Роман. Окончание
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2009
Окончание. Начало см. “ДН”, № 9, 2009.
9. Фазенда на продажу
Ну, и где искать крота? А главное, как? Мозговой штурм с участием Левы и начальника службы безопасности рождает решение: переоформить трудовой договор со всеми, кто работает в неприметном флигеле. Мол, условия изменились, так что извольте написать заявление об увольнении и тут же — о приеме на работу на новых основаниях. А параллельно можно огорошить ребят неудобными вопросами, лучше в лоб, используя эффект неожиданности. Место: кабинет Больцмана, тесноватый, но так еще и лучше, сразу будут заметны бегающие глазки.
Они возникают в дверях по очереди, кто удивленный, кто вроде как безучастный. Вообще-то каждый из них знает свой участок работы, о задаче в целом известно лишь обер-математику Мошкину. Но как оно на самом деле — неизвестно, здесь ведь никто подписок о неразглашении не давал…
Бегающих глаз пока не видно, эта компьютерная братва смотрит куда-то внутрь себя, хотя, по большому счету, мало отличается от братвы агентской. Те же раззявленные рты, тот же беззвучный крик “Дай, дай, дай!”, доказательство чего: заинтересованность на лице, как только речь заходит о повышении оклада.
— Не против, значит? Ну, а если бы вам предложила много денег некая сторонняя организация?
— Почему сторонняя? — не въезжает программист Петрищев, толстый тугодум.
— Ну, за определенную услугу, так сказать…
— За услугу? Не знаю… А много — это сколько?
— Много — это много. Вы оказали бы такую услугу?
— Не знаю… А что за услуга-то?
Начальник безопасности, зайдя за спину Петрищева, скрещивает руки, мол, этот тормоз — чистый. А тогда следующего на ковер, под перекрестный огонь намеков и каверзных вопросов.
Следующий — живчик Голиков, тоже программист, пришедший по рекомендации одного знакомого. Но разве можно доверять знакомым? Сейчас близким родственникам нельзя доверять, облапошат, обдерут, как липку!
— Деньги? — быстро переспрашивает тот. — Со стороны? То есть приработок какой-то?
— Нет, такие деньги, о которых мы говорим, приработком назвать трудно…
— А-а, значит, взятка?
— Вот это уже теплее. Решились бы, так сказать, взять на лапу?
Голиков пожимает плечами.
— Это теоретический вопрос — или практический? Теоретически бабки не помеха, но практически… Кто меня будет покупать?! Такие программы в любой конторе десятками лепят, кому они нужны?!
Когда очередь доходит до Мошкина, Феликс выходит из кабинета.
— Вы уж тут сами как-нибудь… — бормочет он. — Да, Лева, твои наблюдения потом в письменном виде — мне на стол.
С той ночи уязвленный Феликс избегал встреч с приятелем. “Ничего, — всплывали желчные мысли, — еще посмотрим, кто из нас гений. В финале я сделаю так, что никаких прав ты, родной, не получишь, разве что имя свое в патенте увидишь.
Но имя — чушь, юридически право на использование изобретения останется за мной. А тогда патент в зубы и — коленом под зад! Мавр, ты сделал свое дело? Теперь пшел вон!”
Как и водится, проверка ничего не дала, разве что обнаружили в рабочем столе одного из компьютерщиков несколько упаковок белого порошка. Оказалось — “кокс”, парня можно было запросто сдать ментам, но, чтобы не выносить сор из избы, с ним просто не продлили договор. И письменные донесения Больцмана ничего не дали, кроме того факта, что Лева — на удивление безграмотный.
Гораздо подозрительнее были странные звонки из какого-то “Союза независимых предпринимателей”. Оттуда уже трижды названивали, интересовались возможностью встречи с руководством компании, но о мотивах умалчивали.
— Скользкие они какие-то… — излагала референт. — Я спрашиваю: ваш вопрос касается недвижимости? Они говорят: нет, нас это не интересует. А что же вас интересует? Другие аспекты вашей работы. Я говорю: других аспектов у нас нет, то есть вы ошиблись адресом. А на том конце провода хихикают так противно и говорят: нет, мы не ошиблись! На третий раз я уже хотела с вами соединить, но там сразу бросили трубку.
— Бросили, значит… Ты вот что — в следующий раз сразу переключай на меня, без преамбул. Хорошо?
— Переключу, конечно, хотя удовольствия от общения вы не получите.
Надо же — “Союз независимых предпринимателей”! От кого, интересно, они не зависят? Известно ведь: в нашей замечательной державе любого так или иначе пасут, отслеживают, и если будешь слишком “независимым”, в момент подрежут крылышки! Или это и есть ребята с ножницами, которые с высшего благословления занимаются подрезанием крылышек? Увы: информация в открытом доступе ничего, в сущности, не говорила. Вроде бы рядовое объединение бизнесменов, никаких известных личностей, если судить по именам-фамилиям сотрудников аппарата. С другой стороны, аппарат может либо состоять из зитц-председателей, либо имена вообще фиктивные, что-то вроде дымовой завесы. А при таком раскладе как бы ему самому не досталась роль пахаря-мавра, что упорным трудом сформировал бизнес, а его
раз — и увели из-под носа! Значит, не ослаблять бдительность, прощупывать всех, чтобы стукач, в конце концов, оказался за дверью…
Был лишь один человек, чей интерес не только не расстроил бы, а, напротив, обнадежил бы и даже польстил. Но до Феликса ли тому, кто при желании может сотрясать биржи от Нью-Йорка до Гонконга, зарабатывая на этом миллиарды?
