Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 5, 2009
Алексей Всеволодович Малашенко (род. в 1951 г.), в 1974 г. окончил институт стран Азии и Африки при МГУ. Председатель программы “Религия, общество, безопасность” Московского центра Карнеги. Доктор исторических наук, профессор Высшей школы экономики, автор 15 книг.
Книга “Мой ислам”, фрагменты которой здесь публикуются, готовится к изданию в издательстве “Время новостей”.
Чем силен ислам
Вопрос актуален. Потому что зачастую в глаза бросаются слабости приверженцев ислама. В самом деле, мусульманский мир проигрывает — по мнению многих аналитиков, проиграл — экономическое и военное состязание с миром христианским. Это Америка и Европа продают компьютеры, самолеты и автомобили мусульманам. Иранские “пейканы” и египетские “рамзесы” всего лишь переименованные “фиаты” и “ситроены”.
Мусульмане рвутся в христианские страны, чтобы заново обрести там себя, заработать на жизнь, удачно жениться на европейках. Об американской и европейской миграции на Ближний Восток пока что не слышно. Когда у человека есть выбор, он выбирает местом своего жительства Париж и Брюссель.
Запад указывает мусульманам, как положено себя вести, пытаясь их перевоспитать. Американо-европейская коалиция пришла в Ирак, а не ирако-иранская, например, в бывшую Югославию.
Самая преуспевающая мусульманская страна, Турция, рвется во что бы то ни стало быть полноценным европейским государством, стать членом Европейского союза.
И тем не менее: никто, ни на Западе, ни тем более в мусульманском мире не скажет, что ислам — слабая религия. Напротив, каждый признает за ним мощь и большую историческую перспективу.
Попробуем объяснить этот феномен как можно проще. Как объясняют студенту или еще хуже — радиослушателю. Хотя просто отвечать на простые вопросы очень непросто. Зато уж если ответ получился, то будет как в старом анекдоте: пока объяснял — сам понял.
Но прежде: чем вообще сильна религия?
Общие рассуждения, как правило, избыточны и необязательны для читателя. Да и текст этот — конкретный, он только об исламе. Но все же… .
Я не теолог. Моя специальность — исламовед — конечно, подразумевает некую философскую и даже богословскую подготовку. Для того чтобы быть исламоведом, надо быть еще и политологом, и историком, даже чуть-чуть экономистом. Кем только еще быть не надо. К чему это я? Да к тому, что, несмотря на самую глубокую глубину познаний, иногда хочется поразмышлять о вере “по-домохозяичному”. Спросить себя, что она такое? И сразу ответить: это — всего лишь мои отношения с Богом.
Главное — верить Богу бескорыстно. А мы — сознательно или нет — но: а) вымаливаем что-то у Него; б) юлим перед Ним; в) оправдываемся; г) пытаемся Его обмануть. И думаем, что все сойдет с рук. Что Он — симпатяга и нам поверит. Мы прислоняемся к Нему, как к теплой уютной стенке.
Почему я пишу “Он” с прописной буквы? Не потому, что сам хочу подыграть Ему, но для того, чтобы просто провести разницу между Ним и Его подобием. “Человек это звучит гордо”, — произносил горьковский Сатин. Но так ли уж гордо он звучит? Величие человека состоит в том, что он выжил, — уверен персонаж повести братьев Стругацких “Пикник на обочине” Валентин Пильман. Подобие Господа всегда имеет свои индивидуально очерченные пределы. Ссылаться на то, что ты подобие Всевышнего, просто хамство.
Мы верим в Бога точно так же, как верим в президента, в премьера, в государство, надеясь обменять свою веру на что-то конкретное, ну, скажем, на рай. Мы приобретаем наш паспорт в светлое будущее, мы вечно накупаем индульгенций. Мы обсуждаем с Ним наши мирские проблемы. Именем Его мы создаем законы и требуем их исполнения. Мы ругаемся из-за Бога, мы торгуемся из-за Бога, мы убиваем из-за Него. Но главное, повторюсь, — мы вступаем с Богом в отношения.
Мусульмане к Богу (Аллаху) относятся честнее, чем христиане. Они хотя бы Его не рисуют. И потому не знают, как Он выглядит. А мы Саваофа наблюдали. И Саваоф похож на прокурора, ну и, конечно, на свое земное подобие пенсионного возраста.
В христианстве с Богом напрямую общалось множество людей.
Был сын Божий, Бог-сын, которого осязали толпы людей, в земной судьбе которого принимали участие администрация (Понтий Пилат), гражданское общество (толпа, сопровождавшая Иисуса на Голгофу), представители духовенства (волхвы, первосвященник и коллеги), диссиденты и прочие. Но, несмотря на чудеса, свершенные Иисусом, несмотря на его подвиг, он все же не Он. Ибо является одновременно носителем и божественного, и человеческого, пророческого. Веками эта тема обсуждалась на богословских факультетах, на рынках, в камерах инквизиции. Спор продолжается и никогда не закончится, ибо появляются новые люди, приходят новые поколения и пытаются разобраться в раздвоении (в “растроении”) Одного.
В исламе есть только один Бог, с которым встречался и которого слышал только один человек. И в этой последовательности первая сила ислама.
Среди монотеистических религий ислам особенно ревностно относится к понятию единобожия — по-арабски “таухид”. В Коране многократно повторяется запрет на “придание Аллаху сотоварищей”. Борьба с богами была бескомпромиссной, можно сказать, “испепеляющей”. Приязнь к многобожеству каралась смертью.
Таухид суров, зато прост: “Нет бога кроме Бога…”. И все. По мнению мусульманских теологов (улемов), христианские изыски о Троице непонятны и неуместны. Более того, в самом слове “христианство” (“christianism”) при желании (а оно у некоторых порой возникает) можно уловить что-то идолообразное. Ведь религия названа по имени человека, пусть и богочеловека. (Кстати, как и буддизм.) Между прочим, некоторые европейцы пытались придать исламу созвучное христианству звучание, назвать его “по-христиански”. Например, в 1788 г. по указанию императрицы Екатерины было создано “Оренбургское Магометанское духовное собрание”. Наполеон сражался с магометанами, а английский историк Гибб написал книжку “Muhamaddanism”.
Ислам отказался от икон и статуй. “Ну что вы хорошего находите в своих раскрашенных досках?” — срезала меня однажды коллега Раисэ. Проще всего обидеться на нетолерантное высказывание. Однако, как ни крути, а иконы, католические статуи — не что иное, как скрытая память об идолах. Они не от Бога, но от богов. Хотя помогают молиться, создают атмосферу благолепия. В церковь часто заходят не молиться, но любоваться скульптурой и живописью. И кому больше принадлежит рублевская Троица — искусству или вере? Иконы, картины, статуи — декорация Театра религии. Исламу такие декорации не нужны. Есть Бог и есть. Разумеется, и мечетям не совсем уж чужда пышность — разноцветные витражи, орнаменты, колонны. Но в церкви Господь нарисован, а в мечети он написан буквами — Аллах.
В русской литературе есть эпизоды страха перед ночной церковью. Думаю, что тот, кто захочет провести ночь в костеле, тоже будет чувствовать себя не совсем уютно в окружении мускулистых святых и мучеников с нервными лицами.
Устланная коврами мечеть комфортна. На этих коврах можно не только молиться, но и прилечь, задуматься (понятно, не об экстремизме).
В исламе нет духовенства, нет сана, нет посвящения в сан. Имам — это всего лишь тот, кто стоит перед молящимися на пятничной общей молитве, мулла — образованный в вопросах ислама человек, хранитель ислама, муэззин — призывающий мусульман на молитву, муфтий — тот, кто дает заключение по богословским проблемам (фетвы), мухтасиб — просто учетчик, завхоз. Первоначально мухтасибами назывались те, кто надзирал за соблюдением правил торговли на базарах. А торговать следовало, соблюдая законы шариата. Отсюда и коммерческо-религиозная должность мухтасиба.
Разумеется, формальное отсутствие духовенства не означает, что на муллу или имама не надо учиться. Раньше было проще: собирались мусульмане и выбирали самого сведущего в вопросах ислама. Теперь по всему миру действуют сотни тысяч мектебе, медресе, институтов и университетов, где учат на имамов, выдавая соответствующие дипломы знатоков шариата, богословов. Тем не менее неформальное мусульманское духовенство не может превратиться в касту или корпорацию. Оно постоянно пополняется новыми людьми из светской среды, которые претендуют на знание ислама и оспаривают позиции тех имамов и улемов, которые десятилетиями трудятся на религиозном поприще. Вот и в России в последнее двадцатилетие в “сфере ислама” работает немалое количество тех, кого в какой-то степени можно считать настоящими неофитами. Выросшие в светской среде, закончив советские вузы или ПТУ, эти люди попытались сами изучить ислам и “войти” в него. Кому-то это удалось, кто-то так и остался недоучкой с самоприсвоенным титулом “имам”. В 1990-е мне доводилось встречать таких новоиспеченных духовных авторитетов, которые после прочтения нескольких книг, написанных советскими профессорами, и наскоро переведенных трудов мусульманских богословов решили, что способны повести за собой верующих. Наивные, честолюбивые, они искренне верили в собственное предназначение, и порой им удавалось собирать вокруг себя малочисленные кружки приверженцев (иногда на рынках), которые вскоре распадались.
Слово “ислам” метафизично. Оно не сопряжено ни с каким конкретным субъектом. Оно означает мистическое действие — предание себя в руки Бога. Позволю себе рискованную аналогию. Есть французское слово l’amour. Влюбленные оказываются последователями небольшого игривого существа с птичьими крылышками. Они — amoureux (амурны). Теперь сравните с русской любовью. Это и процесс, и состояние души, и еще многое другое. Вот так и ислам.
Ислам стоит на пяти опорах — столпах веры (по-арабски — аркан ад-дин):
символ веры — шахада;
молитва — салят;
благотворительность — закят;
пост — саум;
паломничество к главной святыне Каабе — хадж.
Некоторые богословы пытаются довести список столпов до 6, прибавив к ним джихад. Но об этом после.
Именно эти пять столпов роднят, объединяют всех мусульман. Они являются реальной основой для консолидации, а значит, и для силы ислама. Пять столпов — своего рода пароль, по которому мусульмане отличают своих от чужих. Известно: далеко не каждый верующий разбирается в той религии, приверженцем которой себя считает. Устройте православному экзамен по православию. Если, конечно, сами в нем что-то понимаете. Такое услышите, что чертям страшно станет.
Зато почти каждый мусульманин (даже бывший член обкома Татарской АССР), сколь бы поверхностно он ни знал свой ислам, без запинки назовет пять столпов.
Все столпы, кроме хаджа, легко соблюдать.
Шахада — это символ веры, признание того, что нет бога кроме Бога, а Мухаммад — его посланник. Произнеся троекратно шахаду, ты становишься мусульманином. Только произносить “Нет бога кроме Бога…” надо лишь тогда, когда ты уверен в том, что это твое окончательное и бесповоротное признание. Что обратного пути нет.
