Переводы Ирины Ермаковой, Анны Золотаревой, Максима Амелина, Виктора Куллэ
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 5, 2009
Бакурадзе Шалва — поэт, переводчик. Родился в 1973 году в г. Сухуми. Окончил филфак Тбилисского ун-та. Учился в Институте культуры. Печатается с 1991-го. Автор поэтических сборников: “Добрые люди” (2000) и “Письмо к Нино” (2003). Переводчик англоязычной поэзии.
Никогда не стриги мою книгу, в ней ни одно
Слово не будет лозой без тебя. Это вино
Долго искал, подбирая землю, солнце, дожди,
Каждую строчку с любовью к тебе прививая.
Мой виноградник цветет, склон оплетая волной,
Трепетных листьев живые страницы срываю
Бережно и прижимаю к груди.
Вот оно, сердце мое, чувствуешь? — не для чужих.
Не для далеких. Никто, кроме тебя, в нем не жил —
Строк черенки приживутся, надеюсь я слепо.
До ноября в ожиданье вина молодого
Бродит по дому запах, будто старик, и кружит
Голову виноградное слово,
И распрямляет побеги упругие в небо.
Эти слова как трава только с первого взгляда,
А заглядишься под ноги — прозрачна рассада,
Чувственны корни лозы, огнеупорна их плоть.
Царственна жизнь на корнях. Властная гроздь налита.
Стоит отведать хоть раз драгоценного яда,
Слова распробовать вкус: все остальное — вода
Пресная. Будь ты не царь, а Господь —
Ты бы не смог позабыть это вино никогда.
Перевод Ирины Ермаковой
Вечная память
Снова в отцовскую комнату входишь, — как прежде:
Ласточки — там за окном — возвратившись, щебечут,
Все расцветали бутоны сирени, за нежным
Мартом торопится сердце свободней и легче.
Ты, кто так любит всегда находиться в сомненье,
Даже любовь под вопросом, — заметив у двери,
Пух от чинары, клубящийся густо, и тени
Больше не вносишь во всю эту жизнь недоверья.
С ясностью каждую трещинку в комнате помня,
Ищешь, она ли ночами все снилась и снилась,
Отчая комната эта, которая кроме
Пыли и стен для тебя ничего не хранила.
Только лишь сад неизменным остался: парная
Дышит земля, воробьев крик на груше в ветвях ли,
Прежние ль песенки дождь в мандаринах играет, —
Но постарело все, сделалось хрупким и дряхлым.
Смотришь на ласточек, словно желаешь, чтоб крылья
Мысли твои обрели, чтоб когда-нибудь рано
Утром собраться — они над землей бы парили —
И полететь вслед за птицами в теплые страны.
Перевод Анны Золотаревой
Уолт Уитмен против Джорджа Буша
Этим утром, этим хмурым мартовским утром,
Пока Земля еще не перестала дышать,
Пока травы еще не утратили способность под ветром шелестеть,
Пока рыбы еще не исчезли в морях и реках,
Пока льды еще не успели растаять на полюсах,
Пока радость еще не отступилась, тенью следуя за каждым из нас,
Я взываю к вам, люди,
Этим пасмурным мартовским утром взываю я к вам,
Кто на этой Земле укоренился глубже древес первородных,
Кто для этой Земли поважнее, чем дождь и снег, чем Солнце и звезды,
Кто из этой Земли прорастает, подобно траве, кто питается этой Землей и в свой срок возвращается в эту Землю,
Люди, я к вам взываю,
Кто на Дальнем Востоке выходит в открытое море на рыболовецких судах, снастями груженных;
Кто на китайских полях, орошаемых желтой водой, растит рис, принося домой
еженощно на волглых подошвах землю, желтую землю, которой являетесь вы;
Кто в австралийских обитает градах и весях, зная твердо, что блаженная эта земля — ваша;
Кто на дорогах индийских в рубище сидит с рукой протянутой или с цветочными гирляндами торопится в храм, где ждут улыбчивые и молчаливые боги;
Кто в российских бескрайних просторах прозябает, налившись водкой, прозрачной как ваши души;
Кто в Сахаре с оазиса на оазис переносит соль и пшеницу, чья кожа черней той земли, из которой вы произникли, вы, рожденные этой землей и ею наученные терпению;
