Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 10, 2010
Ольга Кузнецова
— родилась в Харовске Вологодской области. Училась в Вологодском политехническом институте. Работала инженером-проектировщиком, в областных СМИ.Пишет стихи, прозу. Живет в Вологде.
Баня
Первыми были не они, а те, кто на плоское, ничем не укрытое место бросил тонны железобетона — взлетную полосу. Вокруг аэродрома, как беговые дорожки вокруг футбольного поля, стали наматываться улочки с времянками — склады, палатки для солдат, кунги для офицеров, коробки штаба, столовой, хозчасти.
“Йо-о-о-о!” — с таким восторгом в груди он вылезал из вертушки и, жмурясь, смотрел на синее небо. Кто знал, что совсем скоро ему захочется видеть хоть маленькое облачко, мелкое перышко, сизую дымку на этой невозможной сини, уже отдохнувшей, восстановившей свой цвет после безумной летней жары. Впрочем, “над сковородкой пара не бывает”, говорили бывалые. Хорошо, что он попал сюда не в июле — просто очередь внезапно подошла: один сослуживец сломал ногу, у другого родилась двойня. И он, счастливчик, поехал в курортный сезон, сразу после Нового года.
Соседом по кунгу оказался грузный майор, прилетевший сюда получить подполковника и достойно уйти в отставку. Обычно он сидел и мусолил желтые страницы какого-то старопрежнего журнала в мягких корочках. Там были напечатаны “Семнадцать мгновений весны” Юлиана Семенова. Похоже, он учил эту книгу наизусть. Майора Андрей прозвал про себя Штирлицем.
Книги и спиртное здесь были дефицитом. И невесть каким чудом сохранившуюся бутылку сладкой черемуховой настойки майор разливал на восьмерых аж четыре раза. Эту бутылку он привез с собой из Сибири, словно развеивая миф, что там пьют только стоградусное. Он даже не извинялся за “женский” напиток, объяснял: “Наше райпо только такую выпускает. У меня его — ящиками дома. Приедете — напою. А тут вы не пейте, не пейте… Вы нюхайте. Моим домом пахнет…”
Честно говоря, сильно пахло синтетическим концентратом. Андрюхе казалось, все это знают, и сам майор в том числе, но молчат — так, чтобы атмосферу не портить.
Но хуже всего, что здесь не было душа. Вода была привозная, и весь контингент умывался из рукомойников, которые он видел раньше только в деревне, — ладонями подкинешь соску — течет, отпустишь — нет. Экономично. Андрею пришлось срочно “осветлиться” — начисто сбрить пусть негустые, но обычно чуть-чуть длиннее, чем у остальных, волосы. Появилось занятие: Андрей грел самодельным кипятильничком воду в стакане и брился теперь дольше обычного раза в три. Но здесь времени между дежурствами было много, а это, согласитесь, не последнее занятие.
Жилье для офицеров находилось в кузове военной машины, похожем внутри на купейный вагон. Здесь всегда густо пахло нестиранными вещами, гуталином. Перед тем, как лечь спать, Андрей обычно распахивал настежь дверь, вымораживая эту вонь. Чтобы, пока еще не успел заснуть, ее не чувствовать. Ведь просыпаясь, уже ничего не чувствуешь.
Но сегодня обещали развлечение. Штирлиц еще два дня назад сказал: баня! Будет баня. Вертолетчики несколько раз пытались привезти воду в пожарной цистерне на тросах, но каждый раз им не удавалось — с земли развлекались, дырявя ее автоматными очередями. Как Андрей понял из разговора, на сей раз резиновую емкость поместили внутри вертолета, закачали туда воду, а здесь оставалось просто ее слить.
Андрей стал готовиться к бане: пересмотрел вещи, тщательно выбрал из стопки камуфляжные трусы и майку, новые, привезенные из дома носки. Яркое полотенце, которым он еще недавно вытирался, выйдя из моря… Он даже сходил в хозкомнату и там погладил в рубашку. Несколько раз он то решал взять собой, а потом передумывал — гель для душа и новый станок — подарок жены, который все не решался опробовать — добривал одноразовые. И все-таки решил взять…
Рядом с новой солдатской палаткой стояли обычные военные кухни, в которых грели воду. Черномазый рядовой черпаком переливал вовсю парящую воду в бак. Он был из оцинковки и блестел на солнце, как инопланетный объект, выдавая с головой всю их закамуфлированную сверхсекретную разведчасть.