Между прочим, обратного пути действительно нет. Ибо оставивший ислам обрекает себя на смерть. Последнее обстоятельство всегда использовалось в качестве аргумента в пользу жестокости ислама. Да, действительно жестоко. Но ведь вероотступничество всегда каралось. Вспомните, как резали католики протестантов в Варфоломеевскую ночь 1572 г. Инквизицию, наконец…
В 2006 г. мир был возмущен действиями шариатских судей в Афганистане, приговоривших к смерти некоего Абдуллу Рахмана, перешедшего из ислама в христианство. Благодаря международному заступничеству Рахман уцелел, но непонимание, неприязнь к исламу возросли.
Из чего исходил шариатский суд Афганистана? Из того, что Рахман предал Бога. Но ведь речь шла не об отказе от Бога, но об, так сказать, изменении договора с ним — был “исламский контракт”, стал христианский. Так что от веры человек не отступил. Между прочим, далеко не все улемы были солидарны со строгими афганцами — постталибами.
Обязанность молиться не требует особых комментариев.
Наиболее рекомендуема пятикратная молитва, но допустимо молиться и три раза. Молитва — обращение к Богу — очень интимна. За молящимися не надо подсматривать. Но все же однажды я подсмотрел, как молился босой мусульманин в немыслимо рваной жилетке посреди пустыни, без мечети, на маленьком потрепанном коврике, в вакуумной сахарской тишине. Стоял закат, теплое солнце спускалось за ровный горизонт. Была комната, только без стен. Поверить, что пустыня может быть похожей на комнату, наверно, невозможно. Но попробуйте предствить…
В Коране сказано:
Так воздавайте Господу хвалы,
Когда настигнет вас вечерний час (заката),
Или забрезжит (солнце) утренней зари.
Ему хвала и на земле, и в небе,
И в ранний вечер,
И когда ваc полдень настигает.
(Сура “ар-Рум”, аяты17—181 )
И хвалы воздают ежедневно и часто.
У каждой обязательной молитвы свое время: первая, аль-фаджр, — на рассвете; вторая, аз-зухр, — в полдень; третья, аль-▒аср, — предвечерняя; четвертая,
аль-▒иша, — при наступлении ночи; и пятая, витр, — ночная. Лица всех, кто молится, обращены к Мекке, они как будто видят через сотни и тысячи километров священную Каабу. Молитва обегает земной шар, прокатываясь по его часовым поясам. Она никогда не заканчивается. Она напоминает танец фонарщиков в “Маленьком принце” Сент-Экзюпери.
Закят не просто богоугодное дело, не только очищение, не католическая индульгенция, покупка которой снимает с тебя грехи. Закят есть форма общественной и религиозной солидарности. Именем Аллаха ты поддерживаешь соседа, общину, государство в конце концов. Мусульманин, как бы беден он ни был, не имеет права отказываться от выполнения долга перед тем, кто нуждается.
“О вы, кто верует!
Хвалы Аллаху воздайте частым воздаянием…”.
(Сура “аль-Ахзаб”, аят 41)
Закят по сути принял форму государственного налога, формально опять-таки в пользу нуждающихся. Помощь богатых стран бедным единоверцам также есть закят. А счет этой помощи, между прочим, идет на сотни миллионов долларов (именно долларов, ибо именно к доллару привязаны цены на нефть). Конечно, здесь замешана политика, но сильна и религия: мусульмане помогают мусульманам, сплачиваясь, а значит, становясь сильнее.
Пост есть пост, с той только разницей, что мусульмане соблюдают его куда ревностней, чем христиане, в чем легко убедится каждый, кто хоть раз пожил в эти дни в исламском краю. Пост продолжается целый месяц — рамадан. Иногда пост именно так и называют.
Рамадан — особый месяц. Именно в нем пророку были ниспосланы первые аяты Корана. Мухаммад как-то заметил: “Всемогущий Аллах говорит, что все дела человека совершаются для него самого, кроме поста. Пост совершается только для Аллаха, и Он — награда за пост”. С пророком не поспоришь. Но, тем не менее, пост полезен и человеку. Как минимум, с медицинской точки зрения. Особенно, если его соблюдать.
Общее терпение в месяц рамадан сплачивает, ибо требует немало душевных и физических сил, которые, в свою очередь, укрепляют веру в истинность своей религии, отличая ее от остальных, менее требовательных.
Ислам не претендует на монополию на введение поста. В Коране сказано:
“О вы, кто верует! Предписан пост вам,
Как он предписан был для тех, кто был до вас,
Чтобы благочестие могли вы обрести”.
(Сура “Бакара”, аят 183)
У нас, у христиан, есть свой великий пост. (Интересно, как соблюдают пост православные коммунисты?) Но очень редко кто готов ради старой доброй традиции терпеливо ограничивать себя в еде. Правда, сейчас в некоторых ресторанах можно попасть на постное, своего рода “православное меню”. Но это скорее дань официальной моде. Кое-кто из депутатов любит при случае обронить, что “ланч наш был однозначно православным” — глядишь и до Самого1 дойдет весть о конфессионально-патриотическом бдении “единоросса”.
Наш пост строится по принципу избирательности еды — скоромное нельзя, постное можно. Мусульманский пост по другому принципу — временному: как только станет возможным отличить белую нитку от черной, так с едой надо завязывать, а как разницы в нитках не усмотреть, дозволено трапезовать. И хотя традиция предостерегает против обжорства, порой именно это слово больше всего подходит тому обедо-ужину, который уминают мусульмане под покровом ночи. Возможно, это — реакция на строгость поста, во время которого в светлое время запрещено не только есть, но также пить, курить, сглатывать слюну, а заодно “приближаться” к женщине.
Скептик конечно же ждет рассказов о том, как мусульмане не соблюдают свой пост. Извольте. Есть притча о Ходже Насреддине, который, увидев в рамадан на небе молодой месяц, сказал: “Опять ты вернулся, опять заставишь мучиться от голода и жажды. Но на этот раз я перехитрю тебя. Я отправлюсь в дальний путь” (по исламу путники могут не соблюдать пост и перенести его на более удобное время).
В Алжире2 некоторые офицеры втихаря заскакивали в рабочие комнатки к нашим специалистам, чтобы курнуть и выпить водички. В Египте летчики демонстративно на глазах у обалдевших от голода солдат пили чай. Правда, среди асов нашлись двое таких, кто все-таки соблюдали пост. Их отстранили от полетов на “сушках” — СУ7-БМК, и сам закомандующего ВВС страны прилетал на вертолете, чтобы заставить старлеев перекусить. В египетской армии соблюдение поста было необязательным, а в авиации его несоблюдение даже желательным. Оно и понятно — шла беспрерывная подготовка к победе над Израилем, прерывавшаяся лишь на время войн с ним. Приезжавшие на учебу в СССР арабские офицеры вспоминали о посте, только если он совпадал с инспекцией высокопоставленных отечественных ревизоров, проверявших, как слушатели освоили танк или самолет и не забыли ли часом они про религию.
В истории нашего отечества с мусульманским постом связана и трагическая история. В 1916 г. из Туркестана в российскую армию забрали на военную службу несколько тысяч местных жителей. Послали их служить на север, на Кольский полуостров, а там — на строительные работы. Наступил месяц рамадан. Солнце зашло. И не взошло. Дело-то было за полярным кругом. Теперь поставьте себя на место правоверного ферганского дехканина, обреченного чуть ли не на полугодичный пост. Кончилось все печально: сначала был бунт, потом несчастных мусульман перевели в другое место.
В постсоветском Азербайджане один мой коллега вообще забывал про пост. В Киргизии я знаю мусульманина, даже не подозревающего о нюансах и строгости поста. У озабоченных развитием своей страны казахских менеджеров при слове “пост” на лице появляется улыбка, подобная той, которая возникала на лицах комсомольских работников, принимавших ленинский зачет.
И все же несоблюдение поста — это эпизоды, пусть даже в национальном масштабе. Пост соблюдает большинство мусульман.
Самое сложное (и хлопотное) дело — хадж: ежегодное паломничество к святым местам в Мекку и Медину. С одной стороны, паломничество очень желательно. С другой — не у каждого есть на это средства. Да и святые места всех мусульман вместить не могут. Хозяева Каабы, мудрые саудовские монархи, ввели квоту, установили 0,1 процента от количества мусульман в том или ином государстве. Общее число паломников составляет примерно 2,6 млн чел. С 1996 по 2006 год в давках погибло около 2,5 тыс. паломников. Скорбный рекорд был поставлен в 1990 г., когда погибо 1426 паломников. В 2006 г. количество жертв составило 346 чел.
На 2007 г. паломническая квота России составила 20,5 тыс. чел.
В хадж пускают только мусульман, поэтому видеть это событие “вживую” мне не довелось. Но кадры кинохроники, фотографии, рассказы очевидцев дают представление о фантастической, исходящей в этот момент от паломников энергетики, частицы которой они развозят потом по городам и весям, передавая ее единоверцам. Быть хаджи престижно, особенно в небольших городах и деревнях. В городах покрупнее, из которых в Мекку катаются чаще, титул “хаджи” уже не звучит как нечто из ряда вон выходящее. Как-то в Махачкале я оказался за одним столом сразу с пятью хаджи, причем двое из них готовились в новое паломничество, которое, как они признались, сопровождалось коммерческими сделками (или наоборот — хадж был предлогом для бизнеса).
В Коране есть сура, которая так и называется “Хадж”. В ней говорится, почему место паломничества назначено именно в Мекке.
“И вот назначили Мы это место Ибрахим
(Для становления Святого Дома
И сказали: Ты в почитании Меня)
Мне соучастников не придавай!
Мой дом от мерзости очисти
Для совершающих обход,
Для предающихся (благочестивым думам),
Для преклонившихся (в молитве перед Богом),
Простертых ниц (пред именем Его).
И возвести среди людей о Хадже —
Они придут к тебе пешком (из недалеких мест)…”.
(Сура “Хадж”, аяты 26—27)
При всем том, что феномен паломничества присутствует и в других религиях, только в исламе оно играет столь важную роль. Оно воспринимается как вечный источник силы и единства ислама. Участвуя в хадже, просто видя на экране домашнего телевизора человеческий водоворот, мусульманин почувствует до конца не проявившееся могущество своей религии, ощутит исламское братство.
После завершения хаджа начинается ▒ид аль-адха, праздник жертвоприношения, по-татарски, вообще по-тюркски — Курбан-байрам, который длится три бурных дня. Для неправоверных поясню: жертвоприношение свершается в честь следующего известного, общего для христианства и ислама события: Ибрагиму (Аврааму) Всевышним было предназначено принести в жертву своего сына Исмаила (в христианской версии Исаака), и когда богобоязненный Ибрагим занес нож, вместо сына под ножом забился ягненок.
…В алжирском г. Батна советские военные специалисты обидно для мусульман прозвали ▒ид аль-адха “днем барана”. Задолго до праздника по всему Алжиру собирались большие “бараньи толкучки”. Бараны разные — большие, холеные, тощенькие, но все с грязными курдюками — толпились на импровизированных рынках. Купленные новыми хозяевами, они доживали свой век во дворах, на крышах, и их нервное, похожее на звуковую дорожку фильма ужасов блеяние будило по ночам соседей.