Кто у подножья египетских пирамид сеет и строит, воспринимая как обыденную данность обступающие вокруг окаменевшие тысячелетия;
Кто в Греции, в Италии, в Испании, во Франции ощупью ищет счастье внутри городских лабиринтов;
Кто в Украине, в Белоруссии, в Грузии учится свободе, ибо ваша она от рождения и нельзя о ней вам забывать;
Кто на Крайнем Севере выносит лютые морозы и любовью постель по ночам
согревает, в чьих жилах кровь течет горячее лавы;
Кто по улицам Нью-Йорка вышагивает и взглядом пытается отыскать привычные небоскребы, сровнявшиеся с землей, — жизни цена вам известна не понаслышке;
Кто в джунглях Амазонки, Конго и Новой Гвинеи пребывает и радуется, глядя
на далекие звезды;
Кто под небом Багдада и Тегерана затравленно ждет с минуты на минуту огненного града; —
К вам я взываю,
Этим мартовским пасмурным утром я к вам взываю, люди,
Кто мною здесь не упомянут, кто мне неведом, кто столь отдален в пространстве,
Что слово мое до вас не дойдет и через многие годы,
Но все же к вам я взываю,
Во имя любви и всего сущего,
Ибо сегодня некому, кроме вас, выступить против смерти,
Ибо сегодня некому, кроме вас, кричать, вопить, орать в защиту жизни,
В защиту нашей всеобщей святыни,
В защиту
Жизни.
Перевод Максима Амелина
Андро Буачидзе
Буачидзе Андро — поэт, эссеист. Родился в 1957 году в г. Тбилиси. Автор книг стихов “Пригород” (1992), “Разговор во тьме” (1997) и “Уличные фонари” (2004), а также статей, эссе и бесед “Разрушение иллюзий” (2006). Лауреат ежегодной литературной премии за лучшую книгу “Саба” (2005), “ПЕН-марафон” (2005) и др.
Поминки
От начала мир таким был создан,
Все уже предрешено не нами —
На петле повесили под звезды
Жертву, как козленка на закланье.
Наискось потом ножи точили,
И луна, глядящая с наклоном,
Освещала место, где забили,
Точно пса, козленка под забором.
Точно пес, луна тряслась, вдыхая
Горный воздух, с кровью перетертый,
В нем кричал как будто кто-то — Каин! —
И натравливал — ату! — кого-то.
Собрались мужи земные, низкий
Под луной воздвигли стол огромный,
Проломив ее, — и стек на доски
Свет и в трещинах скопился темных.
Мясо в клочья лапами порвали,
В темноте над жертвой лбами бились,
Сытые сидели и макали
В кровь луны ту малость, что осталась.
А потом вино текло рекою,
Затопляя все, и в пляске пьяной
Каждый топал по луне ногою —
По языческому талисману.
Лунный свет в руках перебирали
Так похожие на сумасшедших, —
Став сынами мрака, поминали
И скорбели обо всех умерших.
Перевод Анны Золотаревой
* * *
Видишь, жизнь — это один сумеречный коридор.
Только тусклая лампочка еле тлеет, где вход,
Дверь одна и одна луна светит в одно окно.
Видишь, жизнь — это один сумеречный коридор.
Радость — миг, но и она оборотится бедой,
Ибо, знай, что всегда — сладость и горечь — одно.
Все, что есть, — это один сумеречный коридор,
Лишь одна женщина, пуля, лишь один разговор,
Путь один, прочее только призрак того и сор.
Видишь, жизнь — это один сумеречный коридор —
Дверь одна и одна луна светит в одно окно.
Перевод Анны Золотаревой
Ника Джорджанели
Джорджанели Ника — поэт, переводчик. Родился в 1978 году в г. Тбилиси. Окончил Тбилисский ун-т им. Ив. Джавахишвили, ф-т западноевропейских языков и литературы по специальности германистика. Преподавал немецкий в школе, грузинский в Московском лингвистическом ун-те. Автор книги стихов “Раздражение от бархата” (2003). Лауреат международной премии “Содружество дебютов” (2008).
Любимая обнажается
Ты, обнажаясь, приносишь присутствие времени.
Жар возвращается пеплу истлевшей судьбы.
Пляшет аквариум, — рыбки беснуются резвые.
С карты доносится рокот морей голубых.
Меж этажами мечется лифт суетливо.
И алфавит следует тела извивам.
Ты, обнажаясь, сама, вероятно, не ведая,
приподнимаешь глаза мои на постамент.
