Стихи. Вступительное слово Юрия Беликова и Олега Хлебникова. Публикация Людмилы Осокиной (Влодовой)
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2009
Влодов (наст. фам. Левицкий) Юрий Александрович родился в 1932 г. в Новосибирске в театральной семье. Псевдоним Влодов взят отцом с афиши — был такой сербский певец Славко Влодыч. Приобретенная фамилия стала своего рода прикрытием: Левицкий был племянником знаменитого одесского налетчика времен Гражданской войны Мишки Япончика, прототипа бабелевского Бени Крика. В некотором смысле внучатый племянник пошел в своего легендарного дядюшку. Заниматься литературным творчеством начал рано, но в послевоенные годы, пытаясь выжить, попал в криминальный мир. Жизнь проходила в скитаниях и преследованиях со стороны МВД и КГБ.
Влодов — автор крылатого двустишия “Прошла зима. Настало Лето. Спасибо Партии за это!”. В 1950-е годы он возвращается к поэзии, получив благословение И.Сельвинского, К.Чуковского, Б.Пастернака. Стихи публикует скупо, больше увлечен литературной игрой: “делает клиентов”, т.е. пишет за других. На заре перестройки, узнав, что король Швеции близок поэзии, отправляет Его Величеству письмо с просьбой предоставить русскому поэту и его семье “нравственное прибежище”. Пришло ответное послание с приглашением в Стокгольм. Однако исторический отъезд не состоялся.
Влодов никогда не называл себя великим поэтом. Гением — да. “И думает Исаич: “Был бы гением, — Я б вам, христопродавцы, показал!!” Например, ввинчиваясь взглядом в раздражившего его человечишку, мог грохнуть кулаком по столешнице: “Встать, когда с тобой разговаривает поэт!!!” И казалось, что в мире все становилось на свои места согласно природной иерархии: сапожнику — подметки, пирожнику — торты, садовнику — розы, графоману — дырка от бублика, королю — трон. Вступив в переписку с Карлом ХVI Густавом, пришел к формуле: “Я хотел бы переписываться только с поэтами и королями!” Поэтов и королей ставил в один ряд. Влодов и сам был королем в собственной поэзии: мог говорить о низком и даже низменном, но никогда не допускал лексической скабрезности. И была у него еще одна королевская слабость — отзывчивость к своим подданным. Сколько он написал поэтических напутствий тем, кого по собственной монаршьей наивности и благородству считал своими учениками!.. Но сочли ли они учителем того, кто хотел быть собеседником Божьим?..
В 1993 году в журнале “Юность” я опубликовал эссе “Иномирец” (легенды о Влодове), привлекшее большое внимание к творчеству поэта. Однако только в конце 2008-го была издана его первая большая книга “На семи холмах”. 29 сентября
2009-го земной путь Юрия Влодова оборвался.
Юрий Беликов (Пермь)
С Юрием Влодовым я познакомился в совсем другом, чем нынче, “Московском комсомольце”, на Чистых прудах. Познакомился в кабинете замечательного поэта Александра Аронова. Над ароновским столом висел плакат “Поэтом можешь ты не быть?”. И сначала я воспринял Влодова как очередного чайника — тем более что в тоне Аронова проскальзывала ирония. Потом я понял, что эта ирония касалась не поэтических, а человеческих качеств Ю.В.
Маленький, щуплый, но со значительными носом и голосом, одетый всегда во что-то серое, наиболее удачно скрывающее грязь (впрочем, в манере все это носить сквозила природная элегантность)… Влодов называл себя вором в законе. Видать, врал. Хотя бы потому, что все-таки иногда работал, даже — в последние годы реального существования журнала “Юность” — консультантом отдела поэзии. Или — просто Консультантом? Если не воландовское, то уж коровьевское что-то в нем точно мерещилось.
А вообще он жил за счет людей, за которых писал стихи, которые потом публиковались везде — вплоть до газеты “Правда”. И они приносили, по советским временам, вполне ощутимый доход. Так, им была придумана поэтесса Мара Гриезане — такая дама действительно была, только вот стихов не писала.