Автор переведенной отцом статейки оказался проницательным, сумел разглядеть то, о чем весь подлунный финансовый мир заговорит лишь пять лет спустя — после того, как в “черную среду” разразится кризис, и Великобритания девальвирует фунт. К этому дню Шорош готовился, как Македонский к битве при Гавгамелах: расставлял полки, прикидывал направления главных ударов, понимая — совокупная сила противника (а противником была едва ли не вся европейская экономика!) превышает его силы. Но тут ведь главное: дождаться паники, хаоса в рядах врагов, тогда их можно безжалостно уничтожать меньшим по численности войском, громить в пух и прах. Хаос — вот что создает перевес в критических ситуациях, а в итоге дает немыслимый выигрыш. Миллиард баксов за одну только ночь! Миллиард! После той среды (в насмешку названной им “белой”) Шорош скажет: “Невозможно” — всего лишь громкое слово, за которым прячутся маленькие люди. “Невозможно” — это не факт и не приговор, а всего лишь мнение. “Невозможное” — возможно”. Феликс уже не помнил, откуда это: из прочитанной ксерокопии или из той информации, которую выуживал в СМИ. Он создал своего рода цитатник из высказываний Шороша, набор “дадзыбао”, помогавших не утонуть в бурном финансовом море. Например, такой перл: “Законопослушание стало опасным пристрастием; чтобы выжить, надо обходить закон”. Или: “Рынок глуп, не пытайтесь понять его умом!” Самое же любимое звучало так: “Постигнешь хаос — сможешь разбогатеть”. Феликс затвердил эту фразу, словно буддист — мантру, проникшись стойким презрением к рекомендациям аналитиков, которые просчитывали “тенденции” и выдавали “рекомендации”. Он-то хорошо знал, что рынок — глуп, а при желании его можно сделать еще глупее. И вот уже “тенденции” меняются, “рекомендации” можно вешать на гвоздь в сортире, а в выигрыше тот, кто поступал перпендикулярно, не в унисон с большинством. Поговаривали, что Шорош сам создает хаос на мировых рынках, вбрасывая информацию через подконтрольные телеканалы и Интернет, вот почему Госдепартамент США одно время ну очень хотел “построить” финансиста. Только хрен у них получилось, такого не стреножишь и не взнуздаешь, он сам, кого хочешь, взнуздает, поднимет на дыбы, растопчет копытами коня…
Одно время Феликс даже хотел повесить его портрет в кабинете, рядом со своим всадником. Но потом раздумал: слишком обнажены были бы притязания, слишком показными сделались бы амбиции. Да и вообще он не идиот, понимает: кумир витает в таких эмпиреях, куда Феликс не допрыгнет и с шестом. То есть, пока не допрыгнет, а вот насчет будущего еще посмотрим. Проект “невидимых денег” был уже не шестом — воздушным шаром, призванным поднять Феликса в те самые эмпиреи. Почему нет? Невозможное, как известно, возможно.
Но пока, увы, надо заниматься продажей чувайкинской “фазенды”. Вместе с Эльвирой ангажируют еще и Феликса, наверное, так чиновнику спокойнее, и в субботу они вместе с VIP-клиентом направляются в Солнечное.
— Я там ремонтников нанял, — поясняет Чувайкин, — ну, фасад подновить, заборчик подправить… Хочу побыстрее продать, значит, надо показать товар лицом. Ну, и купить хочу тоже побыстрее, поэтому можно заодно покататься по окрестностям, посмотреть варианты из вашего списка… У вас же есть варианты?
Скокова достает из сумочки список адресов.
— Целых семь, Вадим Захарович! Есть уже и желающие купить, но мы их…
— В следующий раз привезем.
— Поняла: чтобы показать товар лицом, верно?
Поток машин по Приморскому шоссе плотный, на выезде из города они вообще застревают в пробке. “Мог бы и служебную машину вызвать, — думает Феликс, с раздражением глядя в затылок Чувайкина, — у тебя она наверняка с мигалкой…” Чувствует он себя, надо сказать, отвратительно. Он привык играть роль царя и бога, чье слово главное и последнее, здесь же царь и бог — этот плюгавенький (зато с нужным удостоверением в кармане).
Государственный монстр, что извечно вязал по рукам и ногам и совал свой хищно изогнутый нос в любое дело, давно бесил Феликса. Шагу не ступишь, не ощутив его зловонное дыхание, не почувствовав склизкую лягушачью лапу в своем кармане. Монстр тоже верещал: “Дай, дай, дай! Денег, денег, денег!” В местной администрации дай, в органах опеки дай, а уж про самый верх и говорить нечего. Не подмажешь — стоп, машина; и вот уже конкуренты обходят тебя на вираже, вертя пальцем у виска: ты чего, умишком тронулся?! Да с этим мутантом не совладать, он всевластный, всепроникающий и более вечный, чем Вечный Жид! Самое комичное заключалось в том, что тело монстра составляли по преимуществу вот такие плюгаши, нечто посредственное и унылое. Откуда тогда сила? Это было загадкой. Феликс научился ускользать из-под колес государственной машины, как-то с ней договариваться, но ровней себя, увы, не ощущал. Ровней был он, его кумир, который заставил считаться с собой целые государства, причем какие! Британского льва опустил до уровня драной кошки, а значит, и Феликс может (в перспективе, конечно) дорасти до более приличных, не унизительных ролей…
Бревенчатый коттедж Чувайкина окружен лесами, работники спешно что-то подкрашивают, подмазывают, а вокруг дома настилают газоны. Феликс не сразу узнает в женщине, командующей раскаткой травяных рулонов, Настю. Что она тут делает?! И тут же всплывает: летящие в камин деньги, их перепалка, бедная Оленька, а в сумме это означает: опять ему не везет.
— Все ботаникой своей занимаешься? — кисло усмехается Феликс.
— Ага, вызвали срочно, сказали: надо освежить ландшафт. А ты, надо полагать, после этого продавать будешь домишко?
