Рассказ. С армянского. Перевод Мери Саркисян
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 9, 2009
Грачья Матевосян — известный армянский прозаик. Живет в Ереване. Последняя публикация в “ДН” — № 2, 2005.
Помни дом, где родился
Кто взял меня за руку и сорок лет назад привел в Ереван обучаться ремеслу? Тогда я не очень-то понимал, что мои дети родятся в Ереване, в метриках будет Ереван и при необходимости они скажут: мы ереванцы. Не кто-то, я сам им скажу: деды — прадеды ваши были ереванцами, прадед по бабушке?.. А уже случилось. Сорок лет прошло, — поздно очухался. Возврата нет. Дом нужен, молодость нужна. “О, гордый возраст молодой, Растаял ты, как облако златое…” Слоны, когда чувствуют близкую кончину, возвращаются в леса, где родились.
Судорожно съежившийся день укрылся густой завесой тьмы: ни света, ни просвета. В мыслях я у наших. Лезу в холодную постель. Не знал, что в холодной комнате могут сниться теплые сны. Я у наших. Слышу голос отца, Аветика: “Гони волов, запряжем”. Слышу голос бабушки Соны: “На кончике ярма подпаском сидел, бери деревянную ложку, хлебай кашу из отцовой миски…” Слышу голос матери Арусяк: “Как дом-то наш, когда был там в последний раз, ты не в обиде на дом? С домом нельзя ссориться, вставай, сходи отца навести, своими руками огонь разведи…”
Я вскакиваю, отряхиваюсь от сна, но словно еще во сне зажигаю спичку, при ее слабом свете родные голоса удаляются, вижу висящую на стене картину — наш дом. Зажигаю свечу и при тусклом свете долго рассматриваю картину, которую мне подарил автор, живописец Хачатур Карабекян.
Наш сельский дом. Он уже дедовским стал. Один мой дед жил в Санаинс,
другой — в Ахнидзоре. При свете свечи я пробую писать о Хачике и о нашем доме, о тоске по дому.
Тоска по родному краю.
Тоска по родине.
Тоска по отчему дому.
В этом веселом, в этом сумбурном, в этом безумном мире, на этой бедной маленькой, на этой доброй планете я не знаю, что у кого есть, но знаю о том, что все родились в каком-то уголке земли. Мой родной край, мой Лори, мой Ахнидзор — моя добрая планета, манящая меня своей звездой, отчим домом. Я не знаю, сколько в каждом из нас тоски и как о ней говорить, но знаю, что по тем местам, где родились, тоскуют все. Тоска иногда душит, иногда окрыляет, делает властелином мира.
При тусклом, мерцающем свете свечи я долго рассматриваю изображение моего отчего дома. Я родился в этом доме. Брат, двумя годами меня старше, родился в хлеву. Перед домом, касаясь ветвями окон, стоит старая яблоня со сладкими плодами, моя сверстница. При свете лучины уроки учили. При звездном, лунном свете учили уроки. При керосиновой лампе учили. Отец сердится на моего старшего брата.
— Что читаешь?
— “Хент”, “Самвел” Раффи.
— Это вам задавали?
— И да, и нет.
— Значит, не задавали. Керосин надо беречь, сынок.
Для бедняцких семей либо еще война, либо она только закончилась, либо… Ну и луна была у нас! Чудо. А когда только-только появляется молодой месяц… Вы играли при лунном свете? Ай да игра, ай да свет! Ребята с околотка, со всего села. Ребята, чьи отцы не вернулись с войны. Валетом спали, так и росли. И ревность вдов. “Почему же мой муж не вернулся, погиб, а твой пройда изловчился и вернулся?..” Детям тех, кто не вернулся, правдами-неправдами что-то перепадало. Как же мы завидовали детям, чьи отцы не вернулись с войны, нашим товарищам.
Дом, свой дом в селе отец сам построил. Потихоньку. Работал в колхозе. Председателю, бригадирам, разным местным шишкам дела справит, потом потихоньку строит, походя. Мать ругается: “Веранду сделай, мой читающий сын там будет читать”. Дом наш строился медленно, подобно летнему высохшему ручейку, который еле пробивается.
Надо быть благодарным: в этом доме твои родители родили тебя.
