Перевод Элеоноры Мезенцевой
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 8, 2009
Деян Енев род. в 1960 г. в Софии. Окончил факультет болгарской филологии Софийского университета. В настоящее время работает в отделе культуры газеты “Сега”. Издал шесть сборников рассказов. Лауреат многих литературных премий.
Ломбард
Колокольчик, прикрепленный к дверной ручке, звякнул. Калин Бандеров оторвался от огромного, как карта бывшего Советского Союза, кроссворда, над которым бился вплоть до самого обеда, и посмотрел на вошедшего. Это была старушка, прозрачная, как паутина, и настолько худая, что казалось, ей с трудом удается нести даже большие деревянные пуговицы на собственном пальто. Калин Бандеров с первого взгляда оценил, что это за птица, и с трудом скрыл досаду. Почему-то именно такие клиенты зачастили в последнее время. Они с невероятным упорством выкапывают из непонятно каких дремучих времен никому не нужные вещи, представляющие сентиментальную ценность исключительно для них самих: какие-то заколки, наперстки, кошельки, салфетки с целующимися голубками, чернильницы, мундштуки, гусиные перья, жестяные браслеты под золото — и с жаром скупцов пытаются заложить их или просто продать. При этом заламывают такие суммы, что порой Калин Бандеров не выдерживал и начинал кричать. Проклятым людишкам невдомек, что чувства, которые они десятками лет вкладывали в эти предметы, сами по себе не стоят ни гроша.
Старушка робко подошла к старинному письменному столу орехового дерева, за которым расположился Калин Бандеров. Семеня по мозаичному полу, она несколько раз принималась извиняться за доставленное беспокойство.
— Это ломбард, не так ли? — спросила старушенция, остановившись у длинного края огромного стола орехового дерева. Она была так мала, что напоминала стоящую на столе фарфоровую статуэтку, помутневшую от лет и потрескавшуюся от старости.
— Да, госпожа.
— Извините, я не расслышала.
— Да, верно, это ломбард!
— А какие вещи вы берете в залог?
— Разные, госпожа.
— А старые вещи берете?
— Смотря какие, госпожа. Лучше давайте я взгляну, что вы принесли.
— А сколько вы за них даете, извините?
Калин Бандеров на секунду задумался, а не отбрить ли с ходу эту бабулю, но решил еще немножко поиграть в любезность.
— Если вещь новая, госпожа, или идеально сохранилась, мы оговариваем с вами размер суммы, который отвечает ее реальной цене, и от этой суммы, но, повторяю, в зависимости от состояния предмета, я могу вам дать от 10 до 50 процентов. Срок погашения займа тридцать дней плюс три страховых дня. Если вы объявитесь в рамках этого срока, но, скажем, не сможете выкупить предмет, то вам будет предоставлена возможность за некоторую сумму продлить срок выкупа еще на один месяц. Если и после этого вам не удастся его выкупить, он перейдет в собственность ломбарда. Существуют типовые договоры, в которых эти условия оговорены. Договор подписывается в двух экземплярах, по одному для каждой из сторон.
Пожилая женщина внимательно выслушала его, и в ее глубоко пасаженных темно-фиолетовых глазах блеснули или, может быть, заслезились два зеркальца с осыпавшейся амальгамой.
— Я тут кое-что принесла, — промолвила она наконец.
Калин Бандеров автоматически напряг мышцы ног, словно готовясь вскочить. Тяжелая золотая цепочка на запястье его правой руки легла как анаконда на полированную столешницу. Шанс, что старушка покажет нечто действительно ценное, был один на тысячу, но ноздри Калина Бандерова раздувал охотничий азарт.
Старушка залезла в изрядно потрепанный карман пальто и вытащила оттуда что-то завернутое в несколько газетных слоев. Она медленно, дрожащими руками начала развертывать бумагу. Наконец, переведя дух, положила перед Калином Бандеровым золотые карманные часы “Омега” неописуемой красоты.
Калин Бандеров знал толк в ценных вещах. И покупал, не торгуясь, даже если владельцы просили их реальную стоимость — все равно потом, когда он переправит вещи по идеально отлаженному каналу на Запад, их цена подскочит минимум раз в десять.
— Это часы моего мужа, — напевно сказала старушка, видно, она столько раз рассказывала эту историю, что история сама по себе превратилась, в конце концов, в песню. — Они достались ему от его отца. На внутренней стороне крышечки выгравирована надпись, вот, посмотрите. Мой муж, вечная ему память, был врачом. У него был вкус — он любил изысканные вещи. Если б вы только знали, с каким достоинством носил он эти часы в кармашке жилета. Чтобы посмотреть, который час, муж вставал, никогда не смотрел на них сидя, щелкал крышечкой и минимум минуту с наслаждением смотрел на циферблат. У меня всегда возникало такое чувство, что в те мгновенья, когда он любуется часами, весь мир любуется им самим.
