом говорящий по-русски, сидел напротив Дмитрия. Его звали Ержан, и он ехал в далекий город в командировку — то ли бурить скважины, то ли копать что-то — это Дмитрия вовсе не интересовало. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять — человек работает руками, занимается физическим трудом, а таких людей Дмитрий всегда побаивался и недолюбливал. Но от вида на неизменную степь за окном Ержан откровенно скучал и то и дело принимался что-нибудь рассказывать Дмитрию. Дмитрий не все понимал, но из вежливости поддакивал и время от времени односложно отвечал, а затем прятался в книгу или отворачивался к окну, делая вид, что как раз сейчас он так увлечен происходящим на страницах или за стеклом, что его лучше не отвлекать. Но расслабиться и отдохнуть, как было запланировано, не получалось. Дмитрий все время напряженно ожидал нового вопроса от собеседника и от этого злился сам на себя. А Ержан разговором увлекался и ждал от Дмитрия внимания.
— Оказывается, китайцы… — говорил Ержан и рассказывал все о том, что он думает о китайцах.
“Господи, неужели он так и будет всю дорогу”, — думал Дмитрий.
Когда он смотрел Ержану в глаза, ему казалось, что тот видит его неприязнь. И потому, встречая внимательный взгляд собеседника, Дмитрий каждый раз пытался скрыть свое раздражение и понравиться Ержану, поддержать разговор, согласиться.
— Оказывается, вчера… — говорил между тем Ержан и рассказывал о вчерашних событиях в своем родном городе.
Дмитрий в нужных местах сочувственно кивал, сдержанно смеялся и вздыхал.
Когда Ержан предложил пообедать, Дмитрий обрадовался. Он и сам был голоден, к тому же рассчитывал, что во время еды сможет избежать продолжения беседы. Дмитрий достал свою нарезку и фрукты и положил все это на стол, где Ержан уже построил гору из сваренной в мундире картошки, яиц и разорванной на части жареной курицы.
— Угощайся, угощайся, ешь, джигит! — говорил Ержан и сам ел все подряд и с аппетитом.
Дмитрию было неприятно, что Ержан ест руками, а достать вилку для себя он не решился, посчитав, что Ержан примет его за изнеженного маминого сынка. Поэтому он ел свою нарезку, осторожно вытаскивая двумя пальцами из пакета каждый кусочек и искоса поглядывая на попутчика. Ержан громко причмокивал, вытирая рукой и стряхивая на пол крошки и жир, текущий по подбородку. Капли летели в том числе и в сторону Дмитрия. Он весь сжимался, незаметно прикрывал брюки пакетом и каждый раз старался глубже вдавиться в угол. Чем неприятней ему становилось, тем сильнее он желал это скрыть. Еще недавно Дмитрий с нетерпением ждал, когда Ержан прекратит говорить, а теперь не мог дождаться, пока тот перестанет есть. Тем не менее, взглянув на часы, Дмитрий с радостным удивлением отметил, что вот в этой внутренней борьбе прошла большая часть первого дня. Ержан рыгнул, вздохнул и принялся с отрешенным видом ковыряться в зубах спичкой.
— Зда-а-арова! — сказал появившийся в дверном проеме купе пошатывающийся парень в кепке. — Я сяду? — и сразу сел рядом с Ержаном.
— Если че, я — Кана, есть же, — парень протянул руку сначала Ержану, потом Дмитрию. Они тоже представились.
— Дмитрий? — с трудом повторил Кана и осклабился, — а-а, Дима, значит. Димуля, да?
— Нет. Дмитрий, — сказал Дмитрий и подумал с тоской: “Ох, еще этого не хватало”. Он терпеть не мог вот этих пьяных разборок, препирательств, особенно когда сам попадал в них трезвым.
— А я Кана из Табагана, есть же, — снова осклабился парень, — куда едешь, Димуля?
“Не буду с ним разговаривать, — подумал Дмитрий, глядя в окно, — сделаю вид, что не слышу”.
— Ээ, Димуля — повысил голос Кана, — куда едешь, говорю?
Ержан дожевал спичку и сказал что-то по-казахски. Сказал, на Кану не глядя, но Кана ответил. Дмитрий не понял, о чем речь, но с удивлением услышал по интонации, что Кана обращается к его попутчику с почтением и даже какой-то признательностью. Они поговорили. Дмитрий не понимал слов и не пытался. Он опасался даже смотреть на Кану и только краем глаза поглядывал на Ержана, чувствуя надежду, что ситуация может благополучно разрешиться. Действительно, через некоторое время Кана поднялся и сказал:
— Ну что же, не буду вам мешать, — и все так же, пошатываясь, вышел.
