Рассказ
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 2, 2010
— Вовк, отвези меня на кладбище! — с места в карьер — будто с их последней встречи не прошло больше года — выпалила в телефонную трубку Светка.
(И Роман Вовк, которого еще в школе одноклассники перекрестили в Вовку, подумал, что Светка не меняется: им было по шесть и Светку на все лето отвезли к бабушке, а когда в конце августа привезли обратно, она выскочила из машины и, подбежав к нему, слонявшемуся по двору, протянула распухший указательный палец и сказала — так, будто они расстались час назад: “Это меня оса ужалила!..”)
— Не рано ли? — усмехнулся Вовка.
— Шутишь? — возмутилась Светка. — Я пять лет не была…
— А это далеко? — поинтересовался Вовка.
— Вообще-то у черта на куличках, — вздохнула Светка. — Но мне туда не надо — мне нужно заказать памятник, то есть памятник — это громко сказано, а просто плиту, потому что, когда умер, а точнее, попал под поезд отец, плиту ему поставил “Газпром”, который тогда еще так не назывался, а когда через двадцать пять лет умерла мать, работавшая библиотекаршей, денег совсем не было, и какой-то мужик из соседней деревни предложил мне добить мать на отцовской плите… — Светка перевела дыхание.
— Ну и? — нарушил паузу Вовка.
— Ну и получилась лажа, — Светка закурила, — потому что отец на фотографии молодой, а матери все-таки за пятьдесят, так что они смотрятся не как муж и жена, а как сын и мать, и потом… — Светка замолчала.
— Что? — насторожился Вовка.
— Не важно, — отрезала Светка и закончила: — Я хочу заказать новую плиту, но, поскольку в нашей глухомани нет никаких удобств, отвези меня на любое другое кладбище, где есть гранитная мастерская.
— Не вопрос, — ответил Вовка и добавил: — Ведь мы часа за два управимся, а то мне на работу.
И Светка заверила, что, конечно, делов-то куча!..
— Я слышал, ты сейчас в школе работаешь? — спросил Вовка, поворачивая руль.
— Ну да, — Светка закурила.
— А ты любишь детей? — снова спросил Вовка.
— Знаешь, как в том анекдоте, когда грузина спрашивают: “Вы любите помидоры?” — а он отвечает: “Кушать люблю, а так нет…” — Светка выпустила дым. — Учить люблю… — и повернулась к Вовке:
— Ты, говорят, развелся?
Вовка кивнул.
— Странно, — пожала плечами Светка. — В детском саду, когда мы с девчонками играли в “Дочки-матери”, все всегда хотели, чтобы именно ты был “мужем”, потому что другие мальчишки говорили, что хорошо, только я пошел на войну, а ты коляску возил…
Вовка затормозил:
— Приехали.
Сторож показал, где находится контора, и они пошли по длинной, усыпанной гравием дорожке.
— Я давно хотел тебя спросить… — начал Вовка, — еще когда в школе учились… — он посмотрел на Светку. — Как человек, если он не Анна Каренина, может попасть под поезд?
— Мать всю жизнь была уверена, что это дело рук гэбэшников, — как бы нехотя начала Светка. — Отец ведь в институте был всеобщим любимцем… А однажды… — продолжала она, не глядя на Вовку, — отец вернулся домой и сказал матери, что меня сегодня вызывали в комитет комсомола и предложили…осведомлять органы о настроениях среди студентов. И неделю на размышление дали. — Светка замолчала.
— А он? — прервал молчание Вовка.
— Мать говорила, что он ей это сказал, конечно, с возмущением, но и как бы с гордостью: вот, мол, понимают, кто в институте лидер… — Светка вздохнула. — Мальчишка!.. — и опять замолчала.
— И что дальше? — не унимался Вовка.