Андрей хотел было высказаться по этому поводу, но решил не портить настроение — ни себе, ни парню. И просто по-панибратски попросил: “Эй, рядовой, давай погорячее”. Парень, видимо, был недотепистый и ничего не ответил.
Старлей откинул полог и, запнувшись за что-то, оказался в бане. Под ногами оказался настил — деревянные поддоны, тоже наверняка притащенные сюда с Большой земли. Ими были застланы два угла палатки: один с полудесятком скамеек был раздевалкой. А в другом углу были души — с десятком сеток, из которых капала вода. Температура тут была примерно как на улице — ну нет, судя по незамерзшей
грязи, — все-таки больше нуля. Андрей завороженно посмотрел на душ и стал раздеваться. Чем ближе к трусам — тем быстрей. Холодно, черт!.. Снял туфли, носки и задержался у края поддона — десяток пар солдатских сапог, обляпанных глиной, стояли здесь. Смысл их дошел только сейчас — их нужно было надеть, чтобы добраться до помывочной. Первый же сапог даванул холодной грязью, он его едва стащил — мал. Он с ходу выбрал самые большие, чтоб с запасом, и побрел, одной рукой прижимая к себе пакет с новым станком, ярким полотенцем, гелем для душа, а другой балансируя, чтобы не поскользнуться.
А вот и душ — он крутанул барашек и едва не закричал — оттуда хлынула обжигающая льдом вода. Из другой сетки хлынул кипяток. Смесителя, как оказалось, не было. Горячая вода была, холодная тоже — а мыться было невозможно. И этот чертовский холод… Он врубил все горячие души. Пар, пахнущий глиной и неведомой степной травой, ломанулся из щелей настила. Сначала стало чуть теплее, но он уже стал мерзнуть. Нужно было что-то срочно делать. Он пытался брызгать на себя кипятком. Но ладони обжигало, они покраснели. И тогда он врубил холодную воду.
— А-а-а!!! — заорал он и бросился, закрыв голову руками, под ледяной водопад, сделал под ним немыслимо быстрые движения — два раза потер под мышками, пару раз между ног, зачем-то за ушами — и выскочил. Ничего не чувствующими руками сунулся под кипяток, затем, выловив из глины упавшие сапоги, проворно в них запрыгнул и побежал на раскоряченных ногах по грязи, не чувствуя по полпуда глины на каждой.
В кунг он почти прибежал. Первым делом врубил на полную мощность печку, вскипятил прямо в кружке чай, скинул туда пять кусочков сахара вместо обычных трех. И вскоре в чистой рубашке — не той, что готовил в баню, ту он уронил в грязь — появился на дежурстве. И вскоре кричал жене по спутниковой связи, дающей немыслимое эхо, делающее все, даже самые родные голоса, металлическими: “Да! Хорошо! Да! Хорошо живем! Обустроились! Какая война? Какая, спрашиваю, война? Сегодня баня была! Ты слышишь — ба-ня!..”
Андрей еще не раз будет в таких командировках. И еще увидит местное лето, и будет знать, как красива степь весной. И бани в его военной жизни — будут: и солдатские, и офицерские, и специально для главнокомандующего. Из брезента и из фанеры, с камешницами из бочек и гнутых труб, и из гильзы авиационной бомбы. И будет мыться в настоящей русской рубленой бане, правда, сооруженной под накатом чужой неуступчивой земли. Все в ней — как положено на родине — с березовым веником и квасом.
Но последняя его баня будет похожа на первую. Однажды днем он будет спать в своем кунге, и, как потом выяснится, самолеты уронят бомбу прямо на своих. Взрывной волной кунг подбросит, Андрея скинет с полки, он ударится виском об угол стола и так больше никогда и не проснется…
И на жестяном столе морга гарнизонной местной больнички контрактник быстро омоет его тело из черного шланга ледяной водой, оставит сохнуть на сквозняке. А потом наденет на незнакомого офицера парадку со склада: белую рубашку и зеленый китель. Последняя одежда Андрея будет предусмотрительно разрезана со спины — чтобы санитару не мучиться, поднимая тяжелое тело.
