Стихи. С армянского. Перевод Альберта Налбандяна
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2009
Демократия
Медведь гонял велосипед,
попугай декламировал стихи,
обезьяны строили глазки дрессировщице,
эквилибрист проворно скакал по канату…
Потом все неожиданно изменилось,
и теперь
медведь декламирует стихи,
попугай гоняет велосипед,
обезьяны скачут по канату,
эквилибрист строит глазки дрессировщице…
— Что-то изменилось в нашем городе, —
заметил, смеясь, клоун.
— Что-то, смеясь, изменил этот клоун, —
заметил народ…
Из жизни замечательных людей
Не было предела негодованию Дарвина,
когда, вернувшись с прогулки,
он увидел, что его любимая обезьянка
в который раз
все в доме перевернула кверху дном,
все разметала и переломала.
— Ну когда же ты станешь человеком! –
в отчаянии выкрикнул знаменитый ученый
и обессиленно рухнул
в разодранное кресло.
Так это было
И Господь пожелал написать
Б Л А Г О Д Е Н С Т В И Е
на твоей земле — из конца в конец,
но, увы, это слишком длинное слово
не влезло в границы твоей земли…
И Господь пожелал написать
У М И Р О Т В О Р Е Н Н О С Т Ь,
но, увы,
это слово тоже оказалось длинным
и даже его половинка
не влезла в границы твоей земли…
Что оставалось Господу?
Оставалось короткое слово Б О Л Ь,
оставалось короткое слово С К О Р Б Ь,
оставалось короткое слово П Л А Ч,
потому что только они и могли
уместиться на этом клочке земли…
Завещание
когда на нашей одряхлевшей планете
все кончается: пересыхают реки и озера,
океаны превращаются в моря, а моря — в болота,
леса вспыхивают и обугливаются, как сухие спички,
а теперь уже поговаривают о том,
что нефть и газ тоже на исходе…
Увы, не осталось ничего, что я мог бы завещать потомкам, —
ничего, или почти ничего, что можно продать
или положить в банк и спокойно жить на проценты.
Пожалуй, единственное, что еще имеет какую-то цену, —
это наша сморщенная старушка-планета,
которая постепенно замедляет бег,
как выдохшаяся кляча,
надеюсь, скоро и вовсе остановится,
и в эту минуту я с легким сердцем
вам оставлю ее в наследство
как недвижимое имущество.
Робинзон Крузо
и внимательно разглядывал сновавших мимо прохожих.
Раскуривал трубку, кофе помешивал спичкой
и снова разглядывал всех,
и только уборщицу не замечал,
которая вечно ворчала, досадуя
на дождь, что льет беспрерывно,
на солнце, что никогда не заходит,
на старика, весь день просиживающего в кафе,
на людей, что толкутся вокруг
и не обращают на нее внимания…
А старик помешивал кофе
и смотрел в окно,
внимательно и упорно смотрел в окно.
И однажды он подозвал старушку-уборщицу
и сказал, что больше не в силах ждать,
и сказал, что стал хуже видеть,
что ужасно устал и хочет домой…
Но если какой-нибудь корабль,
самый обычный корабль,
не важно, большой или маленький,
вдруг подплывет к окну,
пусть она попросит, чтобы его подождали,
пусть попросит чуть-чуть подождать…
И удалился тяжелым и медленным шагом,
забыв на столе свою шляпу.
…И дни проходили за днями, а дождь все лил,
а солнце не заходило, и дни проходили за днями,
и снова уборщица без конца ворчала,
досадуя на старика,
который почему-то не появлялся,
на корабли, что проплывали мимо
и не останавливались,
и больше всего досадуя на шляпу,
которая так и осталась лежать на столе,
точно хотела что-то сказать старухе —
и не решалась…