— Каждому — свое. — Феликс озирает участок с чахлой какой-то растительностью. — Вижу, твои посадки не очень-то здесь прижились.
— Ага, не очень. Аура дурная, я думаю.
— С чего ж она такая?
— Ну, известно ведь: каков поп, таков и…
— Не уважаешь клиентов, — качает головой Феликс.
— Ничего, твоя помощница выручит. Вон, как старается выказать уважение!
Скокова в этот момент что-то записывает в блокнот, подобострастно кивая в такт речи Чувайкина.
Настя в резиновых сапогах, желтых перчатках и с совком в руке. Феликс же в черных лакированных штиблетах, на них уже налипла грязь, так что лучше отойти к забору.
— А ты куда, дядя Феликс? У меня для тебя документик, вот, смета на проведение ландшафтных работ.
— Для меня?! — удивляется он.
— Ага. Сказали, тебе передать, мол, ты оплачивать будешь.
“Вот зараза! — думает Феликс, судорожно перелистывая страницы. — И здесь за наш счет устроиться решил!”
— Что это ты, дядя Феликс, в лице вдруг изменился? Да и вообще выглядишь не очень.
— Работы много… — бормочет он, засовывая смету в карман.
— А ты себе тоже дачку купи: в земле ковыряйся, воздухом дыши.
— Обязательно воспользуюсь твоим советом.
— Только не надо совать в землю то, что там не может расти. Иначе будет, как здесь.
Она молчит, глядя на него, потом продолжает:
— Дело же не в ауре, это я так… Просто некоторые желают все под свои хотения подстроить, не понимают, что у жизни — собственные законы. Я ведь предлагала здесь тую посадить, было бы очень красиво. А он захотел южные кустарники, — и вот результат. А вокруг нового дома он хочет разбить японский сад. Я же знаю, что никакого японского сада в нашем климате сделать нельзя, значит, надо будет халтурить, другие растения высаживать, чтоб не вымерзли… Запомни это, Феликс, может, пригодится в жизни.
Через минуту Настя уже ковыряет землю совочком. Эльвира скрывается вместе с хозяином внутри постройки, а Феликс вроде как остается не у дел. Он отходит туда, где посуше, и пытается вытереть о траву туфли. Не вытираются, черт побери! Феликс выворачивает ступню, будто инвалид, только налипшие комья грязи и не думают покидать штиблет. Тогда он присаживается на корточки и, закурив, наблюдает за экс-супругой. Ну, какого хрена она здесь делает?! Феликс и без того пребывает в тоскливом раздражении, еще Насти не хватало!
А память уже начинает свою работу, и родительская квартира, заставленная тяжелой мебелью, устланная коврами, вдруг начинает благоухать, и пыльные углы — зеленеют, и голый балкон превращается в мини-оранжерею… Это было больше, чем хобби, она всегда жалела, что вместо биофака поступила на техническую специальность. Страсть, впрочем, брала свое, натыкаясь на встречную страсть: неприятие матери. Мебель темного дерева, шторы-маркизы, ну и, конечно, ковры — вот что составляло, в ее представлении, главный цимес интерьера. “А ваши цветочки, голубушка, — выговаривала она невестке, — только аллергию разносят!” “Какую аллергию?! Это ваши ковры собирают пыль, от которой не прочихаешься!” “Ничего-то вы, голубушка, не понимаете. Аллергию порождает цветочная пыльца, об этом во всех журналах пишут. Так что будьте добры…” Настя искала его поддержки, только Феликсу было не до этого, он утверждался в бизнесе. И вскоре старая метла вымела Настин ботанический сад из квартиры. Потом был скандал из-за могилы отца, потом Настя пить начала, а закончилось все организацией собственной ландшафтной фирмы. Вдруг оказалось: у супруги собственное дело и взгляд на жизнь собственный, так что неудивительно, что она сбежала.
“А ведь могло бы сложиться иначе… — всплывает мысль. — И дом был бы тогда настоящий, а не представлял собой галерею имени Валеджо, разбавленную новомодной хай-тековской мебелью”. Это было их фамильной чертой — отсутствие настоящего быта, точнее, домашнего духа. Смутно помнилось, как когда-то отец, срывавший с карнизов тяжеленные шторы, кричал: “Это чушь, идиотский ампир,
а дома — все равно нет!” И Феликс не мог создать домашнюю атмосферу, что недавно подметила домработница.
— Какой-то у тебя, Феликс, неуют в квартире. Вроде все есть, даже больше, чем надо. А духа жилого — нет!
Феликс попытался отшутиться:
— Жилой дух — это миф. Был такой архитектор Корбюзье, так он говорил: дом — это машина для жилья.
— Дурак твой Бюрзье! Дух — это дух, он в каждом доме должен быть. И хозяйка должна быть, а не приходящая тетка, которая убирается за деньги…
И сейчас он тоже наблюдает не дом, а лишь объект недвижимости, который готовят к продаже. В роли приходящей тетки — Настя с помощниками; только жилой дух газонами не создашь. А значит, Феликс в чем-то похож на Чувайкина, которого презирает; и остается лишь злиться на себя, на эту грязь, на бывшую супругу, что маячит перед глазами — на весь, короче, мир.
Через час они уже колесят по маршруту, подготовленному многоопытной Скоковой. Коттеджи, виллы, шале — мелькают перед глазами, как в меню, дескать, изволите это? Или, быть может, откушаете то? Дегустация проходит так: взгляд из машины, как вдыхание аромата, после чего надо выйти и оглядеть окрестности, попробовав на вкус пейзаж и то, что именуют “социальным окружением”. А как же! Клиент сразу заявил: шикарный особняк в окружении халуп — не для него. А ведь даже в элитных пригородах вокруг дворцов все еще теснятся хижины, поэтому варианты бракуют один за другим.
