Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 3, 2009
Отголоски былой дружбы народов сохранились сегодня лишь на страницах и в названии журнала, где публикуется эта статья. Да, разве что, ее отблески еще сияют на фигурах золотого фонтана на ВВЦ, бывшей ВДНХ… Самой же дружбы нет и в помине вот уж без малого двадцать лет.
Исчезла она вовсе не потому, что после упразднения Советского Союза (по точному диагнозу Стивена Коэна, “на деле СССР не “развалился”, а был упразднен”) народы перестали дружить, а начали враждовать. Дело совсем в другом. Реликтовая метафора “дружба народов” выражала отнюдь не взаимоотношения между этносами, а государственную национальную политику, скрытую за красивым и возвышенным наименованием.
О политике — немного позже. Сейчас зададимся вопросом: способны ли народы дружить, как дружат отдельные люди? Осуществимы ли реальные отношения, которые можно назвать дружбой народов?
“О чем тут спрашивать?! — возразят возмущенно очень многие. — Вот мы прежде жили рядом, все вместе — русские, армяне, азербайджанцы, евреи, таджики, узбеки, татары, башкиры — и все были как одна большая семья. Никто не задумывался о том, кто какой национальности…”
Все верно. Так оно чаще всего и было. Жили рядом по-соседски, в мире и согласии разноплеменные общины и люди, которые у себя дома, в семье, говорили на разных языках, по-разному пекли хлеб, по-разному называли единого Бога, по-разному украшали жилье и прочее в этом же роде. Уважали обычаи друг друга, поддерживали соседей, помогали чем могли. Большинство дружило с иноплеменными соседями. Некоторые, впрочем, враждовали, но чаще всего по личным, а не национальным мотивам… И, тем не менее, речь здесь идет о человеческом общежитии, о связях между отдельными людьми, а вовсе не об отношениях между народами.
А разве это не одно и то же? Люди-то принадлежат к разным народам.
Вот это и есть ключевой вопрос. Заговорив о народе, национальностях, нациях и прочих подобных материях, мы сразу же вступили на территорию неопределенности. Точнее, на территорию, где каждый сам создает свои собственные определения. Здесь нет ничего, что можно было пощупать, измерить, взвесить, сосчитать и вообще выявить каким-либо опытным путем. Это область умозрительных представлений.
Кажется, чего уж проще? Что такое народ — понимает всякий. Тем не менее ученые никак не могут меж собой договориться о единой формулировке и каждый выдвигает свое определение. По какому признаку сводить людей в единую общность с таким названием? По крови, языку, культуре, историческому прошлому, территории и т.п.? Ни одна из них не создает пресловутой общности с торжественным названием.
Народ — такой же конструкт1 , как и дружба народов.
Обращение к понятию этнос — это попытка заменить многозначное и расплывчатое понятие народ. Но расплывчат и этот термин. И по его поводу ученые не могут прийти к единому мнению о том, какие признаки он в себя включает. Не случайно в последние годы возникли причудливые термины “этнонациональные общности” и даже “нация-этнос”, объединяющие расплывчатые понятия, словно каждое из них способно дополнить другое.
Питирим Сорокин много лет назад показал, что вопрос национальности связан исключительно с проблемой социального равенства. Вот во что упираются в конечном итоге все теоретические споры относительно градаций народ, народность, нация — в вопросы социальной иерархии, власти, степени самостоятельности управления.
В начальные годы советской эпохи нация, как известно, обладала правом на собственную республику, народность — всего лишь на автономию.
Чем народ отличается от народности? Численностью. Иных отличий нет.
Если отфильтровать всякого рода соображения прав, амбиций, экономических интересов и прочее, то это проблема классификации в чистейшем ее виде. И, тем не менее, в первые годы советской власти о ней шли бурные споры среди политиков… Рука стала было писать “и ученых”, но вовремя остановилась. Политики в то время и были учеными.
Мы, люди двадцатого века, — и те, кто родился в его середине и в самом конце (о тех, кто родился в двадцать первом, мы пока не говорим), — пытаемся понять логику русских революционеров исходя из логики своего времени. Русская революция — дитя девятнадцатого века со всеми его открытиями, иллюзиями, заблуждениями и надеждами. Складом мысли. Грехами. Это была эпоха торжества науки. Она, как казалось, раскрыла тайны самой материи, природы и общества, и люди девятнадцатого века были убеждены — наука способна объяснить и объясняет все. Но самое замечательное открытие было сделано в науке об обществе. История, которая прежде представлялась нерасчлененной массой кровавых войн, мятежей, хаотическим перемещением племен и народов, внезапно обрела смысл, свою логику, поняв которую можно предугадывать будущее и планировать его. Следуя логике истории, можно построить справедливое государство без насилия и угнетения. А потом и оно, согласно науке, отомрет само собой.
