Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 7, 2009
Кайсын Кулиев. “Мир и радость вам, живущие…”: Стихотворения, М.: Московская городская организация Союза писателей России, 2007.
К 90-летию Кайсына Кулиева в Москве, радением Московской городской организации СП России, издан солидный том сочинений поэта, озаглавленный “Мир и радость вам, живущие…” В него вошли избранная лирика, впервые публикуемая в русском переводе поэма “Завещание”, очерк о детстве “Скачи, мой ослик”, письма родным и близким, а также воспоминания друзей и коллег.
Имя знаменитого балкарца — близкое “Дружбе народов”, можно сказать — родное. Многие годы он был связан с журналом, знакомившим с его поэтическим словом своих, в ту пору многомиллионных, читателей. Журнал и сегодня, невзирая на трудности, отражает жизнь большой страны, в том числе родной поэту “многоликий Кавказ” — именно так называется проект, вот уже год реализуемый нами. Кому, как не Кайсыну Кулиеву, украсить и обогатить его своим словом и именем! Он воплощал в себе лучшие черты кавказца, рожденные и выкованные многовековым горским адатом и отшлифованные мировой культурой. Мужество и нежность, суровость и романтизм, наивность и мудрость гармонично сочетались в натуре поэта и отображались в его слове.
Я узнал о Кайсыне Кулиеве в Литинституте, в начале 60-х: в рассказах о воинской доблести десантника и добровольной ссылке, куда поэт отправился вслед за репрессированными земляками, уже тогда проступали очертания легенды.
Позже не раз доводилось его видеть, обычно в компании с Расулом Гамзатовым и Давидом Кугультиновым: крепкий, бритоголовый Кулиев с густой щеткой усов, седой, краснолицый Гамзатов с наметившимся брюшком и смуглый, скуластый Кугультинов с редеющими кудрями — они неспешно и твердо шагали по торопливым московским улицам, по оживленным коридорам издательств или, уютно устроившись в дубовом зале ЦДЛ, привечали московских друзей…
А познакомились мы весной 1983 года, во время поездки в Таджикистан на вручение авторам “Дружбы народов” литературных премий: премии строителей Нурекской ГЭС (за лучшую прозу) и премии строителей Рогунской ГЭС (за лучшую поэтическую подборку). К симпатичной команде “дружбинцев”, летевших в Душанбе на традиционное действо (Нурекская премия вручалась то ли в шестой, то ли в седьмой раз), Кайсын Шуваевич присоединился в Домодедове, куда приехал из больницы после изнурительного курса лечения. Через три года неизлечимая болезнь одолеет его, но в ту весну сил на противостояние хватало, и он противостоял с такой демонстративной, веселой победностью, что никто из нас не мог и помыслить о грядущей беде. С первой же минуты он стал естественным лидером делегации, ее средоточием. Только молодая жена Элизат знала истинное положение дел и как могла оберегала его от застолий и ночных бдений. Однако это давалось нелегко — Кайсын торжествовал победу над отступившей болезнью. Всю неделю — в Душанбе и на Памире, в Нуреке, Рогуне, Оби-Гарме, Файзабаде — он был полон энергии, оптимизма и того неотразимого обаяния, которое исходит от художника в пору удачи. Без сомнения, и близость красавицы Элизат вдохновляла и придавала сил.
Кулиев в Душанбе! Это сразу подняло ранг и уровень происходящего! Кавалькаду правительственных “Волг” и “Чаек” сопровождали машины ГАИ с сиренами и мигалками, а в городах, через которые пролегал маршрут, нас (его!) встречали прелестные плясуньи фольклорных ансамблей в пестрых шелках и шароварах и длинные трубы — зулкарнаи приветствовали архаичными звуками, похожими на рев верблюдов.
Лучшие поэты Таджикистана — страны Рудаки и Хайяма, где знают цену поэтическому слову, чествовали Кайсына Кулиева. Мумин Каноат, незадолго до того отмеченный Государственной премией за поэму о Сталинграде, повсюду почтительно и любовно сопровождал старшего собрата…
В тот год почетными гостями Памира оказались два кавказца (премией за лучшую прозу был отмечен мой роман “…Где отчий дом”). Запомнились слова Кайсына Шуваевича, сравнившего мой роман с костром на сигнальной башне, предупреждающим об опасности; он точнее других уловил суть замысла, настроение, из которого родилась та вещь…
На обратном пути, уже в Москве, он мягко, но очень серьезно, я бы сказал заботливо, спросил: “Александр, не пора ли подумать о возвращении на родину, в Грузию? Пока связь еще крепкая и сил достаточно…”
Сегодня, когда связь с Грузией истончилась до виртуальности, а силы подиссякли, я часто вспоминаю его слова и участливую, заботливую интонацию.
С такой благодарной памятью листаю книгу, многое в которой знакомо и любимо, прежде всего лирика, “стоическая поэзия”, как точно определил ее один из знатоков советской поэзии Владимир Огнев. Главный звук кулиевской поэзии, ее лейтмотив — преодоление, мужественное противостояние и сострадание. В нем отражается осознание того, что человеку не дано победить; все, что он может, — с достоинством противостоять бедам и испытаниям, которых удостоит его жизнь, и долг поэта помочь ему в этом. “Самое главное в моей лирике — преодоление трудностей”, — говорил сам Кулиев.