Дмитрий вновь украдкой посмотрел на Ержана. Тот, улыбаясь, глядел в окно, и его золотые зубы блестели на солнце. И Дмитрий вдруг увидел, какой это славный, сильный, добрый человек и как хорошо, что именно такой попутчик ему достался. И как здорово, что этот человек видимо, ему — Дмитрию — симпатизирует, а значит, Дмитрий — тоже, в целом, неплохой и заслуживающий этой симпатии человек. И у них впереди еще целых два дня, за которые можно успеть обсудить не только китайцев, но и вьетнамцев, японцев, индусов, киргизов, русских, а также узнать разные забавные и грустные истории из жизни друг друга, разделить в пути хлеб и воду и расстаться друзьями.
Дмитрий глубоко вздохнул, взял кусок курицы со стола и принялся с удовольствием жевать, вытирая рукой текущий по подбородку жир.
Врата рая
Места здесь были совсем дикие. Отдельные дома стояли на редких горизонтальных уступах. Их соединяли только узкие тропинки на почти отвесном склоне, и потому по ним приходилось не идти, а карабкаться, цепляясь руками за камни. Между домами, сверху вниз по склону, мчались лавины воды. Широкая речка, которую местные называли Вета, была больше похожа на бесконечный каскад водопадов, пересеченных в некоторых местах подобием мостиков, сделанных либо из натянутых тросов, либо из нескольких неотесанных стволов деревьев, переброшенных с одного берега на другой. Каждый вечер, после того как место для ночлега было найдено, Марк отправлялся на прогулку. Он находил широкий, удобный мостик и наблюдал с него, как стремительная, белая, словно молоко, вода несется, почти касаясь его подошв.
Так же произошло и на этот раз. Едва сбросив рюкзак и предупредив жену, что вернется до ужина, Марк пошел к реке. К тому времени, когда он добрался до берега, солнце почти село. Марк стал спускаться по тропинке к облюбованному издалека мосту, как вдруг кусты слева от него зашевелились. Он невольно вздрогнул и затаил дыхание, вспомнив рассказ их бывшего проводника Уддаба о том, как яростный манул напал на брата Уддаба Юсупа и выцарапал тому глаза. Впрочем, рассказам местных жителей были свойственны преувеличения, порой наивные, а иногда до того ужасные и циничные, что казались неправдоподобными, но в них наверняка имелась и доля правды. Внезапно из кустов вылетел камень и больно ударил Марка в плечо. Сразу вслед за этим он услышал детский хохот. Из кустов выскочила стая мальчишек и бросилась врассыпную, только самый маленький споткнулся и упал прямо на тропинку. Марк прыгнул вперед, схватил его за ногу и поднял в воздух. Мальчишка, зажмурившись, истерично завизжал, задергался всем телом и начал брыкаться, вися вниз головой и пытаясь вырваться.
— Jai! — гаркнул на него Марк. — Перестань орать!
Мальчишка стих, приоткрыл один глаз и заинтересованно взглянул на Марка.
— То, что ты сделал, — плохо, — сказал Марк и указал на свое ушибленное плечо. Мальчишка захныкал.
— Я накажу тебя, понял? Сегодня ты будешь сопровождать меня весь вечер, пока я не вернусь домой, и делать все, что я тебе прикажу, иначе я оторву тебе руку. Ясно?
Мальчишка важно кивнул головой. Марк знал, что своим наказанием льстит самолюбию юного туземца, и рассчитывал заработать в его лице удобного проводника.
— И не вздумай удрать, я все равно найду тебя, — сказал он и поставил мальчишку на землю. — Хорошо. Как тебя зовут?
— Абу, — сказал мальчишка, потирая ушибленную коленку и глядя на Марка снизу вверх.
— Итак, Абу, видишь вон тот мостик? Сейчас мы пойдем туда.
— Это нехороший мост, — нахмурился Абу.
— Нет, Абу, это хороший мост, и ты меня к нему проведешь.
Абу тяжело вздохнул, и они начали спуск. Добравшись до моста, Марк понял, почему Абу так отзывался о нем. Мост был сделан из кривых, грубо сколоченных досок, которые от влаги и солнца сгнили и предательски прогибались от каждого шага. Ниже по течению было некое подобие купели, и сейчас Марк увидел, что по ней плывет лодка, в которой сидит совсем молодая девушка, почти девочка, так ему показалось.
— Кто это там, в лодке? — спросил он Абу.
— Это Ида, моя сестра, ее все знают, — ответил Абу.