Парень основательно разгладит складки на кителе, почти любовно поправит подполковничьи звезды на погонах Андрея. Удовлетворенно оглядит дело рук своих:
— Герой! С легким паром тебя…
День в середине августа
В первый же рабочий день, после отпуска, поехала я в управление к “гаишникам”: наша газета получала немаленькую денежку за страничку по профилактике дорожно-транспортных происшествий, а я обязана ее заполнять.
В приемной главного над цветами ворковала беременная Вероника — за месяц, что я ее не видела, живот удвоился, но она так и не отказалась ни от макияжа, ни от высоких каблуков, ни от короткой юбки.
— Привет! Как у вас дела?
— Ой, по-всякому! Сам расскажет.
Голосок у нее был ангельский — высокий и нежный. Она наклонялась над цветами так, что был виден шов на колготках, и становилась похожа на страуса — клубочек на длинных тонких ножках. И, честно говоря, было жалко ее мужа, который, судя по тяжелому кольцу на худом безымянном пальце, несомненно, имелся и разрешал этому чуду работать в эпицентре внимания местных ушлых мужиков.
Традесканция и камнеломка закрывали все стены приемной по провинциальной не моде, а так, по нужде прикрыть эти стены, оббитые вагонкой. На тумбочках, столах и подоконнике цвели циннии, фиалки.
— Как красиво у тебя!
— Да, вот смотри, аспарагус зацвел.
— Уйдешь в декрет, кто будет ухаживать?
— Ой, мы с Таней из пропаганды уже договорились — она еще какая любительница!
— Сам-то занят?
— Занят! У него совещание, с районов навызывал. Злой — жуть.
Она прислушалась, различая что-то через двойные двери:
— Во, слышь! “Недоумки!” — кричит. Да ладно, сейчас закончат. С самого утра сидят. Чаю хочешь?
Вскоре дверь распахнулась, из кабинета посыпались мужики — в основном майоры, начальники отделений в районах. Были и знакомые — те, с которыми приходилось делать материалы. Рыжий и веснушчатый главный гаишник одного из дальних областных углов вышел с пунцовым, как из бани, лицом. Да и другие не в лучшем состоянии: смотрели в пол или невидящими взглядами шарили по стенам. И только один, видом совсем зеленый, капитан заулыбался и поздоровался, первым узнав меня.
Когда я вошла, начальник задумчиво сидел за столом, напоминая обиженного пацана. Он был довольно молодой для такой должности и, по моим понятиям, очень красивый — если рисовать Аполлона, то только с него. Скуластый, смуглый, карие глаза — то ли от татар, то ли от евреев подмешано. Обыкновенно улыбчивый, быстро соображающий. За стремительную свою карьеру не успевший растерять склонности к юмору. Так и не сумевший стать ни жлобом, ни иным уродом…
Увидав меня, встал и пошел открывать форточку — да, в кабинете было душно.
Обычно начищенный-наглаженный, сегодня он был даже не в форме, а в синем свитере без погон — такие выдают дэпээсникам. Когда встал, то оказалось, что еще и в темно-синих шароварах — будто только с рыбалки приехал. Ну, не на трассе же где-то стоял, размахивая полосатой палочкой! Кстати, без погон оказалось, что у него довольно узкие плечи.
— Привет! Загорела! — несколько секунд он смотрел на меня и, видимо, соображал, какое бы дать задание. Главную тему страницы, по давней традиции, давал начальник, остальное мы додумывали с пресс-службой.
— Слушай, съезди-ка в район, там у нас сотрудник погиб. Напиши так… — он не мог сразу сформулировать, поэтому начертил пальцем в воздухе круг. И все же закончил: — Аккуратно. Лучше прямо сейчас, машину найду…
Через десять минут на белом “Форде” с синими полосами и с лейтенантом из группы сопровождения — за рулем — я уже выезжала из города.
