Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 5, 2009
Леонид Гершевич Фишман — кандидат политических наук, старший научный сотрудник Института философии и права УрО РАН. В “Дружбе народов” были опубликованы его статьи: “Профессор был не прав! Мультикультуралистский проект фэнтези впервые” (№ 5, 2007), “В системе “двойной антиутопии””, (№ 3, 2008).
Поводом для написания этой статьи послужили работы журналиста, автора научно-популярных книг А.П.Никонова, появившиеся в последние несколько лет: “Апгрейд обезьяны”, “История отмороженных”, “Конец феминизма”, “Судьба цивилизатора”, “Свобода от равенства и братства” (главным образом, три последние). В предисловиях к этим книгам обычно указывалось, во-первых, что они все о нашей цивилизации, а во-вторых, что они являются “витаминами для ума”, призванными просветить читателя и освободить его от всякого рода предрассудков. Такие претензии не могут остаться незамеченными. Они и не остались благодаря некоторым особенностям стиля Никонова.
Книги Никонова написаны в нарочито провокативном стиле: он не стесняется в выражениях по отношению к тем, кого считает врагами и оппонентами, — коммунистам, традиционалистам, “варварам”, феминисткам, религиозным людям, моралистам, интеллигентам — словом, всем тем, кто, по его мнению, ущемляет свободу других, налагая бессмысленные запреты. В то же время он активно выступает за свободу быть проституткой, геем или наркоманом, носить оружие, выбирать себе любой нравящийся образ жизни, лишь бы он непосредственно не мешал другим. Все это сочетается с апологетикой капитализма, научно-технического прогресса и рациональности, культом денег, личного успеха, потребления, а также пропагандой относительности всех ценностей — атрибутами истинно цивилизованного образа жизни. В центре всего — риторика на тему свободного индивида, который отвечает сам за себя, сам творит свою судьбу и т.д.
Неудивительно, что такая гремучая смесь уже вызвала самые разнообразные отклики — от одобрительных до прямо противоположных. Моральный релятивизм и откровенный социал-дарвинизм вкупе с проповедью толерантности и антифеминизма многим пришлись не по вкусу — в этом нетрудно убедиться, заглянув, к примеру, в Живой Журнал.
Автор данной статьи должен признаться в том, что поначалу хотел было присоединиться к нападкам на Никонова, поскольку работы этого писателя задевают и его моральные инстинкты, но отказался от первоначального замысла. Нет смысла спорить с человеком, если базовые предпосылки его мировоззрения, по всей видимости, антагонистичны твоим: в таком споре истина все равно не рождается. Однако есть смысл попробовать разобраться в чужом мировоззрении и понять, что предопределяет его внутреннюю логику, даже если взгляды оппонента кажутся ужасно противоречивыми.
А взгляды Никонова именно таковыми и представляются, особенно если пытаться уложить их в рамки той или иной идеологии. Что это? Ультралиберализм вплоть до либертарианства? Но как с ним соотносятся филиппики против феминизма и политкорректности? Неоконсерватизм с его отвращением к “варварам”, которые своим наплывом размывают цивилизацию? Но куда тогда подевать отрицание религии и традиции?
И, тем не менее, за всеми этими противоречиями скрывается определенная мировоззренческая последовательность и даже целостность. Попыткой понять причины этой последовательности и целостности и является данная статья.
Начать придется из не очень далекого далека. На рубеже XX—XXI веков в России произошло событие, которого некоторые с нетерпением долго ожидали. У нас наконец народился некий аналог “естественного человека” — неотъемлемый атрибут капиталистической рыночной экономики, которая строится уже полтора десятка лет. Конечно, как “вещь в себе” он появился и раньше, но осознавал себя с великими трудностями — мешали стереотипные понятия вроде “среднего класса” и т.д. И вот где-то после 2000 года он начал осознавать себя именно как себя любимого, а не как нечто навязанное извне профессорами социологии и политологии. Осознавал он себя, с одной стороны, достаточно оригинально, а с другой — вполне традиционными способами. Его европейско-американский аналог, буржуа эпохи великих революций, начал с того, что сформулировал концепцию естественных прав человека, которая отождествляла социальную природу буржуа с человеческой природой вообще. Что скрывается под этой кажущейся суконно-марксистской фразой? То, что сам для себя буржуа был образцом “нормального человека” и потому свою норму считал природной. Ключевым словом здесь является “нормальный”, а вовсе не “природный” (“естественный”). “Природа” была в те времена всего лишь модным понятием, с помощью которого пытались объяснить и оправдать все, что уже не могли объяснить с помощью понятия “Бог”. В действительности речь шла не о природной, а социальной норме: только человек, обладающий характеристиками буржуа, мог успешно вписаться в буржуазное общество, буржуазную цивилизацию. И в этом смысле он был нормален, естественен.
Для российского варианта “естественного человека” апелляция к природе уже недостаточна. Несмотря на всю актуальность экологии, не авторитет для нас больше Природа, поскольку мы живем не в XVIII и даже не в XIX веке. Теперь мы знаем, что “естественный человек”, если он и существовал когда-то, не то что буржуа не был, но и вовсе не обязательно должен был развиться в буржуа в процессе истории. Поэтому когда аналог “естественного человека” осознал себя в России, ему не осталось ничего иного, кроме как апеллировать прямо к “цивилизации”, к “цивилизованному образу жизни”, как он его себе представляет. А представлять себе “цивилизованный образ жизни” российский “естественный человек”, точно так же как его западный предшественник, может только исходя из своего опыта. Последний, естественно, воспринимается как норма, которую надо распространить на все общество.
