Перевод Элеоноры Мезенцевой
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 8, 2009
Мезенцева Элеонора Александровна — переводчик с болгарского языка. В 1989—99 сотрудник Болгарского культурного ин-та в Москве. В ее переводе вышло свыше 50 книг болгарских авторов, в т.ч. “Ванга — откровения ясновидящей” и “Правда о Ванге” К. Стояновой, “Контакты с утоплеником” Н.Неновой, “Утренние закаты” А. Ангелова и др. В журнале “Дружба народов” печатается впервые. Живет в Москве.
Эта история началась и закончилась самой обычной стиркой. Произошла она где-то в конце 70-х годов — помню, мне было уже лет девять или десять — а в это время мы жили в маленьком доме с двориком в одном из самых маленьких городов Болгарии, расположенном в тени самой маленькой болгарской горы, Сакаре. Когда-то городок был известен тем, что люди здесь разводили верблюдов вместо ослов или каких-либо других вьючных животных, но последний верблюд подох где-то в шестидесятых. Жили мы в этом маленьком городке у самой маленькой горы (маленькой, но все же горы, как называли ее люди) в маленьком доме с комнаткой и чердачком, двором с грядкой помидоров, двумя черешнями у забора, между которыми была натянута бельевая веревка, и клумбой голландских тюльпанов (гордостью мамы — они были цвета индиго).
Однажды, когда отец развешивал белье во дворе между черешнями, к забору подошел сосед бай1 Костадин. Правда, сосед не совсем то слово, которое подходило бай Костадину. Это был холеный 70-летний старик, урожденный аристократ, лучший адвокат в городке. Он носил легендарный халат и прозвище Бальзак. Прозвищем он был обязан отчасти тому, что знал в совершенстве французский и прочитал все, написанное Бальзаком, в оригинале. Этот факт позволил ему занять первое место в местной книге рекордов, и едва ли кому-нибудь удалось его с этого места сдвинуть. А что мы знали тогда о Бальзаке? Что он был большим бабником и пил много кофе, когда писал. Или много писал, когда пил кофе. Так или иначе, в моей голове с тех пор прочно засела цифра 42. Были это 42 романа или 42 чашки кофе в день, не помню, но и в обоих случаях цифры пробуждали чувство уважения. И такие же чувства возникали в связи с бай Костадином. Заметьте, что никто не называл его бай Коста, или еще более простецки — бай Коце. Нет, он был и оставался до самого конца бай Костадином Бальзаком. Носить халат в то время, когда в почете были плащ, дубленка и свитер, было вопросом чести и достоинства, признаком аристократизма. До сих пор помню — длинный коричневый халат со строгим серым кантом по бортам, с тремя большими перламутровыми пуговицами и пояском, который заканчивался кистями, напоминающими кончик львиного хвоста.
Благодаря этому халату он выглядел крайне подозрительным в глазах нашего соседа слева — милиционера, дослужившегося до звания старшины, которого все звали Феликсом Эдмундовичем (по его собственному настоянию), короче, Чекистом, а за глаза — Фантомасом. Он был из тех милиционеров, которых никогда не увидишь без формы, и мы с братом втайне бились об заклад, что у него наверняка есть форменная пижама с погонами и маленьким внутренним карманом для ночного пистолета. Брат даже утверждал, что наверняка он и спит в фуражке, потому что, если ему приснится ночью какой-нибудь старший лейтенант (а что еще может сниться старшине), тот должен будет по уставу отдать ему честь, а отдавать честь без фуражки не положено, это я и сам знал. Над входной дверью своего дома он велел написать красными буквами “У чекиста должны быть холодный ум, горячее сердце и чистые руки” и внизу — “Феликс Эдмундович Дзержинский”. Как-то сентябрьской ночью кто-то стер “хол” в слове “холодный”, заменив его на “г”, и с тех пор Феликс Эдмундович стал крайне подозрителен в отношении ко всему городу и, в частности, к своим соседям. Говорили, что он всю осень дежурил ночью во дворе и до первого снега спал на крыльце, потому что в учебнике по криминалистике пишут, что преступник всегда возвращается на место преступления, но это уже другая история.