— А дальше… мать, она ж у меня с Западной Украины, заявила отцу, что я не сомневаюсь, что ты им ответишь, а только на всякий случай знай: или я, или они…
— Понятно… — Вовка помолчал. — И ты думаешь, они…
— Не я, — перебила Светка. — Но мать была уверена, что ему этого не простили, и через пятнадцать лет, когда он получил такое блестящее назначение — главным инженером, в Москву, — отомстили… — Светка вытащила сигарету. — Как ты думаешь, здесь можно курить? — И добавила: — Мать говорила, что это как в “Выстреле”, только там Сильвио свой удар не нанес… — Светка положила сигарету обратно в пачку. — Впрочем, она была помешана на русской литературе…
— А говоришь, с Западной Украины, — усмехнулся Вовка и, толкнув дверь конторы, пропустил Светку.
Заполнив заявление, Светка протянула его начальнику кладбища.
— И документы, пожалуйста, — попросил тот, не глядя на Светку.
Светка достала из сумки два свидетельства о смерти.
Начальник механически пробежал первое и раскрыл второе.
— Это…как? — он поднял глаза на Светку.
— Что — как? — с вызовом ответила Светка.
— Да вот же, — начальник ткнул пальцем в заявление, — в графе “Фамилия”, перед “Мария Николаевна”, вы пишете “Корч…” — он запнулся, — “Коч…”
— Кочмарчик, — перебила Светка.
— Правильно, — кивнул начальник. — а в свидетельстве у вас — “Яшина”, — он снова посмотрел на Светку.
— Ну и что? — огрызнулась та.
— То есть как это “ну и что”? — строго сказал начальник. — У нас тут не шарашкина контора, а государственное учреждение: мы изготавливаем плиты согласно документам. А у вас, — он постучал пальцем по Светкиному заявлению, — вместо одного человека написан другой, — начальник понизил голос, — может, вообще живой… — И хмыкнул: — Прям Гоголь какой-то!
— Ничего не Гоголь! — вспыхнула Светка. — Просто мать потом замуж вышла и взяла фамилию отчима…
Начальник задумался:
— Ну и…почему вы не пишете в заявлении фамилию этого, как вы выражаетесь, отчима?
— Да потому что я его ненавидела! — взорвалась Светка.
— Попрошу не шуметь в общественном месте, — постучал карандашом по столу начальник кладбища. — А, собственно, почему?
— Потому что он был парторгом в своем институте и вечно бубнил, что “советское значит отличное”, а сам из всех заграниц привозил тряпки — себе и матери…
— А вам нет? — уточнил начальник.
— Да не в этом дело!.. — Светка вытащила сигарету. — А в том, что, когда я ушла из дома, мать сказала соседке, Вере Акимовне, а та мне потом передала, что я хоть и Мария Николаевна, но не Волконская, которая выбрала мужа, а ребенок тем временем погиб, и развелась с отчимом…
Светка покрутила сигарету в пальцах.
А молчавший до сих пор Вовка поддержал, что да, действительно, когда Светка ушла из дома, то жила у меня, как раз родители в командировку уехали, и Мария Николаевна тогда чуть с ума не сошла, а вы тут бюрократию разводите…
Начальник нахмурился.
— Хорошо, пусть так. Но вот в графе “Дата смерти” вы пишете… — он надел лежавшие на столе очки, как если бы для того, чтобы разглядеть цифры, нужно было более острое зрение, чем для того, чтобы разглядеть буквы, — “1970”, хотя в свидетельстве у вас стоит “1995”. — Он снял очки. — А это как?
— А так, — Светка сломала сигарету, — что когда мать умирала от рака, а участковый врач выписывал ей омнопон в расчете на один раз в сутки, а нужно было восемь, как выяснилось потом в хосписе, когда мне — по блату, то есть с помощью того же отчима, который, несмотря на то что времена переменились, остался номенклатурщиком, хотя и перестал быть отчимом, — удалось ее пристроить, чтобы она не сошла с ума от боли, она сказала, что мои муки — адские, потому что жизнь кончилась, когда погиб твой отец… А отец погиб в 70-м…
— Н-да… — протянул начальник кладбища. — А свидетели есть?