Но что есть “нормальный” стиль жизни “естественного человека”, если отвлечься от всяких второстепенных идеологических наслоений? “Естественный человек” нашей современности — это так называемый “экономический человек”, строящий свою жизненную стратегию на принципе максимизации выгоды, просчитывании вариантов, рациональном выборе наиболее оптимальной линии поведения из доступных. Экономический человек — это минималистская модель социализированного индивида, т.е. индивида, способного прожить в современном нам обществе.
В чистом виде экономический человек склонен к упрощению реальности (поэтому предпочитает иметь дело скорее со сферой финансов, нежели производства), общество для него не организм, а механизм, условности морали и культуры ему нередко мешают, и потому он входит в группу риска, скатывающуюся к криминалу. “Важным в данной модели является то, — замечает в связи с этим П.Крупкин, — что подчинение социальным нормам в ней не императивно, а является результатом “взвешивания” при оптимизации. Другими словами, если ЭЧ видит возможность избежать наказания, то он пойдет на нарушение закона, и такое поведение признается “фанами” ЭЧ вполне разумным”1. Недаром наш отечественный ЭЧ охотно читает книжки о ворах в законе, чувствуя с ними некое внутреннее родство. В криминальном мире ему импонирует наличие четких “понятий”, поскольку при всем своем свободолюбии он и сам живет по сходным “понятиям”. Отношения с другими экономический человек строит на принципе доминирования, как особь в стае. И со стаей таких же особей бросается в направлении, в котором разворачивается в настоящее время экономическая конъюнктура. В этом плане интересную характеристику данного слоя дает Дж.Сорос на примере своих коллег-финансистов. Он отмечает, что инвесторы склонны к тому, чтобы “бегать стаями”, глядя на своих авторитетных соседей по офисам и рынкам. Вся его рациональность поэтому служит ему, чтобы вовремя сообразить, в какую сторону бежит стадо. И поэтому хотя в душе ему бы льстило паретовское определение элит как “львов” или “лис”, в действительности он похож на известного грызуна с индивидуалистическими наклонностями: “Данная модель дает нам крайнего индивидуалиста — “максимизатора” целевой функции. Более того, она дает пассивного “максимизатора”, поскольку в рамках данной модели человеку не нужно заниматься целеполаганием и / или создавать свой индивидуальный план действий. Единственная допустимая модель активности — это сбор информации и последующая оптимизация. Набор альтернатив также во многом предрешен рынком и универсальностью целевой функции, что приводит к полному детерминизму в поведении ЭЧ, его подчинению внешней воле обстоятельств. Другими словами, укоренение в сознании человека модели ЭЧ дает нам психотип, который обычно определяют жаргонным словом “лемминг”1. Лемминги, как известно, мелкие северные грызуны с индивидуалистическими наклонностями, которые в тяжелые времена сбиваются в стаи и мигрируют в кажущиеся более благоприятными места. Поскольку же выбор направления не всегда бывает правильным, стаи леммингов иногда направляются прямиком в море.
Классическая этика строилась на трех китах: человек какой он есть; человек каким он мог бы быть, если бы понимал свою природу; способы, с помощью которых человек, какой он есть (“естественный человек”), может стать таким, каким он должен быть2.
1 Крупкин П. “Человек экономический”: похождения одного мема. — http://www.apn.ru/authors/author443.htm
2 Маккинтайр А. После добродетели: Исследования теории морали. М.: Академический Проект; Екатеринбург: Деловая книга, 2000. С.75.
Поскольку же в современном обществе давно нет сходных с классическими общепринятых представлений на тему “человек, каким он мог бы быть”, идеал человека должного по необходимости сближается с представлением о “естественном”, уже укоренном в реальности, адекватно социализированном человеке. Поэтому когда такой человек (в данном случае — лемминг) формулирует для себя этику, она просто совпадает с правилами успешной социализации, как он их себе представляет. А так как данный индивид уже является плодом успешной социализации, то и этику он строит ориентированную не на некий трансцендентный идеал, а на самого же себя. “Сам себя сделавший человек” является и сам для себя идеалом. И поэтому конечный его аргумент в обосновании этики таков: “потому что я так живу, я так хочу”. В связи с чем весьма показателен финал книги Никонова “Судьба цивилизатора”: “Да может ли вообще человек хоть мало-мальски интеллектуальный жить без рефлексии, без мучительных поисков смысла жизни? Конечно! А почему нет, читатель? Я же могу…”.
Сознание лемминга, который в России, кстати, называется пеструшкой, предопределяется его бытием. Его бытие предопределяет стиль мышления, круг идеологических симпатий и антипатий, друзей и врагов, а равно характерные противоречия, которые, однако, бледнеют на фоне неизменной верности стратегии отстаивания нормы своего бытия. Самосознание отечественной пеструшки — это самосознание, если так можно выразиться, стихийного индивидуалиста, эгоиста и элитиста. Для пеструшки главным ресурсом экономического, жизненного успеха является ее рациональность, которая таким образом возвышает ее над остальными, служит источником великого самодовольства — из ощущения этой самодовольной возвышенности вытекает все остальное.
