Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 5, 2009
Фаликов Илья Зиновьевич — поэт, прозаик, литературный критик. Родился в 1942 году во Владивостоке, где окончил университет по специальности филология. Печатается с
1964-го. Автор 9 книг стихов, в т.ч. “Олень”, “Ель”, “Сговор слов” (2009, совм. с Н.Аришиной) и др., 4 романов прозы и книги эссе “Прозапростихи” (2000). Лауреат нескольких литературных премий. Живет в Москве.
Из великих завоеваний
лишь столицу кладу на счет.
О Великом пою Иване.
Или он обо мне поет.
В окружении подмосковий
новоявленный московит
обновлением древней крови
заниматься не норовит.
Не лишилась фортуна фарта.
Залетает в столицу лось.
Я удачливей Бонапарта.
Без пожара не обошлось.
Пронизалась высоким звуком,
вечерея, моя заря.
Мой на Юрии Долгоруком
дух, похожий на сизаря.
У Москвы на меня обида:
чем он занят? — Строчит отчет. —
Серебро моего флюида
по ее тополям течет.
Видишь, Ника моя крылата,
но и, тягой земной влеком,
на камнях моего Арбата
я согласен лежать плевком.
Арбат 90-х. Камаринская
Барахолка на развалинах Арбата.
Зоопарку подражает барахолка:
волка выкормили, пасть его щербата,
и зеленкой бакса пахнет волчья холка.
Не замечено ягненка из детсада,
блещет золотом на алом наша зона —
рвутся в руки де Кюстина и де Сада
за бугор переходящие знамена.
Напрочь сдуты ветром рыжий или трешка,
в сарафан одета каменная баба —
на лотке монументальная матрешка
гомеричнее соседнего генштаба.
Ваш лирический герой прокис и спекся.
Он лежит себе, товар второго сорта,
там, где крепкая братва, уйдя из бокса,
держит крышу на плечах большого спорта.
Ой ты гой еси, детина казачина,
ты откеле вырос ажно атаманом?
Шел до ветра поутру — дошел до чина,
а масоны по твоим блудят карманам.
Возрождение грядет под кляксой Икса,
на пустых стенах начерканного с маху.
Не волчонка ли зачнет в подъезде бикса,
аки зверие пыхаху и кричаху?
Ваш герой сегодня спрятался за бабу,
вас на бабу променял и я, ребята.
Али гром на слом вколачивает бабу
в барахолку на развалинах Арбата?
Али муровцами за километровым
балаганом дух отыщется старинный?
Старый страх в пустые стены замурован,
тени будущего вышли на руины.
Сбиты буксы, нету смазки для системы,
и архангелы пожарного оркестра
дуют в трубы, населив пустые стены.
Сколько стоит ваша музыка, маэстро?
* * *
Сверкнула молния из-под земли.
Обмотку кабеля, видать, пробило.
Там дети, дети, дети, дети шли.
Их не задело. Страшно было.
Еще страшнее, что на месте том
я только что топтался в ожиданье
тебя — и я издал счастливый стон:
ты не явилась на свиданье.
Фортуну дикую свою
благодарю — меня не убивают.
Не приходи туда, где я стою.
Там молнии подземные бывают.
* * *
Достукаться. Добезобразничать. Выйти с земли
в иные пространства, минуя речные пороги,
где предки разбойничью славу свою обрели,
кусок Византии таща для дизайна берлоги.
Нарваться на пулю, которая в виде стрелы
звенела и пела о конских кровях чингизида,
азийские степи накрыты, большие столы,
дымит бешбармак, и вернулся акын из Аида.
Дорваться до неба, освоить крылатые сны?
Небесные воины точно уж неотразимы.
Мне это невыгодно. Ангелы мне не нужны.
Я лучше с тобой проведу эти летние зимы.
У моря скалу расколоть, обустроиться в ней,
пещерные звери питаются запахом моря
под кровом, где светятся сонмы сигнальных огней
то в форме ковша, то в размере бездонного горя.
Достукаться, как достучаться до мертвых сердец.
Пока царь природы не ищет избыточной дани,
до серого пепла сгорает алмазный венец
закатного солнца, и мимо моих ожиданий
летит электронная почта, течет саундтрек
того перекрестка, где топают по диагонали,
и, выйдя из моря, слепой озирается грек
на библиотеку, которую мы обобрали.
* * *
Плохо помню поступки Лукреции,
и Лукреций туманится Кар.
Рим погас, но сияние Греции
на России лежит, как загар.
Что история? Марево смутное,
но источник исчерпан не весь —
населенье достаточно смуглое,
тоже, тоже гремучая смесь.
У Самвела спрошу, у сапожника,
что за гвоздь на подметке горит,
так что чувствуешь руку художника?
Молоток у него не дрожит.
Ах, таманская ты, атаманская
сторона, расписная ладья,
мешанина казачье-армянская,
золотая лагуна моя.
В небеса, где взорвется сверхновая —
разобьется фонарь на углу,
устремляется роща сосновая,
на корнях прихвативши скалу.
В диком птичнике рощи реликтовой
все пернатые — вид мастерства.
Пой, маэстро, диктуй и воспитывай,
вкупе жаворонок и сова.
Все слова в результате обсценны,
ибо слушать тебя не хотят.
Круглосуточно низкие цены
на тебя и на твой результат.
Густота повсеместного пения
на исходе ночи грозовой
провоцирует вспышку прозрения,
чтоб потом поперхнуться золой.
Населенье достаточно сводное,
соловей мой не осоловел,
и единое сердце народное
влупит в точку сапожник Самвел.
* * *
Сияю ликом монголоида,
здесь, в Диком Поле, — воля вольная.
Далеко пламя могендовида,
тоска его шестиугольная.
Вы родословную выстраивали,
как выйдет, — фетово ли, надсоново.
Двенадцать их, колен Израилевых.
Я, очевидно, из тринадцатого.
1968—2008
Никуда не привел ты меня, Моисей.
Сорок лет проскочило впустую.
Надоел ли пейзаж, не сочту ли путей,
с кипарисом ли путаю тую —
тот, кто был помоложе, трупак трупаком
в дагестанской валялся долине,
а потом по планете пошлялся пешком,
и сюжетных немерено линий.
Иммортели цветут, и морская бурда
пацанве выдает на орехи,
и на танки, вошедшие в Прагу тогда,
отвечают локатором чехи,
в донкихоты пошел Александр Гордон,
впереди — копьеносец Егорий,
и, не зная оглядки на прочный кордон,
по вселенной разросся цикорий.
Не предвидится туч над Испанией всей,
то же самое в спальном районе.
Никуда не привел ты меня, Моисей.
Гомон чаичий, грохот вороний.
Это факт: бросил якорь и стал на прикол
запах кражи и дух распродажи.
Что египетский плен? Я оттуда пришел
и уйду несомненно туда же.