Стихи. С украинского. Перевод А.Купрейченко
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 3, 2009
Автор книг стихов “Зимов╗ дерева” (1970), “Св╗ча в св╗чад╗” (1986), “Пал╗мпсести” (1986), Собрание сочинений в 9 книгах (1996—1997), “Птах душ╗” — рукописная тетрадь стихов
(ок. 250) и переводов (ок. 250), конфискована в лагере, до сих пор не найдена.
Купрейченко Александр Михайлович — переводчик. Родился в 1949 году в г. Стародуб
Брянской обл., в 1971-м окончил Брянский институт транспортного машиностроения. По образованию инженер-механик. Живет в Киеве. В журнале “Дружба народов” печатается впервые.
там в строчках и столбцах вся доля наша.
Вот кондаки твои и тропари,
как наказанье, как c отравой чаша.
Выводит по тюремному двору
и над Софийской звонницей возносит
меня мой дух. А если и помру —
то за меня он оттонкоголосит
три тысячи пропащих вечеров,
три тысячи рассветов, что забыли,
как шли оленями среди кустов,
и мертвого меня не разбудили.
* * * Все Киев снится мне в прекрасных снах:
цвет спелых, налитых черешен первых
и зелень хвои. Выдержали б нервы:
ведь впереди — твой крах, твой крах, твой крах.
Лежит дорога — в вековых снегах,
горбятся дали и на сердце горько.
О, мой родимый край, остался только
приданым ты для смерти — в головах.
Седая мать мой навевает страх.
Рука ее сухая, словно ветка
замерзшая. Звучит веснянка где-то,
светлеет путь. И гул стоит в степях.
* * * Одна гора — зима, другая — лето,
а я стою, как осень, — посеред.
И солнце, солнце, со-, как много света!
И плавится прогорклый сланца мед.
Мне мошкара колымская жужжала,
мне пахла прошлогодняя трава,
ведь Ты меня, как ангел, охраняла.
Невеста или, может быть, вдова?
* * * На Лысой горе остывает потухший костер,
осенние листья на Лысой горе догорают.
А я позабыл, где стоит та гора, и не знаю,
забыла меня или помнит она до сих пор.
О время вечерних твоих тонкогорлых разлук!
Уже я не знаю, не знаю, не знаю, не знаю,
я жив или умер, а может, живьем умираю,
ведь все отгремело, погасло, поблекло вокруг.
И над безысходностью ты — словно птица летишь —
над нашей с тобой,
над отчаянным света несчастьем.
Прости. Я не буду. Прорвалось.
Ну что за напасти…
О, если б могла ты узнать, как во мне ты болишь…
Еще они пахнут печалью — ладони твои,
и горько-соленые губы — их запах мне снится,
и тень твоя, тень пролетает — испуганной птицей,
и глухо, соленою кровью в аортах,
гремят соловьи.
* * * На этом поле, синем, словно лен,
где только ты и ни души нет боле,
узрел и онемел: блуждали в поле
сто теней. В поле, синем, словно лен.
И в этом поле, синем, словно лен,
судилось с одиночеством свиданье,
чтобы судьбу познать, как покаянье,
на этом поле, синем, словно лен.
Сто черных теней заступают путь,
они уже — как молодняк сосновый.
Приблизились, достать тебя готовы.
Бежать? Путь собственный в клубок свернуть?
Нет. Выстоять. Не просто выстоять —
стоять. И только тут, на этом поле,
что словно лен. И собственной неволи
в родной чужбине истину познать.
На этом поле, синем, словно лен,
твой враг — напротив, сто скорбящих теней.
И каждая — неузнанный твой гений,
он — прежний ты. Не ведая препон,
и злобою и гневом разъярен,
как град камней, вернет проклятье он,
что в одиночестве твоем горело.
Дух одичал и не узнает тела
на этом поле, синем, словно лен.