Огромное, на мой взгляд, недоразумение считать планы построения Советского Союза утопией. Это было строительство, основанное на научном знании. В такой же мере можно назвать утопией строительство по научным расчетам и чертежам корабля или самолета. И основное доказательство — корабль “Советский Союз” был построен, и в том, что он потерпел крушение, повинны лишь те, кто стоял у руля. Все усилия, беды, страдания и надежды сотен миллионов людей, нескольких поколений, наших отцов и дедов, пропали втуне, рассеялись как раз в тот момент, когда дело наконец пошло на лад.
Строителям СССР важно было не ошибиться в выборе — какое из направлений научной мысли положить в основу строительства. Оттого-то и шли яростные философские споры между различными группами революционеров. Оттого-то и шел такой спор о нации и языке.
Идея была следующей. Нация — это переходное состояние людской общности. Нечто вроде гусеницы, из которой со временем родится бабочка. И когда в бесклассовом обществе будущего бабочка свободной человеческой личности вылетит на волю, нация-гусеница естественным образом умрет. Но прежде гусеницу необходимо вырастить.
Почти то же, что и с нацией, произойдет и с многочисленными языками, которые сольются в единый общечеловеческий язык. В марте 1921 года X съезд РКП(б) записал в резолюции по национальному вопросу: “Задача партии состоит в том, чтобы помочь трудовым массам невеликорусских народов догнать ушедшую вперед центральную Россию, помочь им: а) развить и укрепить у себя советскую государственность в формах, соответствующих национально-бытовым условиям этих народов; б) развить и укрепить у себя действующие на родном языке суд, администрацию, органы хозяйства, органы власти, составленные из людей местных, знающих быт и психологию местного населения; в) развить у себя прессу, школу, театр, клубное дело и вообще культурно-просветительные учреждения на родном языке; г) поставить и развить широкую сеть курсов и школ как общеобразовательного, так и профессионально-технического характера на родном языке”.
Задача эта, как мы знаем, была выполнена полностью.
Не ставлю себе задачу дать оценку Советскому Союзу. Думая о разных периодах его истории, я испытываю целую гамму противоречивых чувств — от гордости и восторга до горечи, стыда и негодования. И все же преобладает, наверное, гордость. Великое время, великие свершения, несмотря ни на что…
А как же ГУЛАГ, насильственная коллективизация, депортация народов и так далее?
Сознаем ли мы теперь, что начиная с 1917 года и до создания в СССР атомной бомбы страна жила в режиме “чрезвычайного положения”? Она просто не имела возможности жить по-иному: гражданская война и иностранная интервенция,
далее — постоянная угроза иностранной интервенции и, наконец, Вторая мировая война. “Осажденная крепость” — не метафора, не пропагандистская ложь в целях мобилизации масс.
Сейчас почти невозможно представить, но в стране еще шла гражданская война, когда началась эта титаническая работа. Один из ярких ее эпизодов — история создания университета в Туркестане.
В ноябре 1917 года III краевой съезд Советов Туркестана принял решение об открытии в Ташкенте высшего учебного заведения. Затем группа ученых и общественных деятелей Туркестанского края (математик В.И.Романовский, врачи
А.П.Шилов и М.И.Слоним, агроном Р.Р.Шредер, архитектор Г.М.Сваричевский и многие другие) создала в начале 1918 года “Общество ревнителей высшего образования”, начавшее подготовительную работу.
В марте 1918 года СНК Туркестанского края постановил организовать народный университет и предоставил под него помещение военного училища и дворец великого князя Н.К.Романова. На организационные расходы было ассигновано два миллиона рублей.
21 апреля 1918 года (запомните, пожалуйста, эту дату — о ней еще пойдет речь) в так называемом Доме свободы (бывшем особняке хлопкозаводчика Вадьяева) состоялось торжественное открытие Туркестанского народного университета. Первый набор студентов составил 1200 человек. Три недели спустя, 12 мая, в “старогородской” части Ташкента в составе народного университета была открыта “мусульманская секция”. В нее записалось около тысячи человек. По просьбе местного населения принимали не только возрослых, но и детей школьного и дошкольного возраста. Для них были созданы детские площадки, школы, собирались игрушки и детские книги.
В начале апреля 1920 года в Ташкент прибыл знаменитый “профессорский эшелон”, военно-санитарный поезд №159, на котором около полутора месяцев добирались из Москвы до Туркестана ученые и педагоги с семьями. В тот год в Ташкент пришли еще пять эшелонов с лабораторным оборудованием, гербариями редких растений, пятьюдесятью тысячами книг. И, главное, прибыли новые преподаватели — сорок три профессора.
Со временем университет стал не только вузом, но и крупнейшим научным центром. “Сейчас трудно даже представить тот огромный вклад, который коллектив университета внес в социальное, культурное и экономическое развитие народов Центральной Азии, — пишет Бату Джаханов на сайте “Фергана.ру”. — Практически все современные научные достижения в республиках региона своими корнями уходят в Ташкентский университет”.