Добираться до районного городка с опытным водителем и без оглядки на дорожные знаки — не более сорока минут, трасса отличная. Городок тот небольшой — можно весь за полчаса объехать. Расспрошу про погибшего сослуживцев, пусть вспомнят интересные случаи. Главное — найти фоток побольше. К родственникам, может, лучше и не соваться — если только с кем-нибудь из местных поговорить. Так что, вернемся быстро. Алексей, так звали водителя, довезет до редакции, сумею сегодня же отписаться…
Водитель с любопытством расспрашивал про газету, жаловался на транспортный налог — почти половина его зарплаты, хвастался женой, у которой хорошо бизнес идет. Узнав, зачем едем, посмотрел внимательно и сказал: “Понятно, понятно”. А где-то на середине пути, где шоссе поворачивало плавной дугой, он снизил скорость и показал на пустую обочину:
— Вот, здесь ДТП–то было.
— Какое ДТП?
— Да наш-то погиб!
— Слушай, давай, на обратном пути остановимся — сфотографирую.
Что-то я “тормозила” — можно было порасспросить еще в управлении — кто погиб, что случилось — или даже у этого вот парня разузнать. Ну, нет. Лучше из первых уст все узнаю. Иначе потом трудно будет отделить правду от интерпретаций. И главное: не хотелось грузиться, заморочиваться, напрягаться, хотелось еще на чуть-чуть, но продлить отпуск. Солнечный августовский день, все еще отдыхают,
а тут — рабочий день, первая тема — и сразу такая!.. Приеду — и на месте разберусь. Кстати, если маловато снимков — на кладбище можно съездить, сфоткать…
Вскоре показались белые коттеджи с красными крышами — поселок газовиков. И тут же сам городок: сначала частный сектор с шестью сотками на дом, далее — центр из двухэтажных купеческих зданий. В одном из этих дореволюционных строений и находилось местное отделение ГИБДД. В коридоре остроносый паренек в штатском, увидев мои потуги открыть дверь с табличкой “Начальник”, сказал, что начальника вызвали на совещание в область. Черт, так он, значит, был на утреннем совещании. Ладно, возьму комментарий по телефону…
— А где еще люди?
Парень испуганно моргал, краснел, вытягивался:
— Так нас в отделении всего четверо… Сергей погиб, начальник в центре, а Свешников в отпуске.
Что ж, придется разговаривать с ним. Он пригласил все-таки в кабинет — карта района на стене, три, советских времен, стола, на одном из которых в деревянной рамке стоял портрет с черной ленточкой на уголке. С него смотрел мужчина неопределенного возраста — длинное худое лицо, перерезанное черными усами, капитан.
— Вы о Сергее будете писать? Мы с ним не работали, я только пришел. Видел один раз — только “здрасьте –здрасьте”. Слышал, что семьянин был хороший. Но так ничего рассказать не могу.
— А вы на похоронах-то были?
— Нет, я же дежурил — больше никого нет.
— Вы знаете, мне фотографии нужны.
— Вот, — он кивнул на фотографию на столе.
— Понимаете, для газеты фото нужно чуть лучшего качества. А этот снимок, похоже, выведен на принтере. Оригинал хотя бы…
— А, — догадался он. — Но это из личного дела! А кадровик в отгулах. Сами понимаете — после похорон, все приходилось организовывать…
— А город с похоронами как помогал, администрация местная? — писать хорошие вещи про местные власти тоже была задача нашей газеты.
— Да! — обрадовался он возможности хоть чем-то помочь. — Да, помогали. Гробы им газовики купили. Вы представляете: не обычные такие, а вот — как в кино показывают — с ручками, из полированного дерева, дорогие очень. Представляете, четыре гроба, каждый тысяч по тридцать!
— Почему четыре? — изумилась я.
— А сколько? — пришла очередь изумляться ему. — Погибли же Сергей и его жена, и дочка, и сын. Жена и сын после ДТП еще живые были, но их до больницы не довезли…
Еще не легче!.. Я сглотнула слюну и попыталась представить могилу на четыре гроба. Не получалось.
— Т-а-ак, и что, их всех вместе хоронили?
— Да, я же говорю, четыре гроба. В Доме культуры панихида была — выставляли прощаться — весь город приходил…
— Подскажите, семейные фотки, с друзьями снимки — где их можно взять?
