Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2009
Шеймович Валерий Соломонович — прозаик, публицист, работает геологом на Камчатке. Публикации в “ДН”: “Письма из Израиля” (№ 5, 1996).
Перестройка, как ее ни хает обыватель, изменила наш внутренний мир. Первые годы перестройки ассоциируются у меня с высоким синим небом Камчатки, сладким весенним ветром, поднявшим невысокую крутую волну с белыми барашками на бухте, которая распростерлась у наших ног под обрывистым берегом. Редкие деревья гнутся под напором воздуха, который свистит в голых черных ветках ив. Контуры гор и вулканов, окружающих бухту, ясные четкие, как бы промытые, какие бывают после длительных циклонов. И шум митингов. И вера в лучшее будущее. Сладкие слова: свобода, плюрализм, справедливость. Наконец-то. И даже вдруг вспыхнувшая вера в Бога как в высшую справедливость. И ощущение стихийных бед как наказания за грехи человеческие, за человеческое зло и мерзость. И наша наивная вера в то, что стоит стать нам всем хорошими, и тут же все исправится, беды оставят нас. У людей рождалось острое желание каяться и обвинять. Обвинять “их” и каяться. Помню на одном из митингов такое выступление:
— Я скажу. Пусть потом мне будет за это… Я знаю, они меня не оставят, но я все равно скажу, хоть я и выдаю тайну… — И он выдал: — Я работаю на подлодках, чищу танки от радиоактивных всяких жидкостей. Вы знаете, куда нам приказывали сбрасывать эти грязные воды? Вы не поверите… — и он называл действительно места в океане недалеко от города, через которые мигрируют косяки лососевых рыб, заходящих на нерест в наши реки.
Я не знаю, последовало ли наказание этому человеку за признание. Но он не просто так исповедовался перед людьми. Чувство вины было знакомо тогда многим. Не он один хотел на себе испытать гласность и свободу. Освобождение от страха — оно по-настоящему пришло или это так, — кажимость? Так или иначе, но многие задавали себе такой вопрос, и каждый хотел получить верный ответ. И не случайно пришло чувство вины перед землей, пред стихией. Пришла мысль и охватила людей, стала идеей во спасение: ведь не просто так катастрофы и бедствия, охватившие нашу землю, так часто стали приходить к нам. Они за грехи, за грехи людские. Надо стать добрыми, любить землю — и будет хорошо. Слово Бог слышалось чаще. Сама собой возникла душевная потребность найти того, перед кем мы виноваты больше всего. Этим общим немым нашим обвинителем оказалась наша Земля. А здесь это была земля Камчатки.
Земля Камчатки — это ведь особенная, живая земля, которая, казалось, могла бы и сама постоять за себя. Но люди жили на ней и издевались над ней, а она покорно молчала, лишь изредка встряхивалась ее поверхность, как будто она хотела стряхнуть надоевших паразитов. Так сотрясается шкура коровы или лошади, когда ей сильно надоедает овод или оса, а хвоста недостает, чтобы пришлепнуть вредное насекомое. Однако существенного ущерба эти сотрясения людям пока не принесли, потому что настоящего катастрофического землетрясения или извержения вулкана пока не случилось.
Я приехал в Петропавловск-Камчатский в то время, когда он представлял собой преимущественно одноэтажный деревянный город с редкими двух-, трехэтажными особняками в центре. Лишь отдельные микрорайоны да областная больница могли похвастать пятиэтажными корпусами убогой архитектуры. Неказистость застройки скрашивало чудное природное окружение: бухта, вулканы, сопки и чистое небо. Так драгоценным сияющим ожерельем, бывает, хотят украсить уродливую человеческую плоть. И тогда встречные глядят не на носителя ожерелья, а любуются драгоценностью. В бухту изредка заглядывали киты, а тюленьи усатые морды, как мячики, качались на невысокой волне. Ручьи и небольшие стекавшие в бухту речушки были относительно чистыми, но уже и тогда во время весеннего паводка несли радужные пленки нефтепродуктов. Изучая архивные материалы, которые находились в наших фондах, мы с удивлением узнавали, что еще недавно, в начале века любимым местом отдыха офицеров и их дам было устье ручья поселка Сероглазка, где имелся чудесный лес, а в чистые его воды заходил на нерест кижуч — прекрасный лосось. Уже при мне этот ручей был мутным и грязным. Еще в краеведческих анналах отмечалось, что отряд белогвардейцев, посланный в направлении поселка Паратунка на усмирение красных партизан, заблудился в густом лесу у подножия горы Мишенной. Гора Мишенная и сейчас украшала наш город, воздымаясь над его центром, но о густом лесе не сохранилось даже воспоминаний. Правильные прямоугольные пятна каменистой земли со смытой почвой напоминали о картофельных огородах на ее склонах времен прошедшей войны.