Почему с какого-то момента он не мог печатать собственных стихов, не выпустил ни одной книжки, — история темная, скорее всего связанная с биографией, а не с текстами. Крамола (с советской точки зрения) содержалась далеко не во всех его произведениях. К тому же он обладал потрясающим даром имитатора: мог писать и как крепкий поэт-фронтовик (и тоже — про войну, в которой по возрасту участвовать не мог), и как деревенщик а-ля Рубцов. Словом, мог угодить любой литературной моде или начальственной установке. Однако… О его ранних стихах одобрительно писал И.Сельвинский и даже сочувственно отозвался Б.Пастернак. Тем не менее карьера советского поэта у Влодова категорически не сложилась. Он, возможно, добровольно предпочел стать маргиналом, этаким советским Вийоном. Маргинальность, кстати, вовсе не умаляет достоинств его лучших, “неимитационных” стихов. А вот влодовский дар имитации со всем артистизмом проявился в его пародиях — коротких и очень едких, пародирующих не строчку, как это делал А.Иванов, а вообще манеру поэта. Так хотелось бы иметь в своей библиотеке полноценную книгу его стихов. Земля ему пухом!
Олег ХЛЕБНИКОВ (Москва)
* * *
Оставила наследство:
Сухую емкость фраз,
Почти звериный глаз,
Сверхбдительный рассудок,
Отравленный желудок,
Горячий камень сердца
И дух единоверца…
И нет моей вины,
Что я — поэт войны!
* * *
Мир барачный…
Где расту я, тонкий, звонкий
И прозрачный.
Украду у деда Гори
Горстку сорной,
И курю на косогоре
За уборной.
От веселых струй табачных,
Что от гонки,
Зазвенят в ушах прозрачных
Перепонки…
Все толкует мне старушка
Бабка Нина:
“Привезут тебе игрушку
Из Бярлина!..”
Но пекусь я, тонконогий,
Не о детстве:
Не отец ли на дороге?
Не отец ли?!..
* * *
Вся уместилась в халатике.
Сгинули, что ли, солдатики!..
Все посходили с ума!…
Папка! Коняшка! Отец!
Тяжко в обугленной каске
В маске из адовой сказки
Снежный хлебать холодец?!
Снег по-военному сед.
Сжаты последние сводки.
В бешенстве, что ли, иль с водки
Плачет убогий сосед?..
* * *
Засыпано бомбежкой…
А я в мороженые щи
Врубаюсь гнутой ложкой.
Морковный чай долблю до дна,
Железом пахнет кружка…
И с неба светит не луна,
А мерзлая горбушка.
* * *
Танки шли на восток по прямой…
И кричала дошкольница Хая:
“Мамка! Тракторы! Ой!..”
Подгорала земля, что коврига
На подовом каленом листе,
И крестился пропойный расстрига:
“Иисусе Христе!..”
Круглосуточно вякали стекла,
Крались танки в туманах Руси…
И вздыхала двужильная Фекла:
“Сын родимый, спаси!”
А сыночек — румяный лицом,
В обороне залег с ружьецом,
И клубился над ним, молодым,
Трубок маршальских вдумчивый дым.
Жуков
Гармоника душеньку пьет.
И снайпер Василий Калина
Чечетку заливисто бьет.
Суворовский марш барабанный
Крошит мировую зарю!
И ветер портяночный, банный
Щекочет Европе ноздрю!
Средь редких винтовочных стуков
С российской натугой в лице
Нафабренный выбритый Жуков
На белом идет жеребце!
При маршальском чине убогом
Он прост, как любой генерал!
Он чист перед Господом Богом,
Он сам, как Всевышний, карал!
В нем дух гулевого боярства, —
Истории тучная стать!
Он волен создать государства
И каменным идолом стать!
А куцый, вертлявый союзник,
Коль смаху, по-русски прижать,
Подтянет казенный подгузник,
Чтоб легче к Ла-Маншу бежать!
И тот, в окружении башен,
В своем допотопном Кремле
Не так уж всесилен и страшен
На этой победной золе!..
В паучьих руинах Берлина,
Коль вышел такой тарарам,
Хлебнула душа славянина
Солдатских бездонных сто грамм!..
