Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2010
Куллэ Виктор Альфредович — поэт, переводчик, критик, гл. редактор ж. “Старое литературное обозрение”. Родился в 1962 году на Урале, в г. Кирово-Чепецк. Окончил в 1991-м Литинститут им. Горького. Кандидат филологических наук. Автор книги стихов “Палимпсест” (2001). Переводит английскую и болгарскую поэзию. Живет в Москве.
Пусть равно лгут календари
на Западе и на Востоке,
чтоб мы, почти как дикари,
сливались в праздничном восторге;
пусть астрофизик гонит бред
и верит собственному бреду
про редкостный парад планет
и про хвостатую комету —
а все-таки сквозь толщу лет
горит ученым идиотам
Звезда, чей обреченный свет
зажегся вопреки расчетам.
* * *
Голубое, белое
там, над головой,
призывают “верую”
прошептать впервой.
Трусость неизменная
вновь дает пинка:
это не знамение —
просто облака.
Не припоминаемый
бег Господних стад —
ветром подгоняемый
водный конденсат.
Мир без слез и горести,
шелест белых крыл
я ведь помнил, Господи,
но забыл, забыл.
Странное занятие:
с болью и стыдом
вспоминать в изгнании
свой небесный дом,
непередаваемый
музыкой язык,
все, что забываем мы
в самый первый крик.
Но припоминания
точечный прокол
зарастает знанием,
выродясь в прикол.
Облакам подсвеченным
потерялся счет.
Солнечно и ветрено.
Что тебе еще?
* * *
Все правильно: я постарел.
И та, кем когда-то прельстился,
давно уже не пастораль.
Скорее — пластинка,
шипящий уютный винил,
который мальчонкой, подвыпив,
во всех своих бедах винил,
хоть сам был повинен.
Мужам — умирать до конца
в творениях, сварах и текстах,
а женам — творить их сердца.
Она, словно тесто,
вернула, ни в чем не виня,
на ощупь — как любят слепые —
в начальную глину меня.
И снова слепила.
Поныне болит голова
от собственных вывертов пошлых.
Пора превращаться в слова.
Любимая, помнишь?
А с памятью рай в шалаше
открыт завсегда нелюдиму.
И что еще нужно душе,
встречающей зиму.
* * *
Вполнеба кровит
и дождик кропит.
Идет индивид.
Костылик скрипит.
Почти сочтены
до донца года.
А сучья черны,
и галки галдят —
как фрицы, чудны —
чужие слова.
(Ты в небе войны
их честно сбивал.)
Где прежний кураж,
под ложечкой лед?
(Ты списан в тираж,
бывалый пилот.)
Он изгнан с высот,
да выправкой прям.
В каталке везет
помоешный хлам.
(Ты жил не по лжи,
Отчизне служил.)
В каталке лежит
вчерашняя жизнь.
На мусорке всем
достанет даров:
пошедшим в отсев,
утратившим кров.
Такая страна:
бери и владей.
(Не старость страшна —
бессилье детей
да черствость внучат.)
Отечество спит.
Колеса стучат.
Костылик скрипит.
* * *
В бессловесной слепящей мгле,
встав с предшественниками в ряд,
предстоит мне лежать в земле
и на полках пыль собирать.
Мир грядущего населен.
Прорастают все письмена.
Лишь в одном прогресс не силен —
боль болит и слеза солона.
И какой такой новизной
изумить родной буерак?
Остающееся за спиной
настигает как бумеранг.
В нем хранима глыбами льда
чуть подтаявшая страна.
А все прочее — как всегда:
боль болит и слеза солона.
Воспитание вкуса
Хочет или не хочет
речь такого соседства —
все отчетливей холод
предстоящего детства.
Помнит милая рохля,
звук на вкус затвердивши:
монпансье — это грохот
липких сладких твердышек.
Там, за плоским железом
разрисованной банки —
как в грядущем замшелом —
постигаешь губами
тяжесть вкуса и звука,
осязанья и цвета.
Пригодилась наука —
ты предчувствовал это.
Пробовал несмышлено
языком обреченным
завязь звука в зеленом,
привкус радуги в черном,
предвкушения вязкость,
ликования тяжесть.
Опыт мой самый важный
скоро все же истает.
Жизнь окажется долгой —
так что не отсидеться
марципановой долькой
за щекою у детства.
Вкус пребудет со мною
(как безумие — с Чацким)
кисло-сладкой слюною,
обещающей счастье.
* * *
Снег затеял порошить.
Непогода бесится.
Чтобы зиму пережить,
нужно меньше месяца.
Чтоб с пришествием весны —
своенравной, северной —
не было у белизны
шансов на спасение.
Станет все серым-серо,
как в рассветных сумерках.
Разразится хор сорок
на окрестных мусорках.
Вдоль обочин забурлит
ледяная кашица.
Снова сердце заболит.
Выживаем, кажется.