Как ни печально, но им не увидеть, наверное,
мерзость изжитой, и подлость — сошедшей на нет.
Их достоянье лишь в том, что ни гневом, ни желчью
взор не туманился. Даже в момент пораженья.
Ты, обнажаясь, мудришь над электропроводкою:
в ней, вместо тока, струится горячая кровь,
сладко-соленая, алая, слишком проворная.
И не дано твой спадающий легкий покров
запечатлеть, словно арию, на киноленте.
Тот режиссер умер давно, к сожаленью.
Ты обнажаешься. Книги в тяжелых обложках
наперебой мне повествуют о прошлом,
силясь поведать сокрытые тайны несметные.
Но лишь в тебе, обнаженной, я вспомнить надеюсь
ту красоту, что провидел еще до рождения,
только в тебе для меня вероятно бессмертие.
Ты обнажаешься, и капиллярными нитями
медленно переполняет меня изнутри
благоговенье пред Сущим, столь неизъяснимое,
что не сумею достойно возблагодарить.
Силюсь сказать. Непослушные губы немы,
чтобы коснуться бессмертья хотя бы на миг.
Ты обнажаешься — тихо, как храм оскверненный
после татар обживается Богом по новой.
Смолкло на улице яростных птиц голошение.
Даже машины бесшумны. Беззвучная местность
вся в ожидании. Чудо так сладостно медлит.
И тишина знаменует его предвкушение.
Лбом прижимаясь к стеклу, озорное светило
шанс подсмотреть за тобою не упустило.
День проясняет лицо свое. Все сожаления
дымкой туманной рассеялись, снегом истаяв.
Ты, обнажаясь, струишься инфантою в танце.
Нашей совместною комнатой стала вселенная.
Обнажена! Наполняются легкие вдохом.
Я ни о чем не прошу — лишь позволь мне подольше
денно и нощно с тобою по этому адресу
бодрствовать вместе. И благодарить, умирая.
Старый чердак обернулся обещанным Раем —
тщетно подвал намекает на образы адские.
Перевод Виктора Куллэ
Майя Саришвили
Саришвили Майя — поэт. Родилась в 1968 году в г. Тбилиси. Окончила Пединститут им. Сулхан-Саба Орбелиани, работает в школе. Печатается с 1990-го. Автор двух книг стихов: “Перекрытие яви” (2001) и “Микроскоп” (2007). Участница Festival Poetry International в Голландии (Роттердам, 2007). Лауреат ежегодной премии “Саба” за лучшую поэтическую книгу (2008).
* * *
Эта буря всех разметала
и выстроила по-новому,
по краям расставила детей рифмами,
и вот уже движется демонстрация,
как стихи безумцев.
У меня улыбка точно поврежденное крыло —
волочится где-то снизу неловко,
ни убрать ее, ни спрятать,
каждый норовит наступить на нее, —
в толпе с такой неудобно.
А потом хлынул ливень.
Пригляделась, а капли точно
маленькие мегафоны,
и я бегу за каждой
и в каждую читаю стихи,
ни одной не пропустила!
Это напомнило мне давний случай,
как когда-то, перед полным залом людей,
я нелепо карабкалась на шаткую сцену;
точно так же, как в детстве,
когда умирала мама
и я в страхе забиралась на стол,
чтобы оттуда Бог
мог лучше расслышать
мою молитву.
Жесткий ответ
Мне говорили, что четверо это слишком!
Что, хотя бы от двоих, нужно было избавиться,
но я никак не могла решить от которых,
они, меж тем, росли и крепли,
их уже не так-то просто было убить.
Остался бы у меня один,
отдавала бы ему все четыре поцелуя,
и никто не сказал бы ему,
какой ценой их стало больше на три.
Но я, неразумная,
не смогла выскрести
стерильными тяпками
детей —
точно больные гланды.
Это я виновата,
это я затянула, воображая,
что живот мой, все равно, каждый раз вырастал бы,
что так и ходила бы до конца жизни
с холмиками по числу убитых детей.
С вечными страшными могильными холмиками
на животе.
Мне говорили, что четверо это слишком!
Что, хотя бы от двоих, нужно было избавиться,
но я все не могла решить, от которых,
они, меж тем, выросли,
дотронулись пальчиками до моего лица,
сказали “мама”.