— Свидетели чего? — не поняла Светка.
— Что она так сказала, — пояснил начальник.
Светка задумалась:
— Сын… — и, прикинув, добавила: — Ему тогда два года было…
— Два года не считается, — твердо сказал начальник кладбища и отодвинул Светкины бумаги.
Светка и Вовка подошли к машине.
— Вовк… — Светка копнула носком туфли гравий. — А ты не мог бы… свозить меня еще в одно место?..
— Нет проблем, — Вовка открыл дверцу, пропуская Светку.
— Я тут вспомнила, — затараторила та, пристегивая ремень, — когда мы с Петровым венчались, там, сбоку от храма, была вывеска не то “Бюро похоронных процессий, не то “Нимфа”. Я еще тогда подумала, что это плохая примета. — Светка посмотрела на Вовку. — Это недалеко…
— Так вы с Петровым венчались? — включил зажигание Вовка.
— Ну да, — Светка достала сигарету. — А потом развелись…
— Что развелись, я знаю, — Вовка крутанул руль. — А что венчались — впервые слышу.
Светка посмотрела в окно на уплывающее кладбище.
— Мне что обидно — что мать после развода не поменяла фамилию обратно, — она стряхнула пепел в пачку. — А я хочу, чтобы отец не знал…
Вовка вопросительно посмотрел на Светку.
— …что она второй раз замуж выходила, — пояснила Светка и сердито затянулась: — Зачем она вообще ее меняла!… — и, помолчав, добавила с усмешкой: — Впрочем …я же поменяла…
— Так ты что — Петрова? — изумился Вовка.
— Была, — Светка опять посмотрела в окно. — Три года…Малодушие, конечно, с моей стороны… — Она повернулась к Вовке. — Но, знаешь, как тяжело быть “Кочмарчик” в России! Ты же помнишь, как учителя вечно перевирали мою фамилию! И преподаватели в институте. И приемщицы в прачечной… — Светка махнула рукой. — А тут — Петрова. Простая фамилия.
— Главное, русская, — заметил Вовка и вдруг спросил: — Может, ты за меня потому и замуж не вышла, что менять “Кочмарчик” на “Вовк” — как шило на мыло?
— Да нет! — усмехнулась Светка, — просто для меня два года — это слишком много, — и добавила: — Наташа вон даже год не выдержала…
— Какая Наташа? — не понял Вовка.
— Ростова, — засмеялась Светка и откинулась на сиденье. — А помнишь, Пашка Безукладников написал про меня на доске:
Пока Светка — детка,
это лишь кошмарчик,
а как станет бабой —
вообще кошмар.
И захохотала: — Ты ему еще тогда морду набил, и тебя в комитет комсомола вызывали…
— Морду набил, — согласился Вовка, — а в комитет комсомола вызвали не за это…
— А за что?
— Здесь, что ли? — кивнул Вовка на появившиеся за окном купола.
— Но самое смешное, — сказала Светка, открывая дверь с надписью “Последний приют”, — что он оказался совершенно прав…
В комнате, куда они вошли, по периметру были расставлены образцы памятников и плит, а в центре за столом с компьютером сидела средних лет женщина — в очках и платке.
— Мы бы хотели заказать плиту, — без предисловий сказала Светка и, подумав, добавила: — Матушка…
Матушка обвела рукой комнату:
— Выбирайте!..
Светка не спеша обошла комнату и вернулась к столу.
— Вот такую! — показала она на плиту с двумя портретами.
— Двойной, — застучала по клавиатуре матушка. — Имена и фамилии?
— Кочмарчик Александр Петрович и Кочмарчик Мария Николаевна, — четко произнесла Светка.
— Даты рождение и смерти?