18 декабря 1975 г. “день барана” пришелся на 18 декабря. В нашей группе советников при Высшей школе боевого оружия было устроено не то партийное, не то офицерское собрание. Оно было посвящено любимой теме — состоянию дисциплины в коллективе. Всякий, единожды посетивший подобные сходки, знает, что это за счастье.
Слава Аллаху, у каждого собрания есть перерыв. Именно в этот благословенный миг советские офицеры — от книгочея-переводчика до нацелившегося на “Волгу” полковника — высыпали на улицу полюбоваться диковинным зрелищем. Возле соседнего дома огромного, чуть ли не с теленка, барана резал высокий старикан в коричневом пиджаке. Хозяин барана терпеливо ждал начала обряда. Старик уже взялся за нож, но его остановили. Он забыл прочитать молитву. Барану досталось пожить еще несколько мгновений.
Надо сказать, что для непривычного, немусульманского взгляда жертвоприношение выглядит не столько торжественно и радостно. А для членов общества защиты прав животных и “зеленых” это вообще трагедия шекспировского накала. Вот почему в Москве было принято, на мой взгляд, вполне разумное решение проводить священный акт вдали от немусульманских глаз.
Резать можно не только баранов, но и кое-кого еще, например, верблюдов, что и делает молодой президент Чеченской Республики Рамзан Кадыров, тем самым еще раз напомнив, что он истинный и не жадный мусульманин.
Курбан-байрам отягощен тщеславием. Каждый хочет, чтобы его баран, его верблюд был больше, чем у соседа. Особенно страдают от этого те, кто победнее. Ведь порой цена барана больше месячного заработка. Тогда на помощь приходит государство и верные ему священнослужители. Несть числа фетвам, в которых алжирские, афганские, египетские, марокканские (далее — по алфавиту) имамы разъясняли, что целого барана можно и не резать, а лучше просто купить много вкусного мяса. Им надо обязательно поделиться со своими менее состоятельными единоверцами. Это — садака, необязательная, но желательная раздача милостыни. Садака возможна в любое время. Но в Курбан-байрам без нее не обойтись.
Не одни только столпы ислама составляют силу этой религии.
Исламу свойственно единство религиозного и светского начал. Для мусульманина ислам — образ жизни, личного и общественного поведения. Ислам наиболее последователен в своей “тотальности”, всеохватности, в стремлении выстроить мир по собственным лекалам.
То же изначально было в большей или меньшей степени присуще и другим монотеистическим религиям. Однако впоследствии в христианстве возобладал принцип “кесарю кесарово, Божье Богу”. Что касается иудаизма, то здесь регламентирование поведения, в том числе общественного и политического, в силу исторических причин оказалось невозможным. Иудаизм оставался преимущественно этнической религией, а многие его последователи под внешним давлением оказывались вынуждены переходить в иные конфессии, подстраиваться под иное бытие (а иногда даже и сознание).
Ислам политизирован. Причем изначально.
Как считают по христианскому календарю? В каком году убили Цезаря? В 44-м dopo Cristo — D.C.1, до Христа. В каком году, например, произошла (ныне именуемая бунтом) Великая Октябрьская социалистическая революция? В 1917-м от рождения Христа, то есть в 1917-м A.D. — Anno Domini. Дата его рождения окружена тайной, как и само появление на свет (как и непорочное зачатие). Праздник Рождества Христова был учрежден около 530 г. монахом-астрономом по имени Дионисий, причем сам день Рождества, 25 декабря, был выбран произвольно. У православных Христос родился на несколько дней позже.
(Большевики попытались изобрести свое, атеистическое понятие — “до нашей эры” (до н.э.) и “нашей эры” — н.э.)
Мусульмане же ведут отсчет эпохи по лунным месяцам от политического события — хиджры, то есть переезда Пророка из Мекки в Медину (тогда именовавшуюся Ясриб). Ныне у нас на дворе 1429 г.
Правда, “политичность” исламского календаря чем-то напоминает времена Великой Французской революции, когда по решению Робеспьера и коллег было изобретено революционное летоисчисление, длившееся, впрочем, всего 8 лет. Зато календарь по хиджре оказался вечным. Но где нынче тот Робеспьер, а где ислам?
Да, по популярности христианский календарь превосходит своего мусульманского “тезку”. Даже в мире ислама деловые свидания назначают по календарю христианскому. Тем не менее мусульмане христианские даты все чаще дублируют. Хотя двойное летоисчисление может создать и некоторые проблемы: договариваясь о дне и часе встречи, легко запутаться, на какой год и век она назначена.
Как и в христианстве, в исламе существует рай — джинна, описывать который, быть может, и не столь интересно. Все райские кущи похожи друг на друга. В мусульманском раю есть две симпатичные особенности: во-первых, там течет очень много прохладной воды, которой всегда так не хватает жителю жаркой пустыни. Во-вторых, там — вечно девственные гурии. (Чего еще желать моджахеду после жаркой схватки!)
Однако в отличие от христианства в исламе предполагается создание рая и на земле. О чем речь? О построении исламского государства, где полное изобилие, которое принадлежит всем и которое распределяется в соответствии с принципом социальной справедливости. Нечто вроде коммунизма, — продолжит мою мысль читатель. Да, нечто вроде коммунизма, который, признаемся, какое-то время был достаточно эффективной идеологией — верили даже Хрущеву, когда он в 1961 г. (к тому времени народ так до конца и не прозрел) убеждал и чуть не убедил всех в том, что “нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме”.
Коммунизм это миф. А исламское государство?
Тут все не так просто. Кто гарант коммунизма? Ну, Маркс, ну, Ленин, ну, Сталин, ну, Хрущев, ну, КПСС… Несерьезно все это. А кто указывает путь к исламскому государству? Правильно, Аллах. Если мы верим в Бога, то мы должны верить и Богу.
В конце концов, каждая религия стремится подвигнуть человека к тому, чтобы он хорошенько обустраивался на земле. Но никто официально не призывает к созданию “протестантского государства” или “католического государства”. Хотя есть же у современного православия своя социальная концепция. И что плохого в том, если русский человек вдруг возьмет да поверит, что единственный выход из российского разбойничьего госкапитализма с его шестидесятимиллиардной коррупцией — построить истинно “православное государство”, в котором подлинная вертикаль власти исходила бы не от гаранта Конституции и его зама, но от Всевышнего.
Подумайте, во что и чему придется верить, когда опустятся цены на нефть и газ или углеводороды будут заменены кукурузным маслом. Или нефть вообще закончится. “Единая-то Россия” разбежится, а Всевышний останется.
Так вот, в вере в идеальное мироустроение нет ничего чрезвычайного. Еще горьковский Лука говаривал, что человек “живет для лучшего”. В “исламском государстве” будет, естественно, “исламская экономика”. Не берусь объяснять в этом несерьезном тексте, что это такое1. Однако существуют, например, исламские банки, которые формально не берут запрещенный исламом ростовщический “ссудный процент” (“риба” по-арабски)2, в “исламскую экономику” встроен принцип благотворительности, “закят”, который заложен в налоговую систему.
Между прочим, и в подготовленной в недрах РПЦ и представленной осенью
2007 г. “русской доктрине” есть понятие “русская православная экономика”. Знай, как говорится, наших! Вот только эта самая экономика почему-то наводит на мысль о двух главных бедах России (дураки и дороги) и вызывает в памяти знаменитое карамзинское: “Воруют”.
В пользу веры в исламское государство существует сильный аргумент: оно было. Миллионы мусульман в это верят. Было при пророке Мухаммаде и при праведных халифах (общее время правления последних 632—661 гг.). Как светский историк, я прекрасно осведомлен об относительной праведности той эпохи. Из четырех праведных халифов трое (Абу Бакр, Осман и Али) были убиты по причине дворцовых интриг. Однако в глубине души у мусульманина таится вера, что при Пророке в самом деле люди жили по справедливости. И если вернуться к тем нормам отношений между людьми, если во главе государства станет праведник, истинно и истово верующий политик…”.
Так вот: в идеальное христианское государство не верит никто, а в идеальное исламское верят! К тому же ислам молод. На 600 лет моложе христианства. И у него еще все впереди.
Средство достижения исламского триумфа — джихад. А вы как думали? Или вы по-прежнему считаете, что джихад — это только когда с “калашниковым” в одной руке и ятаганом в другой? Представляю, как иной читатель, сплюнув, горько скажет: еще один продался “ваххабитистам”1.
Итак, джихад.
По определению очень качественного, изданного в Ленинграде энциклопедического словаря “Ислам” джихад означает “усилие” — борьба за веру (тожд.: джихад фи сабили-ллах — борьба на пути Аллаха). Так оно и есть на самом деле. “Первоначально под Дж. понималась борьба в защиту и распространение ислама”. Джихад был связан непосредственно с деятельностью пророка Мухаммада и определялся, по выражению авторов словаря, “неоднозначными” указаниями, как то: “не входить с “многобожниками” в конфронтацию и склонять их к истинной вере “мудростью и хорошим увещеванием”; вести с врагами ислама оборонительную войну; нападать на неверных, но так, чтобы военные действия не приходились на священные месяцы; нападать на них в любое время и повсюду”2. За такую трактовку джихада на питерских “академиков” не в претензии даже самые ортодоксальные мусульмане России.
Процитирую одного забытого арабского политика, президента Алжира (1965—1978 гг.) Хуари Бумедьена, сказавшего как-то, что джихад — это “и посадить дерево, и построить фабрику, и посадить ребенка”. В 1964 г. главный редактор алжирского журнала “Революсьон Африкэн” (нечто среднее между “Правдой” и “Коммунистом”) Умар Узган озаглавил передовицу “Джихад во имя социализма”3. В 2006—2007 гг. московские арабисты издали двухтомник под смешным названием “Джихад без войны”. Джихадом именовалась египетская “пятилетка” при Гамаль Абдель Насере. “Джихад без войны” — названа и книга о развитии Туниса, написанная российскими учеными из Института стран Азии и Африки4. Книга посвящена развитию тунисского общества, описанию усилий (сколько джихада!), потребовавшихся, чтобы провести в стране реформы.
А мы-то сами 70 лет не джихадовали за коммунизм? Одним словом, и ты моджахед, и я моджахед.
Джихад назначен мусульманину Аллахом. Великий средневековый салафит, духовный отец нынешних исламских радикалов Ибн Таймийя (1263—1328 гг.) называл джихад шестым столпом ислама. В каком-то смысле он последователен, ибо что вообще можно сделать без джихада, то есть не прилагая усилий? Порою кажется, что джихад занимает в сознании мусульманина даже больше места, чем он сам считает. Ведь умма в самом деле систематически прилагает усилия, то есть ведет джихад за перемены, за то, чтобы приблизиться к беззастенчиво ушедшему вперед “золотому миллиарду”, просто за то, чтобы жить лучше. Джихад — участие в строительстве того самого исламского государства. Кто верит — тот строит.