— Может, посмотрим домик в коттеджном поселке? Тут есть неподалеку очень неплохой вариант.
За общим забором с окружением вроде бы все в порядке. Но Чувайкин опять морщится.
— Я эти поселки как-то не очень… Там свои минусы: все на виду, никакой приватности… Давайте, в общем, смотреть еще.
Едут, смотрят, и опять “дегустация” ничем не заканчивается. Отстав от клиента, Эльвира закатывает глаза в небо.
— Ну, и пассажир нам попался… Если так пойдет дело, мы ему будем подбирать купе до осени!
— Надо, Эля. Я и сам не в восторге, но эта бодяга стоит свеч, бензина и нашего свободного времени.
Первый блин выходит комом, то есть предложенные напитки и блюда оказываются кислыми, приторными, пересоленными и т.п. А тогда надо отвести душу в придорожном ресторане, где меню — полный ажур, никаких претензий к качеству. “Пассажир” тщательно прочесывает увесистый фолиант, умудряясь заказать самое дорогое горячее и такой же коньяк. Ну, ясно, рассчитывает, сволочь, что платить будет Феликс (а он — будет платить).
— За успех нашего безнадежного дела! — произносит Эльвира тост. Чувайкин нервно ерзает на стуле.
— Почему — безнадежного? Я думаю, наше дело вполне, так сказать, решаемое…
Агентша опять возводит очи горе.
— Да что вы, Вадим Захарович, буквально-то все понимаете?! Это шутка такая, на самом деле мы тоже уверены в успехе. В следующий раз наверняка что-то подходящее попадется.
Ретивость исполнителя подстегивают на обратном пути, в беседе тет-а-тет на заднем сиденье (Чувайкин специально попросил Эльвиру сесть вперед). Вскоре становится ясно: дело движется, хотя и не быстро. Документы проходят согласование, после чего — комиссия, призванная зафиксировать аварийное состояние здания. И вот тут, Феликс Борисыч, очень важна поддержка жильцов. Обеспечите?
— Нет проблем. Там больше половины живущих спят и видят себя в отдельных квартирах в новостройках.
— В отдаленных новостройках. — Уточняет чиновник. — Хотя раньше времени об этом говорить не надо, конечно…
Всего полчаса назад, оплачивая счет, Феликс зубами скрипел от злости, а тут вдруг — крылья за спиной, как у грозного орла, что высматривает из поднебесья добычу. Или как там говорили эти самоеды… Ага, как у полярной совы, что летит над застывшей тундрой, слыша чутким ухом, как под настом шуршат хвостами пугливые лемминги. Жалкие зверюшки, вам все равно не спастись, вы обречены. И она обречена, и сделанный ею мемориальный кабинет, короче, все, что отжило свое, должно уступить место новому. Нечего жить, повернув голову назад, надо смотреть вперед! А впереди этому нафталину места нет. Ксерокопии какие-то приносят, усовестить хотят, призывают одуматься — смех! Жизнь — не корпение над фолиантами, не унылые нравственные корчи, а стремительное падение сверху, когда сжимаешь когтями добычу, чувствуя, как жертва истекает кровью…
Настроение портит упоминание о Гуцало, с которым у Феликса, как утверждает молва, конфликт. А это, как считает руководство города, не комильфо. Разве могут две столь нужные горожанам компании конфликтовать?! Они должны пребывать в одной упряжке, дудеть в одну дуду, они же для людей работают! Если ранее Чувайкин говорил вполголоса, то теперь децибелы нарастают, вот и Эльвира обернулась, и водитель бросает взгляд в зеркало. Да, умеют краснобайствовать ребята, этого не отнимешь!
— В общем, можем вас примирить, если хотите. Хотите?
Феликс пожимает плечами.
— Да разве мы враждуем?
— Бросьте, Феликс Борисович, шила в мешке, как говорится… Приходите, в общем, на юбилей холдинга через две недели. Там и выпьете мировую.
И тут пробивает: да их же просто контролируют! Оказывается, у риэлторской кучи, боевой-кипучей, есть начальники, и если они сказали: не ссорьтесь, надо брать под козырек. Может, и “Союз независимых предпринимателей” организован этими же начальниками? Для них создать подконтрольную структуру — раз плюнуть; штат наберут из проверенных кадров, с погонами под пиджаками, и вот вам — полный учет и контроль.
“Только я все равно ускользну, — думает Феликс, — Шорошом тоже хотели управлять, а получилось: он всеми управляет…”
10. Штриховая линия
Неуверенность подкрадывалась, как исламская террористка-смертница, готовая в любой момент замкнуть контакт и послать к чертям собачьим выпестованные планы. Неужели и впрямь никакого “японского сада” в наших условиях не создашь? Неужели он втыкает в землю не то, что надо, и ростки не приживутся, и он останется сидеть в хвойном буреломе, разбавленном пресловутыми березками? Он мог воображать себя кем угодно, хоть председателем земного шара, однако треклятая расейская действительность и не такие амбиции хоронила. Столыпина грохнули? Грохнули; а этот деятель был не чета Феликсу, он правила игры в масштабе империи менял! Опять же, он был премьер-министр, а Феликс кто? Владелец двух компаний, неплохо знающий свой сегмент рынка, в то время как соседние сегменты скрывал туман незнания. Когда-то он пытался рассеять туман, поступив на заочное отделение Финансово-экономического института, но багаж знаний с годами утратился, остался лишь диплом.