Переводы Анны Золотаревой
Георгий Лобжанидзе
Лобжанидзе Георгий — поэт, переводчик. Родился в Хашури. Окончил факультет востоковедения Тбилисского университета и аспирантуру по истории религии и мистики на факультете теологии Тегеранского университета (Иран). Защитил диссертацию по теме “Иисус и Мария в Коране”. Автор трех книг стихов. Перевел на грузинский язык Коран и стихи многих арабских и персидских классических и современных поэтов. Работает преподавателем арабского языка и литературы в Тбилисском университете, руководит центром изучения исламской культуры при “Кавказском доме”. Лауреат иранской премии “Книга года” за лучший перевод Корана на иностранный язык (2007) и ежегодной премии “Саба” за лучшую переводную книгу (2008).
Учитель арабского
Буду твоим учителем арабского,
Научу
Склонять
Люблю во всех временах.
Это легко —
В арабском нет
Грамматической категории
Времени,
И ничто
Не делится
На прошлое, настоящее и будущее.
В нем живет настоящее без прошлого
И прошлое без будущего,
Человек же подвешен за ноги
В их горящей
Черной печи.
Я твой учитель арабского,
Мы начнем не со слова,
А с дела —
С корня фаала,
Что по-грузински значит делание.
Проспрягаем делать в трех временах:
В настоящем без прошлого,
В прошлом без настоящего и
В будущем без прошлого и
Настоящего —
Интересно закрутится
Корень фаала
Между мной и тобой.
Давай, почитаем стихи,
Разберем доисламскую арабскую вязь
Темных времен,
Времен темноты народа,
Сияющую
Из тьмы,
Словно рыжий верблюд,
Лениво раскачивающийся в пустыне,
Пока нам светит полная луна и
Все равно — темень,
Ведь на небе еще не сверкнула
Одинокая сабля луны, предвещая беду.
Давай, почитаем Коран,
Осветивший времена невежества
Дарованными Аллахом
Изящными сурами.
Сура восемьдесят первая,
СВЕРТЫВАНИЕ:
Когда солнце свернется,
и когда звезды погаснут,
и когда горы сдвинутся с мест,
и когда верблюдицы на десятом месяце
останутся без присмотра,
и когда дикие звери собьются в стаю,
и когда моря переполнятся,
и когда души соединятся,
и когда похороненную заживо спросят,
за какой грех она убита,
и когда свиток развернется,
и когда небо сдвинется,
и когда ад раскалится,
и когда рай приблизится, —
узнает душа, чего она стоит!
И взвоет душа:
О Владыка миров,
Я, похороненный заживо,
В дарованном Тобой теле,
Потакающий бессмысленным и бесцельным прихотям этого тела,
Не смог освободиться
От человеческих обязанностей.
Я не понял,
Объясни, милостивый и милосердный,
За какой грех с меня спрошено,
Зачем я захоронен,
За какое грешное дело убит,
Если все за меня было решено
До того, как явился я
В быстротекучий мир,
Пока не изверг Ты меня несчастной каплей
И пока не заставил меня излить несчастную каплю!
Ибо все несчастные наши капли изливаются волей Твоей,
Ибо Тобой созданы
Мягкие, как масло масляное, впадины,
Плотные, как песчаные холмы, выпуклости,
И пухлые алчные губы.
Это Ты украсил меня, подобно полулунию в небе,
Затвердевшей от страсти частью тела —
Ятаганом, грозно блестящим, серебру подобно,
Горящим желанием во все проникнуть,
Все рассечь,
Как душа,
Или, точнее,
Дух…
Тобою создана часть тела
И части речи,
Коими пишутся
Все книги всякого языка,
В том числе, арабские…
И писалась на арабском
Тысяча и одна история:
Тысяча и одна ночь,
Макамы,
Газели и ученые труды,
Среди которых следует отметить:
Толкователя любовных страстей
Мухи ад-дин Аль-Араби,
Наущения шайтана
Аль-Халладина,
Послание о царстве прощения
Абуль-аля-аль-Маари
И Тысяча и один арабский способ
Удлинения уда —
Автор неизвестен.
О Аллах,
Я был рассеивателем,
из тех,
кого Ты сделал
Заглавием Своей суры:
Сура пятьдесят первая,
РАССЕИВАТЕЛИ:
Пусть убиты будут лжецы,
пребывающие в пучине беспечности,
вопрошающие: “Когда день Страшного суда?”