Итак, дом наш оказался в буферной зоне между домом Феликса Эдмундовича (слева) и домом бай Костадина Бальзака (справа). Все три дома стояли в середине улочки со звучным названием “имени Сергиенко”. Если о Бальзаке мы кое-что знали, то о Сергиенко я до сих пор не имею ни малейшего представления, поэтому на полном серьезе прошу тех, кто что-нибудь о нем знает, поделиться сведениями, я бы тоже был рад узнать. Ибо я убежден, что имя не может возникнуть случайно, особенно если это имя носит улица, на которой ты вырос, — будь то Сергиенко, Макаренко или Криволак. Все имеет значение в педагогике детства.
Ну вот, вспомнил имя Бальзака и отвлекся.
Так вот, как-то раз отец развешивал белье во дворе между черешнями, когда Бальзак подошел к забору. Он стоял по другую сторону в своем достопочтенном халате, и отцу стало неудобно — с тазом, в майке, да еще с нанизанными на веревку прищепками через плечо. И вот бай Костадин тихо, но твердо сказал ему, что не след такому крупному и красивому мужчине позориться средь бела дня, как баба, с тазом в руках и прищепками. Отцу стало очень стыдно. И стал он вешать белье по ночам. Надо же было как-то проходить между Сциллой бай Костадина и Харибдой матери.
Представляю, как он с фонариком в зубах — истинный кошмар для кошек — тихонько пробирается с большим оцинкованным тазом к веревке, тянущейся аж до самого забора бай Костадина. И кто знает, сколько бы это продолжалось, если бы как-то ночью бдительный Феликс Эдмундович не заметил подозрительный свет. Будучи чекистом с опытом, он не бросился сразу туда, откуда шел свет, а только потер свои чистые руки и сказал, ну, Бальзачок, сейчас я тебе покажу, где раки зимуют. Он был уверен, что старый буржуй — именно так он его называл — шастает ночами по двору и прячет то ли типографию, то ли оружие, а может, даже и контрабандное растительное масло; в то время была страшная напряженка с растительным маслом. (А как вы думаете, такие халаты покупать, а?) Следующей ночью сформированная на скорую руку боевая группа из четырех милиционеров (таким количеством располагал городок) под командованием самого Феликса Эдмундовича заняла позицию возле наших домов. Но за всю ночь так никто и не объявился (мама же стирала не каждый день), и на заре группа так же конспиративно была распущена. На вторую ночь все повторилось. А на третью Чекист запросил из Елхово1 настоящую служебную собаку. Ближе к полуночи отец вышел с тазом, добрался до веревки, включил фонарик, и в этот момент собака залаяла, вспыхнули прожекторы, и четыре милиционера во главе с Феликсом Эдмундовичем окружили его.
Вы только представьте себе эту монументальную картину вживе. Оскалившаяся собака, рвущая поводок. Четыре милиционера с направленными на отца прожекторами. Чуть впереди устремленная к преступнику фигура Феликса Эдмундовича, слегка наклоненная вперед, в одной руке пистолет, другая неестественно откинута назад, как у человека, который решил бросить гранату, но был скошен в этот миг шрапнелью. И, наконец, отец, уронивший таз, в кальсонах и с патронташем из прищепок через плечо. Я мог бы спокойно пройтись среди этих фигур и ткнуть в них пальцем. Загорелись окна соседних домов, мы с братом и мамой выскочили на крыльцо. Прошло несколько секунд и фигуры ожили, картинка распалась, Феликс пробормотал что-то вроде извинения, отец юркнул уже без таза в дом, и мы тогда впервые за все время заперли калитку.
После это курьеза отец набрался смелости и заявил матери, что больше не пойдет вешать белье, и три дня не выходил из дому. Феликс Эдмундович за один раз приобрел еще несколько прозвищ. А бай Костадин качал головой и все повторял: человеческая комедия, человеческая комедия…
Вот так. Какой еще могла быть история, произошедшая в конце 70-х, в маленьком городе, у маленькой (самой маленькой) горы, на маленькой улице, носящей громкое имя Сергиенко, на нейтральной территории между Феликсом Эдмундовичем (слева) и Бальзаком (справа). Только в таких местах и в такие минуты, между милицейской формой и буржуазным халатом, можно на мгновение увидеть истинное лицо истории. Даже не лицо, а только кальсоны. Чего же еще хотеть?
1996
1 Бай — в Болгарии обращение к мужчине, старшему и пользующемуся всеобщим уважением (Примеч. пер.).