— Вы знаете, у него есть, то есть был друг, с которым они вместе в ГАИ
пришли — Анатолий Свешников. Или уж лучше вы заедьте к отцу Сергея, тут недалеко, я провожу — мы с ним в одном доме живем!
Мы поехали уже на двух машинах. Однако отца погибшего гаишника встретили на полпути. Нестарый сухой мужичок с тряпичной сумкой шел в магазин. Узнав от паренька, кто я и откуда, он почти с радостью пригласил в дом. Вспомнился мой коллега, сосед по кабинету Вовка Романов, который, зная нашу профессиональную кухню и прочитав однажды репортаж про застреленного в армии солдата, сказал: “Я бы любого журналиста, с каким бы ласковым лицом он ни сунулся, с лестницы бы спустил”. Дед нашей “кухни” не знал… Что ж, удачно все складывается!
— Слава богу, мать не дожила до этого дня, — повторял старик. В небольшой квартире было чисто, еще чувствовалась женская рука, по-видимому, погибшей снохи. Дед заставил меня пройти в гостиную, усадил в кресло. Охотно стал рассказывать о сыне.
— В школу тут ходил, пошел в армию, служил во внутренних войсках. После армии сразу и пошел работать в милицию. Учиться послали — там и познакомился с Галей, там и женился. А тут — тещу проведывать ездили всей семьей, возвращались…
От деда наконец-то я узнала и тщательно записала: сколько кому лет, когда женились, когда родились дети и как их всех зовут…
— Мне бы фотографии… — попросила я. И поспешила успокоить: — Брать с собой не буду — только пересниму.
Он выложил из серванта три аккуратно оформленных альбома. Дембельский, где долговязого Сергея можно легко узнать по тем же усам. Во втором уже с Галей — в противоположность ему — крепкой, щекастой, чернобровой. Вот свадьба, первенец, первые шаги малыша, уже понятно, что это девочка — платьица, косыночки, носочки. Вот еще один малыш — и она, уже располневшая, спокойно уверенная в своем будущем и будущем детей. И множество фотографий со свадеб друзей, с пикников, юбилеев и дней рождения. Заботливо вправленных в одинаковые альбомные уголки.
— Жена-то у меня болела, не вставала, так, чтобы не скучала, Галя специально принесла. А я вот не вернул.
Я фотографировала снимки на подоконнике — здесь светлее. Дед, державшийся с самого начала очень хорошо, даже как-то странно весело — вдруг заплакал, повторяя: “как хорошо, что мать не дожила… ”
Нужно было уходить.
— Мне бы еще друга найти — Свешникова.
— Машина-то внизу ждет? Поедемте, я покажу.
Мы приехали на окраину городка — там стояла одинокая пятиэтажка с маленькими балкончиками, как сообщила вывеска — “семейное общежитие”. В одной из тесных секций, заставленной цветными тазами и ведрами, с натянутыми бельевыми веревками, дед показал на выкрашенную рыжей краской дверь: вот здесь Сергея квартира.
Я смотрела на дверь, мне даже казалось, что сквозь изоплиту вижу, как стоят телевизор, холодильник, детская кроватка. Вот укатившийся мячик, брошенная кукла, раскрытая книжка… Ну, вот, насмотрелась фотографий!..
— Я так туда и не заходил. Толику ключи отдал… Рядом он живет. В милицию вместе пришли. Он первый и приехал на место, где все случилось.
Постучался в дверь напротив. Вышла невысокая черненькая женщина с капризничавшим ребенком на руках, как я поняла, жена Толика. На вопрос, где муж, сказала: “Так на даче”. Недоверчиво взглянула на меня, что-то взвешивая.
Пришлось поднажать: “Начальник ГИБДД области просил лично — написать. А, сами понимаете, Анатолий — лучший друг. Как же без него?”. И она решилась:
— Так пойдемте, провожу.
Она так и повела нас по дороге — в домашнем запашном красно-белом халате, в плюшевых тапках и с ребенком на руках. Мы шли рядом, но поговорить так и не удалось: ребенок кричал как резаный.