Есть еще один джихад — “джихад навсий”, или “духовный джихад”. Он интерпретируется как вечное стремление к самоусовершенствованию. Всякий мусульманин обязан ежечасно становиться все лучше, избавляться от недостатков, все больше соответствовать облику истинно верующего. Духовный джихад именуют еще “большим джихадом”.
Не каждую минуту мусульманин помнит о своем личном джихаде. Но, с другой стороны, он не может не понимать того, что его персональное благополучие определяется тем, что происходит вокруг него, на улице, в городе, в стране. От того, как складываются отношения между мусульманским миром и его соседями. А в одном хадисе сказано: “Лучший джихад есть тот, когда человек говорит правду в лицо правящему тирану”. Если это так, то в некоторых странах постсоветского пространства моджахедов на паркете власти уже давно нет.
Идеальный мусульманин чем-то напоминает исламское государство. Никто до конца не представляет, как и тот, и другое выглядят. Скорее всего, идеальный мусульманин живет в истинно исламском государстве. Исламское же государство, напомню, имело место быть во времена пророка Мухаммада, который, в свою очередь, и есть образцовый мусульманин.
Джихадом в мусульманском мире объявлялось любое национально-освободительное движение. При советской власти об объявленной джихадом алжирской революции 1955—1962 гг. было принято отзываться с уважением, зато сопротивление советскому вторжению в Афганистан именовалось не иначе как “так называемый джихад”. Задолго до нашего времени джихад объявляли: Салах ад-Дин крестоносцам, Османская империя — Российской империи, египетский хедив Мухаммад Али — Турции, имам Шамиль — России, ливийские повстанцы — Италии, братья-мусульмане — Герою Советского Союза Гамалю Абдель Насеру, басмачи — Советскому Союзу, Ирак — Ирану, палестинцы — Израилю…
Бен Ладен объявил джихад всем.
Пикантная ситуация сложилась в Чечне: состоявший муфтием при Джохаре Дудаеве Ахмат-хаджи Кадыров сначала объявил джихад России, но затем, став по предложению Путина главой администрации Чеченской Республики, этот антироссийский джихад похерил. Зато от него не отказался главный полевой командир сепаратистов Шамиль Басаев. После убийства Ахмат-хаджи занявший пост вице-премьера и впоследствии ставший и президентом сын его Рамзан подвигнул нового муфтия пророссийской Чечни Султана Мирзаева объявить в 2005 г. джихад басаевскому джихаду.
Мне доводилось встречаться с Ахмат-хаджи приватно, разговаривать с ним в канун его встречи с Путиным. Меня поразила его сосредоточенность. Есть такое выражение: “в глазах шевелится мысль”. Судя по лицу Ахмат-хаджи, мысли, его беспокоившие, были мучительными. Глаза смотрели недоверчиво. Мне показалось, что он был по-своему искренним человеком: искренне объявил джихад Москве и столь же искренне перешел потом на ее сторону. Возможно, у него не было выхода.
Если быть точным, война с Россией была не джихадом, а газаватом. Газават — это малый джихад, то есть боевые действия во имя ислама. Они могут быть и наступательными, и оборонительными. “Газават” — арабское слово, переводимое как военные набеги (единственное число — газва). Набег в качестве военной тактики успешно применял пророк Мухаммад против караванов купцов-язычников. Впоследствии аналогичной тактики придерживались белорусские партизаны, французские маки, красногвардейцы, когда в 1917 г. захватывали мосты, почту и телеграф. Действия чеченских жителей, в начале 90-х нападавших на товарные поезда, также могут быть отнесены к газавату.
Надо сказать, что слово “джихад” чрезвычайно популярно в мусульманских армиях. Какие бы действия и против кого бы мусульмане ни вели, они именуют себя моджахедами. Понятное дело, если джихад завершается поражением, то это вдвойне обидно. Правда, в этом случае можно оправдаться тем, что сам Пророк терпел поражения на поле брани. Например, в 625 г. правоверные проиграли сражение мекканским язычникам в битве при Ухуде. Мухаммад тогда объяснил это поражение тем, что они не слишком верили в победу и потому были наказаны.
На, так сказать, бытовом уровне джихад попадает в комические ситуации. В Алжире дешевые, по полдинара, солдатские сигареты назывались “Муджахед”. Ходили слухи, что в сигареты подкладывали что-то такое, что не отвлекало бы алжирских воинов от боевого джихада. “Первым делом, первым делом — самолеты…”
Но будет. Хватит о джихаде как о войне. На это есть тьма политтехнологов и журналистов.
Сила ислама не только в его целеустремленной догматике. Она заключена еще и в том, что мусульмане участвуют в исторической гонке в роли догоняющих. Есть старый советский анекдот. Японская делегация посещает наш завод. После осмотра его директор спрашивает: и насколько мы от вас отстали? Навсегда, — отвечают японцы. Так вот мусульмане, во всяком случае, те, которые определяют религиозную и политическую идеологию, так не считают. Они уверены, что 600 лет разницы в возрасте между христианством и исламом — гандикап, который они обязательно отыграют. Сравнение с цивилизационными Олимпийскими играми может показаться натянутым. Но по крайней мере это не требует особых пояснений. Задача “догнать и перегнать” у нас у всех в крови. Тем более, ислам как совершенная религия последнего пророка обречен на конечную победу. Наверно, даже легче не быть лидером, если все равно знаешь, что на финише окажешься первым. Ведь на то воля Аллаха.
К тому же историческая память мусульманства хранит славные времена, когда, опоздав на старте, ислам столетиями “шел вровень” с европейцами, а то и опережал их. Кстати, причина отставания от Запада истолковывалась в религиозном ключе, а именно как “закрытие врат иджтихада”.
Не хочется обременять читателя богословскими терминами. Но приходится. За что и прошу прощения. Что такое иджтихад (между прочим, однокоренное слово с джихадом)? Иджтихад — всего-навсего право на самостоятельное суждение. В отличие от таклида (еще один скучный термин), который означает подражание, повтор того, что уже было сказано, иджтихад предполагает своего рода свободомыслие, поиск новых идей и образов. Иджтихад есть основа развития мысли. Так вот, в силу ряда обстоятельств в XVI веке “врата иджтихада” захлопнулись, что и повлекло за собой упадок мусульманского мира.
Разумеется, читатель-материалист, экономист и бывший марксист сразу сообразит, что не только закрытие врат иджтихада стало причиной деградации мирового мусульманства. На то была масса иных, социально-экономических, а также геополитических причин (вспомните хотя бы открытие Колумбом в 1492 г. злосчастной Америки, ставшее началом переориентации торговых путей), но все же нельзя не признать, что наступившая духота мысли и сознания сыграла для мусульман крайне негативную роль.
Теперь мусульмане начинают верить, что врата открываются. Хотя бы приоткрываются. В исламские паруса задул свежий ветер. Наступает время ислама.
И в этом их убеждают не кто-нибудь, но их же оппоненты из Европы и Америки. Мир растерялся перед исламом. Стало принятым, если угодно, модным его бояться. Пугают Ираком, Ираном с его несуществующей атомной бомбой, Пакистаном, уже имеющим эту бомбу, Афганистаном, ХАМАСом, бен Ладеном, арабами в Европе, азербайджанцами в Москве, протянувшейся к европейскому горлу турецкой рукой, хиджабами, ваххабитами и т.д. и т.п. Не счесть в газетах заголовков типа “Нас накроет исламская волна” (а то и похлеще — “зеленая чума”), не счесть книг и статей об исламской угрозе. Согласитесь, что, если бы вами, читатель, все время кого-то пугали, вы бы и сами ощутили в себе таинственную всесокрушающую силу.
В самом деле, мусульмане не просто не чувствуют себя побежденными, но, напротив, видят, что, отставая экономически, не обладая западнохристианским оружием, они способны противостоять кому угодно. Вы скажете, что в приведенном мною выше перечне “исламских ужасов” почти сплошь — радикалы да экстремисты. Допустим, но дело в том, что эта публика сегодня просто наиболее активна, ибо с ней ассоциируется способность мусульман защищаться и наступать. Тем паче что радикалы неумолчно кричат, что именно они — единственные носители истинного ислама.
11 сентября многими, а может, даже большинством мусульман было воспринято как победа, как “исламский Перл-Харбор”. Были же праздничные демонстрации в палестинской Рамалле, были накрытые столы в Бостоне, звучали радостные молитвы в Париже, Дамаске, Лондоне, Дагестане. И был опрос среди московских мусульман, в ходе которого на вопрос о том, кто более соответствует облику мусульманина, террорист номер один занял почетное третье место. Тот опрос был проведен самими мусульманами. (Бен Ладен уже вошел в мировой фольклор. Исламоведы называют его просто “Беня”. В Индии бен Ладеном назвали дикого слона-убийцу. Кличку “Усама” носил активист питерской Лиги анархистов Денис Зеленюк, обвиненный в причастности ко взрыву поезда “Невский экспресс” в августе 2007 г.)
Маленький, зачуханный на хлопковом или маковом поле, живущий в квартире с завешенным бельем балконом, трясущийся в раздолбанном “пежо” или “девятке”, мусульманин обретает чувство собственного достоинства. Мусульманский Чарли Чаплин ощущает себя могучим моджахедом, способным сотворить нечто глобальное, перевернуть мир. Отсюда — бесконечный резерв радикалов. Но бен Ладену внимает не только бедняк. Им может быть очарован всякий — и очень умный, и очень образованный, и очень богатый. Среди экстремистов есть программисты-компьютерщики, бизнесмены, студенты, врачи, профессора. Они искренне верят, что Усама в самом деле мессия, способный рявкнуть на Запад. Большинство из них никогда не решится высказать это вслух. Оправдать убийство людей, “казненных” только за то, что они как раз в тот день находились в нью-йоркских “близнецах”, невозможно. Но втайне гордиться бен Ладеном — сколько угодно.
А между прочим, сколько православных порадовалось успеху бен Ладена! Кто из нас не слыхал (а кое-кто и сам говорил): “Так им, американцам, и надо”. Я эти слова услышал первый раз в самое 11 сентября в переходе под Пушкинской площадью от дышащего перегаром немусульманина. Кстати, порадовался успеху бен Ладена разлюбивший Америку славный не только шахматными победами, но и неизбитостью мышления шахматист Роберт Фишер.
Как-то звонит мне корреспондент одного издания и справшивает: с кем бы из великих (именно так и спросил) я бы хотел встретиться. Не раздумывая, я ответил: с Усамой бен Ладеном. И пусть прокуратура привлечет меня к суду за разжигание межрелигиозной розни и чего там еще. Думаю, что и российский, и американский президенты были бы не прочь пообщаться с этим человеком. Может, и китайскому вождю есть что спросить у него.
Согласился бы бен Ладен — ведь он вечно в цейтноте? Даже если бы и согласился, то встреча была бы короткой и уж, конечно, “без галстуков” (тем более что ислам не одобряет их ношения). Скорее всего, пришлось бы ограничиться только одним вопросом. Лично мой был бы таков: какого черта с твоим, Усама, состоянием в 300 млн (говорят, еще больше) заниматься всякой террористической мутью, шастать по пещерам Тора-Бора в Афганистане, жить в Судане в заброшенной казарме? Зачем тебе убивать людей? Ведь сам ты с этого ничего не имеешь.