Мысль о дипломе заставляет вспомнить Штриха, профессора Финэка, благоволившего некогда к Феликсу. Вот кто мог бы запросто разогнать туман, но работает ли он еще в финансовой alma mater? Он и в те годы был не первой молодости, а сейчас уж точно пенсионер…
Аркадий Исаакович Штрих в свое время был очень популярен: на курс истории мировых финансов, который он читал, стекалась половина города. В корпус на канале Грибоедова шел народ из универа, из Политеха, даже будущие педагоги из расположенного поблизости “герцовника”. Шли, чтобы уяснить: деньги — не просто бумажки с советской символикой, они существуют многие тысячелетия, имеют свою историю, географию, а может, и биологию. В преподнесении Штриха, во всяком случае, они представали одушевленными существами, которые управляют миром с незапамятных времен. Он мог принести на лекцию картину “Сборщики налогов” и битый час рассказывать о символическом языке изображения. Мог притащить связку ракушек каури, взяв их напрокат в музее, а затем, вздымая над головой позвякивающее ожерелье, повествовать о первых в мире деньгах, имеющих именно такой, ракушечный облик.
Выглядел при этом профессор почти бедно: обтертый костюм, ботинки со сбитыми каблуками, то есть предмет речей, казалось, напрочь отсутствовал в карманах лектора. Чего нельзя было сказать о слушателях, алкавших специфических знаний. Вряд ли те педагоги вошли в школьные классы, а политехники — встали за кульманы. Народ спешно перековывался-переучивался, чтобы ринуться в море бизнеса, и лекции Штриха воодушевляли неопытных мореплавателей. Перспективы обогащения в ту пору завораживали, были почти религией, так что история денег представала чем-то мистическим, не просто дебет-кредит, а живая, кровоточащая плоть рядом со смертью…
Феликс лезет на антресоли, чтобы между запылившимися горными лыжами (приобрел сдуру на всплеске моды) и кофром на колесиках обнаружить пачку конспектов. Сохранил-таки, не выкинул свидетельства заочного обучения… Ну, и где лекции Штриха? Ага, вот они, беглые записи, которые сам разбираешь с трудом. Заголовок гласит: “Первые казначейские билеты”, после чего рассказывается о том, как китайский император У-ди потребовал от чеканных дворов выпускать не золотые, не серебряные и не медные деньги. Эти деньги изготавливались из шкуры белого оленя, исключительно редкого животного, и имели квадратную форму с тисненым рисунком. По сути, первый в истории прототип бумажных денег; жаль, белых оленей оказалось маловато, и эксперимент свернули…
Или вот фрагмент: “Некоторые банковские династии, например “Эгиби и сыновья” из Вавилона, нажили колоссальные состояния и вскоре обогнали по богатству крупные храмы, а возможно, и само государство. В V веке до нашей эры банк семейства Мурашу из города Ниппур брал землю в залог под 50% годовых, ссужая деньгами землевладельцев Персидской империи. В итоге банк держал закладные на большую часть земли и каналов вокруг города, а также на стада коров и места для рыбной ловли. Кроме того, банкиры заключали мошеннические сделки с недвижимым имуществом, чтобы по сговору с продажными чиновниками банкротить владельцев государственной земли…”
То есть мошеннические сделки с недвижимостью проводились уже в древнем Вавилоне! Правда, если верить Штриху, в то время государство и религия, если желали, побеждали деньги без особого труда. Профессор, помнится, процитировал классика: “Все мое”, — сказало злато; “Все мое”, — сказал булат. “Все куплю”, — сказало злато; “Все возьму”, — сказал булат”. А дальше заговорил о том, что
“булат” — военная и государственная сила многие столетия побеждала “злато”. Это видно на примере тех же промотавшихся рыцарей, которые по праву сильного удерживали в подвалах своих замков ростовщиков, пытками и издевательствами вытаскивая из них денежки. Так было до той поры, пока в Сиене и Венеции не появились банки, похожие на современные. Вот когда деньги начинают набирать мощь и тихой сапой, зайдя в тыл, одерживать над “булатом” одну победу за другой.
“Постой-ка! — вспоминает Феликс. — Ведь это период конца Средневековья — начала Возрождения! То есть время образования мира под названием “Pax” Economicana!” Он еще больше укрепляется в мысли: надо пообщаться со Штрихом, чтобы поставить мозги на место. Про Шороша расспросить, про этот “Pax”, ну и, понятно, о перспективах бесконтрольных оплат через Сеть. По телефону он удостоверяется, что Штрих по-прежнему читает свой курс, одна из лекций — завтра в 15.00.
Феликс появляется на канале Грибоедова за полчаса до начала. Возле мостика с грифонами он тормозит, вспомнив одно из блистательных сравнений лектора, дескать, нынешняя перестроечная экономика напоминает такую же химеру: совмещение несовместимого. Но если в искусстве сей фантазм во благо, то в практической сфере ведет к немалым бедам. И ведь угадал, старый болтун, были беды! Он без труда разыскивает знакомую аудиторию, входя в нее (надо же!) с легким волнением.
Студентов, надо сказать, не густо. Раньше, помнится, сидели в проходах, а в тетрадях строчили, как пулеметчики. Теперь же тишь да гладь, три калеки в первых рядах, и те не записывают, а тупо сидят, выложив перед собой диктофоны. Неизменен только Штрих: и костюм вроде тот же, и манера речи прежняя, ну и, конечно, под рукой “наглядные пособия”.
— Как вы думаете, что это? — поднимает он над головой блестящий кругляк. Недружный ответ: монета, уважаемый профессор, денежка, на которую можно что-то купить.
— А вот и нет! То есть с виду это деньги, конечно, но по сути — фикция, потому что я показываю вам фальшивую монету. Такие деньги появились, к слову сказать, одновременно с деньгами официальными, и с тех пор поток их ничуть не уменьшился. Наоборот, фальшивая экономика становится все более весомой, зримой и нагло теснит экономику легальную.
