Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 10, 2010
Арутюнов Сергей Сергеевич
— поэт, критик. Родился в 1972 г. в г. Красноярске, в 1999 г. окончил Литературный институт им. А.М.Горького (семинар С.И.Чупринина и Т.А.Бек). Первая публикация стихов в журнале “Новая Юность” (1994). С 2005-го ведет творческий семинар в Литинституте им. А.М.Горького. С 2008 г. — член редколлегии журнала “Литературная учеба”. Автор 6 книг стихов, последние — “Версия для печати” (М., 2007) и “Право хранить молчание” (М., 2009). Пишет прозу (“Винтаж”. СПб., 2005), переводит с английского. Живет в Москве.
* * *
О что за радость у нас была,
Валяясь мирно в своей каюте,
Глядеть, как с веток течет смола.
О что за радость за растакая
Не извиваться по толчее,
Не просыпаясь, не просыхая,
И не молиться о топчане.
О что за счастье не слыть богами
Ни мухоморов, ни конопли,
Поскольку в гонке нас обогнали
Иные шлюпки и корабли,
Иная слава иных контекстов
Казалась хвоей вечно живой,
Когда нам стало воды хотеться,
Но только водка была женой.
И был ли воздух в той атмосфере,
Не скажет солнце, смолчат холмы.
Тогда мы были почти как звери,
Почти как люди, совсем как мы.
* * *
Над минаретами елей — небес чадра.
Где ты таскался, что тебя вдаль вело,
Что за звезда светила тебе вчера?
Был я далече, там, где река светла.
Пил ее воды, лаял на бирюзу.
Мамочка-мама, что ж ты тогда слегла
Так, что цветов нечетных не принесу?
Что ж от меня заперлась ты на три замка?
Там ли отец? Живой ли? Одет, обут?
Вот же письмо, под клапаном рюкзака,
Вот же твой почерк — значит, вы где-то тут?
Если не все, то хоть что-нибудь быть должно —
Отблеск улыбки, старый фотоальбом.
То, что однажды за горизонт ушло,
Вряд ли навеки спряталось подо льдом.
Встретимся, мама, только уже не здесь.
Может быть, я не скоро. Пойми: дела.
Поезд мой разогнался — попробуй слезь.
Грохота вдоволь. Грохота — не тепла.
Стужи во мне, родная, на три зимы.
Кто бы на участь худшую осудил?
Стены мои восходом потрясены.
Адрес ты знаешь. Адрес у нас один.
побег
(маленькая поэмка)
Хруст земли — смещенный позвонок?
Мы с тобой бежали через поле,
Ящерки сверкали из-под ног.
А по полю били в три прихвата,
Щеки жгло, зашкаливало пульс.
Были мы та самая бригада.
Это нам зачитывалось в плюс.
Были мы те самые отродья,
Что носили фиксы на зубах.
Отдан был тогда приказ по роте —
Расстрелять как бешеных собак.
Помнишь, как подлизывались тонко?
Уломали сдать боекомплект,
Раздавали памятку-листовку,
Обещали овощных котлет.
На суде за чтеньем приговора
У судьи прорезался дискант.
наступало время триколора.
В общем, это значило дисбат.
Выдавали пайку грамм на триста,
Гнали рыть траншеи в полный рост.
Почва там особенно бугриста —
В основном от тракторных борозд.
Те, кто мог бежать через неделю,
Скинулись на вышки, КПП.
Классная была у нас идея —
Дозвониться прямо в КГБ,
Рассказать про здешние порядки,
Как людей изводят просто так:
Мы ж, небось, не пленные поляки,
Так за что ж — как бешеных собак?
Как за что? За то, что побежали,
И за то, что в нации вражда,
И за то, что в стираном хиджабе
Между нами женщина прошла.
Обернулась на того, кто рядом, —
На тебя, отставшего на шаг,
С детства не бывавшего кудрявым
И вождя не звавшего “вожак”.
Ты упал не сразу за столбами,
А чуть-чуть поодаль, где кусты.
Мы бежали, мы не отставали,
На кровавый свет ночной звезды,
Через поле, через те траншеи.
Ты лежал со смертью, как с женой,
И лица необщим выраженьем
Говорил — бегите, я живой.
Отдохну вот, отдохну и встану,
Нагоню — чего тут не догнать.
Но уже на полпути к рейхстагу
Серебрилась пасмурная гладь.
Расступились воды, ветер стихнул.
Добегите, люди, я потом.
Мертвые, наверно, главный стимул
Для побега и дыханья ртом.
* * *
Снег, облепивший зелень травы газонной.
Слякоть, что в землю молнией вонзена,
Вряд ли случайно свежей звенит канцоной.
Бомбер китайский с вешалки умыкну.
Засветло сбегать в охотку до магазина —
То же, что затемно встать, подойти к окну,
Веря, что ночь навеки неугасима.
Через нее проложен весны транзит.
Станет он к марту грозен и необъятен.
Ртутное зеркало снега не отразит
Мокрую рвань окурков и голубятен,
Кислую вонь подъездов и пустырей,
Кухонь промасленных глянцево-тусклый отблеск.
Вот бы забыть об этом, и поскорей.
Вот бы успеть вскочить на последний поезд,
Втиснуться в жар тулупов и армяков
С обобществленной физией истукана.
Мертвым, попавшим в русский Некромикон,
Вечно стучит на стыках желдорстаккато,
Вечно трясет на стрелках, слепит огнем,
Сводит и сводит с нами гнилые счеты.
…Только что вроде спуск был, и вот — подъем.
К вечному лету, наверно. Куда ж еще-то.
* * *
Теперь не майся, не рви стоп-кран.
Дано мне тело. Сдано в аренду.
Ни пуст, ни полон его стакан.
Метаться, вползать на бруствер —
Вовек не станешь судьбы правей.
Ведь если честно, какой я русский
С таким букетом таких кровей?
Я ваш сожитель — как те деревья,
Что бьют поклоны окрестной мгле,
Прося у Бога вагон терпенья
И новых бликов на хрустале.
Но тени полдня уже длиннее
Универсальных первооснов,
И сердца зябкое шевеленье
Рождает воли стальной озноб,
И только листья кружат над нами,
И каждый третий укоренен
В одном оттенке, в одной октаве
Начала года, конца времен,
В которых воля моя зачахла
И стал я сед, как Мафусаил,
Но если смог бы начать сначала,
То ничего бы не изменил.