И поэтому при всей кажущейся противоречивости самосознание лемминга всегда последовательно: практически всегда делается выбор в пользу эгоистической стратегии поведения или оправдывающей его идеологии — даже если в данный момент его аргументация противоречит тому, что он доказывал ранее. Суть в том, что просто в каждый конкретный момент он делает вполне “рациональный” выбор в пользу наиболее подходящих в текущей ситуации аргументов. Это естественный стиль мышления “лемминга”, по-своему непротиворечивый.
Никонов — самый яркий из философов-леммингов; ситуация 2000-х ему благоприятствовала. Ведь действительно, в эти годы по своим характеристикам наш народ, как верно отмечает П.Крупкин, “сильно продвинулся в сторону лавочничества, став обществом пассивных трудоголиков и крайних индивидуалистов”. Проблема в том, что для самолегитимации мало осознать себя только таковым — пассивным трудоголиком, крайним индивидуалистом, словом — “леммингом”. Сверстникам по отдельности можно хвастаться тем, что “жизнь удалась”, что ты успешно социализировался, стал богатым, потребляешь на высоком уровне, у тебя есть интересное хобби и т.д. Но когда сверстники собираются в “общество”, на них это почему-то должного впечатления не производит. Никакие аргументы в стиле “я единственно нормальный человек” и “я же могу” не работают. Проблема в том, что для мыслящего “экономического человека” мало осознать себя только таковым, “леммингом”. Солипсизм никого не убеждает, хотя ничего более весомого у лемминга нет. Поэтому свое бытие в качестве “лемминга” приходится привязывать к каким-то более или менее высоким сущностям, абстрактным понятиям и, страшно даже сказать, ценностям. Наиболее подходящими оказались понятие цивилизации и ценность свободы. Поскольку же главное в “лемминге” эгоизм, то выявились и специфические ограничения и предпочтения в выборе идеологий (шире — вариантов мировоззрения, отдельных научных концепций и т.д.) для легитимации. Все его симпатии оборачиваются в сторону элитистских концепций, буржуазности, рационализма (часто вкупе с атеизмом), социал-дарвинизма и т.д. — в общем, всего того, что оправдывает неравенство, превосходство одних над другими, этику личного успеха, минимум этических ограничений и т.д. Все это может прикрываться гуманистической риторикой… но под гуманизмом понимается специфически понятая толерантность: не трогай меня, а я тоже тебя трогать не буду и все будут жить мирно и хорошо. Список врагов лемминга также складывается вполне определенный — сплошь те, кто так или иначе выступают против эгоизма, элитизма и неравенства, — коммунисты, христиане, феминистки, сторонники политкорректности и т.д. Враги особенно важны для идейного самоопределения — в противостоянии с ними пеструшка обрела “классовое самосознание”.
Но так произошло не сразу.
Путь к обретению самосознания. Предтеча
В России конца XX — начала XXI века нарождающегося лемминга, что называется, “колбасило”. Он уже появился как “вещь в себе”, но ему очень трудно было идеологически самоопределиться. По большому счету для лемминга идеология не была слишком важна. То же самое можно сказать о нравственности, морали, религии и т.д. В принципе они могли быть абсолютно любыми, лишь бы удовлетворяли одному критерию: не мешали “нормальному человеку” нормально жить. Но какая-то идеология все равно должна быть: лемминг ощущал, что вообще без нее жить невозможно. В действительности больше всего лемминг хотел бы такого устройства мира: сам он, как интуитивно знающий “норму”, не желал быть слишком отягченным какой-то идеологией, с подобными себе он хотел бы договариваться индивидуально, почти что по “понятиям”. А вот для остальных, “простолюдинов”, он бы с удовольствием придумал какое-нибудь учение или взял старое, испробованное.
И вот явился предтеча А.Никонова, по имени Ю.Никитин. Он написал толстую пачку так называемых “странных романов”, начиная от “Ярости” и заканчивая “Трансчеловеком”.
Сюжетная канва всех этих романов одинакова. Есть главный герой — мыслитель. Чем оправдывается его претензия на идейное руководство? Разумеется, знанием, высокой степенью рациональности, научным мышлением, философской глубиной. В общем, аналогом платоновского аристократизма. Далее мыслитель придумывает некий проект изменения мира или, хотя бы, судьбы России. Ключевым в этом проекте является внедрение в массы и руководство страны некоей идеологии и морали — исламской, неоязыческой, глобалистской, сциентистской и т.д. Какова бы ни была идеология с моралью, она рекламируется как единственно достойная “нормального человека”. Затем идеология с моралью внедряются, проводятся какие-то конкретные мероприятия — и цель достигнута.