Наш меркантильный век перестал понимать фанатиков. Это — на Западе. Ну, откуда им взяться в президентских администрациях Вашингтона и Москвы? Быть может, поэтому и не могут справиться с фанатиком-маньяком, живущим по другим законам. Конечно, в обоих белых домах его последователей проще именовать бандитами и уголовниками, очевидно, по фрейдистской аналогии с некоторыми своими высокопоставленными сослуживцами.
Ислам силен, порою непостижим для немусульманина.
А есть ли у ислама слабости?
Постановка вопроса — щекотлива. Поэтому прежде задумаемся: вправе ли человек рассуждать о недостатках своей религии?
С верой понятно — или веришь или нет. А вот безоговорочно ли удовлетворяет меня моя религия, моя форма веры, отвечает ли она моим личным представлениям о добре и зле, об отношении между человеком и другими людьми, все ли нормы и запреты моей религии я разделяю? Согласен ли я с тем, как учит она относиться к инаковерующим? Если согласен, значит, я имею право критически рассуждать и о другой, не моей религии.
Проще всего обо всем этом не задумываться. Не ворошить ни свою, ни, тем более, чужую традицию. Оставить все как есть. Сохранять тотальную терпимость и взойти на недосягаемый пьедестал политкорректности. Но все мы человеки, и нам свойственно задавать вопросы даже по текстам священных книг.
Сознаемся, что ох как не все близко и понятно даже в собственной религии. И по большому счету, и “по мелочам”. Ведь кто-то все эти мелочи выдумал, а теперь заставляет нас их соблюдать. Все эти малопонятные обряды — не более чем инструкции, вроде тех, которые торчат перед глазами в конторах. И святости здесь не более чем… ну да ладно. Почему кто-то должен учить меня, как верить? Эрудированный священнослужитель может рассказать много занятного о том, откуда взялся тот или иной обряд. Не говоря уже о том, сколько этих обрядов вошло в монотеизм из проклинаемого всеми язычества.
А если мне не нравится, что религию постоянно пристегивают к государству? Не нравится православная или исламская экономика, потому как и то, и другое по большому счету — такая же выдумка, как и имени Леонида Ильича Брежнева “экономика развитого социализма”? Если я просто умный (считающий себя умным) человек, который не верит своему имаму (священнику), тем более что на соседней улице есть другой имам и другой священник? Если я знаю, что среди имамов и их христианских коллег немерено стяжателей и заурядных жуликов, которые и в Господа-то не верят? И, наконец, если надоел мне (православному) муэззин со своим неуместным на моей улице утренним азаном (мог бы и попозже поорать, какая разница!)? Или тюкает по моей мусульманской голове колокол, на который и смотреть страшно — вот-вот оборвется? И почему я должен видеть на лицах, наверно, хорошеньких женщин дурацкие тряпки? Почему я должен слушать про хороший джихад, а потом взрываться в метро? Почему какие-то американцы и европейцы, почитающие за Бога распятого человека, должны учить меня, как мне жить, меня — учить демократии? Зачем эти “добрые самаритяне” втюхались в Ирак, а раньше славные “совки”-шурави — в Афганистан?
Есть ли у человека право на совершенствование своей религии? Наверно, есть, как ни прискорбно звучит это для духовенства, особенно того, которое привыкло кормиться возле государства, того, что зовется институционным духовенством. Кроме того, и в христианстве, и в исламе есть школы, церкви секты, возникшие в результате эволюции религии, в результате переосмысления тех или иных ее положений. Религия — живой организм. И право на развитие ей имманентно присуще. Развивают ее конкретные непослушные, не желающие признавать мнение большинства люди. Я бы сказал, что они приносят себя в жертву во имя обновления религии, а жертва эта может быть равна человеческой жизни.
Кроме того, должно же быть у человека право выбора религии. Это не означает ежедневный перелет из одной традиции в другую, но поиск своего пути общения с Богом неизбежен. Как писал пусть и немусульманский, но все равно хороший поэт Юрий Левитанский:
“Каждый выбирает для себя,
Женщину, религию, дорогу,
Дьяволу служить или пророку…”
Знаю, для ислама такая позиция неприемлема. “Выйти” из него нельзя. К тому же 99,999999999 процента мусульман об этом даже не думают. Но в интеллектуально непростом человеке запрет на смену религиозной культуры вызывает дискомфорт, раздражение. Вдвойне — когда тебя принуждают к религии. И в этом принуждении видится слабость ислама.
Иногда спрашивают и меня грешного: “Не перешел ли ты в ислам?” Нет, не перешел и никогда не перейду. Вера и религия — вещи разные. Вера в Бога пробуждается внутри человека, принадлежит только ему, и только он решает, каким образом верить. Религия создана людьми, рядовыми гражданами планеты. Принадлежность религии тождественна принадлежности культуре. В зрелом возрасте чаще всего поздно поменять традицию, в которой ты родился, которая протыкает тебя через поколения. Чтобы перейти в другую культуру, эту, другую, культуру надо выстрадать. Как это происходит, мне лично непонятно. Под аффектом? Из-за обиды? Конечно, среди неофитов встречаются и исключения. Но практика показывает, что смена религии определяется по большей части не глубинными, но конъюнктурными соображениями. Они могут быть связаны с семейным положением, с политической карьерой, наконец, просто-напросто с модой. Даже если ты лучше понимаешь другую религию, она более соответствует твоим личным нравственным установкам, отбросить скорлупу, из которой ты вылупился, очень больно.
Другая, сугубо, на мой вкус, проблемная черта ислама — обилие регламентаций, запретов. Причем таких, которые провоцируют человека на их нарушение. О некоторых из них еще поговорим. Пока просто замечу: в полном объеме все эти табу соблюдать просто невозможно. Есть здесь некоторое лицемерие. Не потому ли в исламе так много исключений из правил, позволяющих эти запреты обходить? Тот же пост дозволительно не соблюдать, когда человек в пути. Но ведь все мы всегда в пути…
Есть дипломатичное понятие — такыйя. Оно переводится как благоразумие, а означает возможность, даже обязанность в некоторых сложных ситуациях избегать откровенности, подстраиваться под окружающий, враждебный исламу мир. Иногда вместо такыйи говорят “китман” — “благоразумное скрывание своей веры”. Нарушения допустимы, если они совершаются во имя интересов ислама и общины. Кстати сказать, в одном из документов действующей в Центральной Азии радикальной партии “Хизб ат-тахрир аль ислямий” (Исламская партия освобождения) прямо сказано, что моджахед обязан не отличаться от всех прочих и потому не то что дозволяется, но даже предписывается на время забыть о строгих нормах ислама и соблюдать нормы конспирации. Если моджахед воспитан на “17 мгновениях весны”, то сыграть в “мусульманского Штирлица” даже интересно.
Вот иногда пьешь с правоверным и думаешь: то ли он вынужденно поступает так, руководствуясь такыйей, то ли просто коньяк любит?
Можно удивиться гипетрофированной самодостаточности ислама. Тут много парадоксального. Наши недостатки — продолжение наших достоинств. Самодостаточность — “побочный продукт” последовательности и, так сказать, зацикленности ислама на себе. Он не только собственно религия, но и все остальное — государство, экономика и так далее. В этом его сила. Но, повторяю, эта сила превращается в слабость, когда происходит абсолютизация только своего. Это порождает невостребованность чужого опыта. Как шутил Михаил Жванецкий по поводу Советского Союза: “Зачем нам вперед идти, когда весь опыт сзади?”.
Из всего этого проистекает еще одно обстоятельство, которое осложняет отношения ислама с остальным миром. Этот остальной мир рассматривается как временно неисламский, обреченный на принятие ислама. Ислам проповедует собственную исламскую глобализацию. С одной-то глобализацией человечество замучилось. А тут сталкиваются две. Да еще какие!
При общении с иноверцами дается посыл, что их религия — нечто преходящее, долженствующее уступить место исламу. Некоторые мусульмане рассуждают о неизбежности исламизации России (причем уже в различимом времени). Согласитесь, при такой позиции исламо-православный диалог представляется сомнительным.
Ислам обидчив. Правильнее сказать, обидчивыми становятся мусульмане. Обид накопилось много. Одну из самых заметных нанес в 80-е годы бывший мусульманин Салман Рушди своей книгой “Сатанинские стихи”. Сильная книга, очень злая и действительно издевающаяся над исламом. Аятолла Хомейни приговорил Рушди к смерти, и писатель долго от него прятался. Старец Хомейни слов на ветер не бросал. Зато и рекламу рушдиевскому роману сделал колоссальную. Одно время считалось почти неприличным не прочесть хотя бы пару глав из проклятой книги. Уже сама популярность “Сатанинских стихов” на Западе была вызовом исламу. По продаже книга Рушди почти повсеместно оказалась бестселлером номер один. И только во Франции в 1989 г. уступила первенство роману Франсуазы Саган “Поводок” (“La Laisse”).
В 2002 г. мусульмане обрушились на книгу пожилой итальянки Орианы Фаллачи “Ярость и гордость”. Та тоже постаралась и напугала исламом настолько, что временами даже хотелось над ней посмеяться. В 2005 г. в России заклеймили роман Елены Чудиновой “Мечеть Парижской Богоматери”, в котором кровожадные мусульмане исламизировали Францию. Под каток мести попал автор киноролика “Повиновение” голландец Тео Ван Гог. “Фишкой” фильма о бедственном положении женщин в исламе были проступающие на избиваемых телах коранические аяты. За это Ван Гога попросту убили. Зимой 2006 г. мусульмане набросились на датскую газету “Jyllands-Posten”, сдуру опубликовавшую карикатуры на Пророка. На одном из рисунков Пророк был в чалме, изображенной в виде бомбы. Не современной, а такой, как старинное пиратское ядро, с дымком, идущим изнутри. Фото разошлись по газетам Франции, Швеции, Дании, Новой Зеландии… В ответ в Сирии и Иране горели посольства стран-виновников, проводились тысячные демонстрации, а вечно живые талибы пообещали за голову рисовальщика 1 млн долларов.
Ну как тут не вспомнить слова Остапа Бендера: “Назначу себя уполномоченным пророка и объявлю джихад. Например, Дании… Представляете себе вторжение племен в Копенгаген?”. Кто бы мог подумать, чем обернется эта шутка спустя 80 лет.
На следующий год мусульмане рассердились на шведскую газету “Nerikes Allehanda”, напечатавшую рисунок, на котором Мухаммад изображен с телом собаки. (В статье с такой веселенькой иллюстрацией речь шла о свободе вероисповедания.) Немедленно в Пакистане послу Швеции вручили соответствующую ноту. Но в Стокгольме исламского гнева не испугались. Шведский премьер Фредрик Рейнфельт согласился, что карикатура неудачна, но отметил, что он за свободу самовыражения…
Потом мусульманам не понравилось поведение Берлинского театра, дерзнувшего поставить оперу Моцарта “Идоменей — царь Крита, или Илия и Идамант”, по ходу которой режиссер (рисковый парень) заставил главного героя достать из мешка голову Пророка. А какой шум был поднят в связи с цитированием в 2006 году папой Бенедиктом XVI письма византийского императора Мануила II Палеолога (1350—1425), в котором тот написал про Мухаммада, что он, дескать, “принес злые и бесчестные вещи”. В России некоторые мусульмане разглядели крест на короне, которая на голове орла, которая на гербе России, которая поликонфессиональная страна. Ну и что? Оторвем голову орлу, а заодно вынесем Ленина из его мавзолея?