— Привет, Ида! — крикнул Марк и почувствовал, как доски под его ногами вдруг опустились. Ледяная вода, просочившись в ботинки, обожгла ступни, и в следующую секунду нахлынувшая сзади волна опрокинула его вперед. Марк неловко взмахнул руками в воздухе и обрушился лицом вниз в несущийся поток. Его тело переворачивало и стучало о камни, по лицу хлестали ветки склонившихся над рекой деревьев, вода забилась в уши и в нос. Сердце колотилось от отчаянного животного страха, но голова оставалась холодной, равнодушно наблюдая за происходящим, и с этим же безразличием Марк понял, что смерть может наступить внезапно, в любую секунду. В этот миг его рука сама судорожно вцепилась в мокрую веревку. Он увидел, что держится за основание веревочного моста где-то значительно ниже по течению, а поток воды продолжает катиться вниз слева и справа от него. Неожиданно из бушующей пены вынырнула смуглая девчонка, ухватилась за ту же веревку и белозубо улыбнулась ему.
— Hello! — крикнула она и кивнула, предлагая Марку повторять за ней. Быстро перебирая руками, девчонка стала приближаться по веревке к берегу. Выбравшись вслед за ней, Марк обессиленно повалился на камни. Девчонка удивленно поглядела на него, а потом захохотала, упала рядом и всем телом доверительно прижалась к нему. Только сейчас Марк с удивлением заметил, что если на ней и была какая-то одежда, то река окончательно смыла ее остатки. На вид девчонке было лет пятнадцать.
Два месяца назад Марк и его жена Люция пешком перешли границу. Из вещей у них был только рюкзак с одеждой, который нес нанятый шерп. Таможенник, оставивший свой след в паспорте, по секрету рассказал им, что в стране прибытия находятся Врата Рая. Как они удостоверились позднее, об этом было прекрасно известно каждому жителю. Очевидцы утверждали, что путь к Вратам полон опасных испытаний. Марк надеялся, что совместное преодоление этих испытаний либо укрепит его отношения с Люцией, либо окончательно разделит их и позволит каждому двинуться собственным путем. Люция легко согласилась на авантюру. Она считала, что горный воздух пойдет ей на пользу. Все семь лет совместной жизни Люция очень заботилась о своем здоровье. Это раздражало Марка особенно тем, что от нее постоянно пахло какими-то лекарственными травами и кремами. Этот запах вызывал неприятные ассоциации с больницей, и у него часто пропадало желание даже прикасаться к жене. Спать он предпочитал в отдельной кровати.
А от девчонки пахло мускусом и цветами. Все вечера Марк проводил у нее. В доме, где жила Ида, больше похожем на сарай, не было ничего, кроме соломы, густым слоем устилавшей пол. Она хохотала каждый раз при виде Марка, указывая пальцем на его расцарапанное и еще не зажившее до конца лицо. Ида хохотала, падала на солому, а потом, внезапно остановившись, раздвигала бедра и со стоном впускала Марка в себя. Когда Марк уходил, она обычно вскакивала, хватала его за руку и печально заглядывала ему в глаза, так, словно навсегда прощаясь, а потом, ни слова не говоря, отпускала руку и кивала в сторону двери, мол, все, уходи.
Если Люция предполагала, что Марк изменяет ей, то никак этого не показывала. Уже больше двух недель они оставались в поселке. Марк объяснял задержку жене тем, что ему необходимо время, чтобы восстановить здоровье после падения в реку. Люцию такое объяснение вполне устраивало. На месте Марка она поступила бы так же.
Днем Абу гулял вместе с Марком и показывал тому террасы, где крестьяне выращивали незнакомые зерновые культуры, и пещеры, на тесных сводах которых вниз головою висели сотни летучих мышей. Абу знал место, где можно увидеть оленей, отдыхающих в тени во время полуденного зноя, и время, когда рыжие короткошерстные медведи приходят на водопой. Целыми днями Марк бродил с ним по окрестностям. Иногда, когда их путь шел вдоль реки, Марк видел издалека, как его смуглая Ида крутится по поверхности воды в своей маленькой лодочке и руками достает из воды какие-то водоросли и самодельные сети с мелкой рыбешкой.
Однажды, Абу пришел к Марку вместе с невысоким, но широкоплечим
мужчиной — своим отцом Маду. Тот извинился за неожиданный визит и сказал, что хочет поговорить с Марком наедине. Они оставили Абу и уселись на берегу реки.
— Даже, если кто-нибудь захочет подслушать, шум реки заглушит наши
голоса, — сказал Маду с многозначительной улыбкой.
— Но кто?! — удивился Марк. Он слегка волновался, предполагая, что разговор пойдет об Иде.
Маду смущенно прокашлялся и сказал:
— Абу говорит, что вы с женой ищете Врата Рая. Это так?
“Какого черта ему надо?” — подумал Марк.
— Я провожу вас туда, — сказал Маду, — я знаю хороший путь. Дорога трудная. Сами не доберетесь. А я знаю путь. Хороший путь.