Светка опустила глаза:
— Тысяча девятьсот тридцать седьмой и тысяча девятьсот семидесятый…
— У обоих? — уточнила матушка.
Светка кивнула.
— Пожелания по оформлению, — деловито осведомилась матушка. — Цветы, рамка, крест…
— Крест! — обрадовалась Светка.
— Крест, — повторила матушка и автоматически спросила: — Покойники крещеные? Православные?
Светка посмотрела на Вовку.
— Вообще-то отец был коммунистом, — начала она, — но его двоюродная сестра, — Светка облизала пересохшие губы, — когда утопился его старший брат, сказала мне на похоронах, что их в детстве вроде бы крестили…
— Вроде бы! — проворчала матушка. — А мать?
— Мать крещеная, — радостно выпалила Светка, — в протестантской церкви… — и, поняв, что дала маху, понуро добавила: — В баптистской…
Матушка отстранилась от компьютера.
— Как все запущено! Тут тебе и коммунисты, и баптисты, и… — она выдержала паузу, — самоубийцы…
— Это жизнь, — возразила Светка.
— Земная, — уточнила матушка, — в ней у нас, известно, бардак. Но в вечности, — она подняла кверху палец, — должен быть полный порядок!…
Светка побледнела:
— По-вашему, в вечности они не будут вместе?
Матушка пожала плечами, что, может, коммунисты и баптисты как раз и будут, а вот самоубийцы…
— Господи! — Светка умоляюще посмотрела на матушку. — А они так любили друг друга. — Она перевела глаза на Вовку. — В смысле отец и его брат. И дядя Борис, который был всего на два года старше отца, даже всегда ходил к директору, когда вызывали родителей, потому что их отец погиб в Финскую, а мать вечно где-то подрабатывала, потому что отец бил футбольным мячом окна и вообще не учился, это уж потом, в институте, он был гордостью курса, так как искренне верил, что коммунизм — это советская власть плюс электрификация всей страны, а дядя Борис вообще по жизни был отличником…
Светка снова посмотрела на матушку.
Но та развела руками, что, конечно, все это очень трогательно, но выбивать православный крест над ними я позволить не могу…
И Светка сжала кулаки, а Вовка быстро схватил ее за локоть и вытолкал за дверь.
В машине Светка разревелась, а Вовка, сказав в мобильник, что меня сегодня не будет, достал карту и спросил:
— Так где, ты говоришь, твое кладбище?
— Около… деревни… Клушино, — всхлипнула Светка. — Это по Калужскому шоссе… Но…
— За пять лет, — перебил Вовка, — что ты там не была, а в России не осталось ни одного неприватизированного туалета, там могла появиться мастерская величиной с “Газпром”…
— Или наоборот, — закончила Светка и, развернув к себе зеркало заднего вида, стала вытирать платком потекшую тушь…
— Я вот что в толк не возьму… — Вовка подождал, когда она закончит, и вернул зеркало на прежнее место. — Как, имея папу коммуниста и маму баптистку, ты умудрилась венчаться в православной церкви?
Светка присвистнула:
— Знаешь, какой был скандал в благородном семействе!
Вовка искоса взглянул на Светку, а она пояснила: меня же растила одна мама, потому что отец погиб, когда мне было пять лет, а отчим не в счет, потому что два года не считается, это любой дурак знает, так что я в восемнадцать лет крестилась в баптистской церкви: у протестантов ведь крестят с совершеннолетнего возраста, чтоб сознательно… — Светка убрала платок в сумку. — А я оказалась несознательной и, когда в девятнадцать выходила за Петрова, перекрестилась в православие, чтобы мы могли обвенчаться…
— А он что, шибко православный? — спросил Вовка.
— Да нет… — пожала плечами Светка. — Как большинство русских. Просто крестили в детстве…
— Так это была твоя идея? — уточнил Вовка.
— Венчаться?
Вовка кивнул.