Пошли разговоры о переносе Олимпийских игр, время проведения которых совпало со священным месяцем рамадан (исламский пост).
В 2007 г. в Афганистане американское командование легкомысленно раздарило местным детям футбольные мячи с изображением флагов мусульманских государств. Был там и флаг Саудовской Аравии, на котором написаны слова Шахады (Нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммад его пророк). До отфуболивания священного текста дело не дошло: американцы быстро извинились и забрали мячики обратно.
В 2007 г. — новое происшествие. В Судане школьная учительница, англичанка Джиллиан Гиббонс во время урока предложила детишкам выбрать имя для плюшевого мишки. Один мальчик назвал его Мухаммадом. Так звали самого мальчика. Школьники согласились. Но кто-то из родителей возмутился и донес в полицию. Стукачество — общая черта всех цивилизаций, исламская не исключение. Учительницу взяли, хотели посадить на полгода и дать 40 плетей за оскорбление Пророка (125-я статья тамошнего Уголовного кодекса). Спасать ее из Лондона приехали члены палаты пэров. Суданцы уступили, сошлись на пятнадцати сутках. Но несколько сотен папаш устроили демонстрацию и потребовали казнить обидчицу ислама. Саму школу временно закрыли. Обалдевшая англичанка вернулась домой.
А вскоре вновь отличился неугомонный понтифик: на католическую Пасху взял да и окрестил мусульманина, египтянина, журналиста Магди Аллама. Да не где-нибудь, а в Соборе святого Петра в Ватикане. Конечно, папе римскому виднее, он, так сказать, постоянно на прямом проводе сами знаете с кем. А с другой стороны, подумалось: а почему бы и нет? Ведь гордятся же мусульмане переходом в ислам христиан.
Лечу в самолете “Ал-Италия”, приносят завтрак. Читаю: “В еде не содержится свинина”. Написано на шести языках — английском, французском, итальянском, испанском, немецком, конечно, арабском. И это правильно. Но давайте действовать на паритетных началах. Пусть в “Саудиан эйр лайнс” подают виски, предупреждая при этом на шести языках: только для христиан, пейте на здоровье.
Главная, наифундаментальнейшая обида мусульман на Запад, на христианский мир, за то, что их обходят в историческом дерби, главный приз в котором комфортная жизнь. Но вспомните, что я писал выше: они с этим не смирились, они готовы к продолжению гонки.
Согласен, чувства верующих надо уважать. Не собираюсь оправдывать ни папу, ни редактора датской газеты, ни… российский герб. Но неужели во всем этом надо обязательно усматривать исключительно злой умысел, в ответ бить стекла и даже убивать? В такой реакции чудится нечто ущербное, недостойное носителей великой цивилизации. Есть такое слово — снисходительность. Надо отдать должное российским мусульманским авторитетам, подавляющее большинство из них относятся к такого рода “укусам”, просчетам, бестактностям, если хотите, свысока. Именно так поступает в подобных ситуациях Совет муфтиев России. И это уже не слабость, но мудрость.
Между прочим, не только исламу порой присущ этот “комплекс неполноценности”. Разве католики не обрушились на фильмы “Последнее искушение Христа” Мартина Скорсезе, “Страсти Христовы” Мела Гибсона и “Код да Винчи” Рона Ховарда? А православные не разгромили в 2002 г. выставку “Осторожно: религия” в музее им. Андрея Сахарова?
И, наконец, о пресловутом экстремизме и терроризме. Я категорически не согласен, когда по сугубо политическим соображениям от ислама отлучают бен Ладена и компанию. Во-первых, эти люди считают себя мусульманами, а самоидентификация — фактор номер один для определения религиозной, да и любой принадлежности — к поэтам, папуасам, среднему классу, московской элите. А во-вторых, они доводят до идеологического и политического абсурда именно установки ислама.
Но в этом случае сила ислама — в экстремистском исполнении — оборачивается слабостью, ибо в глазах людей он ассоциируется только со своими самыми крайними, жестокими проявлениями. За пределами ислама к нему относятся как к чему-то патологическому.
В любой религии, и здесь ислам не исключение, что-то может быть понятнее и ближе, а что-то вызывать внутренний протест. Это — внутреннее, частное дело, когда речь идет о своей религии. Но это становится делом общим, когда что-то не нравится в чужой религии. Как вести себя в подобной ситуации? Ответа нет.
А может, все-таки есть? И заключается в том, что любая религия творится людьми, которые могут и отстать от мира, оказаться дезориентированными на перекрестке цивилизаций. Такое уже случалось и может случиться с любой религией, как бы высоко она себя ни возносила.
Мухаммад
СV пророка ислама Мухаммада ибн Абдаллаха.
Род. 570 г. по христианскому календарю, скон. в 632 г. или в 9 г. хиджры.
Родители: отец — Абдаллах, мать — Амина. Происходит из клана Хашим, племя бану-Курейш.
Полное имя — Мухаммад ибн Абдаллах ибн Абд аль-Мутталиб, ибн Хашим, ибн Абд Манаф ибн Кусайй ибн Киляб ибн Мурра ибн Ка’аб ибн Лу’айй ибн Галиб ибн Фихр ибн Малик ибн ан-Надр ибн Кинана ибн Хузайма ибн Мудрика ибн Илийас ибн Мудар ибн Низар ибн Ма’д ибн ▒Аднан.
Каждое из перечисленных имен — шаг вниз по родословной лестнице. Однако прославила фамилию на всю историю ее последняя ступень — Мухаммад. Это имя должно произноситься только так: Мухаммад, а не Мухамед, Мохамед, Магомед, Магомет, Маомет, Мехомет.
596 — 600 гг. — пастух;
595 — 610 гг. — коммерсант;
610 — 632 гг. пророк ислама.
Правда, публично проповедовать Мухаммад начал несколько позже — в 613 году.
16 июля 622 Anno Domini или 1-го мухаррама первого года по хиджре совершает переезд на новое постоянное место жительства (ПМЖ), получая статус “неофициального политического иммигранта”.
Помимо миссии пророка с 622-х гг. выполнял функции главы государства, с 624 по 627 год — военачальник.
Десятикратно состоял в браке, в том числе с девятью женами одновременно. Дети — четыре дочери, двое сыновей — скончались в раннем детстве.
Образование: одни утверждают, что не умел ни читать, ни писать, другие считают, что умел и то, и другое (разделяю мнение последних).
Пребывание за границей: Йемен, Палестина, Сирия (неоднократно).
Труды. Тут загвоздка. Европейские ученые считают, что пророку принадлежит только один труд, зато какой — священный Коран. Мусульмане верят в то, что Коран нерукотворен и был ниспослан Мухаммаду Всевышним.
Пророк Мухаммад, да хранит его Аллах и приветствует, меня спас. От пьянства. В Алжире, где в середине 1970-х я служил военным переводчиком, досуг был весьма однообразен. Водка стоила дорого, мы потребляли спирт, продававшийся в аптеках в круглых стограммовых пузырьках. Мне благодаря знанию арабского языка эту жидкость продавали во вполне достаточных количествах. Однажды вместо аптеки я зашел в книжный магазин, где купил книгу знаменитого французского исламоведа, патриарха европейского исламоведения Максима Родэнсона “Mahomet”. Книгу прочел залпом, исчеркал ее пометками. Вскоре обрел и другой труд Родэнсона — “Капитализм и ислам”. И, что называется, увлекся.
В Европе и Штатах задолго до расцвета поликорректности и терроризма успели издать про Пророка множество книг самого разного толка. Назову хотя бы монографии У. Монтгомери Уотта, Франца Бюля, Режи Блашера и, конечно, Максима Родэнсона. Как и всякий классик, Родэнсон принадлежал вечности. Мое благоговейное отношение к нему переросло в уверенность, что он давно скончался. Эта убежденность сохранялась даже после того, как мне в руки попадали вполне свежие книги Родэнсона, изданные в 80—90-е годы.
В году этак 1993-м в Париже меня свел с Родэнсоном его знакомый, в молодости работавший помощником… у Троцкого. Для меня повидать Родэнсона было все равно что для аспиранта Высшей партийной школы встретиться с Карлом Марксом. Родэнсон обитал в центре Парижа на четвертом этаже старого дома. Лестницы были устланы коврами, но лифта не было. Трехкомнатная квартира классика не просто была завалена книгами, но буквально состояла из книг. Через них приходилось перешагивать. У Родэнсона была еще одна квартира, где он жил, но там я не был. Мэтр сетовал, что вся его библиотека не нужна его сыновьям-инженерам. Выходец из России, точнее из Белоруссии, Родэнсон сохранил в памяти несколько русских слов и какую-то революционную песнь, куплет из которой он достаточно четко воспроизвел. Глядя на старика, я понимал, что говорить ему со мной об исламе не хочется, что он вообще устал от своей профессии.
Вернувшись в Москву, я перечитал его книжку о Пророке. Ее последняя глава называлась “Победа над смертью”.
Вот в России обобщающей работы нет. Была в 1986 г. написана философом Владимиром Соловьевым работа “Мухаммад. Его жизнь и религиозное учение”. В ЖЗЛ пока публиковать “Пророка Мухаммада” не рискуют. Что бы ни написали, почти наверняка это вызовет чье-то недовольство. С одной стороны, апологетика и славословие в его адрес неинтересны. С другой — описание жизни и деятельности Мухаммада вызовет чувство протеста у некоторых мусульман.
В середине 1980-х я написал повесть “Память пророка”. Естественно, взял псевдоним — фамилию матери. Рукопись дали на рецензию Михаилу Пиотровскому. Ныне он, конечно, большой начальник, но исламоведение в его лице понесло тяжелую утрату. Так, как писал о пророке Мухаммаде свободный от административных вериг тогда еще просто Михаил, мало кто умел писать. Бросил бы он свой Эрмитаж годика на два и сделал бы Большую книгу.
Прочитав рукопись, этот беспристрастный и жестокий человек разнес мой опус в пух и прах. Разгромную и едкую рецензию М.Б. на рукопись я храню как реликвию. Прежде всего рецензент прямо сказал, что “восторгов эта повесть не вызывает”, отметил “множество мелких ошибок и небрежностей”, которые недостойны арабиста (т.е. меня). Об одном из эпизодов было прямо сказано: “Красиво, но неверно”.
Писать о Пророке я больше не рисковал.
О Мухаммаде принято повествовать серьезно и без иронии. Поэтому легкомысленный жанр этой работы создает для автора при описании Пророка некоторые сложности. Не приведи Аллах, обидятся мусульмане. К тому же я не претендую на исламоведческое сочинение. Моя цель — передать свои ощущения от ислама, а значит, и впечатления от его Пророка.