— Допустим, я соглашусь, — кивнул Марк, — сколько это будет стоить?
— Это бесплатно, — сказал Маду, — я проводник. Я провожаю людей к Вратам Рая. Это моя работа. Дело моей жизни. Деньги ни к чему. Сейчас новая Луна. Лучше выйти завтра. Если пойдем быстро — через три дня доберемся.
Пока Люция собирала вещи, Марк сидел на соломе рядом с Идой и слушал, как она плачет. За окном сверкнула молния, небо с ревом разорвалось пополам и обрушилось водой на деревню. Дождь заглушил рыдания Иды. Марк понял, что не сможет утешить ее, снял рубашку и толкнул Иду на солому. Она упала на спину, зажмурилась и вздрагивала при каждом раскате грома. Молнии вспышками освещали ее блестящее от слез лицо. Когда Марк встал, чтобы уйти, она так и осталась лежать на земле, раскинув ноги, дрожа и всхлипывая.
Они шли уже шестой день по вязкой чмокающей почве. Ливень размыл дорогу, и Маду повел их обходным путем. Рюкзаки Марка и Люции нес нанятый Маду шерп. Сам Маду нес припасы и необходимую экипировку — спальные мешки, тросы, посуду. Он, казалось, радовался тому, что Марк согласился принять его услуги, напевал что-то себе под нос, перекидывался шутками на местном наречии с шерпом и рассказывал Марку о названиях рек и гор, мимо которых они проходили. Люция на удивление легко переносила затянувшийся поход, собирала в пути одной ей известные лекарственные травы, болтала с Маду и, когда случался долгий привал, раздевалась до белья и лежала на солнце, загорая. Марк в последнее время редко видел тело жены. В сравнении с Идой, Люция показалась ему большой и белой. Когда она загорала, Маду и шерп старались найти себе дело поближе к ней, чтобы внимательней рассмотреть. Один раз Маду даже потрогал ее бедро, будто бы желая стряхнуть ползущее насекомое и после этого долго, тихо посмеиваясь, что-то рассказывал своему приятелю шерпу.
Ночевали в палатках. Впервые за несколько лет Марку приходилось спать вместе с женой. И когда в одну из ночей Люция обняла его во сне, Марк не убрал ее руку.
На седьмой день Марк увидел, что запасы продуктов в вещевом мешке Маду подходят к концу.
— Можно не бояться, — сказал Маду, заметив обеспокоенность Марка, — обратный путь будет коротким. Врата Рая вернут нас, куда мы пожелаем.
— Я тебе не верю, — сказал Марк.
Маду захохотал и хлопнул себя по коленкам.
В этот же вечер они вышли на гребень горы, откуда открывался вид на вытянутую, похожую на плоскодонную лодку долину. Почти в самом ее центре сверкало озеро, окруженное невысокими деревьями.
— Нужно спускаться быстро, — сказал Маду, — нужно успеть, пока солнце не село.
Бежать по склону оказалось легко. Скала была покрыта уступами, настолько похожими на ступеньки, что Марк решил, что они сделаны руками человека. До заката оставалось менее получаса, когда они, наконец, достигли деревьев. Марк увидел, что их ветки покрыты круглыми гнездами, но птиц не было видно.
— Это старые гнезда, — сказал Маду.
Расстояние между кольцом деревьев и берегом озера оказалось больше, чем казалось сверху. Деревья не отражались в воде, только небо. Синее глубокое небо.
— Хочу купаться! — воскликнула Люция и стала раздеваться.
— Не знаю, можно ли, — задумчиво сказал Марк, — в тихом омуте черти водятся. Давай-ка сначала я.
Озеро не нравилось ему. Не нравилось неестественное спокойствие его
поверхности. Гладкое, как стекло, озеро лежало у их ног. И за то время, пока они стояли, ни одна рыба не плеснулась в нем, ни одна лягушка не подала голос, ни одна птица не пролетела над их головами.
— Да, брось ты! Боишься за меня, что ли? — засмеялась уже раздевшаяся Люция.
— Да, да, пусть первой пойдет женщина, — радостно закивал Маду, — женщина лучше знает. Женщина знает, да.
Люция остановилась перед самой водой и осторожно коснулась ее ногой. Озеро зашевелилось, как живое. Люция сделала шаг. Еще один. И еще. С берега Марку казалось, что вода покрывается трещинами, словно лопнувшее стекло. Он закричал: “Лю–уци–и–ия!”. Она обернулась, улыбаясь, и вдруг ее глаза широко открылись и все лицо преобразилось, застыв в крайнем удивлении.