Пауза, студиозусы переглядываются, а профессор продолжает:
— Вы скажете: знаем, фальшивые банкноты выпускались некоторыми странами, в частности Третьим рейхом, чтобы подорвать экономику противника. Но я же не о том, друзья мои! Вот как вы думаете, можно включать в валовый национальный продукт доходы казино? Доходы публичных домов? Прибыль от продажи порнографии? Дивиденды за то, что в вашей стране захоронили радиоактивные отходы? Вроде бы нельзя, это же в чистом виде “отрицательная стоимость”, но все равно — включают! Есть подозрение, что скоро начнут включать и доходы от продажи наркотиков, и оплату труда наемных киллеров. А? Почему нет, это ведь оборот средств, купи-продай, так сказать, экономические отношения… Или все это — фальшивка?
Он опять вздымает кругляк над головой, аудитория молча на него таращится.
— А какая разница? — раздается голос из зала. — Если на этом можно заработать, то фальшивое — равно легальному.
— Вы так считаете? Ну да, ну да…
Штрих как-то обмякает, присаживается на стул и уже до конца лекции не встает. Феликс ошибся: сдал профессор, хотя темы поднимает, как и раньше, острые. Утирая платком взмокший лоб, делая паузы, он докладывает о том, что нынешний миропорядок, увы, поражен, как грибком, той самой фальшивой экономикой. А главное, никто с ней особо не борется, она всех устраивает. Некоторые персонажи этой загадочной системы, производящей не пользу, а, по сути, ущерб, даже становятся планетарными героями, за ними толпами ходят журналисты, о них пишут книги…
Когда студенты расходятся, профессор достает таблетки, берет в руки графин, но тот — пуст. Проглотив пилюли всухую, он замечает Феликса.
— У вас, молодой человек, вопросы?
— Да, Аркадий Исаакович… Только их у меня очень много, нам надо где-то уединиться, чтобы их обсудить.
Феликса опознают не сразу, приходится напомнить о том, как он однажды поразил аудиторию моментальным пересчетом стоимости лидийских монет. Штрих сказал, мол, это одни из первых отчеканенных монет, сделанных из “электрона” — сплава золота и серебра. Назвал пропорцию, вес монеты, после чего хитро прищурился и попросил студентов пересчитать ее стоимость в “зеленой валюте”. Коллеги-заочники взялись что-то высчитывать на листках бумаги и калькуляторах, Феликсу же было достаточно вспомнить стоимость драгметаллов, курс валют, и ответ был моментально готов. Штрих даже не поверил, сделал на доске самостоятельный подсчет, поразившись точности результата.
— Как же, как же, помню ваши уникальные способности… И как, пригодились они в жизни?
— В реальном бизнесе, вы хотите сказать? — Феликс пожимает плечами. — Не очень, если честно. Сейчас другие способности ценятся, вы же знаете.
— Да уж знаю, знаю… Ну, и где мы будем уединяться?
Местом беседы Феликс выбирает ресторан на берегу канала, из окон которого видны те самые грифоны. Кабак навороченный: интерьеры под старину, ценник серьезно зашкаливает за средний уровень, что заставляет брови профессора взлететь над очками. Он качает головой, смущенно предлагая: может, перейдем в более скромное заведение?
— Да вы не стесняйтесь, Аркадий Исаакович, я угощаю.
— Но это не совсем удобно… Я, кстати сказать, всегда отказываюсь, когда мои студенты приглашают, как они выражаются, “где-нибудь посидеть”. Я же понимаю: это такая форма взятки.
— Но я ведь уже не ваш студент, верно?
— Ну да, ну да… И взяток мне вроде бы давать не за что…
— Так точно. Просто человеку хочется кругозор расширить, и это — благодарность за его расширение.
— Ну, если вы думаете с моей помощью расширить кругозор, то, пожалуй…
Профессор финансового вуза вряд ли был неимущим, но и в роскоши явно не жил. Говорили, у него безнадежно больна супруга, что он работает на лекарства, отсюда, наверное, и пиджачок тертый, и обувка битая… Наконец, Штрих делает выбор.
— Пожалуй, если вы не возражаете, конечно… Вот это, мясо в кляре.
— О’кей. А на закуску балычок осетровый, не возражаете? Ну и, конечно, грамм этак пятьсот коньячку, он тут, вижу, неплохой.
После первых двух рюмок атмосфера теплеет, и, закурив, Штрих наклоняет голову: какие, мол, вопросы?
— Вопросы, значит… А помните, Аркадий Исаакович, как вы нам про одного троглодита рассказывали?
— Троглодита?!
— Ну, очень древнего, во всяком случае, человека, которого археологи в Альпах обнаружили, в леднике? Это была неплохо сохранившаяся мумия, пролежавшая примерно пять тысяч лет. Замерз, как выяснили, этот человечек, во время пурги. Когда же мумию подробно обследовали, то обнаружили, что одна рука крепко сжата в кулак и держит медную пластинку. То есть денежку тогдашнюю держит — крепко-крепко! А это означает, что, попав в пургу и поняв, что погибает, сей житель бронзового века более всего боялся потерять самое ценное, что у него было — деньги!
Профессор с радостным видом кивает: символическая история, верно? Только это ведь не столько вопрос, сколько констатация факта.
— Я просто хочу сказать, что ничего с той поры, в сущности, не изменилось. Когда у кого-то пожар, что он бросается спасать? Мошну, кубышку свою несчастную, даже про детей забывают, а вот про бабло — всегда помнят!
— Бабло? Ну да, это же сейчас так… В общем, да, на уровне индивида изменений немного, но на уровне, так сказать, макроэкономическом — очень даже серьезные изменения. Слышали, что я сегодня говорил на лекции?
— Кое-что уловил.
— Вам показалось это интересным?