Одно из важных достижений университета — в нем началась работа по разработке для узбекского языка современной терминологии, что позволило впоследствии узбекским ученым писать научные работы на родном языке.
“Языковое строительство” в Стране Советов заслуживает особого рассказа. В кратчайший срок у дописьменных этносов создавался национальный алфавит, а всего через несколько лет у них уже имелось отделение Союза писателей с десятками членов, свои газеты, преподаватели “родной речи” и т.д.
Были созданы алфавиты на латинской основе практически для всех тюркских, финно-угорских, ряда кавказских, иранских, тунгусо-маньчжурских и палеоазиатских языков народов и народностей СССР. За двадцать лет, с 1920 по 1940 год, были созданы письменности для пятидесяти национальностей Советского Союза.
Большая часть населения страны получила возможность учиться на родном языке. Национальные школы работали в двадцатые годы не только в союзных и автономных республиках, автономных областях и национальных округах, но и в районах и даже сельсоветах. Ф.М.Березин сообщает: “Мало кто знает, что в 1917 году на ныне незалежной и самостийной Украине делопроизводство и обучение на языке преобладающего населения велось — помимо украинского — в 292 русских, 237 немецких, 139 польских, 78 еврейских, 57 молдавских, 30 греческих, 42 болгарских, 12 чешских, 3 албанских, 4 белорусских школах и одном шведском сельсоветах. Все это было и забывать этого не следует”.
Одновременно Максим Горький начал масштабный проект “Всемирная литература” — перевод на русский язык всех шедевров мировой классики. Так был заложен фундамент уникальной советской переводческой школы.
И эта работа дала поразительные результаты.
В начале 90-х годов, перед началом Гражданской войны, я ездил по горным селениям Таджикистана, записывая свидетельства стариков о “борьбе с басмачеством”. Ехать со мной на Дарваз напросился мой хороший товарищ Стефан Э., молодой французский фоторепортер. В Калаи-Хумбе, небольшом поселке, дарвазском районном центре, нас пригласил к себе в гости местный житель — школьный учитель. И, как оказалось, не случайно.
— Я очень люблю французскую литературу, — сказал он посреди разговора.
Откинул занавеску, прикрывавшую стенную нишу, и мы увидели полки, уставленные книгами.
— Мой любимый писатель — Стендаль.
Хозяин вытянул один том из полного собрания сочинений и протянул французу. Стефан удивился:
— Кто такой Стендаль? Никогда не слышал.
— Ну как же не слышали? — учитель удивился еще сильнее моего друга. —“Красное и черное”, “Пармская обитель”. Анри Бейль…
— Участвовал в походе Наполеона в Россию, — пытался напомнить я. — Ты наверняка видел фильмы по его романам. С Жераром Филиппом…
Оказалось, что Стефан не слышал также и имени знаменитого киноактера. А ведь воспитывался он не где-нибудь на глухом хуторе. Парижанин, сын интеллигентных родителей. Его отец — известный архитектор, мать — психолог, возглавлявшая тогда школу для детей с задержанным умственным развитием. Стефан объездил со своим “Никоном” чуть ли не полмира, его кругозор широк во всем, что касается реалий современного мира, и, наконец, он просто умный и тонкий человек.
Таджик из отдаленного горного поселка знает французскую классику лучше столичного французского фоторепортера. Один этот маленький факт полностью снимает с Советского Союза все обвинения в колониальной политике. Где это и когда колонизаторы приобщали свои колонии к достижениям мировой науки и культуры, развивали и поддерживали национальные культуры?
Изучать — изучали. Очень тщательно и подробно. Но цель-то была какова?
Мировое светило индологии XIX века немецкий исследователь Фридрих Макс Миллер опубликовал множество переводов ведических текстов, которые и по сей день считаются образцовыми, в 1886 году пишет жене в Англию, куда приехал, чтобы продолжить свои труды:
“Я надеюсь закончить свою работу и убежден, что мои публикации и переводы Вед, хотя я не увижу этого при своей жизни, окажут в будущем огромное влияние на судьбу Индии и на развитие миллионов душ в этой стране. Веды — корень их религии, и показать им, каков он, этот корень, — есть единственный способ выкорчевать все то, что выросло из него на протяжении последних трех тысячелетий”.
Бывали, правда, и у советской власти периоды, когда она корчевала религии — все, не делая исключения ни для одной, — но она никогда не имела цели корчевать местные культуры. В любых мерах по развитию национальных окраин можно при желании заподозрить колонизаторскую корысть. “Развивают промышленность и экономику? Ну разумеется, это чтобы лучше эксплуатировать. Уничтожают эпидемические болезни: чуму, холеру, оспу, туберкулез, малярию и т.п.? Заботятся о здоровье местного населения? Ну это чтобы было кому работать…”
Отыскать корыстные мотивы в заботе о национальной культуре, как ни передергивай, найти невозможно при всем желании. При каждой Академии наук каждой советской республики имелся институт или по меньшей мере отдел этнографии, который тщательно и бережно собирал сведения о народной культуре, обычаях и традициях.