Но вот что показательно: у героев Никитина во всех ипостасях наблюдается один и тот же каркас ценностных предпочтений. Все они любят науку и верят в технический прогресс (в общем-то все они — технократы). Все не любят “простого человека”; сами же ощущают себя чем-то вроде аристократов. Они очень отрицательно относятся к интеллигенции, аргументируя это ее склонностью бегать стадом за новой интеллектуальной и идеологической модой, а также еще за то, что она традиционно стремилась защищать “простого человека”. Все герои весьма скептически относятся к либерально-демократическим идеям. Они все в принципе за высокую мораль, и даже за религию, поскольку она предписывает таковую. Но мораль и религия рассматриваются исключительно с точки зрения полезности для общества; сами герои ни во что такое не верят. Свою позицию они отождествляют с позицией “нормального мужика”. Наверное, можно найти еще ряд общих моментов, но эти, главные, сохраняются при всех идеологических мимикриях никитинского героя.
Характерно при этом, что герои Никитина с течением 90—2000-х меняются во вполне определенном направлении: от традиционалистов-исламистов они эволюционируют к глобалистам-технократам. Так они все более встраиваются в мейнстрим, с каждым новым романом все лучше понимая, откуда дует ветер. Почему они претерпевают такую эволюцию? Потому что герои Никитина при всех реверансах в сторону традиции и высокой морали, и даже коммунизма, вовсе не традиционалисты и не социалисты! Они прибегают к традиции и выступают против либерализма с демократией и глобализацией потому, что в начале 90-х им казалось, что последние сокрушат уже ставший им привычным образ жизни! Это естественная защитная реакция вроде протекционизма в капиталистических экономиках. Как только ощущение непосредственной опасности своему образу жизни пропадает, герои Никитина становятся терпимее к глобализации, отождествляют ее с прогрессом и триумфом цивилизации и одновременно все более критически начинают высказываться против традиционалистов, социалистов, клерикалов и т.д. Им больше не по пути. Наступает пора осознания своих подлинных интересов и симпатий, неизменный каркас ценностных предпочтений, который ранее маскировался идеологическими метаниями, выходит на первое место.
Старомодный учитель
Когда отечественная пеструшка начала обретать “классовое самосознание”, ей понадобился учитель, который составил бы для нее своего рода “Юности честное зерцало”. И такой учитель появился — это был А.Буровский, автор книги “Облик грядущего: (системное расследование будущего): учебник для желающих выжить”. В этой книге автор дает своим ученикам прежде всего представление о действительном мире вокруг них, а также советы по успешному выживанию.
Какой есть наш мир? Разделенный на богатый Север и бедный Юг. Север — капиталистический, у него — технический прогресс и комфорт. Правда, там “к середине XX века пришли поколения, для которых комфорт важнее достижений, а главное в жизни — это чтобы именно мне и именно сейчас стало сытенько, тепленько и уютненько”1. Поэтому если вследствие накопления проблем Северу будет угрожать катастрофа, защищать его будет некому. Не те уже европейцы, не умеют нести “бремя белого человека”. Юг — бедный и притесняемый Севером, которому невыгодно его развитие, но стремящийся изменить свое положение, кипящий, разбрасывающий свои диаспоры по миру. Но до цивилизованности ему еще далеко, хотя и старается. А главное, нет никаких объединяющих ценностей не то что для Севера с Югом, но и для людей внутри одного общества. Впрочем, есть одна общая ценность, ради которой стоит объединяться с другими: “Сегодня общие ценности лежат не в сфере идеологии, а в сфере успеха, предпринимательства, добычи денег”2.
1 Буровский А. Облик грядущего (системное расследование будущего): учебник для желающих выжить. М.: АСТ; Красноярск: АБУ, 2006. С.170.
2 Там же. С.225.
Что в такой ситуации следует делать разумному человеку, чтобы найти достойное место в жизни? Надо просто жить, заводить полезных друзей, вступать в диаспору, мафию, создавать свою “шайку”, получить хорошее образование и разбогатеть. Ну и заниматься лучше всего финансами либо творческим трудом или предпринимательством. Найти самое безопасное место для проживания (по Буровскому в перспективе — это Россия). А главное, никогда, ни при каких обстоятельствах не надо вовлекаться в борьбу Севера с Югом, попадать в плен любой идеологии. Это не ваша борьба. Идеологии — ловушки для дураков, они делают тебя заложником чужих интересов. Словом, мешают жить именно так, как живут деградирующие люди Севера — “сытенько, тепленько и уютненько”.
И как, не без внутреннего скрежета зубовного, фактически советует жить своим ученикам Буровский. Дело в том, что Буровскому не очень нравится такая перспектива. То ли дело было раньше, скажем, во времена Рима или в эпоху, когда белый человек стойко нес свое бремя, цивилизуя планету. Когда у него были какие-то ценности и идеалы. Сейчас, увы, времена другие, и ничего с этим поделать нельзя:
“Принять реалии нашего мира не очень просто — они противны любым законам Божиим и человеческим, любой морали, любому разуму, даже самому грубому и дикому представлению о приличиях. Но самое разумное, что вы можете сделать, — это принять мир таким, каким он есть”1.
1 Буровский А. Облик грядущего (системное расследование будущего): учебник для желающих выжить. М.: АСТ; Красноярск: АБУ, 2006. С.170.
Нельзя изменить этот страшноватый и довольно-таки неуютный мир, но можно в нем неплохо устроиться. Остальное просто неразумно с точки зрения достижения личного процветания. Вот все, что может посоветовать абстрактному экономическому человеку другой такой же экономический человек.