Надо быть благодарным этому краю, тут твой отчий дом. И надо быть благодарным Хачику Карабекяну за то, что в один печальный день он подарил мне эту картину. Говорят, подарок нельзя открывать в пути. Приехал из села в Ереван. Распаковал через два дня и… мой отчий дом, наш дом. В этом доме выросло четверо детей, растущие в городе внуки в летние каникулы вспоминали, что дедов дом — в деревне, в деревне — лес или что деревня — в лесу, там есть речка, горы, родники. Эта
деревня — моя планета, где гнездится моя тоска.
Хачик родился в Кировакане. Они в сватовской связи с братом отца Анушаваном. Ходят друг к другу. Природа Ахнидзора восхищала Хачика, и он стал рисовать. С сестрой приехал. Стали рисовать. Оба сердцем прикипели к Ахнидзору, его людям. Все наперебой говорят ему: на этот раз у нас остановись. Аник, Анушаван его не отпустят. И художник, которого называют либо Бородой, либо просто Художником, построил в селе свой дом — студию. “Борода пришел”, “ Борода нарисовал”, “Художник дрова колет”, “Художник деревья стрижет”. А Борода, а Художник — парень, который учился в Кировакане, в Ереване, в Ленинграде, искусствовед, принявший участие в нескольких выставках в Армении, в разных странах мира, 25 лет — главный художник театра имени Абеляна в Кировакане, художник, создавший декорации почти к ста спектаклям… Держится так, что незнакомцу может показаться, будто это лесоруб из лесу идет или косарь возвращается с поля, каменщик — с каменоломни… Чудесный дом построил. Природа, наша дивная природа искрится, играет в нем. Я замечал, после этого в наших краях стали строить более просторные, приветливые дома. И из наших деревень, а больше из Лорута, Атана, Шамута люди идут к нему, достают из-за пазухи заботливо завернутую, но уже потускневшую фотографию: мил человек, художник-джан, эта фотография… Не вернулся с фронта. Хотят, чтоб художник точно изобразил, глядя на эту старую фотографию, чтобы портрет навеки остался в их доме. И протягивают ему заботливо хранимые одно-два письма-треугольничка, уже изорванные: “А это письма, которые он написал, прочти, чтоб знал, каким он был парнем”. Или, глядишь, сноха нарядила, причесала свою свекровь со свекром, заставила забыть семидесяти-, восьмидесяти-, девяноста-, столетний возраст, поручила мужу, мол: другие своих родителей ведут к Художнику, — красками изображает, на веки вечные, ты своих родителей тоже поведи… И сноха выигрывает — завтра в деревне скажут: почет и уважение, достойная женщина, видали, свекра к Художнику отправила. И истинное чудо, когда восьмидесятилетняя матушка, перекрестившись, садится перед Художником. А потом часа два диву дается, глядя на картину: ви-ви-вии!.. Вот уж право-диво, значит, не аппаратом снял… От руки, золотые рученьки, Художник-джан.
Наши люди Художника могут угостить мотком сушеного щавеля, шариком нитчатого сыра, малиновым компотом — сельскими благами. И это деревня, это — мир. А еще ведь умирают. И впереди несут портрет, сделанный художником. Все больше на портрет смотрят да хвалят художника. Им тоже надо бы иметь.
Говорят, когда Хачик Карабекян начал писать наш дом, мама возмутилась: “Что ты в этом бедном доме узрел, что рисуешь”. “Бедный?” — Удивился художник. “Сыновья-то мои тут не живут, — вот он и бедный, верно?” — грустно сказала мать.
Что ни говори, я должен быть благодарен художнику за многое. Прежде всего он заставил еще больше любить наш мир и людей, живущих в нем, тех, на ком держится этот мир. Это твоя Ханаховская речка, кивающая всем с детства крикливым водопадом. Но изображенная художником, она становится другой. Это наша знаменитая скала Калкар, глядящая на Могкор, являющий свой отдельный мир. Но когда видишь все это на полотне художника, диву даешься, словно увидел в первый раз. Вот чаща твоего Чрапата, она словно часть мастерской художника. Таким образом, каждый уголок стал для художника чудом настоящего искусства, горным ключом, чистым, как наш мир, созданный Богом. И как же не радоваться, если он сумел показать всем нам чудесные образы нашего мира. Многие удивлялись: какой у вас дивный мир! Да, дивный. Только нужны глаза и сердце, чтобы его увидеть. И должен быть благодарен Хачику за то, что картину с отчим домом донес аж до Парижа. В Париже спросили: “Чей дом? Ответил: “Картина, как и дом, имеет название — “Дом Игната Матевосяна в селе Ахнидзор”. И улыбнулся: “В этом доме гостил Вильям Сароян”. Повидавшему мир Сарояну хотелось бы иметь тихий, притаившийся от мирских глаз, такой же, но в зенице мирского ока дом.