— Весьма. Получается, что махинация нынче, как бы это сказать… Приравнена к производству какого-то реального продукта, так?
Феликс спешно наливает: вот она, информация, лови!
— Еще не полностью, но знак равенства скоро можно будет поставить. Деньги действительно перестают пахнуть, благо они становятся все менее видимыми. Электронные сигналы, бегущие по проводам токи, каковые, тем не менее, определяют судьбы людей и целых государств. Эти деньги напоминают мне дивизии зомбированных солдат, которыми командуют эти… Отморозки, так сейчас говорят? В общем, люди без принципов, готовые воевать в союзе с кем угодно, а если надо — и против всех. Только никто не желает этого видеть, в том числе и в нашем сообществе! Никто головы не хочет поднять от стола, все разрабатывают свои научные — якобы! — доктрины!
— Почему — “якобы”?
— А вы считаете, экономические науки — это науки?
— Разумеется.
— Какие — естественные?
— Я бы даже сказал: точные… Там же цифры, так? А если цифры, значит, науки точные.
— А вот Аристотель считал, что экономика — это часть этики.
Штрих опрокидывает рюмку.
— Бог мой, какие точные науки?! Это же сплошь страсти, это мода, это внушение и самовнушение, тут впору психологов подключать, а может, и психиатров! В общем, мы гораздо лучше разбирались бы в ситуации, если бы отказались от статуса естественнонаучной дисциплины.
Феликс опять подливает.
— Мясо еще не скоро принесут, Аркадий Исаакович, так что налегайте пока на осетра.
— А? Да, конечно. Вкусно, очень даже вкусно…
С жадностью прожевав несколько кусков, профессор утирает салфеткой рот.
— Это глупость: считать, что рынку присуща какая-то логика. Как и человек в целом, рынок алогичен, понимаете? Если я себе внушу, что этот балык — замеча-тельный балык, вкуснейший! — отравлен, я никогда его не буду есть! И покупать, соответственно, не буду! Если меня убедят, что этот осетр был выловлен в экологически опасном водоеме, я тоже его не куплю! И наоборот, если я буду страшно голоден, то даже подванивающий балык приобрету и сожру тут же, у прилавка! Ну, и где здесь логика?! Где здесь рациональность?!
— Логика в том, — ухмыляется Феликс, — что мало заказали.
Он заказывает еще закуску. А затем, стараясь не выдать волнения, осторожно напоминает про Шороша, дескать, он утверждал что-то похожее, на чем и выиграл.
— А-а, вы тоже присматриваетесь к этому грандиозному спекулянту?! Очень симптоматичная фигура, очень! Вот он-то все изначально понял, не зря в свое время столько времени философии отдал! Он понимал, насколько хаотично принятие решений в этой области, насколько случайны процессы, а значит, интуиция помогает больше, чем строгий расчет. Рынок не поддается математическому просчету, формулы здесь бессильны! Миром потребления, как правильно рассчитал ваш Шорош, правит стадное чувство, коллективное бессознательное толпы, которая сегодня хочет купить вот эту акцию, а завтра — вон ту валюту. Но почему тогда не изменить курс этой валюты? Почему не сыграть на понижение этих акций? И вот уже в ход пускается блеф, обман, и через сутки в кармане звенят миллиарды!
Монолог прерывает появление блюд с кулинарными шедеврами: куски мяса с золотистой корочкой утопают в разноцветье сложного овощного гарнира.
— Только не внушайте себе, что мясо отравлено, — шутит Феликс.
Штрих смеется. Поглощенный горячим, он замолкает, Феликс же продолжает подливать, успевая работать ножом, вилкой, а еще языком. Сколько раз сложнейшие проблемы решались именно так, между закуской и горячим, когда вовремя налитая стопка или к месту произнесенный тост поворачивали Фортуну лицом…
— Скажите, Аркадий Исаакович… А у нас — возможен свой Шорош? Не задавит ли его в зародыше наше специфическое общество? Помните, вы когда-то цитировали: “Все мое”, — сказало злато, “Все мое”, — сказал булат”? И что в этой стране “булат” неизменно побеждал и побеждает? То есть власть всегда сильнее?
— Настоящая власть нынче — это именно деньги. Как минимум, контроль над деньгами. Так что не надо отделять одно от другого: на людях “булат” и “злато” по-прежнему могут спорить, но, стоит закрыться занавеске, — кидаются другу к другу в объятья. Там такая страсть, знаете ли, такое сплетенье рук, сплетенье ног… Недавно вот образовался некий “Союз независимых предпринимателей”, не слышали?
Едва не подавившись, Феликс мычит, мол, так, краем уха.
— Я тоже не очень в курсе их деятельности, но знаю: указка шла “оттуда”! — он устремляет палец в потолок. — Потому что ребята оттуда решили заняться, как бы это сказать… Геополитикой — было бы неправильно, они давно ею занимаются. Геоэкономикой, так, думаю, вернее. Решили, что пора своих Шорошов воспитывать, и они, я вас уверяю, воспитают!
Феликс чувствует стекающую по виску струйку пота.
— Жарковато здесь… — бормочет, медленно (медленно!) утираясь платком. — Да, как вы оцениваете мясо?
— Великолепно! Высший балл! Моя супруга по объективным, так сказать, обстоятельствам не балует меня кулинарией, поэтому кухней приходится наслаждаться в таком вот общепите.
“Врешь, — думает Феликс, — не в таком, в институтской столовке ты наслаждаешься шницелями…”
— Я за вас рад. Ну, а если… — он на секунду замирает. — Если бы, например, кто-то придумал систему неконтролируемых оплат. Такую систему, когда любой вклад, любой кредит, любой транш — проскакивает мимо всех инстанций, как человек-невидимка, как опытный диверсант. Если бы такую идею реализовали — это было бы серьезно?
