Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 1, 2010
Geburt Christi
Walrobzahnrelief
Мария отдыхает после родов.
Иисус лежит, спеленатый, в яслях.
Вол и Осел, просунув головы,
Смотрят на него с удивлением:
— Где овес?
— Где солома?
Иосиф сидит в сторонке
и, подперев голову, думает:
— Ой-ой-ой!
Два пастуха за оградой машут руками,
обсуждая новость.
Третий невозмутим:
он сторожит овечек.
Вся картина не больше ладони.
Она как бы увидена сверху.
Морж,
на чьем клыке все это вырезано,
размышляет:
Вот так нырнешь,
вынырнешь —
и вот тебе, бабушка, Новый год!
Он не прав.
Рождество.
Падает снег.
Звучит музыка.
Урсула, или Торжество математики
Basilika St. Ursula, Kцln
Как сбирается ныне царевна Урсула
Поклониться святыням в пределах восточных.
Вот, в пути притомясь, на лужайке уснула,
С ней — одиннадцать тысяч подруг непорочных.
Вдруг на ту же поляну из темного леса
Грозный гунн выезжает, свирепейший в гуннах.
Видит: спит на лужайке младая принцесса,
С нею множество дев, соблазнительно юных.
Сколько их? Царь считает: одна, две… четыре,
Пять, шесть, семь, восемь, девять… двенадцать, тринадцать…
Перебравшись за сотню, нетвердый в цифири
Любознательный гунн начинает сбиваться.
Чем он дальше считает, тем дольше заминки,
Взгляд скользит — ни зацепки ему, ни заметки;
Дамы как на подбор — все сплошные блондинки,
Ни одной среди них полноценной брюнетки.
Царь глядит равнодушно на бледные ноги,
Он считает; отныне любая девица —
Непорочная или не очень — в итоге
Для него ровным счетом одна единица.
День идет… сын степей обо всем забывает,
Он персты загибает, бубня себе что-то,
И упав на траву, как дитя, засыпает.
Рядом спит его конь, утомившись от счета.
День проходит и ночь. Вместе с пташкою ранней
Нежный голос Урсулин звенит на рассвете,
И одиннадцать тысяч прелестных созданий,
Пробудясь, продолжают свой путь по планете.
Вот он — дух математики, веющий всюду,
Утешение наше, надежда и крепость;
Он преградой встает злу, насилью и блуду
И шутя побеждает Атиллы свирепость.
Сосчитаешь до двух — марширует служивый,
Скажешь пять — погулять себе зайчик выходит,
Сорок тысяч — и Гамлет, гордец нечестивый,
Над разверстой могилой шумит, колобродит…
Вот и славно, Урсула! Не станешь святою,
Так живою останешься — тоже неплохо.
Бог одарит не мудростью, так простотою,
А не то красотой. Не печалься, дуреха!
Я намедни в таверне твоей рядом с храмом
Заказал “рай земной” — знаешь, местное блюдо?1
Захотелось побыть хоть немного Адамом.
План сорвался. Но все обошлось — тоже чудо.
Любопытство нас водит, как леший по дебрям,
Мы билетом в балет прикрываем зевоту
И в музеях до зала последнего терпим,
В дальних странствиях не умудрясь ни на йоту.
Слишком много всего — городов, гобеленов,
Мелких мошек на набережной возле Рейна,
В ярких окнах — похожих на жизнь манекенов,
Толп несметных, глазеющих благоговейно…
Оттого ввечеру, расплатившись с таксистом,
Я гляжу, как безумный, на окна Урсулы
И ее вызываю разбойничьим свистом,
Грубый гунн! Но она не идет на посулы.
* * *
Мюнхенскому муравью
Я наклонился завязать шнурок.
И вдруг у ног открылся мне мирок,
несущийся куда-то с жуткой прытью;
как беженцы, спешащие к отплытью
последнего эсминца,
муравьи
бежали, подхватив тюки свои,
в каком-то неизвестном направленье…
Я замер, глядя в праздном изумленье
на малых сих, спешащих что есть сил
к далеким миражам.
Потом спросил
у одного из них, что мчался с краю:
— Куда бежишь ты?
— Юность догоняю, —
ответил муравьишка
и исчез.
Я выпрямился. На меня с небес
высокий Аполлон, склонясь над лесом,
взирал —
по сути, с тем же интересом.
Памятник легионеру
Grabbau des legionдrs Lucius Poblicius
Честный Луций, что жил до меня когда-то,
О счастливейший из мертвецов Публиций!
Ты потратил все жалованье солдата
На свою гробницу. Есть чем гордиться:
Велика эта честь — велика и плата.
В легионе своем не последний воин,
Ветеран сражений, а не коммерций,
От начальства ты почестей не удостоен;
Сам отдай двенадцать тысяч сестерций
Камнерезам — и умирай, спокоен.
Цоколь мощный, портик и колоннада.
Ты взираешь сверху, как царь с балкона.
Безмятежный. Ведающий, как надо.
По бокам — дщерь любимая и матрона.
Безголовые обе — вот в чем досада.
Говоришь ты: “Отдай свой последний грошик,
Напряги все силы свои, все жилки,
Наипаче — сыщи мастеров хороших:
Не жалей ничего для своей могилки,
Не завидуй счастью бездомных кошек”.
1 Himmel im Aed (нем. диал.).