— Что это?! — закричал Марк, повернувшись к Маду, но того уже не было, а деревья подступали все ближе, тенями касаясь его ног. Марк, скинув обувь, побежал к Люции, но озеро всколыхнулось лопающимися белесыми пузырями. В воздухе запахло серой, вода завертелась вокруг Люции, она закричала, и от этого крика с ветвей подступивших уже к самому берегу деревьев взметнулись серые птицы.
— Люция! — крикнул Марк. Озеро оказалось на удивление мелким, но вода стала вязкой, и каждый шаг давался ему с трудом. Марк едва передвигал ноги, ему казалось, что вокруг него образовался туман, словно частицы озера, испаряясь, окружили его. Он замахал руками, пытаясь отогнать от себя наваждение. Туман рассеялся, и озеро зарябило от солнца, яркие блики ослепили Марка, он зажмурил глаза, упал на четвереньки и принялся шарить руками под водой, пытаясь найти Люцию на ощупь. Потом он нырнул, но дно озера было илистым, и ил поднимался и плавал в воде, как живой.
— Люция, Люция, — тихо повторял Марк, всхлипывая, а потом закричал. Его крик шел из какой-то точки в верхней части живота, и Марк чувствовал, словно с этим криком что-то выходит из него, как будто в этой точке находился центр его тела и теперь этот центр сжимался, а он, Марк, сворачивался, накручиваясь на него. Вода вокруг вспенилась, и крик оборвался. Марк отчетливо ощутил, что вот теперь — все. Он спокойно и глубоко вздохнул, и озеро поглотило его.
Было слышно, как ветер шумит листьями и кричат ночные птицы. Тихий шорох раздавался совсем рядом. Марк открыл глаза и увидел серую лесную мышь, забирающуюся в его рукав. Он вскрикнул и взмахнул рукой. Мышь с писком вылетела и упала куда-то в кусты. Стояла ночь. Звезды появлялись и исчезали между бегущих по небу облаков. В воздухе пахло смолой. Вся одежда Марка была мокрой насквозь. Он снял ее, выжал, как мог, и снова одел. Пробираясь наугад сквозь чащу, Марк набрел на тропинку. Пойдя по ней, он спустя некоторое время увидел пещеру. Приблизившись к ней, Марк крикнул, и изнутри вылетели испуганные криком летучие мыши. Марк огляделся и вспомнил, как они вместе с Абу приходили сюда. Он пошел в сторону деревни. Скоро показались огни костров, которые разводили на ночь местные рыбаки. Когда Марк проходил мимо них, он увидел, что рыбаки беспокойно ворочаются во сне, протянув к костру ноги. В деревне было тихо, даже собаки молчали. Он легко нашел домик Иды, но дверь была закрыта. Марк постучался. Внутри послышались шаги, и дверь приоткрылась. Перед Марком стояла старая женщина со свечой в руке. Приблизив свечу к самому его лицу, она кивнула и открыла дверь шире, чтобы он смог войти. Внутри по-прежнему ничего не было, кроме соломы, густым слоем устилавшей пол.
— Где Ида? — спросил Марк.
— Она плакала, не переставая, с тех пор, как ты ушел, — сказала женщина, — она так плакала, что выплакала глаза. В наших краях для слепых женщин есть только одна работа. Но эта работа не для Иды.
— Где она? — повторил Марк.
Женщина засмеялась. Она поднесла свечу к своему лицу, и Марк увидел ее пустые белые глаза. Он закричал и выбежал из дома.
Высоко подскакивая через каждые несколько шагов в приступе ужаса, он побежал сквозь деревню, переворачивая и сокрушая то немногое, что ему было по силам разбить. Проснувшиеся от грохота жители выходили из домов и смотрели на него с большим любопытством. Какой-то мужчина кинул в него камень. Марк взвизгнул от боли, обернулся и увидел лицо мужчины. Это лицо показалось ему знакомым. Марк хотел подбежать к нему, но тут камни посыпались на него со всех сторон, и он, вереща и закрывая голову руками, бросился прочь.
Когда Марк скрылся среди деревьев и вопли его затихли вдалеке, все, тихо переговариваясь, медленно разошлись. Стало светать, и очнувшиеся от ночных кошмаров рыбаки принялись тушить уже ненужный костер.