— Ну да. Я хотела, чтобы муж и жена были венчанные, ребенок крещеный, все православные…
— Просто ты хотела, — перебил Вовка, — чтобы порядок был уже здесь, на земле, а не на небе, как обещала нам сегодняшняя матушка, — и усмехнулся: — А то Петрова — и вдруг баптистка…
— Может, и так, — тряхнула головой Светка. — Только из этого ничего не вышло, потому что хотя мы с матерью потом и помирились, но ходили в разные церкви…
Вовка хмыкнул.
— Ну не перекрещиваться же мне было в третий раз, — возмутилась Светка и, отвернувшись к окну, добавила: — Но свою фамилию я вернула и больше ее не меняла, хотя, как ты, наверное, знаешь, была замужем еще два раза…
— Странно, что у тебя только один ребенок! — заметил Вовка.
— Всех детей не родишь! — сказала Светка, глядя в окно, и съехидничала, что зато у тебя трое…
— Я противник абортов, — поморщился Вовка. — Как ни крути, а это убийство…
— Убийство! — процедила Светка. — Ты прям как наш батюшка — он каждую проповедь кончает словами, что женщинам просто не хватает воображения понять, что оплодотворенная клетка и живой ребенок — это одно и то же…
— А ты считаешь, не одно?
Светка развернулась:
— Помнится, в школе ты любил Достоевского?
Вовка кивнул:
— Было дело.
— Сочинение писал “Мой любимый герой”. Наша Клава тогда возмущалась, почему Раскольников, а не Павка Корчагин или на худой конец Базаров…
Вовка улыбнулся.
— Ну а коль скоро с воображением у тебя все в порядке, представь, — продолжала Светка, — что после убийства старухи-процентщицы в квартиру — неожиданно для Раскольникова — возвращается не беременная, как на это намекает Достоевский, Лизавета, а Лизавета с ребенком. Лет пяти. Который все понимает и может опознать тебя на следствии…
— Ну? — напрягся Вовка.
— …и твой Раскольников — в целях самосохранения — грохает топором и его, — Светка сузила глаза. — Повторяю, не оплодотворенную клетку внутри Лизаветы, а живого ребенка. — Она выдержала паузу. — Простил бы ты ему убитого ребенка?
Вовка вытащил из бардачка пачку сигарет.
— Я думала, ты не куришь… — подняла брови Светка.
— Не курю… — закурил Вовка и, приоткрыв окно, выпустил дым. — А говорила, не любишь детей…
— Мало ли что я говорю! — дернула плечами Светка. — Я, может, думаю, что аборт — это еще хуже, чем убийство, это самоубийство…
Несколько минут ехали молча.
— А чего дядька-то твой утопился?
— Дай сигаретку, — попросила Светка, — мои кончились.
— Много куришь, — заметил Вовка, протягивая пачку.
— Я еще и пью, — усмехнулась Светка. — Так что, ей-богу, зря ты тогда Пашке Безукладникову морду набил… А дядя… — Светка вытащила сигарету, — был директором института геологии в Чернигове. Они с отцом так и договорились: один газ ищет, а другой строит для него газопроводы, чтобы мы с тобой, — Светка закурила, — жили при коммунизме…
— Так он из-за коммунизма утопился? — не понял Вовка.
— Его уволили, — Светка затянулась. — Когда Украина стала самостийной и на все руководящие должности поставили хохлов…
— Погоди… — наморщил лоб Вовка, — а он разве был не Кочмарчик?
— В том-то и дело. Ему, когда выдавали паспорт, вместо “Кочмарчик” написали “Кочмаров”, а он смолчал, думаю, даже обрадовался, — Светка поджала губы. — Тогда все хотели быть русскими, — она стряхнула пепел. — А теперь доказывай, что ты не москаль…
— Так он утопился, потому что его уволили? — допытывался Вовка.
Светка выбросила окурок в окно.
