Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2010
Грозовский Михаил Леонидович — поэт, переводчик, прозаик. Родился в 1947 г.
в Москве. Окончил физфак МГУ. В 1978 г. поступил в Литинститут им. Горького (семинар Евг.Винокурова). Руководитель литобъединения “Новая студия”. Автор 6 сборников стихов, составитель двух антологий “Гордость и горечь” (стихи 1970—80-х годов о Великой Отечественной войне) и “Свет двуединый” (Евреи и Россия в современной поэзии). Много пишет для детей, более 50 книг. В журнале “Дружба народов” печатается впервые. Живет в Москве.
* * *
Есть в жизни высшее призванье,
могучее, как торжество.
Идти и чувствовать дыханье
и не разгадывать его.
И жизнь прожить, как ветер в поле,
всего коснувшись на лету,
и в тишине безвестной доли
взрастить мечту.
И с высоты влюбленным оком
окинуть терем обжитой;
и умереть, не став пророком
или судьей.
* * *
В котле гигантском, недохристианском,
на коммунальном медленном огне
варился я…
Вбирая гул пространства,
империя сопутствовала мне.
Я влился в хор, хоть был рожден для соло,
и в пряной гуще братства и любви
всю крутизну кипящего рассола
впитали поры бренные мои.
Я схвачен был эпохою тотальной,
но верил в самой тайной глубине
своей фатальной, экспериментальной,
умом, увы, не понятой стране.
Я растворился в голосе народа,
когда снаружи инобытие
пришло из телемусоропровода
и расстреляло прошлое мое.
И вот я стал солистом поневоле.
Изобретая будущность свою,
я сам себе выдумываю роли
и в переходах нищим подаю.
Мои года на ниточке повисли,
и что там нынче варится в котле
душа не ведает…
Ну а бездушной мысли
и без меня хватает на земле…
* * *
Август, вечер, дождь, вода…
Вот умру я, что тогда?
Вот умру и не увижу
Никого и никогда.
А из кухни льется свет,
Сидит бабка, сидит дед.
Бабке лет под девяносто,
Деду еще больше лет.
Репродуктор на окне
И кофейник на огне.
И сидят они смеются,
Подливают кофе в блюдца
И подмигивают мне…
Нинка
Нинка-соседка смертельно больна,
а кошка ее окотиться должна.
Одна умирает, другая рожает —
так высшую волю Господь выражает.
Родятся котята, игривые черти.
Какое им дело до Нинкиной смерти?
Какое им дело, что мы с этой Нинкой
когда-то друг с другом ходили в обнимку?
Кому до кого нынче дело вообще?
Вот я позвоню к ней домой — и вотще…
Лишь старая мать да пузатая кошка
вдвоем на ковровую выйдут дорожку.
Мать каменно скажет : “А Нина в больнице”.
Мяукает кошка. Вот-вот окотится.
* * *
Заря скупым приветом
Легла на кровли крыш.
В доске кусочек света
Прогрызла за ночь мышь.
Шепчу: “Вставай, Татьяна,
Пожалуйста, вставай!
Того гляди, нагрянут
Родители в сарай,
Как я тебя такую
От них уберегу?”
…А сам тебя целую,
Целую, не могу…
И солнце лезет в щели,
И сладок наш приют.
И ты мне шепчешь еле:
“Пусть видят, пусть убьют…”
* * *
Под знаком Солнца и Луны
по воле высших сил
я видел радостные сны
и Женщину любил.
И — все.
А прочие года
я принимал, как есть.
И думал: это никогда
не может надоесть.
Но легкий, тихий, властный звук
я услыхал в крови,
когда сегодня вспомнил вдруг
о прошлом, о любви.
Как будто бы земная твердь
подала сердцу весть
о том, что есть на свете смерть…
И хорошо, что есть…
В Хайфе
Алеше, племяннику
На берегу Средиземного моря
то ли от радости, то ли от горя
с братом родным разговор замесили,
он об Израиле, я — о России.
От изобилия рынка балдея,
брат мой, открывший в себе иудея,
грустную память из сердца гоня,
слушал меня и не слышал меня.
Ехать к своим, хрен на все забивая,
звал он, чужое своим называя.
Я же, в чужом не ища своего,
слушал его и не слышал его.
А из-за гор, как из Книги Завета,
солнечный ветер сквозил с Назарета.
Свет через тень проходил и не гас,
словно на Истину пробовал нас.
Каждый был прав.
Но порой временами
что-то рождалось не в нас, а меж нами
и умирало. И снова росло.
Море волною на берег ползло.
Что оставалось? Внимать терпеливо
солнцу и ветру над Хайфским заливом,
голосу брата, томительным дням,
свету, текущему с гор по камням…
Подслушанный разговор
— Ту мечту на крови замесили,
вот и вышла дурацкая смесь.
— Но скажи, если это Россия,
то тогда, для чего она есть?
— Для души, что идет в бездорожье,
попирая и разум, и плоть…
— Если это веление божье,
то тогда, для чего же Господь?
— Для людей!
— Не смеши… Слишком много
мертвых истин и мертвых картин.
— Для чего же Россия?
— Для Бога.
Только он ей и нужен…
Один.
* * *
Пиши как пишется…
Рассеянной душе
движенье дай для радости и боли.
Для встреч на запредельном рубеже…
Все скажется твоей помимо воли.
И ты не угадаешь взлет,
когда, идя волной слепою,
поэзия сама тебя найдет.
И схлынет как волна…
Сама собою…
* * *
Где море, где волны одна за одной
дремучую песню на берег приносят…
Где рыскают чайки над бездной рябой
еще и еще… И хватают, и просят…
Где солнце и звезды, где ночи и дни
живут и не знают ни года, ни века,
там вспыхнут огни и погаснут огни…
Там истина рядом. Там нет человека.