Буду еще более откровенен. Мой отчий дом я люблю только и только потому, что он мой отчий дом, что в его стенах, в саду, в округе сохранился голос моей матери Арусяк. Люблю за то, что мой младший брат Амо после землетрясения из почти полностью разрушенного дома в Кировакане вернулся домой и теперь разводит огонь в очаге моей матери, на старых углях. Угли, покрытые пеплом, как душа, мысли. И почему всегда родину, дедовский, отцовский очаг вспоминаем лишь тогда, когда нам тяжко. Дом наш строился трудно, с большим трудом. Всю воду для дома мать носила на плечах с Лпнанц родника, который в овраге. Камни для дома на спине или на волах перетаскивали. Известняк собирали в известковые ямы, жгли, получали известь. Черепицу делали из деревенской глины.
Сельский дом. При доме амбар. В амбаре мука, пшеница, крупы. Какой же сельский дом без печи, без ерканка — ручного жернова, без хлева да без дойной коровы, без петушиного крика. Можно без всего этого, но это будет уже не сельский дом.
Мой отчий дом со стены нашей ереванской квартиры беседует со мной в минуты радости и печали и не дает впасть в отчаяние, дом будто шепчет мне: я существую, я здесь. Мерзнем, дрожим от холода, а дом словно говорит нам с детьми: протяните руки к моему огню. И кажется, становится теплей, согреваюсь огнями отчего дома. И если в этой тяжкой жизни у меня еще есть любовь, еще есть сердце, то они родом из отчего дома. И теперь эта любовь ручьем течет к нему, к отчему дому, моей доброй, к моей гордой планете.
Мой отчий дом и картина. Хачик тоже хлебнул горя. Перед твоим домом — памятный фонтанчик. Доченька твоя… Видел, жена твоя, — милая, общительная Лариса, часто роняет слезы, глядя в сторону чащи Чрагтата. Ты улыбаешься улыбкой притаившихся в нашей большой чаще добрых волшебников, а Лариса отворачивается и вытирает слезы.
Дорогой мой… Где бы ты ни жил, не забывай родной свой край. Это твоя земля, без нее невозможно жить в этом мире. В этом доме твои огни, твоя любовь, голоса родных. Не жди, пока станет худо, чтобы вспомнить свой тыл, свое Сердце, отчий дом. Этот дом — хлеб сути твоей, глина, укрепляющая душу. Не мне это говорить: люби беспредельной любовью свой очаг — он свидетель твоего рождения, твой единственный и подлинный источник. В каком бы изобилии и роскоши ни жил, помни кусок ржаного хлеба твоего детства, родник, из которого пил. В каких бы далях, в каких бы огнях ни полыхали отчие дома сегодня, именно сегодня мы должны беречь, почитать их, преклонив колени; и как свидетельство того, что земля жива, адресовать их нашей доле вечности. А если там и живешь, то ты трижды блажен. Сильно, крепко прижми дом к своей груди и улыбайся сияющей улыбкой победителя. Улыбкой отчего дома. Немного и за нас, отдалившихся. Ну, а если двери твоего дедовского, отцовского дома заперты, не дай им зарасти бурьяном… Иначе чужие вопли и стенанья будут слышны оттуда. Время оберегать дом.
Твой дом должен иметь дорогу к гумну.
Твой дом должен иметь дорогу к ниве, горе.
Твой дом должен иметь дорогу к мельнице.
Твой дом должен иметь дорогу к школе.
Твой дом должен иметь дорогу к сердцу.
Твой дом должен иметь голоса, из прошлого, из грядущего.
Твой дом должен иметь серебряный перезвон нескончаемых воспоминаний.
Твой дом должен быть с видом на горы.
Твой дом должен иметь дорогу к погосту.
Дом — это родина…
Отдалившись от дома, теряем родину.
г. Ереван