— Почему утопилась Катерина? — и сама себе ответила. — Не потому, что Борис уехал, а потому, что все остальные остались. — Она помолчала. — Вот и дядя Борис: не потому, что коммунизм не построили, а потому, что смысла не стало… — и совсем тихо добавила: — Я иногда думаю: может, даже хорошо, что они не видят всей этой свистопляски вокруг газа…
— Между прочим, — сказал Вовка, — когда в школе мою хохляцкую фамилию “Вовк” переделали на русское имя “Вовка”, я тоже не протестовал, — и вдруг спросил: — Ты, кстати, не забыла, как меня зовут на самом деле?
Светка улыбнулась:
— Я ведь все-таки литератор, Роман…
Возле указателя “Клушино” они свернули на асфальтовую дорогу.
— Ого! — удивилась Светка. — Раньше одни колдобины были…
— То ли еще будет, — свистнул Вовка.
И действительно — за поворотом показался коттеджный поселок.
Светка вжалась в сиденье, а Вовка усмехнулся:
“Вот тебе и “глухомань!..”
Они подъехали к кладбищу.
— А ты был прав, — кивнула Светка на небольшое дощатое строение, возле которого стояли плиты и лежали венки, — хотя и переоценил масштабы…
Вовка закрыл машину, и они вошли в дощатое сооружение с вывеской “Прием заказов”.
На железной кровати у стенки храпел мужик.
— Небось, здешний начальник, — поморщился Вовка. — Пойдем на территорию…
Они долго пробирались рядами тесно стоящих оград, тыкаясь то в одну, то в другую, потому что Светка никак не могла вспомнить, где находится могила ее родителей.
Наконец она увидела четыре высокие рябины, росшие за оградой — по одной возле каждой из ее сторон — и образовавшие над могилой что-то вроде шатра.
— Какие стали!.. — остановилась Светка. — А были совсем прутики…
Они вошли в ограду. Могила заросла высокой — по пояс — травой. Светка достала из сумки тряпку и бутылку с водой и протерла фотографии: одну керамическую, а вторую — выбитую прямо на плите, а потом, изредка вытирая глаза тыльной стороной ладони, стала полоть траву.
А Вовка, выйдя из ограды, крикнул:
— Есть кто живой?
Слева что-то зашуршало, и появился мужик с лопатой.
— Здорово, командир! — кивнул Вовка.
— Командир — там, — мужик мотнул головой в сторону дощатого домика, — но если что по делу — ну там оградку покрасить или сорняки протравить — это ко
мне. — И представился: — Дядя Саша.
— Дядя Саша, — как всегда без предисловий сказала подходя Светка, — а можно установить новую плиту?
Дядя Саша оперся на лопату.
— Чего ж нет? — он подошел к ограде, откуда только что вышла Светка. — А чем вам старая не нравится? Работа, по всему видать, советская…
— …значит, отличная? — перебила Светка. — Знаем: проходили. Но меня не устраивает… как бы вам получше объяснить…стиль.
Дядя Саша сощурился, разглядывая плиту.
— А чего тут объяснять? Стиль — великая вещь… — Он перевел глаза на Светку и подмигнул. — Белка-то вам будет — как насчет свистка? В смысле: не хотите ли эпитафию?
— Эпитафию? — переспросила Светка.
— Ну да, — оживился дядя Саша. — Вот, к примеру: “Покойся, милый прах, до радостного утра”.
— Карамзин, — автоматически сказала Светка и покачала головой.
— Согласен, — кивнул дядя Саша, — сам не люблю сентиментализм.
Светка с Вовкой переглянулись.
— А такую, — на лице дяди Саши изобразилась грусть. — “Вы, березки, не шумите, милых сердцу не будите”.
Светка сморщила лоб:
— Это где-то у Бунина…В “Деревне”, кажется, — и в упор посмотрела на дядю Сашу, — только там “мово Ваню”. Точно: “мово Ваню не будите”.