И конечно, я буду говорить о пророке Мухаммаде как светский человек. Мы, бывшие научные атеисты, имеем право судить о Мухаммаде не с исламских, не с богословских позиций. Имеем ли мы право судить о великих людях с расстояния нашего времени? С одной стороны, конечно, нет. Ведь за нами столетия дополнительных знаний, нам известно, как сложилась жизнь великих, каков был ее финал. Мы самозабвенно рассуждаем об их историческом вкладе и еще Бог ведает о чем. И выглядим выспренно-глуповато. Помните, в “Доживем до понедельника”: “Толстой недопонял, Герцен заблуждался… Как будто в истории орудовала шайка троечников”.
С другой стороны, а почему бы и нет? Почему бы не поставить их перед нашим зеркалом — посмотреть, как они в нем отражаются. Рискнуть и посмотреть на Пророка ислама глазами политолога XXI века. Подобрать к нему современные понятия.
Мухаммада можно смело назвать авторитарным правителем. Авторитаризм сплачивает общество, обеспечивает его внутреннюю дисциплину, используя при решении проблем силовые методы. Разве не подходит это определение к приемам Мухаммада, когда после переезда в 622 г. из Мекки в Медину он строил первое (и последнее) исламское государство? Какими еще методами этого можно было достичь? Для раннесредневекового исламского авторитаризма режим личной власти был неизбежен. Иного просто быть не могло. Более того, в действиях Мухаммада можно усмотреть и элементы тоталитаризма: кто, как не он, с помощью ислама неукоснительно регламентировал не только политическую и общественную, но личную жизнь своих подданных? Именно при нем закладывались жесткие нормативы поведения, которые в последующих веках канонизировались шариатом?
Был ли он демократичен? Конечно, ему было неведомо слово “демократия”. Оно и сейчас звучит на арабском языке несколько нелепо — “димукратыйя”. Но он выслушивал чужие советы, учитывал критику в свой адрес. При нем был консультативный совет — шура, упомянутый в 42-й суре. Советоваться было психологически непросто, ведь он знал, что источник его знаний — Божье слово. В прошлом веке на это обстоятельство упирал лидер ливйиской революции Муамар Каддафи. В чем-то подражая Пророку, но оставаясь вождем бедуинского племени, он принялся создавать народные конгрессы и комитеты, которые ничего не решали, но на которых можно было говорить (если не было телекамер) все что угодно. Над ливийскими дорогами полоскались зеленые лозунги “Нет демократии без народных собраний”. Ливийцы над ними смеялись, но… верили им.
У Мухаммада была изумительной силы харизма. Его противники порой боялись слушать его, чтобы не попасть под обаяние. С годами эта харизма увеличивалась, и ей поддавалось все большее количество людей. Она пережила его самого, став шахадой — первым столпом ислама: ля Алла илля ал-Алла ва Мухаммад Расул
Алла — нет бога кроме Бога, а Мухаммад его посланник.
Только харизматик способен органично соединять в себе черты пророка, религиозного вождя и политического руководителя. Он был воплощением единства политики и религии. Он закладывал и утверждал основополагающий принцип ислама — синтез религиозного и светского начал. Сегодня человек с его харизмой легко собирал бы многотысячные толпы и стал бы одной из самых выдающихся политических фигур. В VII веке он тратил свою энергию на десятки, сотни человек, но и это число оказалось достаточным для идейного и политического, даже цивилизационного переворота. Мухаммад “всего-навсего” стал основателем новой религии. Религии, а не секты, как долго пытались представить ислам многие христианские богословы.
Уникальный случай, когда у истока мировой цивилизации стоит один реально живший на земле человек.
Последние два столетия еврохристианская традиция только и занята тем, что пытается отделить религию от политики. Секуляризм вшит в знамена ее политической культуры. Религия отделена от государства. Религию под любым предлогом выталкивали за ограду общественной жизни. В СССР поступили еще проще: ее фактически запретили, а всякие церкви с мечетями просто порушили.
Не получилось. Религия мучительно возвращается, втискивается в общество, в политику, порой неадекватно себя ведет. Вопрос ее соотношения с мирской жизнью, с политикой опять на повестке дня. Политизированная религия приносит лишнюю головную боль. Но излечить ее только микстурой секуляризма вряд ли удастся. Кто осмелится утверждать что православие, протестантизм, католицизм сегодня отделены от политики, отстранены от нее?
Ислам никогда не устранялся от бремени политической ответственности. Однажды аятолла Хомейни сказал, что лишить ислам политики — значит кастрировать его.
По большому счету Мухаммада можно отнести к реформаторам. Что я имею в виду? Во-первых, Пророк даже не реформировал, но устранял прежнюю религию — язычество. Это было реформой сознания людей, что имело последствия для общего изменения их жизни. Монотеизм предлагал новый поведенческий кодекс, ставил верующих в иные этические рамки. Был предложен один-единственный Бог, с которым нельзя торговаться, как с богами, которые конкурировали между собой. В то же время Мухаммад был способен пойти на уступки даже в таухиде, когда ситуация вынуждала его быть гибким. Так случилось в начале карьеры Пророка, за несколько лет до хиджры, когда под давлением обстоятельств он признал почитаемых мекканскими язычниками богинь-птиц Манат, Иллат, Уззу. Это была не слабость, но вполне разумный политический ход.
Вскоре ощутив, что вынужденная уступка в конечном счете сработала против него, показав его слабость, он быстро вернулся к бескомпромиссному единобожию. Мухаммад поступил не как Пророк, но как осторожный политик.
В Коране от этого эпизода остались аяты из суры “Наджм” (“Звезда)”:
“Клянусь звездой, летящей с небосклона, —
Ваш верный друг с пути не сбился…
(Свой) взгляд (пророк) ни на мгновенье не отвел,
И (взгляд) ему не изменил…
Так кто ж для вас ал-Лат и ал-Узза,
И вот еще одна, третья (богиня) — ал-Манат…
Ведь это только имена,
Которые измыслили и вы, и ваши предки,
И никакого разрешения на то
Господь вам не послал…” .
Как-то мне попался комментарий суры “Наджм” сотрудника Академии наук Азербайджана Айдын Али-заде. Кандидат философских наук доказывал, что признание богинь-птиц как “чтимых ангелов” — следствие фальсификации, что ничего подобного не было. Что слух об их признании на самом деле происходит из того, что некий неизвестный язычник-курейшит по собственному разумению продолжил речь Мухаммада, приписав ему слова об Иллат, Манат и Уззе. На самом деле Мухаммад и не думал их признавать. Айдын Али-заде не одинок в своих суждениях. Сура “Наджм” всегда была предметом дискуссий между мусульманскими богословами и историками. Европейцы безоговорочно считали, что в “Наджме”, безусловно, есть уступка язычникам, временная, но все же уступка.
Мухаммад был политиком. Если судить о нем только с точки зрения его пророческой миссии, то многое окажется непонятным. Но уж коль мусульманским богословам угодно видеть в его поведении исключительно трансцендентное, то даже в этом случае можно представить, что временное признание языческих авторитетов было подсказано ему свыше как гениальный тактический ход.
Я — “западник” и считаю, что Мухаммад на самом деле предпринял дипломатический ход. И добился результата. Между прочим, как бы сложилась судьба Пророка и судьба ислама, не будь он прагматиком? Не надо оправдывать Пророка. А в большинстве комментариев к “Наджме” угадывается именно оправдание. Есть ли хоть один великий политик, чьи поступки не утратили актуальность и сегодня? Кто в современном политическом контексте полемизирует о смысле походов Александра Македонского? А ведь поступки Мухаммада обсуждают в данном случае именно таким образом.
Кое-кто из мусульман полагает, что даже 11 сентября было предсказано в Коране. Да и всю историю, будущее человечества можно провидеть сквозь Коран и Сунну. Проще улыбнуться, вспомнить Нострадамуса или исторического “корректора” проф. Фоменко. Проще всего предсказания будущего списать на востребованность исторической экстравагантности, а то и просто, как говорят “профессионалы”, на “клинику”. Но для мусульман ссылки на Коран и Пророка для понимания истории и современности — проблема вечно актуальная и болезненная. Богословие и история здесь переплетены столь же неразрывно, как Мухаммад-пророк и Мухаммад-политик.
Так вот об 11 сентября. Что говорят об этой дате некоторые богословы? Что в
9-й суре “Тауба” (“Покаяние”) содержится 2001 слово (указание на год), а в 110-м аяте (110 этажей Торгового центра) этой суры сказано:
“Постройка их, что возвели они,
Не перестанет быть сомнением в их сердце.
Пока оно не разобьется,
Аллах всеведущ, мудр (безмерно!).
В подтверждение особенности суры “Покаяние” отмечается, что она единственная, которая не начинается с “Бисмилла…”. Честно говоря, аргумент выглядит не очень. Как видение бороды бен Ладена посреди дыма от нью-йоркских башен-близнецов.
Богослов Убид Уллах Джан пишет, что современную историю можно понять “через призму Корана и Сунны”, что пророк Мухаммад предсказывал: последняя мировая война состоится на Ближнем Востоке, что все идет к “установлению исламской системы социальной справедливости по всему земному шару”, к “глобальному халифату по методу Пророка”.
Все было бы смешно, когда бы не было так грустно. Представляете, как воспринимаются в немусульманском мире подобного рода рассуждения? Кстати, Убид Уллаху Джану не мешало бы знать, что метода Пророка по установлению глобального халифата не существует, поскольку сами халифы и халифат появились только после его кончины. В общем, современным исламским идеологам нужно учиться гибкости у Пророка, в политической практике которого радикализм компенсировался дипломатичностью.
Во-вторых (вспомните, во-первых, было намного выше), Мухаммад вносил коррективы в уже устоявшиеся монотеистические представления — иудейские и христианские. Это надо подчеркнуть особо. Ведь, кроме исламоведов и арабистов, мало кто знает, что в Аравии накануне ислама шла схватка между христианством и иудаизмом. Иудеи, спускаясь с севера, откуда их с середины I в. н.э. вытеснял Рим, дошли до Йемена. Христиане поднимались с юга, из Эфиопии, ненадолго (с 340 по 378 гг.) оккупировав Йемен. Борьба была жестокой. В 523 г. глава иудеев Наджрана Йусуф Зу Навас потребовал от всех христиан принять иудаизм, а тех, кто отказался, велел сжечь во рву, невзирая на пол и возраст.
Мусульманская традиция гласит, что число жертв было от 20 до 40 тысяч. Вряд ли. Скорее всего, на порядок меньше. Важен сам факт: любая религия навязывалась через жестокость. Мусульмане были не менее жестоки, чем иудеи, католики не менее, чем протестанты. Никогда не надо сводить счеты через историю. Но что можно “простить” средневековью, то непростительно нашему времени.