В Таджикистане этнографы провели массовое этнографическое исследование одного из горных районов. Было сделано подробное и полное описание одежды, утвари, рабочих инструментов, способов ведения хозяйства, национальных традиций, обычаев, обрядов и прочее… Это был правительственный заказ. Итоги этой работы были опубликованы в трех томах под названием “Таджики Дарваза и Каратегина”. Любопытная и, пожалуй, знаменательная подробность: одна из составителей этой энциклопедии Антонина Константиновна Писарчик (и, кстати, одна из первых выпускниц восточного факультета Ташкентского народного университета) пересказывала мне свой разговор с неким высоким правительственным чиновником тех лет, таджиком. Она пыталась объяснить ему, как важно изучать и сохранять особенности местного быта и, в частности, национальную одежду.
— Какая такая национальная одежда?! — возмутился чиновник. — Вот наша национальная одежда!
И он указал на свой собственный костюм — черную пиджачную пару и галстук.
Если кто и проводил в СССР политику ассимиляции, то прежде всего подобные добровольные и корыстные ассимилянты.
В пятидесятые годы период бури и натиска в национальном строительстве закончился, и все катилось уже по инерции. Красноречиво об этом свидетельствует эпизод из воспоминаний Нуриддина Мухиддинова, члена Политбюро ЦК КПСС, о выступлении Н.Хрущева, в то время члена Президиума Верховного Совета СССР, на митинге в Ташкенте в декабре 1955 года:
“…дали слово Н.С.Хрущеву. Он придвинул микрофон к себе и начал говорить:
— Здравствуйте, дорогие мои таджики! Мы вам привезли сердечное приветствие от народов Индии, Бирмы, Афганистана, ваших соседей…
Затем вдруг сказал: “Вы, таджики, молодцы, хорошо работаете, получаете высокие урожаи хлопка! А вот у ваших соседей — узбеков дела идут неважно. Прежде всего у них есть антимеханизаторы среди руководителей”…
Мы остолбенели. Тут же говорю Н.А.Булганину: “Скажите, что вы находитесь в Узбекистане, перед вами — узбеки!” А он мне: “Сам и скажи”. Потихоньку приблизился к Н.С.Хрущеву, хотел сказать об этом, но он вошел в азарт и не обращал внимания. Через пару минут снова подошел и говорю: “Никита Сергеевич! Находящиеся перед вами жители Ташкента и всего Узбекистана внимательно, с интересом слушают вас”.
Он резко повернул голову в мою сторону: “Что вы сказали?” Повторил: “Вас слушают узбеки”. А он в ответ: “Почему раньше не сказали?” — и тут же, повернувшись к микрофону, продолжил речь: “Дорогие жители Ташкента и Узбекистана! Решил устроить проверку: публично критиковал, чтобы посмотреть, какая будет реакция. А вы, дорогие ташкентцы, правильно поняли мою шутку, внимательно слушали. Спасибо вам за это!”
Ташкентцы-то дружно захлопали, но… какая уж тут национальная политика.
И все же, невзирая на все ошибки, перекосы, нелепости, в Советском Союзе сложилось нечто, вроде единой нации, если воспользоваться определением Джеффри Хоскинга: “Нация, на мой взгляд, — большой, занимающий некую территорию и социально дифференцированный конгломерат людей, разделяющих чувство общей судьбы и принадлежности к единому целому, то, что можно назвать социальным самосознанием”. Хорошая, — теперь уже на мой взгляд, — формулировка.
Хоскинг — в общем, доброжелательный и старающийся быть беспристрастным историк. В книге “Россия: народ и империя” он пишет: “Перед российскими лидерами XIX—XX веков стоял большой вопрос: способны ли они внушить… многослойное национальное сознание… разнородным этническим элементам империи? Подобная попытка предпринималась и царями, и — более систематично — советскими вождями. Одно время казалось, что эта идея увенчается успехом, но, как сейчас представляется, все усилия оказались тщетными”.
О том, тщетны ли были усилия, лучше всего спросить у самих разнородных этнических элементов.
Будучи одним из них, отвечу первым.
Родился я в Забайкалье на озере Кинон, и в возрасте четырех лет родители привезли меня в Таджикистан, где я прожил большую часть жизни и который ощущаю своей родиной. Давным-давно я вывел для себя формулу: “Таджикистан — родина, отечество — Россия”. Родина — это не только воздух, вода, горы, воспоминания детства, особые запахи и особые ощущения… Это люди, живущие вокруг, их язык, который я выучил, приложив немало усилий уже в зрелом возрасте — так сложилось, что прежде не знал. Для меня стало чем-то вроде открытия, когда в начале перестройки прекрасный азербайджанский художник, покойный Эльчин Мамедов спросил меня: “Так ты всерьез думаешь, что азербайджанский крестьянин хочет быть в одной с тобой семье народов?” Я-то полагал, судя по таджикам, что он не особенно против.
