Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2010
Сергей Бирюков
. “Поеziz ПОЭЗИС POESIS”: Книга стихотворений. — М.: Центр современной литературы, 2009.
Геннадий Калашников
Глагол начальный
ЗАЧЕМ ЗА МЕЧ
МЕЗИЧ
ЧАЗЕМ
ЗАЧЕМ
Порой кажется, что Сергею Бирюкову на все про все хватит и одного-единственного слова, чтобы создать — что там стихотворение — целую поэму, а то и книгу, настолько искусно он жонглирует каждой морфемой, каждым звуком, поворачивает, разглядывает, дробит его и собирает снова и снова.
Вот Кострома, увиденная и показанная нам поэтом:
Ю
МА
КСТРМ
КОСТРОМАМА
О-О-А
стрым
кость
рома
КЫ
СТ
РМ
И далее — не менее парадоксально, шокирующее, эпатажно…
Но наши глаза и уши “отверзлись”, и над волжской стремниной — О-О-А — за церковными костромскими куполами мы видим и барочные фасады Рима, и Ивана Сусанина, словно кость в горле застрявшего на пути интервентов, слышим скрежещущий гортанный говор древлян, вятичей ли, кривичей… А стихотворение длится дальше, “горит горит”, обрастая смыслами, ассоциациями, картинами, на которые, возможно, самозабвенно камлающий автор и не рассчитывал, я же, взяв на себя риск слегка пофантазировать над этими строками, отчетливо вижу, насколько эти стихи тоньше, глубже, проникновеннее, чем любая попытка их толкования. Они текучи, неуловимы, светятся своим собственным своевольным светом.
Новая книга Сергея Бирюкова “Поеziz ПОЭЗИС POESIS” издана “Русским Гулливером”. Издана, по всему видно, тщательно и любовно, что не может не радовать и самого автора, и его читателей. Как справедливо указано в аннотации, поэт в ней явлен “разными гранями своего дарования”. По мере чтения убеждаешься в справедливости этих слов: действительно, очень многогранен наш герой, и каждая грань по праву заслуживает обстоятельного и проникновенного рассмотрения. Книга как-то стереоскопично, объемно показывает нынешнего Бирюкова с его итогами и перспективами.
Позволю себе небольшое отступление… В начале 80-х я был командирован столичным литературным еженедельником в Тамбов. Центр города тогда активно перестраивался и ремонтировался, утрачивая привычный старинный облик, но в то же время обретая и необходимые здания, например, той же городской библиотеки.
Что же касается тогдашней литературной жизни Тамбова, она показалась мне какой-то глубоко провинциальной, прямо-таки реликтовой. Нет, писатели, с которыми я тогда встречался — а в Тамбове была своя писательская организация, — были люди вполне заслуженные, приятные, в чем-то интересные, но на мой тогдашний взгляд абсолютно архаичные в литературном отношении. Ждать каких-то прорывов не приходилось. В наших разговорах моими собеседниками часто и не без некоего удовольствия цитировалась строчка Лермонтова из “Тамбовской казначейши”: “Тамбов на карте генеральной кружком означен не всегда…”, как бы удостоверяя и узаконивая вековую и заслуженную провинциальность города.
Но я-то точно знал, что в Тамбове живет молодой тогда еще, но уже известный в наших столичных поэтических, как сказали бы сейчас — “тусовках”, поэт Сергей Бирюков, совсем не похожий на ревнителя патриархальных устоев. Собственно, тот мой давний приезд в Тамбов и прошел под знаком его стихов.
Творческая судьба Сергея Бирюкова — убедительное доказательство того, что провинциализм — понятие совершенно не географическое. В дремотном, патриархальном да плюс еще советском Тамбове Сергей дерзко основал Академию Зауми, говоря несколько пафосно, подхватил поэтическое знамя русского авангарда, блестящим исследователем которого он является, придал новое дыхание изучению слова, живущего в поэтическом контексте. Академия почтенно действует и поныне, а у ее отца-основателя есть талантливые ученики, вполне успешно работающие в литературе. Поэт и исследователь, похоже, не мешают друг другу. Допускаю, что, может быть, и не помогают. Во всяком случае, стихи Бирюкова лишены “академической” солидности, которую мог бы себе позволить автор десятков значимых работ о поэзии русского авангарда. Стихи вдохновенны, озорны, легки, естественны, импровизационны. Особенно хорошо это слышится, чувствуется в неповторимом авторском исполнении. Конечно, Сергея надо слышать, ведь многие его стихи и написаны для голоса, для неожиданных голосовых модуляций, тончайших звуковых вибраций. Недаром он признанный мэтр и идеолог такого интересного направления, как звуковая поэзия.