Но вот в чем проблема: такого рода советы, при всей своей абстрактной правильности и даже несомненной мудрости, не вдохновляют. Нельзя вдохновить, проповедуя один образ жизни и одновременно выражая неприкрытое сочувствие и симпатии ценностям образа жизни совсем другого. Потому что пеструшка тоже человек, что бы там она о себе не думала. Она хочет не просто мудрых советов по выживанию, а оправдания своего способа существования и, более того, своего места в истории. Этого можно было достичь только путем привязки образа жизни пеструшки к каким-то высоким ценностям. Буровский не осуществил такой привязки и потому нарисовал, говоря откровенно, грустную дорогу в никуда.
Поэтому следующий пророк пеструшек пошел другим путем.
Пеструшка приветствует цезаря
А.Никонов, последний пророк и учитель пеструшки, сделал единственно логичный и верный шаг: он привязал пеструшку к цивилизации.
По Никонову (см. его книгу “Судьба цивилизатора”) вся история — борьба между варварством и цивилизацией. Варварство — это Деревня с ее косностью, социальной ригидностью, жесткой моралью, религиозным фанатизмом, постоянной бедностью, личной несвободой, зависимостью крестьянина от центральной власти. Деревенские империи практически не меняются. Они подчиняются природным циклам, да и властные отношения в них приближены к природным: доминирование сильной особи в стае. Не то цивилизация. Цивилизация — это Город. Но не простой, а античный, в котором в силу географических причин (близость моря, влекущая за собой развитие торговли и пиратства) люди равны. А это — нарушение природного принципа доминирования вожака в стае. Равные и лично свободные люди, чтобы более-менее мирно договариваться друг с другом, придумывают законы и опираются на сознательность, высокую мораль. Отсюда и вырастает цивилизация с ее прогрессом науки и культуры, “горением духа”, изменчивостью и т.д. Специфика Рима заключалась в том, что он был изначально крестьянским обществом, но структурировался вокруг города. Таким образом, он сочетал в себе основательность деревенского образа жизни и динамизм города, что дало ему экспансионистский толчок. Ведь лучший солдат — крестьянин, а лучшие полководцы рождаются в городе.
Иными словами, Римскую империю, которая разнесла семя цивилизации по Европе, Азии и Африке, создал человеческий тип, обладающий качествами цивилизатора — свободный римский крестьянин-легионер, прямодушный, верный слову, высокоморальный, религиозный и т.д. А почему Римская империя пала? Потому что этот крестьянин исчез: в силу различных причин потерял землю, перебрался в города, стал бездельником-пролетарием, сидящим на шее государства, а потом и физически выродился. Так сгорел этот невосполнимый ресурс в топке цивилизации. Правда, окультуренные варвары империи еще некоторое время на нее работали, за нее воевали, даже ею управляли. Но в какой-то момент финансы не выдержали: расходы на содержание огромной государственной машины и многочисленного класса бездельников подкосили империю.
Почему так получилось? Потому что Рим превратился в своего рода первую и не совсем удачную версию общества потребления. Его массовый потребитель (от аристократии до пролетариата) вообще ничего не производил, поскольку наемным трудом ему заниматься претило. Он только жил “светской жизнью”, развлекался зрелищами, развратничал, иногда занимался искусствами. Казалось бы — что в этом плохого? Сейчас тоже многие ничего полезного не производят, но их потребительский спрос позволяет развивать экономику, вкладывать средства в науку и т.д. — т.е. двигать вперед цивилизацию. В Риме этого не было! Античная наука не стала производственным фактором, а вместо этого достигнув определенного уровня, начала стагнировать. Поэтому потребление римского аристократа и пролетария, живущего на вэлфере, не двигало цивилизацию вперед, не было ресурсом для ее воспроизводства.
Но современный потребитель, лемминг, не таков хотя бы потому, что мы живем в цивилизации уже несколько иного типа. В ней ненасытное и безыдейное потребление является стимулом развития научно-технического прогресса. И поэтому пеструшка — последний из имеющихся ресурсов цивилизации, равный по достоинству как римскому цивилизатору-легионеру, так и несущему бремя белых цивилизатору-европейцу прошлых веков. Она и есть последний цивилизатор. Конечно, жизненный принцип пеструшки в транскрипции Никонова таков: “хочу жить богато и счастливо, согласен за это работать, к героизму не готов, а на всех остальных мне, по большому счету, плевать…”. Но в том-то и хитрость истории, что сейчас этого достаточно, чтобы цивилизация жила и развивалась. Если не дай Бог пеструшка вдруг откажется потреблять, цивилизация рухнет.
Человечество в целом, особенно дикое крестьянство, “варвары”, и даже любимые потребители-пеструшки — второстепенное. Все они сгорят на алтаре цивилизации. Потому что “главная задача цивилизации — не сохранить человечество,
главное — не дать погаснуть факелу разума”1. Так пеструшка обретает великое историческое значение и даже некоторый ореол жертвенности, ухитрившись при этом и на елку залезть, и иголками не уколоться. “К героизму не готова”, а славы-то хочется. Славься, цезарь, идущая на алтарь пеструшка приветствует тебя!
1 Никонов А.П. Судьба цивилизатора. Теория и практика гибели империй. М.:ЭНАС; СПб.: Питер, 2008. С.349.