Однако относительно мирный городской пейзаж времен моей молодости был сметен в последующие двадцать-тридцать лет разрастающимся городом. При этом надо отметить, что его население существенно не увеличилось, и если бы не переселенцы с Кавказа, в смутные годы перестройки убежавшие на край земли от Карабахской войны в Азербайджане и от чеченского конфликта на Северном Кавказе, то, может быть, даже и уменьшилось. Этих людей, не участвовавших в производственной деятельности, особенно привлекла на Камчатку развивающаяся золотодобывающая промышленность и возможность поживиться за счет золотой рыбки лосося и лососевой икры. Хорошо пах также бизнес, который возник как бы сам собой из-за относительной близости Японии, связанный с перепродажей дешевых японских легковых автомобилей, бывших в употреблении. Все это им удалось, потому что они привезли с собой большие деньги, с помощью которых скупили многое и многое уничтожили: в значительной мере местную торговлю, промышленное сельское хозяйство, но оживили продуктовый импорт. На Камчатке, которая перед перестройкой в значительной степени сама обеспечивала себя продуктами питания, все стали есть иностранное мясо, пить иностранное молоко, лизать английское и новозеландское мороженое. И если бы не дачники, то жарили бы американскую картошку и квасили бы китайскую капусту. Но дачники спасли. Так что минареты мечети едва не вознеслись к небу на русской земле раньше, чем возник православный собор.
Но сейчас я хочу сказать не о хозяйственной безалаберности основного камчатского населения, спокойно отдающего торговый бизнес в руки приезжих с Кавказа и из Китая. Я хотел бы найти слова, которые разбудили бы совесть и душу жителей Петропавловска. Когда-то читая в прекрасно иллюстрированном американском журнале “National Geography” статью об африканских гиенах, я поразился одной фотоиллюстрацией. На ней мама-носорог спокойно щипала травку, а рядом буквально в метре от мамаши гиена напала на ее маленькое недавно родившееся дитя и пожрала его. Так вот, мы, жители Камчатки, похожи на эту толстокожую мамашу, при которой пожирают ее ребенка.
Что я имею в виду? А я имею в виду то, как спокойно и, пожалуй, равнодушно мы смотрим на уничтожение природы, которой любуемся, когда ходим на лыжные прогулки, которая, я надеюсь, одухотворяет нас. Природа Камчатки прекрасна. Она еще не нашла своего большого поэта и художника. Правда, есть слова иностранца (кажется, Гумбольдта) о величественнейшей из панорам на земле. Так он выразился об ощущении, которое рождается при взгляде на городские вулканы. И это поняли люди. Сотни туристов, несмотря на дороговизну авиабилетов, стремятся на Камчатку, телевизионщики Франции спешат закончить здесь цикл под названием “Дикая природа”, потому что в Северном полушарии планеты уже почти не осталось нетронутых человеком богатых ландшафтов. И вот сейчас месяц за месяцем, неделя за неделей, каждый день в спешном порядке уничтожается уникальный ландшафт подножия вулканической гряды.
Уничтожение ведется в грандиозных масштабах и ужасающими темпами. Я выхожу на лыжню лишь по выходным и вижу весь ужас дикого разрушения, продвигающегося все дальше и дальше к вулканам вдоль лыжни под названием “Здоровье”. Нувориши под свои виллы, которые ставят прямо на традиционной лыжне, вырубают каменные березы и массивы кустарника. Срезанные, раздробленные гусеницами бульдозеров березы, изодранная погибающая земля. Наконец-то мы дождались капитализма и частного владельца земли. Действительно, мурло невежды выглядывает из-под каждого сломанного и выдернутого кустика. Оно, это мурло, уверено, что оно, уничтожив натуру, сделает за забором, устроит, так сказать, в своей усадьбе настоящий рай. И они торопятся, потому что боятся, что народ вот-вот опомнится, что вы очнетесь от спячки и повторится то, что уже случилось на горе Бархатной в долине реки Паратунки, где неизвестные жители долины расстреляли дорогую технику, пригнанную для разрушения уникального памятника природы.