Дядя Саша крякнул:
— Я вижу, мы коллеги…
— Ну… — улыбнулась Светка, — я-то простая учительница, а вот он, — Светка толкнула локтем Вовку. — Редактор журнала.
— Толстого? — почему-то заволновался дядя Саша.
— Глянцевого, — поправил Вовка.
— Это совсем другое дело! — обрадовался дядя Саша. — А то редакторов этих толстых журналов я терпеть ненавижу!
— Чего так? — усмехнулся Вовка.
— Да один мне тетрадку стихов — здоровую такую, за 48 копеек — всю исчеркал…
— Так вы поэт? — улыбнулась Светка.
— Типа того, — скромно ответил дядя Саша. — Я ж не только переделываю — у меня и свое есть.
— Например? — заинтересовался Вовка.
Дядя Саша прокашлялся:
— “Есть и дети, и жена, а любила мать одна”. Или — “Доченька, пройдут года, а ты все будешь молода”.
Дядя Саша покосился на внимательно слушавших Светку с Вовкой и продолжал:
“Распроклятая Чечня все отняла у меня”.
А вот из нового: “Слишком этот свет жесток, отдыхай на том, браток”.
Дядя Саша остановился:
— Ну как?
— А вы не хотите книжку издать? — то ли шутя, то ли серьезно спросил Вовка. — Есть же книжка “Тосты”…
— Оно мне надо! — презрительно сплюнул дядя Саша и, обведя рукой кладбище, изрек: — Вырубленное топором не зачеркнешь пером…
Светка от удивления широко раскрыла глаза:
— Так это все…Вы написали?
— Почти, — ответил дядя Саша и объяснил, что, во-первых, как вы успели заметить, здесь есть и классика, а во-вторых, не все же хотят эпитафии…
— Насчет эпитафии мы подумаем, — пообещала Светка, — а вот остальное… — и она выложила дяде Саше свои проблемы.
— Как говорил герой Шукшина, эх, вы, интеллигенция! — дядя Саша воткнул лопату в землю и сел на скамейку у столика возле ограды. — Садитесь, — пригласил он и Светку с Вовкой, — в ногах правды нет.
Вовка и Светка сели.
— Тут надо аллегорически, — дядя Саша сделал замысловатый жест рукой.
— То есть? — уставилась на него Светка.
— С подтекстом, — дядя Саша похлопал себя по карманам и вытащил блокнот.
— Это, надо думать, ваши родители? — посмотрел он на Светку.
Светка кивнула.
— Правильно я понял вашу идею: вы хотите, чтобы они, любившие друг друга, всегда были вместе и причем не где попало, а в Царствии Небесном?
Светка опять кивнула:
— Именно!
— Тогда так… — дядя Саша открыл блокнот, вытащил из-за уха карандаш и, на минуту задумавшись (при этом губы его шевелились), написал на чистой странице:
Саша + Маша = любовь
Светка посмотрела на надпись и ошарашенно пролепетала:
— А разве…так можно?
— А почему нет? Кто платит, тот и заказывает текст, — рассудительно ответил дядя Саша.
— А где…крест? В смысле Царствие Небесное? — робко спросила Светка.
— А это что? — дядя Саша ткнул пальцем в знак “+”.
— Ну, ты, блин, даешь! — не выдержал Вовка.
— Только вот насчет “платит”… — дядя Саша почесал за ухом. — У нас тариф: 100 рублей — знак. А у вас текст уж больно короткий… — Он многозначительно посмотрел на Вовку. — Невыгодно…
— Обижаешь, — развел руками Вовка, — мы ж все-таки филологи: понимаем, что подтекст дорогого стоит…
Дядя Саша захлопнул блокнот:
— Тогда лады!
Они с Вовкой ударили по рукам, а Светка вытащила из сумки фляжку и набор из трех крошечных стопок:
— За успех нашего безнадежного дела?