найти первое слово
потянуть за лапку
а а а а а а а а а а а
вот и готово
стихо-творе-ни-а
— Фокус! — пожмут плечами иные любители традиций. Собственно, они так делали всегда, не слишком охотно пуская стихи Бирюкова на страницы “официальной” печати, практически не впуская его в “издательский план”. (О, эти сумрачные, тусклые, кафкианские коридоры советского “литературного процесса”!) Но Сергей — закаленный боец: “О, провинция, ты строга… Гы-гы-гы… га-га-га…”, до сих пор помню — делал то, что и должен был делать: писал. Стихи, статьи, научные работы…
Впрочем, может, отчасти и фокус. А почему эта поэзия должна чураться волшебных фокусов, играть на трех заунывных струнах и дудеть в одну дуду? Может, она сама — сплошной фокус: фокусирует наш взгляд, слух, душу…
Сильнейшее игровое начало отчетливо заметно в стихах поэта, но он не ограничивается только им. В его творчестве мы имеем плодотворное и органичное продолжение уроков русского авангарда, стремление в своем поэтическом слове дойти до сути, до логической исчерпанности, до последнего словесного атома. За всем этим чудятся механизмы какой-то таинственной лаборатории-кунсткамеры (“кунст” ведь переводится как “искусство”), своды крюйс-камеры (слово в стихах Бирюкова взрывается ярко и неожиданно), оптика камеры-обскуры, чудесным образом преломляющей и хищно обостряющей наше зрение. Это та самая работа идущего впереди “сеятеля очей”, грезившегося Велимиру Хлебникову, напряженный творческий диалог с которым Бирюков ведет без всяких преувеличений всю жизнь.
Как проницательно писала в своей давней и ничуть не устаревшей статье о творчестве Бирюкова Татьяна Бек: “Бирюкова можно — его же собственными словами про другого художника — назвать “стирающим грань / молчания — речи / жизни- смерти / человека — травы…”. Она же точно отметила, что в его “мир входишь с доверием и благодарностью…”. Ведь, добавим, в этом мире все взаправду, все по-настоящему — эпатаж и скоморошество, благоговейное препарирование слова и сокровенные лирические признания, смех и боль… Здесь течет, пульсирует живая, горячая, сумасбродная кровь, а этого не подделаешь, ничем не подменишь.
Стихи Бирюкова будят множество ассоциаций, неожиданных отзвуков, голосов и отголосков, в них гулко разносится эхо культуры, как отечественной (в том числе и, особенно, народной, фольклорной), так и мировой. Имена поэтов, философов, знаковых фигур различных времен, просто знакомых и товарищей вольно гуляют в его стихах. Неподражаемое творение поэта “Человек в разрезе”:
человек в разрезе
немного груб
не совсем понятно
как его сшить
и какими путями
пройдет нить
человек в разрезе
в значении Быть…
исподволь отсылает нас к раздумьям Павла Флоренского, а тут же рядом отыщется нечто “…на Джона Кейджа”, вполне могущее оказаться озорной литературной мистификацией.
Тамбовский алхимик, шаман с берегов Цны давно колдует на европейских просторах, его стихи переведены во множестве стран, в том числе Китае и Японии, а список книг, исследований, заслуг и наград занял бы значительное место в этой скромной рецензии.
едва успеешь выйти из дома
и запнешься на перекрестке
эта окрестность тебе знакома
пыльца небесная белей известки
И, запнувшись, стихотворение продолжается, бредет в кущи воспоминаний, чащи подробностей, рощи оттенков, чтобы в конце пути увидеть начало новой дороги, заметить, как в “колючий сумрак вплывет омега внезапно вспыхнет глагол начальный”.
Книга Сергея Бирюкова актуально, насущно, с убедительной необходимостью и настоятельностью вписалась в нашу нынешнюю поэтическую ситуацию. Не берусь судить — плачевную ли, оптимистичную ли ситуацию (книга как раз свидетельствует, что все не так уж плохо и безнадежно), но радует, что есть у нас такой замечательный, непредсказуемый, неуправляемый, или управляемый горними силами, поэт. Без него было бы гораздо скучнее.
маслянистый зрачок
а ты дурачок
у тебя ничего нет
да
Ничего нет — и есть все.