Пеструшка в окружении врагов
Трудность заключается в том, что отнюдь не все согласны с монополией пеструшки на звание цивилизатора да и, собственно, с ее пониманием смысла цивилизации — именно они являются для пеструшки естественными врагами.
Первым и самым страшным врагом пеструшки является интеллигенция; для Никонова, по крайней мере, ничего нет страшнее интеллигента-гуманитария. В общем, тут ничего удивительного: интеллигент ведь претендует на “экологическую нишу” пеструшки. Он такой же образованный горожанин, живущий творческим (или, по крайней мере, не физическим) трудом. У него и другие претензии схожи: взять хотя бы те же элитистские замашки, что и у лемминга, ибо он считает себя солью земли. Но вот цивилизованность интеллигент понимает не так, как лемминг, она у него больше связана с ответственностью — перед народом, прогрессом, историей и т.д. Поэтому интеллигент склонен создавать идеологии — последовательные, претендующие на истинность, т.е. опять же налагающие ответственность на своих адептов, учения. Лемминг тоже очень ценит силу идеологии, даже чрезмерно, как будто общество — это компьютерное “железо”, а идеологии — “софт”. Но последовательность для него, — так как “истины нет, есть мнения” — совсем не важна, главное, чтобы сработало в данный момент, а “пипл схавает”.
Однако врагом для лемминга является не всякий интеллигент, а только тот, который ему по идеологическим соображениям неприятен — левый, феминистка, сторонник чрезмерной политкорректности, традиционалист, верующий в Бога и т.д. А поскольку эти разновидности интеллигентов обитают в почти той же социальной нише, что и лемминг, для него очень странно: вроде бы такие же, как я, а думают и учат почему-то по-другому. Да еще и смущают своими незрелыми идейками массы, которые потом начинают бунтовать, кровь проливать и прочие безобразия устраивать. И чего им так неймется всякие химеры придумывать?
Мозги у них неправильно устроены, вот что! Все они — закомплексованные, “плохо канализированные”, не нашедшие себя (не то что пеструшка!) личности. (“У человека, — пишет Никонов, — достаточно канализированного и сбалансированного внутренне, нашедшего чем интересно занять жизнь, вопрос о смысле бытия если и возникает, то проходит где-то на заднем плане сознания… Причем характер интереса, который заполняет жизнь, в принципе, не важен…”.)
Оттого и идеи у интеллигентов неправильные. Вложили бы им с детства в головы правильные идеи, все было б нормально: тишь, да гладь и никаких эксцессов. Потому что и массам бы тогда интеллигенты правильные идеи проповедовали. А так научат этих “варваров” черт знает чему… Надо бы этих интеллигентов просветить, подкинуть им “витаминов для ума”, чем Никонов и занимается.
При этом настоящей ясности насчет роли интеллигенции у Никонова нет. Он так и не может однозначно определить — то ли она инициатор социальных катаклизмов, то ли не более чем “флюгер”, поворачивающийся за не зависящими от нее социальными ветрами.
Правда же заключается в том, что у не нравящихся Никонову разновидностей интеллигентов другое понимание смысла цивилизации. Ведь интеллигент (коммунист он, или феминист, или даже традиционалист) — тоже всегда за цивилизацию.
Только традиционалист помнит о том, что любая цивилизация с культурой произрастает из моральных, религиозных и прочих запретов. Зародыш цивилизации, город, для него вовсе не только место свободы, как уверяет нас Никонов, а место многочисленных ограничений. (Да что там — и сама ценность свободы в либеральном понимании основана на запрете нарушать свободу других!). Иначе множеству людей на относительно малом пространстве просто не ужиться. Государство с его тюрьмой, полицией и судами, церковь и психиатрическая больница и т.д., в общем, все институты, которые следят за соблюдением запретов, тоже, вот незадача, появляются в городе. Игнорируя все это, пеструшки романтизируют и героизируют всякого рода “сильных личностей” — теневых дельцов, путают вседозволенность со свободой, и все это под вывеской “прав человека” на самореализацию и творческую активность. Противные же традиционалисты и “боговеры” постоянно напоминают пеструшке о необходимости запретов для существования цивилизации — особенно когда она начинает выступать за свободу порнографии и демонстраций для геев.
Неудивительно, что с точки зрения пеструшки те, кто жестко критикует аморальные и асоциальные практики, воспринимаются как “ретрограды” и, конечно, как противники прогресса, свободы и прав человека. В таком контексте именно защитники морали и устоев общества выглядят наиболее нетолерантными, поскольку демонстрируют нежелание признать легитимными устремления “сильных личностей” к неограниченной власти за счет попрания жизненных интересов других людей, к богатству за счет ограбления “слабых” и “неспособных”, “самореализации” ценой отказа от нравственных и эстетических идеалов1.
1 Зарубина Н. Экономический человек в глобальном мире: энергия экспансии и культура толерантности. // Москва, 2004, № 11.
Поэтому коммунисты, феминисты, сторонники “слишком далеко заходящей” политкорректности и прочие эгалитаристы для пеструшки еще страшнее. Особенно социалисты — ненависть к ним у Никонова доходит просто до смешного. Цитирует он, например, знаменитую речь Гракха о том, что даже лисы в Италии имеют свои норы, а крестьяне, которые кровь проливают, и уголка своего не имеют, соглашается с ней, а автора не указывает. Или называет интеллигенцию “говном нации”, соглашается, а об авторе опять же ни гу-гу! А все потому, что оба они в понимании Никонова — социалисты. Ну не может социалист быть хоть в чем-то прав!