— Я за рулем, — виновато ответил Вовка.
— А я на работе, — вздохнул дядя Саша.
— Вот так и спиваются русские женщины, — Светка взболтнула содержимое фляжки, — между прочим “Наполеон”. — Она открутила пробку. — Дети подарили. На День учителя.
— Хорошая у вас работа, — сглотнул дядя Саша. — Благородная…
Светка наполнила свою стопку.
— А!.. Где наша не пропадала, — резанул рукой воздух дядя Саша. — По пятьдесят капель — и в бега.
— То-то, — усмехнулась Светка и наполнила вторую стопку.
— Ну если по пятьдесят капель… — промямлил Вовка.
Светка наполнила третью.
Дядя Саша встал:
— Ну, как говорится, Царствие Небесное!..
Выпили.
— Хороший коньяк, — отметил дядя Саша садясь. — А еще ругают современную молодежь…
А Вовка, кивнув на коттеджный поселок, спросил:
— Наезжают?
— Не сыпьте соль на рану, — дядя Саша повертел в руках стопку. — Клушинские говорят, что скоро нас вообще с землей сровняют, потому-де, что кладбище недействующее… — и рукой со стопкой он показал на край кладбища, где — через овраг — начинались коттеджи. — Место кончилось…
— Конец света… — выдохнула Светка и, ни к кому не обращаясь, сказала. — А разве может быть… “недействующее кладбище”?..
Наступила тишина, только слышно было, как в коттеджном поселке работает экскаватор.
— Если может быть город на костях, — нарушил молчание Вовка, — то почему бы не быть поселку?..
А дядя Саша бросился успокаивать Светку, что, даже если могилы закатают, наш скорбный труд не пропадет, потому что тогда… — дядя Саша вскочил: “Я поставлю надгробные плиты впритык, как книги на полке… — Глаза его заблестели. — Ведь в конце концов есть только текст между прошлым и будущим…”
— По-моему, это тост, — заметила Светка и налила по второй.
— Саш-ка!… — раздалось со стороны дощатого сооружения.
— Труба зовет! — дядя Саша вскочил, быстро опрокинул стопку и кашлянул, что хорошо бы авансик…
И Светка стала лихорадочно рыться в сумке, но Вовка вынул из кармана стодолларовую бумажку и протянул дядя Саше. И тот замялся, что зачем аж долларами-то, но Вовка возразил, что твоему тезке вообще платили золотом за строку…
И дядя Саша положил бумажку в карман и гордо зашагал к выходу.
Светка взяла фляжку:
— На посошок?
Вовка кивнул и, взяв наполненную стопку, сказал: “Ведь ты так и не знаешь, за что меня тогда в комитет комсомола вызывали…”
И Светка опустила стопку и подняла на Вовку глаза.
Вовка спросил:
— Помнишь, мы писали сочинение “Мой любимый школьный предмет”? — и, не дожидаясь ответа, продолжил: — А на следующий день Клава, которая к тому же была школьным парторгом, взяла мою тетрадь и повела меня в кабинет химии, к нашей классной, и сказала, что вы только послушайте, что ваш ученик написал вместо сочинения… — и сам себя перебил. — Как в том анекдоте: “Правда ли, что можно предохраняться чаем? — Правда. — А до или после? — Вместо”…
— Извини, — запротестовала Светка и по инерции подняла стопку, — но когда твои родители уехали в командировку, это просто чудо, что я не залетела…
А Вовка, как будто не слыша, продолжал:
— …и прочитала вслух:
В целой нашей школе,
в целом комсомоле
лучше нет предмета,
чем Кочмарчик Света.
— а Пашка Безукладников, который, оказывается, был в лаборантской, настучал на меня в комитет комсомола. Так что не зря я ему морду набил… — Вовка чокнулся со Светкой и выпил. — Хоть и не за это…
Июль 2009
Переделкино—Шатурторф