Дача была метрах в двухстах. Это обычные огороды, разве что без заборов, засаженные, главным образом, картошкой. А поближе к лесу стояла пара домиков и баня. Женщина и кивнула на баню — возле нее кто-то жег костерок: — Вон он, Толик, никак не может прийти в себя. А сначала и водка его не брала… Вы идите, вот тут, по крайчику.
Она развернулась: ребенок, полуторагодовалый пацан, несмотря на потряхивания, поцокивания и причмокивания, никак не мог успокоиться.
Попросив водителя не торопиться: отвезти старика домой, самому съездить пообедать, а потом уже подъезжать сюда, я пошла через посадки. Когда подошла вплотную к молодому мужчине, поняла, что Толик сильно пьян. На дощатом столе — початая бутылка водки, черный хлеб, раскрытая банка тунца, ломтики копченого сала. Взгляд сразу же зацепил пол-ящика водки в притворе бани и горку пустых бутылок в траве. Но машина уже ушла, и мне ничего не оставалось, как поздороваться…
Анатолий был стрижен под ноль, крепкий, с приятным круглым лицом, голубо-глазый и большегубый. Лет ему было, как и погибшему, — тридцать.
Он не видел, что меня провожала его жена, не заметил и машины, но не удивился моему появлению: не спросил, кто такая, чего надо. Видимо, за последние дни ему со многими приходилось пить. На всякий случай пояснил:
— Серегу поминаю. Друг у меня погиб. И вся его семья…
Он налил в пластиковый стаканчик водки:
— Помяни. Вчера похоронили. А сегодня, значит, четвертый день. Пей, как положено, до дна.
Деваться было некуда, я взяла кусок черного хлеба, намазала на него паштет.
— А мы с ним — друганы. Вот, видишь, это его дача.
Он показал на недостроенный, рубленый домик. Недострой уже потемнел. Крыша когда-то временно была покрыта толем, им же забраны окна. Возле — обжитой казалась банька, срубленная из светлой сосны, видимо, не так давно. Рядом был выкопан пруд с брошенной в него деревянной лесенкой, на дне еще оставалась глинистая вода. Все довольно уныло, и только длинная грядка-клумба с оранжевыми ноготками и бархатцами вносила оживление. На нераспаханном пятачке между баней и домом стояли самодельные детские качели на подшипниках.
— Он сам вот это все строил. Я ему говорю — квартира рядом, зачем затевать такой дом. Нет, ему интересно. Батя ему, конечно, помогал, но потом дом подзабросил — некогда, все на работе пропадал. Говорит, на пенсии дострою. А вот — баня, это да, не зря срубил. Вот тут мы семьями отдыхали. Огороды рядом — вместе весной пахали. В выходные в баньке парились. Столько лет вместе! Вместе в милицию пришли. И тут — такое.
Поминать пришлось всех четверых, так что вскоре у меня поплыло перед глазами. Но мужику нужно было выговориться, а мне требовалась информация. Ее можно было добыть парой прямых вопросов, пятком косвенных подводок, еще двумя провокационными версиями, тем более что мужик был пьян. Но манипулировать было неловко. Или организм у меня все еще был в отпуске, и хотелось вести себя непрофессионально, по-человечески. Здесь, действительно, было горе.
Еды было катастрофически мало. И Толик сходил, принес пару зеленых болгарских перцев, несколько огурцов-переростков, пучок перьев лука с уже пожелтевшими верхушками.
И мы выпили еще.
— Вот: перец и огурцы из Серегиного парничка. Серега картошку обновить
хотел — семена новые купил, так и не узнает — что вырастет. Кому вот это все
теперь — один батя остался, много ли ему нужно… Выпьем.
Я терпеть не могла, когда меня заставляют пить, контролируют — сколько выпила, почему. Но Толику было трудно отказать. И мы пили, разговаривали. Между тем белый “Форд” уже давненько стоял у края картофельного поля. Я знала, что водитель будет ждать сколько нужно и без тени упрека, но все же… Поэтому в конце концов пришлось брать инициативу в свои руки.
— Вы, говорят, первый, кто прибыл на место…
— Так дежурил я. По рации сообщили: так и так, на границе районов ДТП.
— Предчувствие нехорошее было?