Секрет такой ненависти вплоть до смешного прост: в действительности все эти враги, хотя и по-разному, являются более последовательными цивилизаторами, чем сама пеструшка в лице Никонова. “Горение духа” цивилизации продолжается до тех пор, пока она переваривает все новые и новые массы “деревенских” и прочих “варваров”. Прогресс цивилизации в том и заключается, что она предоставляет все большие возможности все большему числу людей. В теории и сам Никонов этого вовсе не отрицает.
Понятно, что прогресс не движется по накатанной дороге. Но надо заметить, что движут его не в последнюю очередь усилия именно сторонников расширения возможностей для все новых и новых групп населения — т.е. все те, кого Никонов искренне ненавидит. Именно разного рода социалисты защищают то, что отделяет цивилизацию от варварства. Т.е. некие принципы, на которых базируется цивилизованный образ жизни, гуманность, качество “человеческого материала” и т.д. Есть основания полагать, что именно “красный проект” в будущем будет единственно способен сохранить техническую цивилизацию1.
Спрашивается, откуда эта вроде бы непоследовательная ненависть цивилизатора к цивилизатору?
Причина такова. Психология пеструшек “как класса” — это психология социальной группы, “достигшей вершины” и ощутившей себя “царем горы”. Их устраивает нынешнее положение, и потесниться они не хотят. Ну разве что очень постепенно и совсем немного. А тут набежали да понаехали всякие не очень культурные диковатые “варвары” из “третьего мира” и из собственной деревни, которые тоже хотят оцивилизоваться и получить такие же блага, как пеструшка. Что с того, что предки пеструшки были абсолютно такими же? Это дело прошлое и забытое. А сегодня пеструшка чувствует себя едва ли не аристократом, настоящим человеком, в отличие от “быдла”, которое, по выражению Никонова, и человеком-то не вполне является. “Аристократ XIX века гораздо цивилизованнее и культурнее внутренне, чем городской плебей начала XXI века. Вообще, чем ближе человек к народу, тем меньше он человек”2.
1 Хазин М. Возвращение “красного проекта”?// Леонтьев М. Невзоров А. и др. Крепость “Россия”. М.: Яуза, ЭКСМО, 2008. С. 65—77.
2 Никонов А.П. Судьба цивилизатора… С. 350
В данном отношении, как не трудно заметить, риторика Никонова становится удивительно похожей на рассуждения американских неоконов вроде Патрика Бьюкенена, хотя какая, казалось бы, может быть связь между “ультралибералом” и неоконом? Сходство не случайно. И неоконы и Никонов — существа одной крови, из породы “забравшихся на гору” и отчаянно не желающих потесниться, несмотря на то, что прогресс их любимой цивилизации не стоит на месте. Тех и других полностью удовлетворяет (или удовлетворяло еще десятка три лет назад) наличное положение вещей. Сейчас, видя, что положение “царя горы” (“цивилизованного и культурного человека”, WASP и т.п.) оказалось под угрозой, они не могут объяснить это иначе, чем, находя везде заговоры, возникшие от какого-то странного помрачения умов. Причем заговоры эти устраиваются почти совершенно идентичным списком
врагов — проповедниками культурной революции, левыми, феминистками, национальными меньшинствами и т.д. Разница только в том, что большинство из этого списка врагов пеструшки-лемминга в США и Европе действительно очень сильны, а в России пока нет. Левые в загоне, политкорректность в глаза не бросается, даже феминизм, коему Никонов посвятил отдельную книгу, скорее напоминает котенка, чем тигру с обложки. Но социальные инстинкты российской пеструшки безошибочны — и она уже заранее возмущенно пищит.
Неудивительно, что пеструшка не спешит проявлять элементарное сочувствие к “варварам” — таким же людям, как и ее собственные недалекие предки. “Варвары” просто тоже хотят стать цивилизованными людьми! Помоги им, цивилизация от этого только укрепится. Но нет. Для пеструшки все эти разговоры “в пользу бедных” хуже острого ножа. Никакой помощи — это иждивенчество. Вот заставить людей платить за осуществление права голоса, дабы отделить “быдло” от “нормальных” — это пожалуйста. Да и вообще, для блага самих варваров было бы лучше, чтобы их в прошлые века основательно “культурно зачистили” белые цивилизаторы. “Только там, где европейцы осуществили полную “культурную зачистку” местности, — откровенно рассуждает Никонов, — и заселили территории, теперь самый высокий уровень жизни и самые передовые страны”1. А где не успели — форменное варварство. Жаль, сейчас уже для культурной зачистки сил не хватает. Что такое, кстати, “культурная зачистка”? “Это я и называю культурной зачисткой местности — либо стань цивилизованным, либо умри”2. А вы что думали — пеструшка милый и пушистый зверек? Нет, на бескормицу она в великую ярость приходит и даже на крупных животных бросается…
Великие лозунги свободы, равенства и братства, которые, может, и были “преждевременными”, выражали понимание цивилизации как процесса, который рано или поздно распространится на всех (равенство!), причем более передовые народы и социальные слои помогут отставшим (братство!). А иначе — повторение мировых войн и сплошные милые сердцу Никонова “зачистки”, которые рано или поздно разрушат цивилизацию изнутри. “Non progredi est regredi”, как считали любимые Никоновым римляне. И когда Роза Люксембург говорила “социализм или варварство” — она именно это имела в виду.