И поскольку речь пошла о Таджикистане, приведу мнение таджика, редактора оппозиционной газеты “Чароги руз” Дододжона Атовуллоева: “Мы — дети той эпохи, тех свершений и, наверно, бед. Но те, кто утверждают, что Союз — это только
плохое, — одноглазы. Союз дал очень много: систему образования, систему здравоохранения, свободу женщинам в обществе. Сравните женщин по эту и по ту сторону реки Пяндж, и вы увидите огромную разницу! Но главное — страна наделила нас единым типом сознания”.
Аварец Рамазан Абдулатипов, которого нет нужды представлять читателю, сказал в интервью газете “Трибуна”: “Когда я среди аварцев, я тляратинец. Когда я среди дагестанцев, я аварец. Когда я здесь, в России, я дагестанец. Когда я дальше, я россиянин”.
Думаю, это выстраивание координат мира, в котором живешь, определение в нем своего места в многослойном или многомерном обширном пространстве.
Иное дело — узкий коридор, созданный национальным самосознанием, о росте которого у народов России многие говорят сейчас как о большом достижении.
На мой взгляд, такого рода национальное сознание возникает лишь тогда, когда сообщество вступает в тесный контакт с Другими и возникает спор о том, кто главнее. Это прямой вывод из статьи Питирима Сорокина “Национальный вопрос как проблема социального равенства”, которая представляется мне убедительной. Национальная гордость служит для обоснования права на главенство. У нас великое прошлое, великий язык, великая культура и, следовательно, мы — главные.
Именно эта подоплека делает национальный вопрос столь острым и болезненным. Парадоксально, что разросшееся национальное сознание никак не связано с рачением о соплеменниках.
Анатолий Баранов, в то время корреспондент “Правды”, в декабре 1988 года примчался в Армению, где произошло разрушительное землетрясение. В Ленинакане одновременно погибло около ста двадцати тысяч человек — ровно половина населения города. В Спитаке погибло процентов восемьдесят, но сам город был меньше. Ряд населенных пунктов вокруг эпицентра, находившегося вблизи городка Налбанд, просто перестали существовать. В то время — за три года до распада Союза — между Арменией и Азербайджаном, тогда еще советскими республиками, существовали напряженные отношения. В центре Еревана фактически на осадном положении, в кольце танков, находился штаб российских войск.
Баранов рассказывает: “В Ереване происходила какая-то сюрреалистическая жизнь: разрушений практически не было, работали магазины и кафе, ездил транспорт. Но при этом в центре города стояли пикеты на бэтээрах, а оперный театр, где разместился штаб армии, был окружен кольцом танков. Ежедневно там происходили стычки с националистически настроенной молодежью, которая и не думала ехать помогать кому-то разгребать тонны щебня в поисках остающихся в живых людей, — они боролись с Советским Союзом за независимость Армении…” И далее: “…из США поступило несколько сотен пластиковых домиков, предназначавшихся для проживания пострадавших. Домики эти были очень яркие, приметные. Но в зоне землетрясения не оказалось ни одного из них — все они пошли под временное жилье для проживавших в горах незаконных вооруженных формирований”.
Сходное отношение отличало и защиту родного языка. Упразднение Советского Союза началось с “мобилизованного лингвицизма” (формулировка М.Н.Губогло, автора книги “Языки этнической мобилизации”). Классическим его примером стала Молдова, в которой языковой закон буквально “породил” две новые республики — Гагаузскую и Приднестровскую, — ставшие в оппозиции к закону и к руководству республики.
На самом-то деле язык мало кого по-настоящему волновал и заботил. Помню, как в 1991 году в Душанбе на митинге на площади Ленина, куда согнали, освободив от занятий, студентов душанбинских вузов, ораторы горячо ратовали за защиту родного языка. А в двух шагах от площади на улице стояли столы, с которых распродавали за гроши невостребованные и уцененные книги, лежала стопка словарей “Фарханги забони тоджики”, прекрасного толкового словаря таджикского языка, оказавшегося никому не нужным. Два толстых тома продавались за 32 копейки то ли каждый, то ли оба (уточнить не могу — я свой “Фарханг” купил еще прежде за его настоящую цену).
Однако мало-помалу родной язык в качестве политического инструмента теряет силу. После того как независимость достигнута и язык “коренной нации” объявлен единственным государственным языком, на борьбу в его защиту никого уже не поднимешь. Однако в запасе остается еще одно крупнокалиберное орудие массовой мобилизации — историческая обида.