Мухаммад был жесток. Но, так сказать, “в рамках своего времени”. Он отдавал приказы уничтожать и изгонять иудейские племена — бану-надир, бану, кайнука, бану-хазрадж. Эти племена то сотрудничали с ним, то переходили на сторону его противников. И вряд ли эта средневековая рутина вошла бы во всемирную историю (мало ли кто кого резал в истории), не случись потом вечный ближневосточный конфликт. Вот тут-то потомки мусульман и иудеев припомнили друг другу все. Иногда можно прочесть, что именно те события VII века стали первоосновой исламо-иудейской трагедии.
Непосредственно по распоряжению Мухаммада народу было уничтожено во много раз меньше, чем по велению любого российского монарха. Я это отмечаю потому, что нет-нет да и попадаются на глаза высказывания об особой кровожадности основателя ислама…
Поначалу Пророк слыл безумцем. Как говаривал покойный Юрий Владимирович Андропов: “Только сумасшедший может бороться против советской власти”. А разве нормальный человек может дерзко и публично выступать против традиционной религии? Конечно, Мухаммада считали колдуном и лжецом. Традиционным, “исконным” было многобожество, за которое по мере укрепления Пророка и ислама стали наказывать смертью. Понятие традиции всегда условно и обоюдоостро. Нашим доморощенным борцам за традиционные религии следует задуматься.
А Пророк был диссидентом, отчаянным, свято веровавшим в свою правоту. Наверно, кто-нибудь из язычников-корейшитов и говорил ему что-то типа: “Куда ты? Перед тобой же стена”. Старшее поколение помнит эти исторические слова из биографии Ленина, сказанные борцу за мировую революцию в жандармском отделении. Помнит и его ответ: “Стена-то стена, да гнилая, ткни и развалится”. Стена, стоявшая перед Мухаммадом, была куда выше. Между прочим, Мухаммад родился в один день с Владимиром Ульяновым — 22 апреля (правда, называют и 20 апреля).
Свой первый политический опыт Пророк обретал в оппозиции. Оппозиция была пестрой — рабы, вольноотпущенники, купцы, родственники, конечно. Отношения между всеми ними были непростые. Объединяло одно — вера в правоту Мухаммада. Почему я не говорю в Аллаха, да потому, что самое главное заключалось в том, чтобы убедить в существовании единого Бога. Именно убеждающий становился центром притяжения.
И до Мухаммада в Аравии появлялись пророки. Но им не везло: не хватало страстности, воли, не вызывали они ни большого уважения, ни большого страха. От них просто отмахивались, порой с излишним пылом, особо надоедавших сжигали. Хватало неприятностей и у Мухаммада. Правда, убивать его не собирались — он находился под покровительством своего клана, хашимитов, но гадостей делали порядочно.
Крестивший Россию в 988 г. князь Владимир выбирал религию. Мухаммад ее создавал. Владимир уже был главой государства. Мухаммад это государство создавал сам. За князем стояла сила. За Мухаммадом — никто, не считая Всевышнего.
Был ли Мухаммад актером? Актерские данные у него явно были. Я слышал такое мнение от одного из моих французских коллег. Не согласен: Мухаммад не играл Пророка. Он им был. Он, конечно, имел актерские данные. Но они были природной чертой его характера, частью натуры. Он родился Пророком. Рассказ о том, как в детстве два одетых в белое существа раскрыли грудь ребенка и вложили нечто в его сердце, не просто сказка. Это попытка объяснить чудо. В русском языке есть выражение “Бог поцеловал”…
Был ли Мухаммад популистом? Пожалуй что нет. Политология считает популизмом желание понравиться публике, потрафить ей, добиться, так сказать, популярности любой ценой. Мухаммад в отличие от нынешних вождей, замирающих от страха перед своими рейтингами, такой популярности не искал. Он был даже антипопулистом, поскольку долго шел против толпы, вызывая в ней не восторг, но ненависть. Он рисковал жизнью не ради аплодисментов, но ради своей веры, ради Аллаха, которого никто не хотел признавать. И даже потом, когда люди пошли за ним, он не относился к ним как к послушному бессловесному стаду. Он слушал их, спорил, убеждал. Конечно, он ощущал свое превосходство — он молвил Божье слово. Он мог угрожать, мог заставить, наказать. Вся его жизнь была полемикой с окружающим миром, она соткана из эпизодов, в которых он отстаивал свою правоту. Он почти не творил чудес, он действовал как рациональный, набиравший опыт политик, уверенный в своей победе.
Он был не только “назначен” на свой высший пост Аллахом. Де-факто он был “избран” людьми. Его “избирательная программа” в конечном счете оказалась наиболее привлекательной и надежной, хотя затянулась на два с половиной десятилетия.
Мухаммад бдительно следил за тем, чтобы не были обижены вдовы и сироты. При нем существовал список тех, кому община (своего рода протогосударство) выплачивала некоторые суммы. Такой список назывался “диуан”, что по-русски звучит просто “диван” и вызывает совершенно другие ассоциации.
Он был прост в обращении, так сказать, доступен для рядового гражданина. Помогал своим женам готовить пищу, сам чинил себе одежду и сандалии. Это — для тех, кто считает, что гарем освобождает мужчину от домашнего труда. Старшее поколение помнит, как при создании “ленинианы” — свода “хадисов” из жизни большевистского вождя — ему назойливо приписывали “человечность”. Мой отец, работавший в Министерстве культуры СССР и в 1970 г. отвечавший за проведение театрального конкурса, посвященного столетию со дня рождения вождя, рассказывал, как авторы множества пьес заставляли Ленина открывать консервы, водить хороводы, косить траву, пришивать пуговицы, даже плести лапти. Сравнение вождя пролетариата с пророком ислама покажется неуместным. Но все-таки: быт Пророка выглядит естественно и правдиво; попытки “очеловечить” комвождя кажутся натяжкой.
Про Ленина говорят, что он любил музыку. Когда-то даже соорудили фильм “Апассионата” — про то, как вождь слушал Бетховена. Правда, потом выяснилось, что и это не более чем выдумка. А вот про Пророка известно, что его любимым блюдом был “сарид”. То, что это именно так, подтверждали многие его соратники. Сарид — блюдо очень простое, зато питательное: мясо тщательно варится, перед подачей на стол в бульон насыпают сухие хлебные корки. Говорят, что Пророк был неприхотлив в еде. Возможно. В то же время существует немало хадисов, в которых приводятся его высказывания о еде. Гастрономические сентенции посланника Аллаха составили отдельную главу — “Еда” (“аль-Гиза”) в сборнике хадисов аль-Бухари.
До того как стать Пророком, Мухаммад сочинял стихи. Пытался быть поэтом. Таланта не бывает без одиночества. Английский исламовед Монтгомери Уотт назвал его состояние “болезненным одиночеством”1 . Пророк был одинок, пока не встретился со своим Аллахом. Мы все общаемся с Богом. Все не раз и не два говорили с Ним. Но Он не говорит ни с кем. А даже если Он скажет вам что-либо когда-нибудь, сумеете ли вы передать Его слова другим, соседям по лестничной клетке, по подъезду хотя бы?
Мухаммад скончался в 632 г. И, слава Аллаху, у Пророка не нашлось прямых наследников. Ему некому было передать свое главное наследство — дар общаться со Всевышним. Следующий после него носил титул “халиф”, то есть служил заместителем Пророка. Но, как и Мухаммад, халиф олицетворял собой единство духовной и светской власти, а значит, единства ислама и политики.
Мухаммад оставил после себя прочную общину единоверцев, город-государство, богатое, амбициозное, стремительно перераставшее свои границы. Ему наследовал Абу Бакр, отец его третьей и самой любимой жены Айши, один из богатейших купцов Мекки, в самые трудные времена — главный спонсор ислама. Абу Бакр был первым праведным халифом. Всего таких было четыре: Абу Бакр, Омар, Осман и Али. Сегодня салафиты рассуждают о славных временах праведных халифов, когда торжествовали праведность и справедливость, говорят, что при них государство в наибольшей степени соответствовало исламским идеалам. Пусть будет так.
Но… В 1992 г. меня попросили прочесть курс по истории раннего ислама в Исламском университете, своего рода вечерней школе, или ликбезе для мусульман. Университет арендовал школьное здание, располагавшееся на Красной Пресне, в двух шагах от моего дома. Лекторами были коллеги из МГУ, Института востоковедения. Аудитория состояла из мусульман, в основном даже мусульманок, всех возрастов и самого разного уровня образования. Поначалу, когда речь пошла о Пророке, было все хорошо и просто. Я рассказывал о великом человеке, о его достижениях, своеобразии. Я избегал апологетики, но величие персонажа было бесспорным. К тому же лично у меня он вызывал глубокое уважение, и хвала ему звучала вполне искренне. Возникало психологическое единство между преподавателем и слушателями. Я растягивал удовольствие, и повествование о Мухаммаде продолжалось 5 или даже 6 лекций.
Потом настало время праведных халифов. Как историк, я знал о них слишком много неправедного. Как подавать такой материал слушателям, видимо, ожидавшим от меня эйфории от преемников пророка, я не знал. Поначалу опускал некоторые исторические подробности, потом стал говорить честно. И получалось, что история ислама и мусульман в моем изложении выглядит, как писали в советскую старину, слишком объективистски. Я отказался дальше читать лекции, ибо панегириками говорить не умел. А смешивать историю и богословие было некорректно и нечестно.
Я восхищаюсь пророком Мухаммадом, но не восторгом мусульманина, готового верить во все чудеса, например, в его путешествие к Трону Аллаха или его ролью “транслятора” Корана. Я уважаю его как человека, превращавшего свое одиночество в харизму, в способность повелевать людьми, обращать свои неудачи в конечный триумф.
Раскладывая жизнь Мухаммада на отдельные эпизоды, поступки, очень трудно понять, когда наступило его величие. Уловить переход невозможно, если, конечно, не положиться полностью на разного рода “исламские апокрифы”, прежде всего на бесконечные хадисы Сунны.
Принято считать, что великое видится на расстоянии. Но думаю, что и сегодня, по истечении эпох, у пророка нет полноценного исторического портрета. Есть две категории пишущих о нем: те, для кого он просто пророк, и те, кто пытается разобраться в нем как в политике, мыслителе, общественном деятеле. Но и светский исследователь порой натыкается на стену, преодолеть которую невозможно. Тогда начинает казаться, что, может быть, в самом деле Некто возложил на Мухаммада ибн Абдаллаха выполнение особого задания.
Мухаммад стоял у истоков исламского мира. Сегодня все мусульманские идеологи и политики — от фундаменталистов до реформаторов — неизбежно, с разной степенью убедительности сопоставляют свои действия с его поступками и словами.
В 2008 г. в Дохе, столице Катара, решили создать его музей. Но из бытовых вещей остались от него лишь кусочек одежды, посох (теперь хранящийся в серебряном чехле), волоски из бороды, медный сосуд для сурмления бровей — и, кажется, все. Ах да, от него остался еще ислам, который в музей вряд ли поместится. Зачем нужен Пророку музей с тремя волосками?
Перед смертью он спросил у своих мусульман: выполнил я свое предназначение? Да — ответили ему люди. Завещание Пророка было простым: соблюдайте заветы Аллаха и оставайтесь братьями друг другу.
(Окончание следует)