Ну а где же вы с вашей душой и совестью, и вашим умом? Почему тысячи из вас проходят мимо этих могильников природы молча? Или вы думаете, что природа уничтожается ради вашего же блага, ради спасения от Кошмарного Землетрясения? Но почему же в такой малой степени укрепляются старые дома, в которых живет большинство из вас? Почему не сносятся трущобы и не застраиваются освободившиеся участки в центре города? А город расползается как лишай, как раковая опухоль, распространяя свои метастазы, уничтожая живую природу. Неужели же нам всем так необходим громадный город, в котором живет две-три сотни тысяч человек, а производительным трудом заняты всего лишь несколько десятков тысяч?
Я уверен, что не нужен нам такой город-уродина! Город-лишайник, составленный из пятиэтажных лежачих небоскребов, без архитектурной выдумки и интриги, без смысла. Впрочем, определенный смысл в нем есть. Он в крайнем выражении ведомственных интересов, ничего общего не имеющих с жизненными интересами людей. По-моему строительство ведется во многом ради безбедного, бездумного существования строительного ведомства, которое пользуется практическим отсутствием гласности в вопросах застройки города. “Защищать природу — значит защищать
Родину”, — сказал большой русский писатель Пришвин. Тогда кто же эти строители и их руководители? Не знаю. Ясно одно — это не гуманисты и не патриоты. Но вы-то, мои земляки, вы хороши! Когда же вы проснетесь и сами станете созидать ваше будущее и отвечать за будущее своих детей? Или так и будет, как с той носорожихой, при которой гиена пожрала ее дитя?
Может быть, люди не знают, как красива Камчатка, как замечателен пейзаж Петропавловска-Камчатского и его окрестностей? Наверное, не знают. По крайней мере, те, от которых зависит, уродовать или не уродовать землю, и не думают о красоте. Об этом можно догадаться, лишь взглянув на их лица, на которых вы не найдете и следов тех чувств, которые оставляет ощущение красоты. Нигде я не видел такого сочетания стихий и ландшафтов, как здесь, в зоне Авачинской губы. Океан. Великий океан. Это не только бескрайний водный простор, но и бухта, как реторта, сообщающаяся с водной вселенной. Она окружена среднегорьем, над которым возвышаются белоголовые старейшины — громады городских вулканов: ребристый конус Корякского вулкана, широкоплечая Авача, сахарная голова которой — правильный конус, и неправильный массив — руина старого Козельского вулкана. Летом, когда летишь на вертолете, видишь, как под голубыми небом с тяжелыми белыми облаками зеленые горы спускаются к синему океану. Осенью березовые леса становятся золотыми, тундры у подножий вулканов краснеют, а белые вершины четко отделяются от черных и бурых склонов. Море грозно сереет, волны несут белые барашки, и дух замирает от творческой свежести природы.
Весной деревья, опушенные желто-зеленой листвой, поднимаются над еще нерастаявшим снегом — его столько навалило за зиму, что на лыжах можно ходить до середины мая. Над проталинами и озерцами, отражающими голубое небо и черные деревья, смело пикируют бекасы, и ликующие звуки, возникающие от движения воздуха в перьях, раздаются над набухшей землей у подножия белых гор.
Жаворонки прилетали на мою тропу, которой я брел в сумерках на работу уже в конце февраля, а в мае, спускаясь в Сероглазку, я мог услышать тихий гогот и разглядеть сквозь туман отдыхающих на склоне диких гусей. А однажды я был удивлен тихим шорохом над головой и незнакомыми звуками, которым наиболее подходило определение “клики”. Я поднял голову и в нескольких метрах над собой, замирая от красоты, как от ужаса, увидел косяк лебедей: пять громадных птиц, и вожак тихо окликал отставшую птицу.