В однотомнике избранного много сильных строф. В усилии преодоления поэт ищет и находит поддержку в родном пейзаже, в его суровой, чистой красоте, среди скал и вершин Кавказа; у земляков-горцев, верных обычаю предков; он вслушивается в мужественную музыку великих предшественников, вчитывается в строки Шекспира, Лермонтова, Лорки, но ни на минуту не забывает о первооснове всего:
Мы говорим: “Огонь, согревший нас…”
Не говорим, что нас дрова согрели.
Мы о дровах молчим, а ведь как раз
Они нас грели, и они сгорели.
Поэт, во всяком случае, поэт кулиевского склада уверен:
Большая боль не вопиет,
Печаль всегда немногословна…
И впрямь, шестьсот строк поэмы “Завещание”, переведенной Семеном Липкиным, — самое пространное высказывание поэта. Редко мы насчитаем в стихотворении 8—10 строф. Стоик по природе лапидарен. Уплотнение, сгущение, концентрация поэтического чувства или философской мысли, увеличение их удельного веса — свойство и особенность кулиевского дара.
На кремнисто-суровом ландшафте его поэзии красиво и нежно цветут стихи о любви, стихи, посвященные женщинам. Порой их адресат обобщен и, так сказать, не идентифицирован: “Песня, подаренная девушкам”, “Женщинам, которых я не знаю”, “Женщинам, которые любили меня”, “Женщинам, которых я любил”, наконец, ставшее хрестоматийным “Женщина купается в реке”, но чаще он пронзительно конкретен и бережно назван по имени: в молодые годы это Лейла, на склоне лет — Элизат.
Каждое из стихотворных признаний Кайсына Кулиева исполнено мужского великодушия и нравственной высоты, совершенный образец которых явлен в пушкинском благословении:
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам Бог любимой быть другим.
Кайсын Кулиев был крупной, яркой личностью, потому так интересны и выразительны воспоминания о нем друзей и коллег.
Чего стоит рассказ балкарского поэта Салиха Гуртуева о том, как, незадолго до смерти навестив Кулиева в чегемском доме, он застал у его ног двух причитающих старушек-плакальщиц. Сам Кайсын лежал на софе, подложив скрещенные руки под голову и устремив задумчивый взор в невысокий побеленный потолок. Услышав негодование Салиха по поводу того, что нельзя оплакивать живого человека, Кайсын перевел на него взгляд и негромко сказал:
— Не мешай, аксакал (так он в шутку называл младшего друга), пусть поплачут. Я хочу сам услышать плач по мне.
Эпизод и впрямь уникален. Его герой — живая частица сурового кавказского мифа, чудом занесенная в двадцатое столетие.
Но, пожалуй, наибольшую ценность в разделе воспоминаний представляют записки двух самых близких Кайсыну Кулиеву людей, двух замечательных женщин — старшей дочери Жанны и жены Элизат. В них чувства и слова, которые могли родиться только в женском сердце. “Мои отношения с папой были лишены обыденности, повседневной житейской прозы. Может быть, поэтому отец был для меня чуть ли не каким-то небожителем, я всю жизнь относилась к нему с обожанием”.
А книга воспоминаний Элизат Кулиевой, фрагменты из которой включены в рецензируемый сборник, названа “Мой гений, мой ангел, мой друг…”. По-видимому, часть этой книги — дневник жены поэта, подробно воспроизводящий последние дни его жизни.
Чуткий читатель расслышит в записках приглушенные временем упреки, укоры и сетования. Их природа слишком значительна, чтобы умолчать о ней. Это искренняя любовь, непреходящая боль утраты, ревность женского сердца. Слишком медленно эти чувства затухают в сердцах двух замечательных горянок — дочери и жены поэта. И, кто знает, быть может, обеим лучше, чтобы они никогда не погасли — любовь, боль и ревность, тем самым даруя живую, страстную память об отце и муже.
Из дневника Элизат Кулиевой:
“Сейчас 20 часов 5 минут. Кайсын запел старинную балкарскую песню о храбром Чепелеу, которую очень любит и часто пел раньше:
Сын Жангаштока — храбрый Чепелеу!
Я постелила тебе мягкую постель,
Укрыла тебя тонкими шелками.
Но почему тебе не спится, храбрый Чепелеу?
О, почему тебе не спится, храбрый Чепелеу?
Сын Жангаштока — храбрый Чепелеу?”
А закончу я словами недавно ушедшего от нас Чингиза Айтматова, с присущей ему весомостью и точностью сказавшего о поэте и друге:
“Кайсын естественно сочетал в себе землепашца и рыцаря… Книга судьбы, оставленная нам, — “свиток верный”, к которому будут обращаться как старые, так и новые почитатели поэта, утешая его любовью и в свою очередь находя в ней непреходящие уроки мужества, благородства и чести”.
Эти слова тоже приведены в книге, после двадцати лет забвения вернувшей нам замечательного поэта — Кайсына Кулиева.