Разумеется, это тоже конструкт, и сила его воздействия во много раз превосходит эмоциональную энергию, которую несет в себе метафора дружба народов. Наткнувшись в прессе пару раз на упоминания об обиде, я стал искать их намеренно и обнаружил не без удивления, что это чуть ли не самое частое слово в международных материалах. В “Яндексе” нашлось двадцать четыре тысячи страниц с сочетанием слов “международные отношения” и “обида”.
Может быть, Россия только и делала, что всех обижала? Известный латышский публицист Янис Кучинскис, отвечая на вопрос корреспондентов рижского еженедельника “Вести” о сегодняшних отношениях Латвии и России, говорит: “Безусловно, обида историческая есть. Но при этом ее старательно не дают забыть. И тут скорее можно говорить о пропагандистском приеме. Вот… администрация президента подготовила какой-то очередной материал с претензиями к России для встречи в Москве. И некоторые уже голосят, что президент игнорирует нашу историю священную и наши муки, что там ничего не отражено. Что все исторические факты проигнорированы, что этот документ — ноль. Конечно, это одно из направлений пропаганды. И предназначен этот образ врага, в основном, для внутреннего употребления”.
Логичнее, казалось бы, высказывать обиды обидчику. Но он-то как раз остается в стороне. Обиду лелеют, чтобы растравить своих.
“В нынешних условиях в первую очередь нужно всем нам иметь четкое представление о правде нашей истории и ее исторических обидах… — пишет обозреватель еженедельника “Азия плюс” Фахриддини Холбек. — Почему евреи и чеченцы сплоченные? Почему ныне русские идут вразрез с американцами? Потому что у них есть историческая обида. Евреи сначала терпели насилие от арабов, позднее — от немецких фашистов. А у чеченцев большая обида из-за сталинских репрессий. У русских обида на американцев и европейцев за разваленный СССР. А у таджиков нет обиды?.. Наше государство не было создано именно для таджиков. Пример тому — нищенское положение культуры, религии и интеллигенции в период советской империи. А может быть, и в нынешний. Одним словом, историческая обида, то есть правда, должна быть движущей силой доктрины национальной идеи”.
Одна беда — обижаться вроде не на что. Повода нет. И тут Фахриддини Холбек прибегает к весьма ловкому приему. Присовокупляет к “периоду советской империи” период нынешний, да еще с некоторым сомнением — “может быть”. Основная аудитория “Азии плюс” — читатели в возрасте от двадцати до тридцати пяти, то есть люди, которые жили в пресловутой империи разве что в детстве. Они теперь вряд ли знают, как было тогда, а вот как ныне обстоят дела — у них перед глазами. Оглядываясь окрест себя, они видят, что культура и интеллигенция в Таджикистане действительно пребывают в нищенском положении (как и во всех прочих постсоветских странах, включая Россию). И делают естественный вывод: если уж такое-то состояние названо “может быть, нищенским”, то как же ужасно жилось при советской власти!
Фахриддини Холбек так открыто и простодушно выставляет напоказ подкладку своей “правды”, что нет нужды его опровергать. Однако у читателя, возможно, создастся ложное впечатление, что публицист выражает общее мнение. Привожу поэтому слова историка и педагога Абдужабора Саторова:
“У таджиков есть такое понятие “курнамак”. Так говорят о человеке, который плюет в солонку после того, как поест. Таджики не страдают забывчивостью, у них есть историческая память. Мы прекрасно помним… высшую школу, интеллигенцию в Таджикистане создали ленинградцы. Целыми выпусками ЛГУ, бросая квартиры на Невском, они приезжали сюда, где не было ни электричества, ни транспорта, ни простых бытовых удобств. Скорпионы, жара, пыль, малярия… Они жили вместе с нами. Врачи, медсестры, трактористы, рабочие. Интеллигенция и рабочий класс. Мы этого не забываем, мы не «курнамак»”.
Итак, историческая обида против исторической памяти.
Как правило, искусственная обида основана на намеренном забвении. А если забыть невозможно, то существует еще немало иных техник. Удачный прием нашел узбекский профессор С.Холбоев в своем вышедшем в 2003 году исследовании по истории Ташкентского университета, где так объясняет причину его создания: “Этот первый шаг советской власти в создании учреждения высшего образования был вполне в духе колониальной системы”2.
Тут он расходится с президентом Каримовым, который тремя годами ранее выдвинул иную версию: “Я хочу, чтобы вся наша общественность, и в особенности наша молодежь, знали правду: Ташкентский университет был создан не прибывшими из России “большевоями” в 1920 году, а в 1918 году по инициативе самоотверженного просветителя Миновара Кори Абдурашидханова. Эта историческая правда должна быть написана отдельно на портале университета”.
Прав президент лишь в одном — прежняя официальная дата создания замечательного вуза была неверна. Придумали ее чиновники в 1970 году, когда в связи со столетием со дня рождения Ленина университету было присвоено его имя. Предлог тогда нашелся чисто формальный: в 1920 году Ленин подписал декрет СНК РСФСР о том, что на базе Народного университета создается Туркестанский государственный университет, и произнес по этому случаю речь.