Так было и уже нет, и никогда больше не будет на моей тропе. Прелестное березовое и ивовое мелколесье, покрывавшее взлобок и склоны долины когда-то чистой речушки, вырубили и частью распахали под огороды, а частью застроили ржавыми жестяными коробками частных гаражей, от которых идет перегарный бензиновый дух такой силы, какой несет от хлева навозом. Лишь воронье летает над испоганенной землей. С высоты птичьего полета — а мне много раз удавалось подниматься над городом — открывается картина опустошения. Там, где когда-то зеленели леса каменной березы, стоят коробки домов — простые параллелепипеды с высохшими ивами перед фасадами. Город продвигается на северо-запад к вулканам, и по фронту продвижения все изъезжено, вытоптано и превращено в стихийную свалку. У подножия вулканов, где по логике вещей должна быть территория национального парка, десятки тысяч дач, а вокруг них — распаханная земля на месте выкорчеванных берез. С окрестных гор поднимаются дымы пожаров. Это мальчишки играют в свою любимую игру: поджигают сухую прошлогоднюю траву. От огня легкого травяного пламени загорается кедровый стланик. Возникшие пожары могут потушить только дожди. И при виде этой картины не созидания, а разрушения гневная мысль заползает в голову, и сердце согласно с ней: “Господи, покарай грешников!”
Еще не было весны, чтобы я не встречал человека с лопатой, с остервенением поднимающего целину в зеленой черте города. На протяжении десятилетий я слышал злобное: “Надо же что-то жрать!”, даже в те годы, когда прилавки были переполнены дешевой картошкой. Он прав, конечно, в своем желании жрать, но он хочет жрать за бесплатно, разоряя землю.
И дети растут без любви к земле. В них нет страха перед огнем. Открытым огнем. Громадные участки склонов городских сопок выжигаются каждую весну и каждую осень ради детской забавы. Мы, конечно, можем гордиться тем, что вывели уникальное существо — врага природы, врага всего сущего… И теперь вопим об экологической катастрофе.
На карте России Камчатка похожа на золотую рыбку, запутавшуюся в сетях империи, или на кита у берегов евразийского материка. Камчатка — это громадная страна, где живет всего несколько сотен тысяч человек. Большинство из них проживают на этой земле пока совсем недолго — не больше шестидесяти лет. Ведь до войны и сразу после население Петропавловска составляло несколько тысяч человек. Так что преобладающее население — это пришельцы, которые за несколько десятков лет сумели превратить побережье Авачинской губы в район экологической катастрофы. Сейчас в бухту, в эту жемчужину мира, стекают вонючие грязные потоки, когда-то бывшие хрустально чистыми ручьями, куда заходили на нерест кижуч и нерка. Если дело пойдет так, как идет теперь, наша золотая рыбка задохнется в человеческих отбросах. Камчатке нечем защитить себя от человеческого варварства. Разве только лишь кошмарным извержением или катастрофическим землетрясением. Но она пока молчит. А люди не могут понять, что они могут спастись лишь при самом бережном, любовном и научном отношении к земле, на которой они живут.
“Землетрясение — колебания Земли, вызванные внезапным освобождением потенциальной энергии земных недр. Большая часть регистрируемых З. имеет тектоническое происхождение. Напряжения, вызванные тектоническими силами, накапливаются в течение длительного времени (десятки — сотни лет). Освобождение энергии сопровождается разрывом и смещением твердого вещества в очаге З. и обратимыми деформациями горных пород за пределами очага… Ежегодно на Земле происходят сотни тысяч весьма слабых толчков, тысячи толчков более значительной силы, десятки сильных землетрясений и в среднем приблизительно одно катастрофическое землетрясение…” (Геологический словарь, т. 1. М., “Недра”, 1973) — таково одно из научных определений явления землетрясения.
С жизненной, так сказать бытовой, стороной катастрофического извержения мой современник неплохо познакомился на примере ужасов Спитака в Армении в 1988 году, Кобе в Японии на острове Хоккайдо, Нефтегорска на Сахалине в 1995 году. От таких землетрясений воняет трупами. Помните белые надушенные платки у носов наших руководителей, посетивших Спитак? Горе, слезы и трупы под развалинами. И говорить об этом… Хотя это и есть камчатская злоба дня.