Хмелеет в припадке величья,
От славы — глухой и немой!..
И шея — лиловая, бычья,
Надрезана белой каймой!
В гранитные латы его бы! —
Что в камне остыл, пообвык!..
Хмельной похититель Европы —
Славянский распаренный бык!!
* * *
Выпали полной мерой…
Греемся нашей верой,–
Другого топлива нет.
* * *
Вечерний птичий гам…
А Бог проходит по лугам…
Проходит по лугам…
Луга в туманной синеве,
В туманной синеве…
А Бог скрывается в траве…
Скрывается в траве…
* * *
Тишком спросили сбоку.
Увы, не верю в Бога,
А просто верю Богу…
Он — Бог — всегда во мне, —
Как эта даль в окне.
* * *
Резвилось, как младенец неразумный…
И взгляд косил — безбожно и хитро
На этот мир — застенчивый, но шумный…
Пищала птаха, тихо зрел ранет.
Сварливый клен под окнами возился…
“Ужо тебе!” — воскликнул вдруг поэт
И кулаком чернильным погрозился…
“Ужо тебе!” — и весело со лба
Смахнул кудрей таинственную смуту…
Не знала Русь, что вся ее судьба
Решалась в эту самую минуту!
* * *
Ночные минуэты…
Осенняя земля, — Что вечная ладья!..
Как Вечные жиды
Курчавятся поэты.
Как вечный идол, прям
Земных затей судья.
“Ужо вам, писаря!
Арапы! Графоманы!..”
В стеклянной тишине:
“К барьеру, певчий трус!!”
Сквозь долгие снега
И длинные туманы —
Рабочий звон курка
И пристальное: “Ну-с!..”
Как вечные рабы
Курчавятся поэты.
Как вечный идол, прав
Земных забав судья!
Светильники. Гробы.
Ночные пируэты…
А зимняя земля,
что вечная ладья…
Весенняя земля…
Но где-то в чужедальней
Степи моей родной —
Над бренною душой
Играет мой кузнец
С огромной наковальней…
О сладостный кузнец,
Поэта брат меньшой!
* * *
Косясь на окна, взращивать строку…
Так есаул, подбитый под Царицыном,
В крестьянской робе прятался в стогу…
Трещит забор под чужеродным трением,
Всю ночь визжит, как резаный, вокзал…
И думает Исаич: “Был бы гением, —
Я б вам, христопродавцы, показал!!”
* * *
Принакрыв поля,
Туча движется пунцово,
Дождиком пыля…
Взгляд мужицкий, быстротечный,
Полоснет, как нож…
А посмотришь: каждый встречный
На Христа похож…
* * *
В залесье — на полях…
К полудню — слишком душно…
Лишь птицы, на паях
С небесными певцами,
Зовут издалека…
Линялыми песцами
Таятся облака…
Вздымай свои свистули! —
Плати за певчий хлеб!..
Чу! — ангелы уснули…
Полудень глух и слеп…
Такая синь сегодня! —
Ни зыби, ни шуги…
И пасынка Господня
Лучистые шаги…
* * *
Сердце сковано высью.
За веками размыта граница
Между смертью и мыслью…
Жизнь — долга. Да и степь — не короче.
Страшен крест милосердья!..
Смертной пленкой подернуты очи…
Пропадешь от бессмертья!
* * *
И хлябей, и хлебов.
Святая дешевизна
На воздух и любовь.
Болотные затопы.
Зачумленная мга.
Сопение да топы
Сквозь цепкие луга.
Сельцо. Лесок сохатый.
Две тучки — две ладьи.
Сидит мужик сопатый —
Пьет Волгу из бадьи.
Судьбу пытает птица.
Сума пуста, худа.
“Хотится жить?” — “Хотится! —
Без жисти — никуда!”
Похмел да недомога.
Беспутство да ленца…
А к ночи — близость Бога,
Господнего лица…
* * *
Прозрачный звон слегка коснулся слуха…
Чу! — за спиной стояла побируха!
“Ты — Смерть моя?” — едва промолвил я.
“Я — Жизнь твоя…” — прошамкала старуха.
Публикация Людмилы Осокиной (Влодовой)