В день тот будут они испытаны огнем:
“Вкусите ваше испытание,
это то, с чем вы торопили!”
Истинно богобоязненные —
среди садов и источников,
принимающие то, что даровал их Господь,
ибо прежде они творили добро.
Ибо лишь малую часть ночи спали они,
а на заре взывали о прощении,
и в богатстве их была доля для просящего и лишенного.
И на свете есть чудесные знамения для уверовавших
и в душах ваших.
Разве вы не видите?
Боже мой, посмотри на меня,
Посмотри и ответь —
Почему в моем теле
Забыто тело?
В нем тоже масса чудес:
Губы — нежный коралл,
Зубы — ряд жемчугов,
Звезды в небе, в душе и глазах.
Луна-ятаган в небе
И луна-ятаган
В паху.
Сердце, проникающее в Твои глубины,
И фал, проникающий в глубины твоих созданий —
Чем не чудо Твое
Каждая жилка моего тела,
Звездам подобная,
Луне
Или траве.
Я твой учитель арабского
Учу и использую тебя,
Ибо я уже не гомо сапиенс,
И не гомофабер.
Я — типичный представитель
Своего времени,
Я то, во что окончательно превратился каждый —
человек-потребитель,
использователь.
Я — твой учитель арабского:
Ас-саламу алайкум —
Мир с тобой!
Алайкуму с-саламу —
Мир и тебе!
Так здороваются Машрик и Магриб.
Я был твоим учителем арабского
В тот самый день, 11 сентября,
На одном из балконов
Нью-йоркского небоскреба,
Где стоял и щелкал на память.
И на этом снимке я
Улыбаюсь,
Ничего не замечаю,
Смотрю себе вперед
И сердце не чует опасности.
И, конечно, на фотографии четко видно,
Как сзади меня накрывает огромный истребитель!
Хиру уммика!
(Оставлю без перевода.)
Хиру уммика! —
Так переговариваются
Машрик и Магриб.
Коран же гласит:
Аллаху принадлежат Восток и
Запад, и, куда бы ты ни повернулся,
Всюду лик Его, ибо
Аллах всеобъемлющий — мудрец из мудрецов.
Я знал это, Господи,
В тот самый день, 11 сентября,
Беспечно снимая мир,
И даже не обернулся!
Я знал и то,
Что лицо по-арабски — картина,
Что по-грузински значит,
Как тебе известно,
Фото или картину —
Именно то, что осталось от меня,
Когда живое лицо мое
Ты прошил самолетом
И взорвал меня, как небо,
Небо, сердцевина которого — Твой престол.
Хиру уммика!
Всего лишь Фак ю!
Или Мать твою!
Как переговариваются Машрик и Магриб.
Не только американец — даже араб
Не помнит уже, конечно,
Тот арабский,
Избранный Господом из языков,
Избранный
Из-за точности
И изящества этой точности,
Когда язык столь изящно точен,
Что походит на объятие,
Объятие, а не убийство.
Как часто, желая обнять,
Мы только и можем,
Что — раздавить друг друга.
Я был твоим учителем арабского,
Я обучил тебя:
Танцу живота,
Езде на верблюде,
Сидению за столом
И спокойной беседе
О том, что мир этот создан Богом,
И созданы в этом мире книга
и самолет,
жертва и палач…
Господь создал ученика и,
главное,
Такого вот учителя арабского.
Буду твоим учителем арабского…
Перевод Ирины Ермаковой
г. Курске. Учился в Литинституте в 1991—94 гг. Печатается с 1995 года. Автор книг стихов: “Холодные оды” (1996), “Дивiа” (1999). Издал сборник переводов Катулла “Избранная лирика” (1997). Живет в Москве.
Ермакова Ирина Александровна — поэт, переводчик. Родилась под Керчью. Окончила Московский ин-т инженеров транспорта. Автор 5 книг стихов, последняя — “Улей” (2008) — отмечена несколькими литературными премиями.
Золотарева Анна Анатольевна — поэт, переводчик. Родилась в г. Хабаровске. Окончила Ин-т искусств и культуры. Живет в Москве.
Куллэ Виктор Альфредович — поэт, переводчик, критик, гл. редактор ж. “Старое литературное обозрение”. Родился в 1962 году в г. Кирово-Чепецк. Окончил в 1991-м Литинститут им. Горького. Кандидат филологических наук. Автор книги стихов “Палимпсест” (2001). Живет в Москве.