Рассеянно слушая старушку, Калин Бандеров любовно вертел дорогую вещь в руках и уже подсчитывал ее цену в долларах. Он щелкнул крышечкой, и она элегантно отскочила вверх. С внутренней стороны была выгравирована короткая надпись. Калин Бандеров прочел ее один раз, потом еще раз, потом еще. “Моему сыну Калину Бандерову — с надеждой и упованием”. Он ничего не понимал. Подняв глаза, он увидел, что старушки нет. Ушла. Что за чудеса — даже колокольчик не звякнул.
Заклание петуха
Старый учитель географии Петр Пресольский сидел на кухне и смотрел в окно. Стоял прекрасный зимний день. Свет лился на дощатый пол огромными светлыми квадратами, и учителю приходилось часто зажмуривать глаза.
Уже два месяца старый учитель географии был пенсионером. Когда утром почтальонша принесла почту, он вожделенно чуть ли не выхватил газету из ее рук и, прислонившись спиной к печке, прочитал ее от корки до корки, но и после этого часы показывали только десять часов. Пресольский с нетерпением стал ждать обеда, чтобы покормить кур. По сути это была его единственная обязанность в течение
дня — покормить шесть пеструшек и цветастого петуха. Старый учитель шарил взглядом по стенам кухни. Мотки металлической проволоки висели там как рваная паутина. Ботинки у двери стояли грязные. Брюки лежали на комоде неглаженые. На щеках пробивалась серебристая щетина. Но самой большой бедой была прекрасная память учителя географии. Память услужливо выдавала названия дальних стран, гор, рек и морей, которые использовал учитель в своей тридцатилетней практике, и эти названия перемещали его за доли секунды в разные точки земного шара. Блеск в его глазах превращался в силу страшной скорости, в болезненно светящуюся черту. Губы его шевелились, шепча названия, которые он произносил в классе тысячи раз и которые заучил как молитву — Ниагарский водопад и река Нил, пустыня Гоби и Мертвое море, Марианская впадина и Огненная земля, пролив Магеллана и гора Килиманджаро, штат Техас и озеро Онтарио, полуостров Лабрадор и теплое течение Гольфстрима, родина новогодних елок Норвегия и полуостров Камчатка, Берингов пролив и Сахара. Были и другие красивые и странные названия, и все они переливались в памяти Петра Пресольского как россыпь бриллиантов, но у него уже не было права к ним прикасаться.
Тридцать лет учитель географии ездил в ближайший город, где преподавал свой предмет в одной из начальных школ, и сейчас наблюдать за зимним солнцем, бьющим через оконное стекло прямо в глаза, казалось ему чуть ли не богохульством.
Наконец наступил полдень. Петр Пресольский поднялся, снял с огня закипевшую кастрюлю, вылил кипяток в ведро, чтобы заварить баланду для кур, и направился с ведром руке по засыпанной шлаком дорожке к курятнику. Куры издали его заметили и расселись на проволочном насесте. Петух стоял позади всех и наблюдал за ведром выпуклым глазом. Учитель высыпал корм в разрезанную пополам автомобильную шину и отошел в сторонку. Петух еще пару секунд сохранял достоинство, но потом и он пролез к кормушке и начал глотать обжигающие отруби.
Скоро шина опустела. Куры друг за дружкой покидали трапезу и начинали равнодушно чистить перышки на солнце. Петух тоже отошел. Он оглядел выпуклым глазом свою компанию, выбрал из шести хохлаток ту, что показалась ему на данный момент самой красивой, обошел вокруг нее с царапающим по земле крылом, а потом, клюнув в темечко, заскочил на нее. Все это длилось несколько секунд. Наконец петух тяжело и гордо спрыгнул на землю, и, пока курица отряхивалась, он снова описал перед ней полукруг, волоча, как гвардейский плащ, одно крыло по земле, присел, выпрямил мощную шею и громко и звучно прокукарекал. Почти тотчас из-за окольных плетней отозвались другие петухи. На короткое время вся деревня всполошилась из-за петушиного крика; но по виду пеструшек, которые равнодушно копались в земле, можно было понять, что ничего особенного не случилось. И правда, вскоре хриплые голоса заглохли, и снова установился тихий зимний полдень.
Учитель понял, что он стоит на пороге какой-то великой тайны; что буквально через мгновенье его ждет какое-то особо важное открытие. Он постоял так в ожидании, медленно разглядывая размазанную вокруг грязь, кирпичный курятник, голубое, как в сказке, небо, легкий, как молитва, дым из труб, но миг был упущен, и учитель, развернувшись, пошел с пустым ведром к дому.
Вечером, когда жена бывшего учителя географии Петра Пресольского вернулась с работы, то увидела в железном тазу возле крыльца ощипанную и опаленную тушку петуха. Учитель сидел на пеньке возле таза и смотрел прямо перед собой. Жена пробовала с ним заговорить, но сначала он молчал; а под конец, когда попытался заговорить, из горла его вырвался лишь неистовый хрип.