An ultimate jump
Юнко вставала в пять утра. С пяти до пяти пятнадцати она умывалась: восемь минут принимала душ, три минуты чистила зубы, три минуты высыхала, позволяя коже впитать в себя необходимое количество воды, и еще одну минуту вытирала невпитавшееся полотенцем. В пять шестнадцать она выходила на балкон, чтобы выполнить утренний комплекс йогических упражнений “Сурья Намаскар”, что означало “Здравствуй, Солнышко!” Повернувшись лицом к восходящему солнцу, она выгибалась вперед и назад, застывая в каждой асане на тридцать (а иногда и более) секунд и приговаривая про себя: “Охайо годзаймас, охайо годзаймас, охайо…”. Завершив упражнения, она кланялась и в течение минуты стояла с закрытыми глазами, успокаивая дыхание. В половине шестого Юнко включала электрический чайник и музыку. Под повторяющуюся в разных вариациях “The Girl from Iponema” она делала себе бутерброд с тунцом, съедала его, запивая зеленым чаем, и в пять пятьдесят начинала одеваться. В холодное время года Юнко носила джинсы, длинные вязаные свитера и шапку с кисточкой на макушке. Она не красилась, но любила украшения. В шкатулке возле зеркала лежали ее серьги и кольца. Выбрав подходящие, в шесть десять Юнко выходила из дома. Путь до станции занимал еще десять минут. По дороге Юнко одевала наушники, подключенные к ее мобильнику, и включала очередной урок аудиокурса по изучению португальского языка. Когда она проходила мимо одинокой неразговорчивой пожилой японки, ежедневно сидящей на повороте к станции и кормящей голубей, то птицы, испуганно шелестя крыльями, вспархивали на мгновенье и снова возвращались на место. Каждый раз этот шелест отзывался в душе Юнко слабым трепетом, словно там, в груди, тоже жила птица, но ее крылья были слишком слабы, чтобы присоединиться к стае. В шесть двадцать одну, как раз тогда, когда она оказывалась на станции, прибывала электричка. Юнко садилась к окну и в течение тридцати двух минут шевелила губами, повторяя про себя португальские слова, а затем выходила из вагона. От станции до здания, в котором находился офис, где работала Юнко, была всего минута ходьбы. Поэтому, когда Юнко заходила, Пепито из отдела кадров, выглядывая из кабинета, смотрел на нее и на часы и говорил: “Ты опять опоздала на четыре минуты!”.
В час пополудни начальник Юнко совершал обход рабочих мест, чтобы убедиться, что никто из сотрудников не отлучился на обеденный перерыв раньше установленного срока. Впрочем, беспокойство было напрасным. Большинство работников обедало на рабочем месте, уставившись в мониторы. Около недели тому назад во время этого обхода начальник заговорил с Юнко. “Ты выглядишь усталой, Юнко, — сказал он, и Юнко удивилась тому, что он знает ее имя. — Тебе нужно взять отпуск”. Юнко поклонилась и с тех пор постоянно думала об этом. Наконец, она написала заявление и отнесла в бухгалтерию.
— Отправляешься в путешествие, Юнко? — спросила ее секретарша шефа, молоденькая Самико. Юнко еще сама не знала. Сейчас она выполняла пожелание начальника, не думая о себе. Но слова Самико напомнили ей о том, что денег на путешествие в Португалию, куда Юнко давно мечтала попасть, еще недостаточно. Поэтому, вернувшись домой, она открыла сайт, предлагающий дешевые, но запоминающиеся туры за рубеж. Незнакомые названия взволновали ее. Юнко перелистывала электронные страницы, вчитываясь в текст. “Только не к океану”, — решила она, разглядывая загорелых манекенщиц на рекламных объявлениях. Юнко стеснялась своего маленького белого щуплого тела и прятала его не только от взглядов чужих людей, но и от солнца. В конце концов, она устала читать и захотела скорее принять решение. Чтобы сделать это, Юнко щелкнула мышкой в список предлагаемых стран наугад. На экране появилась надпись: “Nepal. UNESCO World Heritage Centre”. Название понравилось ей. Она решила, что между странами с названиями Nepal и Nippon наверняка есть много общего. Открыв в новом окне сайт авиакомпании, Юнко узнала, что билеты есть, и сразу забронировала в оба конца.
Самолет оказался маленьким, но на удивление вместительным. Юнко специально выбрала место у окна, а рядом с ней сел пожилой японец с длинными усами. Когда взлетали, он наклонился, чтобы увидеть в иллюминатор огни отдаляющейся земли, и смешно пощекотал усами ее лицо. Во время полета Юнко заснула и пришла в себя только услышав голос пилота, благодарящего пассажиров за выбор их авиакомпании.
Юнко приехала отдыхать, и поэтому каждый день вставала по-прежнему в пять утра, чтобы успеть осмотреть как можно больше достопримечательностей и получить как можно больше впечатлений за день. С фотоаппаратом на шее, запасными очками в кармане и панамкой на голове она целыми днями бродила по узким улочкам Катманду, заходя в храмы и сувенирные лавки, приветливо и застенчиво улыбаясь местным жителям и порой останавливаясь, чтобы запечатлеть стаю обезьян или местного разукрашенного святого. Вечером Юнко сидела вместе с другими туристами в дорогих кабаках с хорошим видом и едой, а когда в городе становилось совсем темно и безлюдно — шла к своему излюбленному месту. Это была небольшая буддийская ступа: белая, с шелестящими бронзовыми барабанчиками вокруг нее и натянутыми в разные стороны бечевками, на которых развевались разноцветные флажки. Ночью на вершине ступы тихо курлыкали голуби, изредка с лаем проносились мимо собаки, но от этого тишина становилась еще более пронзительной. И в этой тишине, с золотого купола ступы на нее — на Юнко, — внимательно глядели глаза Будды.