Слава богу, далеко не все плюют в солонку. Известный эстонский писатель и поэт Яан Каплински напомнил недавно в еженедельнике “Ээсти экспресс”, что “многое из того, что имеет на сегодняшний день “цивилизованная и образованная” Эстония, пришло к нам из России через Петербург. Ведь никогда нельзя забывать, что многие эстонские ученые и писатели, композиторы и художники, скульпторы и дирижеры, врачи и учителя, военные и юристы получили образование именно в России, в частности в Петербурге”.
К сожалению, сегодня Россия дает очень многим реальный повод для обиды.
Российская Федерация взяла на себя обязательства выплатить долги Советского Союза. И забыла лишь о главном долге — о долге перед недавними соотечественниками — армянами, таджиками, белорусами, что стремятся сохранить культурные связи с Россией и, более того, по-прежнему ощущают себя причастными к “семье единой народов” и не могут понять, почему их из нее вытолкнули, отказались от них.
Как бы ни складывались политические отношения между государствами постсоветского пространства, официальная Россия не имела права пренебрегать живущими в них и сочувствующими ей людьми. Это было неразумно и с чисто прагматической точки зрения. Многие из них — писатели, художники, ученые, политики — пользуются немалым авторитетом и могли бы ощутимо повлиять на общественное мнение в пользу России. Но все культурные связи были полностью разорваны.
Но что говорить о зарубежье, если дома неладно.
Центральная российская власть продолжает проявлять удивительное равнодушие к межнациональным культурным связям. Если что-то и делается, то по инерции, докатившейся от прежних времен.
Удачная попытка создать единый советский народ — в той мере, в какой она удалась, — во многом обязана культуре. Люди узнавали другие народы страны по культурным образцам. Если говорить о литературе, то по книгам Чингиза Айтматова, Чабуа Амираджиби, Василя Быкова, Олжаса Сулейменова… Но была еще и советская поп-культура. И влияла она на умы и сердца, пожалуй, не слабей любой классики.
И здесь тоже каждый народ выставлял свои национальные таланты. Узеир Гаджибеков и Рашид Бейбутов. София Ротару. Георг Отс. “Песняры”. Тарапунька и Штепсель. “Ореро”…
Нынешняя массовая российская культура полностью приватизирована. Видел ли кто хоть раз на центральных телеканалах певиц, скажем, из Чечни? Я слышал в Грозном записи, и меня поразили красота и чистота их голоса, энергия, страсть…
Конечно, страсти на Кавказе не утихнут от того, что красивые девушки споют красивыми голосами на всю Россию несколько песенок. Но будет хоть в малой степени утолена жажда общественного признания, в которой Северный Кавказ, являющийся в известной мере единым сообществом, испытывает острую потребность. Это одна из главнейших потребностей не только отдельной личности, но и больших сообществ. Если она не удовлетворена, возникают обида, агрессия, недовольство, которые невозможно успокоить или компенсировать никакими материальными благами. С другой стороны, начнет, может быть, постепенно разрушаться сформировавшееся в массовом российском сознании обывательское представление о Северном Кавказе в целом как об источнике опасности для центральной России, разбойничьем вертепе и рассаднике спекулянтов.
Хорошо бы… Однако нет социального заказа. Да и можно ли государству лезть в сапогах в святая святых — в искусство, пусть даже массовое!
В Америке — оплоте свободы и либерализма — лезут. Там по кинофильмам можно точно судить о текущем социальном заказе. Возьмем вестерн, зримое выражение духа нации, с его главным героем — ковбоем, защитником добра. Для национального меньшинства выдвинуть в ковбои “своего” — возможно, даже почетнее, чем если тот завоюет золотую медаль на Всемирной Олимпиаде. Это приобщение на равных к Великой истории Америки, к покорению Дикого Запада, включение в пантеон героев-пионеров, своего рода культурных героев национальной мифологии. И вот один за другим в сонм героев входят негр, китаец, женщина… Кто еще, не помню. Пока не снята картина, где негр и китаец сходят на берег с “Мэйфлауэра” в числе пилигримов, отцов-основателей, но не исключено, что когда-нибудь мы увидим и такой фильм.
Правда, сегодняшняя Америка — не просто melting pot, а seething pot3 (да и за рабство приходится расплачиваться), но ведь и у нас бурлит. К тому же нам нет нужды напрягаться и задним числом включать в Историю тех, кого там отродясь не бывало. Не стану перечислять татар, грузин, армян, евреев и многих иных, чьи имена вписаны на Доску славы русского оружия, науки, культуры. А уж чтобы упомянуть всех, кто отличился в советское время, никаких досок не хватит.