Да. Это и есть наша камчатская злоба дня, тем более, что срок подошел. Он подошел примерно к концу восьмидесятых годов. Это был не придуманный, а настоящий срок. Некоторые обыватели сразу предположили, что у камчатских ученых закончились финансы и землетрясение — лишь предлог для добывания денег. Вот они и кричат, и пугают своими книжками, статьями и передачами по местному телевидению. Особенно хорошо звучит название брошюры “Землетрясение будет завтра” (А.В.Викулин, Н.В.Семенец, В.А.Широков. Петропавловск-Камчатский, 1989,
80 с.). Что-то от фантастических романов Герберта Уэллса в названии брошюры.
Но это не пустой крик. Это действительно предупреждение и грамотное разъяснение природы явления и самые необходимые правила, как по возможности обезопасить себя и своих близких во время катастрофы. Оно основано на наблюдениях над природой Камчатки, которые ведутся уже четверть тысячелетия. Собраны факты, свидетельствующие о том, что в районе столицы области, где сосредоточена большая часть населения полуострова, семибалльные землетрясения случаются от четырех до шести раз в столетие, каждые 17—25 лет. Толчки такой силы потрясли город последний раз в 1971 году. В тот раз наши дома устояли, но в квартирах падала мебель, ходуном ходил пол, трескались стены, и люди, едва проснувшиеся (это случилось около половины восьмого утра), сидели на своих постелях в полном оцепенении, объятые ужасом. Но тогда Бог пощадил нас. Тогда было землетрясение в семь баллов. А при восьми человеку не удержаться на ногах, разрушаются здания, трескается грунт. Срок для такого землетрясения приблизился, но никто не знает даты. А так, обычно нас потряхивает практически ежемесячно, но то и дело приходят сообщения об эпицентрах, которые находятся на не столь уж далеких от нас, но безопасных расстояниях, то на севере в районе мыса Шипунского, то на Курильских островах. Видимо, у нас и нет катастрофы, потому что трясет в других, почти не населенных местах.
Землетрясение как идея наказания, данного за грехи наши, овладевает миром. Но в грядущей катастрофе большинство погибших будут невинные люди и дети. Непременно. Это уже проверено. Оно обязательно произойдет ночью во время жестокой пурги, и выползшие из-под обломков замерзнут под свирепым ветром.
Так уже было в начале февраля 1968 года, когда лавина с сопки Мишенной снесла восемь частных домов и убила более тридцати человек. А местная “Камчатская правда” и большая “Правда” сообщили по обычаю того времени об одном погибшем. И сейчас будет примерно так же. А как же иначе? Кто сейчас придет на помощь? При нынешней неразберихе надеяться на срочную помощь не приходится. Вот в моей квартире потекли трубы отопления. Я еле дозвонился до диспетчера, но он мне ответил: “А мы всех слесарей отправили во внеочередной отпуск, ремонтом не занимаемся. Можем лишь вообще отключить отопление, и, если у вас только капает, терпите. Вот когда хлынет, мы придем и отключим”. Но и этого они не смогут сделать, потому что подвал, где все эти винтили, залит дерьмом, льющимся из порванных канализационных труб. А ведь сейчас нет состояния катастрофы, когда разорваны водопроводные магистрали и провода электросети.
Получилась мрачная картинка. А какой она должна быть? Представьте себе камчатскую семью перед вечерним телеэкраном. По местной программе передают “сейсмоазбуку”. Диктор на экране разъясняет геологические и геофизические причины сейсмических толчков, растолковывает понятия гипоцентра и эпицентра, говорит о различии магнитуды — величины энергетики землетрясения и балльности — возможной степени разрушений в точке наблюдения, которая зависит от расстояния до гипоцентра. Он сообщает, что у жителя-зрителя во время начала землетрясения есть время, равное 15—20 секундам от начала колебаний до разрушения жилища, и что он должен не единожды потренироваться, чтобы за это время достигнуть безопасного места. А если нет такой возможности, то нужно умело залезть под стол, диван или встать в дверной проем у входа на лестничную площадку. При этом я должен помнить, что лестничные марши первыми обрушиваются в многоэтажном здании. Поэтому после указанного времени выбегать на лестницу крайне опасно. Нужно иметь под рукой заранее приготовленные в рюкзаке теплую одежду и обувь, небольшой запас продуктов, спички, документы, деньги. И каждый день, выходя из дома, он обязан как бы прихватывать все это с собой в своем воображении. И тогда будет легче. И потом диктор рассказывает, как правильно вытаскивать из-под обломков пострадавшего, как обрабатывать сдавленную конечность, как накладывать жгут…
