Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2009
Марина и Сергей Дяченко.
Vita Nostra: Роман. — М.: ЭКСМО, 2008.Марина и Сергей Дяченко. Цифровой. Избранные произведения. — М.: ЭКСМО, 2009.
О Марине и Сергее Дяченко я могла никогда не узнать, поскольку издаются они в сериях то ли фантастики, то ли фэнтези — я ни того, ни другого не любитель, так что не знаю, как и когда эти жанры вросли друг в друга. Отец фэнтези — Толкиен, фантастики — Брэдбери, но то была большая литература, выродившаяся теперь в “жанр”, серийное производство. И вот мне советуют прочесть “Вита Ностра” М. и С.Дьяченко. “Это не фантастика, просто издано в такой серии”, — уговаривает меня моя французская переводчица, и я иду и покупаю эту книгу, авторов, совершенно мне не известных. Между тем авторы очень даже известны, у них 20 романов, 50 литературных премий (только премии эти опять же для фэнтези и фантастики) и титул “Лучшие фантасты Европы”. Марина — актриса, Сергей — психиатр, живут в Киеве, пишут по-русски. То, что один из авторов психиатр, — чувствуется.
“Вита Ностра” — роман о том, чему нет языка, а Дяченко его нашли, в этом их достижение и новаторство. Девочка Саша, которую заманивают в загадочный институт типа НИИЧаВо, где учат абсурдному, на первый взгляд, ломают все твое существо, где можно остаться калекой или погибнуть, если не выучить урок, где не понимаешь, учат тебя упыри или заботливые наставники — это и было бы пресловутым фэнтези, если б не являлось, на самом деле, историей про то, как каждый день делается невидимое миру сверхчеловеческое усилие, для того чтобы осуществиться. Не просто выжить, адаптироваться или преуспеть в обществе, а узнать, как и для чего устроено мироздание. Узнать теоретически, поверив на слово — нельзя, только на собственном опыте, только деформировав себя как манекен, расцарапав его, добравшись до спрятанной в самой его глубине сути. Каждый день, когда не совершаешь внутреннего подвига, который оказывается всего-то маленьким шажком (а вдруг еще в неверном направлении) — деградируешь. Так почти все и живут — растрачивая дарованные ресурсы, сперва щедро, когда капитал кажется неисчерпаемым, потом скупо, когда приходится экономить, но это и есть путь деградации, считающийся нормальной жизнью. Потому Сашу и отобрали для странного института — выследив, запугав, заставив, — что таких, способных не тратить, а инвестировать, единицы. А поскольку читателей и почитателей книги отнюдь не единицы, то понятно, что авторы чудесным образом забрались внутрь мозга, психики, души и смогли описать их изнутри. Не в том смысле, что вскрыли “механизм”, а нащупали потайной, не задействованный в социальной жизни, но активировавшийся сегодня “чип”, который каждый проживает в одиночестве — общего, коммуникативного поля для него не наросло. Невозможно такой свой опыт рассказать словами, а Дяченко эту возможность нашли. Странный институт — метафора, он и есть вита ностра. “Есть вещи, которые невозможно представить, но можно назвать. Получив имя, они изменятся, перельются в другую сущность и перестанут соответствовать имени, и тогда их можно будет назвать снова, уже по-другому, и этот процесс — завораживающий процесс творения — не имеет конца; вот слово, которое называет, и слово, которое означает. Понятие, как организм, и текст, как вселенная”.
Саша наставляет своего друга, студента, перед экзаменом: “Мы проходим путь от человека к Слову, ты сейчас на самом крутом участке этого пути. Но когда ты преодолеешь его — когда ты поймешь наконец-то, чему тебя учат, (…) ты станешь Словом и выполнишь свое предназначение. Ты — орудие речи, инструмент великой гармонии. Ты — участник мироустройства… будешь. А пока ты маленький человек. И должен бороться со своим страхом”. Сама Саша оказалась глаголом. В повелительном наклонении (“воля в чистом виде. Импульс. Глагол может вытащить имя из небытия, а может погрузить обратно одним повелением”). Открывая мир как текст и героиню как часть речи, Дяченко проводят читателя по пути, на котором “бытовая жизнь”, воспринимающаяся поначалу как нормальная, человеческая, в противоположность всем “метафорам”, оказывается только заготовкой, полуфабрикатом, а “метафора”, вселенная как текст — подлинной реальностью.
В этом году вышла их следующая книга — “Цифровой”. Она состоит из заглавного романа и сугубо жанровой (фэнтези) повести, которую я бросила на пятой странице. Четыре прочла и то — по инерции воодушевления от “Цифрового”. Роман, как и “Вита Ностра” — о насущном. Письмо у Дяченко неровное — есть прекрасно написанные куски, есть какая-то подростковая простота и безвкусица, достаточно сказать, что слово “стильный” в “Цифровом” употреблено раз пятьдесят. Но это — издержки производства, спасибо за то, что пишут о животрепещущем, о котором ни один из “настоящих” писателей не сказал ни полслова. “Настоящий”, не жанровый, писатель пишет о вечном, если это российский писатель — то о вечном российском. Но фантастика с фэнтези потому и возникли, что в XX веке произошли и продолжают происходить в
XXI столь революционные изменения по сравнению со всей предыдущей историей (во всяком случае, той, которая осмыслена литературой), что в “вечное” они не укладываются. “Цифровой” — о мальчике, у которого была любимая компьютерная игра. Всего лишь игра, но вдруг оказалось, что она вышла в жизнь, что виртуальное и биологическое стали взаимодействовать. У мальчика объявляется спаситель, наставник, очевидный гений, разрабатывающий игры нового поколения, где с “цифры” можно переключаться на “мясо”, и, уверившись, что наставник — практически бог, мальчик вдруг понимает, что нет — дьявол, стремящийся мальчика и других подростков попросту погубить, используя их в своих страшных экспериментах. Мотив, схожий с “Вита Ностра”, мерцание божественного и бесовского, грань жизни и смерти, подростки — потому что это “пластилин”, из него можно лепить. И такая же, как в “Вита Ностра”, мощная фактура, не знакомая по жизни, но кажущаяся абсолютно реалистической.
Дяченко можно назвать экзистенциалистами: каждый поворот сюжета — грань жизни и смерти, потому каждый шаг героев — судьбоносный, решающий, самый главный. Можно назвать их и символистами, поскольку убедительность фактуры в процессе чтения (а чтение это захватывающее) остывает постфактум как метафора. Символы, иероглифы, найденные авторами для того, чтоб расставить по местам новые технологии, магию, психику и неведомое, то, что над.
На днях мне встретилась в Живом Журнале такая запись: “Презирайте меня, я прочла роман Марины и Сергея Дяченко “Пещера”, и он мне ОЧЕНЬ, ДИКО, СТРАШНО понравился, — пишет театральный критик, читающая высокую литературу. Ей в ответ советуют “Вита Ностра” и “Цифровой”. “Самое ужасное, — продолжает она оправдываться, — меня теперь обуревает желание разделить эту радость с другими почитателями. Надо поискать, что про них пишут. Может, приличные люди, а я распереживалась”. Покупая “Цифрового” со стандартной для жанра, обозначенного здесь как “техно-фэнтези”, безвкусной обложкой, я уже не переживала. Дяченко знают волшебное слово, код доступа, которого нет больше ни у кого, так что декорациями можно пренебречь.