— Нет, предчувствия не было. Но я издали еще понял, что это Серегина машина. Подъехал — лобовое стекло выбито. И они с женой — она на переднем сиденье ехала — лежат на капоте, ты знаешь, его правая рука на Гале, как будто ее обнимает. Сергей уже мертвый был — видимо, на раз о рулевую колонку. А она — еще стонала. Маленький ребенок на коленях у нее сидел, его выкинуло из машины, но он тоже живой был. А дочка… Светку… всю…
Он недоговорил, сморкнулся в сторону.
— “Скорая” приехала — тоже наша, районная. Я им сказал: в областную больницу везите. Там все-таки реанимация есть, техника — искусственное сердце, вентиляция легких. Это у нас — только санитарка на стуле да капельница. Их на носилки погрузили, машина ушла. А я остался. Серегу, Светку рядом положил. У Сереги туфли от удара соскочили. Лежит в одних носках, и дырка на пятке. Я их обоих закрыл пеленками — для малыша были взяты, между сиденьями сумка зажата. Стою, не знаю, чего делать. “Скорая” умчалась, а я, веришь ли, молился: только выживите! Ради Сереги — ребенка вырастим, жену не бросим, каким бы инвалидом ни осталась.
— Шансы выжить были?
— Какие там шансы? Как высчитали — скорость обеих машин при лобовом столкновении была 270 километров в час. Это, представь, если бы с такой скоростью в бетонную стенку въехать. Что там от людей останется? Правильно, один студень внутри. Пеленкам — ничего, а людям не выжить.
Вышел на дорогу — смотрю — машина, с которой они столкнулись, метрах в ста лежит вверх колесами. БМВуха — и номера из соседней области. Обкуренные, сволочи.
У меня еще оставались невыясненные детали:
— А перед столкновением кто по чужой стороне ехал?
— Понимаешь, обе машины шли посередине. Место столкновения всегда точно определяется. Просто там из-за поворота им друг друга не было видно. И эти — обдолбанные…
Я уже подошел к той машине — невмоготу было около Сереги. Номера из соседней области. Подошел, заглянул. Их там набито было — впятером ехали. Я подошел — так бензином воняло. Подхожу — а они, суки, еще живы, кто-то еще стонет. Но там машину без газорезки не откроешь. БМВ — крепкая машина, не то, что Серегина “девятка”, но сплющена вся, как консервная банка, кувыркалась нехило. Суки. Я стоял, курил, слушал, как они стонут. И такое зло на них: какую семью загубили! Такое зло взяло — не поверишь. И я сигарету бросил прямо в бензиновую лужу.
— А откуда знаешь, что обдолбанные — они же сгорели…
Вот это было уже лишним.
Он, было, накинулся на меня, но вдруг сник и, глядя своими голубыми глазами, которые мало вязались с пьяной слюной в уголке рта, спросил:
— Как ты думаешь, может, оттого, что я сигарету бросил, ну, это, Галя с сыном и умерли, не довезли их живыми до больницы?
Он ждал от меня, случайного собеседника, ответа на вопрос, который, видимо, его мучил. Но ответа у меня не было. Кто я — поп, судья? Я просто командировочная баба, которой велено написать… Я не без усилия встала — меня сильно мутило. Стараясь говорить членораздельно, сказала: “Толик, все, извини. Мне надо ехать”. И немыслимыми кривулями, пока не попала в глубокую борозду между грядками, пошла к машине. Где-то на середине пути у смородиного куста меня вырвало — вонючей водочной жижей, в которой были и черный хлеб, и лук с грядки, и свежие огурцы из Серегиного парничка.
Водитель, слава богу, спал. Я долго не могла пристегнуться ремнями на переднем сиденье — ему пришлось помочь. Заметила, что вокруг уже темнеет. Фиг теперь, а не фотографии по дороге. Да и Алексея, наверное, потеряли дома… Словно в такси, на автомате, я сказала ему свой домашний адрес, включая подъезд.
От ускорения заложило уши, потом замутило. Чтобы опять не затошнило, я закрыла глаза. Перед тем, как отрубиться, успела подумать: доеду ли до дома живой? Но мне было так плохо, что было уже не страшно… Было все равно.