Вот так землетрясение вошло в наш быт. Мы стали интересоваться хрониками, в которых так красиво описаны катастрофы, постигшие когда-то наш тогда одноэтажный маленький городишко:
“25 июня 1904 года в 3 часа утра весь Петропавловск проснулся от страшного подземного грохота, от которого дрожали дома, лопались стекла (так вот почему “сейсмоазбука” рекомендует держаться подальше от окон во время толчков!), с треском падали с крыш печные трубы. Так продолжалось больше минуты. В 7 часов утра толчки повторились. На зеркальной поверхности Авачинской бухты поднялся огромный вал, который отбросил стоявшие на берегу лодки и шлюпки на тридцать сажен. Прибрежные скалы, окружающие створ Авачинской бухты, трескались, и глыбы с грохотом падали в море. Под землей по направлению от Сигнальной горы к Авачинской сопке пронесся какой-то страшный гул, точно залп множества пушек. Толчки продолжались 26 и 27 июня, постепенно ослабевая…”
Потом похожие события случались в 1952-м, в 1971 году. Так что землетрясение вошло в быт камчадалов давно. Сейчас начало нового века, и пора, давно пора… Каждый прибывший впервые на полуостров ожидает своих первых сейсмических толчков со страхом и нетерпением. Но это всегда приходит неожиданно. Поговорите с любым жителем Петропавловска, и он припомнит байки, связанные с землетрясением. Вспомнит, как его гость, ночевавший у него в квартире, несмотря на жестокую тряску, так и не проснулся, а все оттого, что вернулся с морей. Ему постелили на полу, и во время сильных колебаний он схватился за ножку дивана и так и спал, потому что качка для него привычное дело. Или как в мореходке (мореходном училище) люстра во время завтрака, как раз когда случилось землетрясение, грохнулась на стол. “Полундра!” — крикнул самый быстрый курсант и выпрыгнул с четвертого этажа из столовой на асфальт. За ним прыгнуло еще несколько. Это и были основные жертвы землетрясения 21 декабря 1971 года. Другие вспоминают разбитый чайный сервиз, привезенный из турпоездки из румынского Бухареста. Третьи покажут вам швы на потолке и постоянно проявляющиеся трещины на стене, несмотря на неоднократные ремонты квартиры. Короче говоря, землетрясение живет в памяти обитателей полуострова, оставшихся живыми только лишь потому, что постройки были неплохо защищены от семибалльных толчков. Тогда дома хотя и повредились, но выдержали внезапную нагрузку и не рухнули. Чего не случилось ни в армянском Спитаке, ни в сахалинском Нефтегорске.
Господи! Сколько мужества и привычки к обреченности требует жизнь человеческая! А может быть, равнодушия и бесчувственности? Начавшийся было в связи с реальной угрозой катастрофы отток населения с Камчатки заметно замедлился, и надежда на то, что квартирный вопрос в Петропавловске решится наконец-то сам собой, потихоньку исчезла.
В начале прогнозного ажиотажа появились пророки землетрясения, называвшие дату катастрофы с точностью до недели. Они обнаружились как среди местных кудесников, так и среди приезжих экстрасенсов. Вот типичный разговор, подслушанный мною в гостях. Обычный разговор, когда столы опустошены, водки уже не осталось, и гости пьют портвейн, а хозяйка предлагает чай и просит обратить внимание на ватрушки собственного изготовления.
— Я тебе скажу, зачем понадобилась эта приезжая геофизиня-предсказательница из Киева. Будто у нас своих сейсмологов не хватает.
— Дело не в этом. Свои-то как раз ничего не говорят о том, что землетрясение будет вот-вот, дат не называют.
— Ну все-таки прогноз… Какая-то новая методика…
— Ну какой на хрен прогноз! Я тебе сейчас объясню. Слушай: она нужна, чтобы нашим областным деятелям побольше денег отсосать из бюджета. Сейчас ведь выборная кампания, и после Армении… А у ней, смотри, все совпало: и звезды, и разлом. Хо-хо-хо! Ну все, как по заказу, состоится в конце декабря. Сейчас ей обещают даже лабораторию под прогноз. А как только отвалят денежки под особо прочное строительство, она получит пинок и больше ничего не получит.