Здесь она порой проводила целый час или даже больше. Юнко сидела у подножия ступы или ходила вокруг нее по часовой стрелке, вращая одной рукой барабанчики, и сердце ее билось ровно и спокойно, а в голове не было ни единой мысли. В гостиницу Юнко возвращалась далеко за полночь, и заспанный непалец сердито открывал ей запертую на ночь входную дверь.
Каждое утро город менялся. Он кружил Юнко в лабиринте своих улиц, то возвращая к одному и тому же месту, то уводя все дальше от выбранного маршрута. Лишь одно оставалось неизменным — куда бы ни направлялась Юнко, она всегда проходила мимо установленного на улице телевизора, на экране которого загоралась надпись “Bhote Kosi river BANJI. 160 meter! The Ultimate Jump!”, и с тонкого моста, перекинутого через пропасть, люди с сумасшедшими глазами бросались вниз. От неминуемой гибели их спасал только эластичный трос, один конец которого был закреплен на мосту, а другой пристегнут к ногам. Рядом с телевизором всегда стоял высокий красивый непалец и зазывал прохожих испытать это на себе.
— Are you brave enough? — спросил он Юнко, когда та проходила мимо.
Юнко не ответила, но задумалась. Она не боялась начальника, но очень его уважала. Она не боялась тараканов, пауков и лягушек, просто те вызывали у нее неприязнь. Она не боялась темноты, но не хотела случайно в темноте удариться или разбить что-нибудь. Юнко не считала себя трусливой, но никогда не рисковала, просто потому что считала риск неразумным. Но сейчас она была одна в чужой стране, и ей вдруг захотелось совершить безрассудный поступок. В конце концов, даже если в последний момент перед прыжком она струсит, никто не станет заставлять ее, и никто впоследствии не расскажет другим о ее позоре. И Юнко согласно кивнула непальцу. Билет стоил недешево. Автобус с группой желающих совершить “последний прыжок” отходил назавтра в 7 утра. Путь до моста занимал около трех часов.
Юнко не могла уснуть всю ночь, но встала, как обычно, в 5, так и не сомкнув глаз. Собираясь, она чувствовала, что где-то глубоко внутри настроена на нечто ужасное. Утро было холодным. Юнко издалека увидела автобус. Она остановилась, прислушалась к себе, ведь было еще не поздно отказаться, затем протерла очки, вздохнула и пошла вперед. В автобусе уже сидели люди. Юнко нашла свободное место в задних рядах и села у окна. С ней здоровались и что-то спрашивали на разных европейских языках, которые она не очень-то понимала. Парень, сидящий перед ней, обернулся и спросил:
— Hablas Espanol? Portugues?
Юнко широко открыла глаза и мгновенно вспомнила совершенно неподходящие к ситуации фразы из своего аудиокурса. Она так давно мечтала поговорить на этом прекрасном языке и вот сейчас, в Катманду, перед ней сидел молодой красивый португалец и, улыбаясь, глядел на нее. Юнко порозовела и поняла, что от страха ошибиться не сможет произнести ни слова. Она улыбнулась в ответ и только покачала головой. Парень вздохнул и отвернулся.
Автобус тронулся. Пассажиры смеялись и громко разговаривали между собой. Юнко вдруг стало ясно, что эти белые люди, сидящие вместе с ней в автобусе, тоже боятся прыгать в пропасть и, смеясь и шутя, просто прячут свой страх друг от друга. От этого наблюдения она успокоилась и стала смотреть в окно. Рисовые террасы на покатых склонах располагались ступеньками, и от этого горы становились похожи на гигантские лестницы. Неожиданно для себя самой Юнко задремала и проснулась только, когда автобус резко затормозил. Она открыла глаза, встала и вместе со всеми вышла.
Инструктаж был недолгим.
— Все просто, — объяснял тренер на плохом английском, — встали на край, оттолкнулись и прыгнули головой вниз. Прыгнули, ясно? Не упали, а прыгнули! Ясно? А теперь — пошли!
Перед тем как идти на мост, нужно было оставить верхнюю одежду, сумки и содержимое карманов в специальном сейфе. Юнко заметила, как двое парней из группы отошли в сторону, чтобы покурить травы и успокоиться. Тем временем инструктор предлагал участникам встать на весы и каждому записывал вес на руке.