Каков же выход? Вернуть полный контроль над культурой государству? Будь оно некоей высшей и непогрешимой силой, радеющей только о благоденствии подданных, и то стоило бы тысячу раз подумать. Но государство является нам в образе конкретных чиновников — живых людей, несовершенных, как и все люди. Вручить им культуру означало бы полностью зависеть от их кругозора, вкусов, мнений, а также прочего в этом роде. Не знаю, как кому, мне это не по нраву. Достаточно социального заказа.
Литература в нем не нуждается. Что ей необходимо — это поддержка национальных литератур. При капитализме литература, подобно церкви, отделена от государства, но стоит поговорить о ней еще и потому, что литература наиболее прямо и ярко отражает общие настроения в обществе и рассказывает о них с глубиной и подробностью, недоступными другим видам искусства.
Живется литературам в национальных республиках Российской Федерации по-разному. В одних власти, как могут, поддерживают их, в других — то ли денег недостает, то ли недосуг. Дело, конечно, еще и в том, что угас ореол вокруг писательского ремесла. Поэт больше не пророк, не инженер человеческих душ, не народный водитель и не народный слуга. И даже не выразитель души своего народа, каким слыл, скажем, Расул Гамзатов. Он — частное лицо со скудным заработком. Маргинал. Потому и мало осталось в национальных республиках молодых людей, которые рвались бы в литературу.
Нынешние же литераторы почти все сложились как художники при советской власти и, независимо от таланта, привыкли ощущать свою причастность к общей литературе. Сейчас они остро переживают свою изоляцию. У себя на родине их худо-бедно, но порой печатают, однако всероссийским читателям и критикам книги их неизвестны. Издательства центральной России национальных писателей не издают, да и переводить их сочинения некому. Могучая переводческая советская школа дышит на ладан.
Тут бы вспомнить, какой привлекательный образ Северного Кавказа в массовом сознании сформировал в прошлом, скажем, Расул Гамзатов. Именно под влиянием его стихов Кавказ в представлениях среднего россиянина ассоциировался с такими понятиями, как мудрость, благородство, щедрость, широта, гостеприимство, мягкий юмор…
Отчасти это зависело от самого таланта поэта. Однако не следует забывать, сколько усилий и ресурсов было приложено для культивирования и популяризации этого таланта. И сколь огромной была роль переводчиков. Разумеется, вряд ли уместно говорить о “дотягивании” оригинальных текстов до высокого уровня, однако несомненно то, что они весьма успешно адаптировали их для российского читателя.
Сегодня, похоже, лишь только журнал “Дружба народов” продолжает удерживать тонкие нити, которые все еще связывают литературы России и постсоветских стран в единое пространство. Журнал регулярно публикует подборки прозы и стихов национальных авторов, и российских и зарубежных. Социального заказа он не ждет. А помощь и поддержку ждать почти перестал. Время от времени перепадают кое-какие гранты, но это все равно что кормить Атланта зернышками как воробья. На этой диете Атлант уже сильно ослаб. Поддержка ему необходима самая небольшая и даже не самому журналу непосредственно. Всего лишь подписка российских библиотек на “Дружбу народов”. Неизвестно, кто в этом больше нуждается — издание, выполняющее важнейшую государственную миссию, или все же само государство.
Было бы забавным совпадением, не будь оно печальным: знаменитый фонтан с тем же именем, что и журнал, — тоже в плачевном состоянии. Если присмотреться к нему внимательнее, то станет заметно, что фигура киргизки накренилась направо, армянка склонилась вперед, а латышка — налево. Раскрошились бетонные основания, на которых стоят скульптуры. И внутри все прогнило: опоры, поддерживающие скульптурную композицию, нетрудно поломать руками. Декоративные элементы, камни, стеклянные пояса — все это может рухнуть. Правда, несколько лет назад фонтан снаружи слегка подлатали — укрепили постаменты и заново позолотили.
Мало кто помнит, что первоначально он был разноцветным. Каждая из шестнадцати девушек, символизирующих одну из республик СССР, одета в национальный наряд с ярким орнаментом. Сусальным золотом фонтан покрыли во время ремонта в конце восьмидесятых годов.
Просто фантастика — что ни подробность, то со значением…
Может, и не стоит восстанавливать разрушающийся символ? Взять да полностью его перестроить. Убрать колосья и девушек, а вместо них водрузить изваяние золотого тельца.
1 Конструкты — понятия, которые ученые придумывают, чтобы обозначить то, что нельзя увидеть, пощупать, измерить и вообще обнаружить опытным путем. Как сказано в Новейшем философском словаре, конструкты, по сути, заполняют обнаруженные и непрописываемые пустоты в структуре знания и не имеют самостоятельного значения вне знания, в котором они сконструированы.
2 Цитируется по статье Бату Джаханова “К 90-летию Ташкентского государственного университета” (http://www.ferghana.ru/article.php?id=5848). Статью эту стоит прочитать — в ней немало красочных подробностей об истории и сегодняшнем состоянии университета.
3 Бурлящий котел (англ.).