Землетрясения тогда не случилось. Все произошло, как предсказывал знаток человеков за гостевым столом. Экстрасенс из Киева исчезла, растворилась в пространстве. К чести камчатских ученых можно сказать, что пророков точного краткосрочного прогноза среди них не оказалось. Сейчас не разработана методика краткосрочного прогноза. Ее просто нет у науки. Есть пока нечто приблизительное…
Деньги же строительные деятели получили, и город стал расширяться, наползая на парковую зону, уничтожая вулканический ландшафт: леса уникальной каменной березы, ягодники, грибные заповедные места. А в центре города оставались квадратные километры площадей частной застройки, шанхаи с покосившимися домами, бараками тридцатых годов, кварталы хрущоб более чем тридцатилетнего возраста, порченные землетрясением 1971 года. Зато появился фронт работ, и строительная отрасль не угасла, а строила и строила. Вместо того чтобы улучшать и развивать город, украшать его, совершенствуя проекты застроек, кварталы коробок как раковый кожный лишай поразили его зеленое ожерелье. Уже наступила демократия. Уже можно было лечь на пути бульдозера, под его нож без особых административных последствий, уже кто-то безнаказанно прострелил дорогой японский бульдозер и тем самым приостановил разрушение уникальной долины реки Паратунки. А тем временем вокруг города сводились леса, прокладывались новые дороги, строились громадные складские помещения и котельные. И все молчали.
Я бы сказал, виновато молчали и ждали обещанного сильного землетрясения в отместку за безнравственное уничтожение природы. Но оно все не случалось. Конечно, были толчки, но слабые и довольно редкие. Понимающих людей это пугало. Потому что пусть уж будут частые толчки слабой и средней силы, чем такой покой. Ведь относительное спокойствие в сейсмически активном районе — это время накопления разрушительной энергии. Но не все так ощутили это время. Потому что наступивший этап, как случалось не раз в истории России, стал временем, когда к власти пришли невежды, расформировавшие центр мониторинга, цель работы которого — хоть как-то оповестить население о возможности сильного землетрясения или вулканического извержения в ближайшее время. Вдобавок они отменили бесплатную трансляцию местного радио. Это в нашем-то районе с ураганами, извержениями и землетрясениями! Из радиоприемников прозвучал растерянный голос Станислава Балесты — руководителя центра мониторинга. Он предупреждал, что нельзя терять бдительности ни на один день.
Как раз начинался декабрь. Снега прикрыли помойки. Реальной угрозой городу стали стихийные автомобильные свалки. Ведь сейчас в небольшом Петропавловске бегают десятки тысяч подержанных японских иномарок… Но тут грянули Новокузнецкая и Иркутская катастрофы. Россия теряла своих детей, как на войне, но без войны…
Ночью 5 декабря 1997 года я варил себе щи на неделю. Громко кричало печальные вести радио. Закипел бульон в пятилитровой кастрюле. Я загрузил в нее капусту и стал ждать, когда закипит. Часы показывали половину двенадцатого. Вдруг кастрюля как-то странно заерзала на конфорке электроплиты. Я подумал, что вода попала под днище. Но внезапно заходил пол под ногами и возник усиливающийся звенящий грохот. Пока я прислушивался, продольные, горизонтальные движения пола сменились вертикальными точками. Я схватил сумку с документами, накинул старое пальто и, как был в тапках на босу ногу, открыл дверь на лестницу и встал в дверной раме. У соседней железной двери уже стояла соседка в чем-то зеленом и длинном, держа у груди завернутого в одеяло ребенка.
— Немедленно зайдите в дверную раму, — строго сказал я. Но женщина не стала меня слушать и ответила:
— Я уже там стояла.
Так мы стояли в качающейся, грохочущей коробке дома на втором этаже — я и незнакомая мне женщина с ребенком. Мы не успели познакомиться, потому что она недавно въехала сюда после отъезда старых соседей. Вниз по лестнице быстро спускалась, прижимая своего младенца к отрешенному бледному лицу, другая молодая мама. Толчки затухали.
— А звать-то вас как? — спросил я соседку и назвал свое имя.
— Таня, — ответила она и улыбнулась.
Я вернулся на свою кухню. Кастрюля стояла на краю плиты. Она едва не упала! Будь землетрясение чуточку посильнее, я бы лишился целой кастрюли щей!