Но мировоззрение пеструшки в том и заключается, что она ощущает себя свободной от равенства и братства. Зачем ей эти химеры совести, если она уже на вершине?
И поэтому пеструшка, чего бы она о себе ни воображала, вовсе не является последним цивилизатором с великой миссией, а, напротив, очередным тормозом цивилизации, тем самым “внутренним варваром”, который некогда уже разрушил великую цивилизацию античности. Тогда тоже многие решили, что, раз забравшись на гору, они останутся там вечно, плюя на остальных. Плевали, конечно, долго, но все-таки доплевались.
Опиум для пеструшки
В заключение несколько слов о претензии пеструшки считать себя венцом творения как истинно свободного, избавленного от предрассудков, цивилизованного человека. Лемминг, устами Никонова в беседе с А.Минкиным, позиционирует себя как прежде всего свободного человека, живущего в свободном мире: “Ваш мир — это мир запретов: здесь нельзя, здесь бог запретил. Мой мир — это мир свободных людей. Мир свободных индивидуальностей, без бога. Я с гордостью говорю: я атеист. Я дурацким сказкам не подвержен”3. Но свобода в понимании лемминга, как можно заключить из писаний Никонова, — это вовсе не гражданская свобода, напрямую связанная с осуществлением политических прав и, следовательно, с ответственностью. Что, собственно, лежало в основании уже античной цивилизации. (Поэтому для Никонова и демократия — роскошь, не входящая в список обязательного для цивилизации: “демократия и цивилизованность — не одно и то же”4.)
1 Никонов А.П. Судьба цивилизатора….С.340.
2 Там же, С.343.
3 Александр Никонов против Александра Минкина// Огонек, 2003, №1.
4 Никонов А.П. Судьба цивилизатора… С.350.
Главное же — чисто бытовая свобода выбирать себе стиль жизни — профессию проститутки, употребление наркотиков, быть геем, водить машину с высокой скоростью и чтобы тебе не мешали всякие моралисты и т.д. А политические права не важны, они такой же товар, который Никонов предлагает покупать за деньги. Иными словами, лемминг не хочет свободы цивилизованного человека именно потому, что она сопровождается ответственностью. Он хочет безусловной бытовой свободы и такой политической свободы, которую мог бы время от времени покупать за деньги и которая поэтому не налагала бы на него полноценной ответственности цивилизованного человека. Ответственности принимать решения не только за себя, но и за свое государство. А это уже больше похоже на свободу вовсе не римлянина времен республики, а римлянина времен разлагающейся империи. (Тут поневоле приходит на ум и ассоциация с совсем не демократической православной “Третьей империей” М.Юрьева, в которой тоже разрешены и наркотики, и проституция и вообще наличествует очень высокая степень бытовой свободы, но политические права только у опричников, которые их, правда, не покупают, а отрабатывают пожизненной службой.)
Отсюда же проистекает и отрицательное отношение Никонова к религии. Лемминг ужасно боится настоящей ответственности, и поэтому ему не хочется иметь над собой Бога, который накажет его в любом случае, даже если никто не видит его аморальных проступков. Но лемминг делает из своего страха добродетель, перебрасывая “горячую картошку” своих комплексов на верующих. Дескать, верующий морален только потому, что боится Бога, а лемминг и без Бога морален. Но верующий может сказать в ответ: моральность лемминга-атеиста основана на банальном страхе перед уголовным наказанием или осуждением окружающих. Если есть вероятность избежать того и другого, что удержит его от проступка? Особенно, если ему выгодно, максимизирует прибыль? Выбор в пользу веры — это выбор отнюдь не труса, а человека, который как бы говорит этим: я сам ставлю себя в такие условия, что ни при каких обстоятельствах не смогу избежать наказания за свои грехи, даже если захочу. И поэтому претензия лемминга-атеиста, “не фанатика” на большее мужество в сравнении с верующим да и вообще с любым верящим в какой-то идеал человеком по меньшей мере сомнительна.
Какую мораль, столь нелюбимую Никоновым, мы можем вывести из всего сказанного выше? В конце концов, принцип “я же живу” в качестве основного аргумента не так уж и плох. Он призывает нас познать себя и свой “классовый интерес”. Возможно, тогда у читателя возникнет понимание того, что книги Никонова и иных пророков пеструшек написаны не для него. Особенно, если он не чувствует себя “забравшимся на вершину”, не удовлетворен собственной жизнью, хочет изменить ее и, главное, не отрицает такого же права за другими. И поэтому какое тебе дело, читатель, до мечтаний маленького пушистого зверька? Пусть он и дальше воображает себя венцом творения, объевшись интеллектуального опиума, который принимает за “витамины для ума”. Пока его самого не съест олицетворение прогресса и по совместительству основной потребитель пеструшки — песец, который, как известно, всегда подкрадывается незаметно…