— Вначале пойдут самые тяжелые, — крикнул он, — потом меняем веревку и запускаем легких.
— О, черт, — испуганно сказал толстый парень, — я первый, что ли?
На руке Юнко стояла цифра 41.
Мост раскачивался даже от ветра, порывами налетающего со снежных гималайских вершин, а когда группа пошла по нему, он заскрипел и задрожал, проседая под их общим весом. Под ногами, сквозь перегородки моста, зияла такая глубина, что у Юнко защипало в глазах. Она зажмурила их на мгновенье и снова открыла. На дне пропасти текла река, казавшаяся отсюда тонкой нитью, а по ее берегу ходили маленькие, как точки, люди.
Участники смеялись, ежились от ветра и подшучивали друг над другом. Юнко молчала, чтобы скрыть свой страх. Чтобы не бояться у всех на виду.
Первым прыгал толстый парень. Инструктор обвязал его ноги страховочным ремнем, прицепил веревку с карабином и выпустил на выступающий из моста перпендикулярный мостик. Дул сильный ветер, мост качался, а толстый парень, едва удерживая равновесие, стоял на этом тоненьком мостике без всяких перил, за которые можно было бы схватиться, со связанными ногами и выражением отчаяния на лице. Юнко вспомнила фильмы про пиратов, которые видела в детстве. Все происходящее было похоже на казнь.
— Go! — скомандовал инструктор и слегка толкнул парня в спину. Тот чуть присел, посмотрел вниз, закрыл глаза и всем телом качнулся назад, инстинктивно избегая падения. Но от этого движения его ноги соскользнули вниз, он неуклюже взмахнул руками и всей своей массой опустился копчиком на мост. Лицо парня исказилось от страха и боли, он вскрикнул, схватился за ушибленное место и перевалился через край. Соскальзывая в пропасть, он в последнюю секунду успел уцепиться одной рукой за мостик, но уже ничто не могло удержать его от падения. Еще секунду он висел так, а потом сорвался и с диким криком полетел вниз.
Парень летел долго, становясь все меньше и меньше, и Юнко казалось, что он вот-вот разобьется о камни. Но перед самой землей натянувшаяся, как пружина, эластичная веревка вновь подкинула его вверх.
— Следующий, — объявил инструктор.
Дело двигалось медленно. Некоторые прыгали легко, а другие боялись и
подолгу собирались с духом. Юнко поглядела на цифры, написанные на руках у оставшихся, и поняла, что она — самая легкая, а значит, последняя. Ее очередь была еще не скоро, и она сняла очки. Ей уже было неинтересно смотреть, как прыгают другие. Становилось все холоднее. Тучи закрыли небо, и ветер колол ледяными иголками лицо. Юнко пожалела, что оставила свитер вместе с другими вещами в сейфе. Она подошла к инструктору.
— Извините, пожалуйста, — сказала она на плохом английском, близоруко щурясь, — можно мне сходить за свитером. Холодно.
— Нет! — крикнул инструктор, привязывая веревку к ногам следующего прыгающего. — Нельзя ходить по мосту, когда идут прыжки.
— Спасибо. Извините, — сказала Юнко еще раз и вернулась на свое место.
Ветер дул все сильнее, Юнко чувствовала, как холод проник внутрь ее сердца и кровь потекла медленнее. Ее кожа посинела, а волосы растрепались. Чем меньше оставалось на мосту людей, тем сильнее он раскачивался. Наконец, подошла ее очередь.
— Кто-то еще остался? — крикнул инструктор, глядя поверх головы маленькой Юнко.
— Я, — тихо сказала Юнко и подошла к нему.
— Так, — сказал инструктор, — ну, давай, быстрее. Садись сюда.
Он больно затянул ей веревку на ногах и грубовато толкнул на мостик для казни.
— Go! — закричал он.
Юнко подняла глаза и увидела вершины гор, покрытые снегом. Горы возвышались прямо перед ней, и Юнко казалось, что ветер доносит до нее их шепот: “Прыгай, прыгай же, Юнко, ты можешь, прыгай…”. Юнко вздохнула и почувствовала, как в ее груди просыпается птица. Просыпается, потягивается, раскрывает крылья… Юнко вздохнула, изо всех сил оттолкнулась от мостика, на котором стояла, и полетела вперед. Горы вокруг нее закричали и перевернулись, зашумел в ушах воздух, время замерло, и вдруг все это исчезло, растворившись в теле Юнко, и остались только стремительно приближающиеся острые камни, по которым суетливо бегали взад и вперед маленькие беспокойные люди. И чем ближе становились камни, тем выше взлетала в небо проснувшаяся внутри нее птица.