Штрих грустно усмехается.
— А вы думаете, нынешние транши и кредиты кем-то всерьез отслеживаются? Кем-то управляются? Это машина, которая работает без руля и без ветрил! Мир, который называется Pax Economicana, создавался людьми, считавшими: все под их контролем, но потом произошла мутация, и мы сейчас имеем какого-то мало управляемого зверя. Бога похерили, на его место поставили денежку, а денежка выросла до такого размера, что того и гляди, задавит своих хозяев! Это же наивно: думать, что ты чем-то здесь управляешь, и пусть ваш Шорош не обольщается. “Ты думаешь: ты двигаешь, но — тобой двигают”. Это сказал… Не помню, кто, но сказано верно.
— А почему вы говорите: “ваш” Шорош? Он такой же мой, как и ваш.
Феликс лукавит, конечно, но если взялся изображать алчущего знаний лоха, надо продолжать игру.
— Кстати, — продолжает он, — этот самый спекулянт, как вы выразились, является крупнейшим благотворителем. Фонды открывает, людям помогает и так далее.
— Ну да, ну да… Отчасти это его оправдывает, но все равно не решает проблему. Курок спущен, процесс пошел, и, я думаю, он необратим. В этом мире происходит неумолимое вытеснение честного труда — желанием успеха, причем любой ценой. Экономика нынче тотально аморальна, понимаете? Но долго так продолжаться не может, она рухнет, и под ее обломками окажутся все, в том числе и мы с вами! Одно время я боролся, статьи писал, так сказать, бил в набат, но все без толку. И мне теперь неинтересно жить. То, чем я занимаюсь, не нужно этой гигантской машине, вот только студентам иногда что-то скажешь, да за рюмкой вдруг расслабишься… Давайте, что ли, на посошок.
Феликс вдруг видит уставшего нездорового человека, замордованного проблемами, утратившего перспективы… “Тогда почему он говорит: мы с вами?! Это он окажется под обломками, а я — нет! Я еще на этих обломках новый мир построю, ого-го, какой! Ему неинтересно жить, а вот мне — очень интересно, эта жизнь сулит так много!”
В ожидании счета Феликс забавляется: визуально совмещает грифонов Банковского моста с головой профессора. За спиной у того — окно, так что седая шевелюра оказывается аккурат между химерами. “Ты тоже химера, — думает Феликс, — нежизнеспособное существо. Пытаешься накинуть слабенькую сеть теории на этот мир, а он прет вперед, как бешеный слон, и, если растопчет — не жалуйся…”
11. Троянский конь
Между тем надо доводить до финала дело Чувайкина. Его дачу продали, теперь Эльвира из юбки выпрыгивает, подыскивая варианты покупки, и все впустую! Феликс уже жалеет, что связался с этим привередой, и вдруг удача: в Мельничном Ручье выставили на продажу коттедж, точь-в-точь соответствующий запросам клиента! Феликс заставляет Скокову оформить бумаги за день (а вдруг передумает, гад?), тут же проводят сделку, после чего заказывают кабинет в ресторане.
На отмечании Феликс весело интересуется:
— На новоселье-то позовете?
— Позову, позову… — усмехается чиновник.
— Ловим вас на слове! — радостно восклицает Эльвира, хлопая (какой камень с души!) рюмашку за рюмашкой. В общем, “злато” может запросто договориться с “булатом”, к вящему удовольствию обеих сторон. И безнадежное дело по сносу дома, оказывается, можно сдвинуть одним росчерком пера, отчего в голове приятно
шумит — пока Чувайкин не показывает приглашение.
— Вам такое прислали, Феликс Борисович?
На глянцевой открытке красуется его сиятельство Гуцало, стоящий на носу белоснежного корабля. По борту тянется название подшефного холдинга, а на фальш-трубе алеет большущая цифра “10”, что означает: компания отмечает юбилей.
— Нет, пока не прислали.
— Думаю, скоро пришлют. Так вы уж не отказывайтесь, там все ваше сообщество соберется…
И точно: вскоре курьер приносит в клюве целых две таких же открытки. Главу компании приглашают персонально, кроме того, “Феликсу и К” выделено еще четыре посадочных места на гуцаловском теплоходе, который должен был отправиться в трехдневный рейс на Валаам.
— Как, примем приглашение? — спрашивает он заместителя. Карлин пожимает плечами: чествовать Гуцало, понятно, не кайф, но правила хорошего тона не обойдешь.
— Тогда кто поедет? Ну, кроме нас с тобой? Предлагаю Леву взять, Скокову, а еще…
— Кого?
— Надо подумать…
Он мог бы взять Мошкина (хороших работников надо поощрять), да что-то не лежала душа, оскорбленной себя чувствовала. Они снова стали общаться, как и раньше, Феликс беспрекословно выполнял требования, однажды даже пригласил Мошкина в бар. Так этот гребаный гений отказался, дескать, некогда ему! Он вообще превратился в сомнамбулу: никакого бриджа на экране, и всю дорогу — отсутствующий взгляд.
— Как там наш конкурент? — спрашивал Феликс. — Не обходит нас на вираже?
— Чего? — рассеянно откликался Мошкин. — А-а, ты про Колфилда… Нет, не обходит. Но кое-какие необычные идеи высказывает, это да.
— Какие же идеи?
— Я тебе потом расскажу.
“Пусть лучше пашет, — решает Феликс, — нечего ценные мозги по пьянкам таскать”. А пятым мы возьмем…
— Может, нового юриста возьмем? — предлагает Карлин. — Сашу Могильного?
Поступившему в фирму по протекции зама юристу и впрямь следовало ближе познакомиться с риэлторской тусовкой, так что Феликс не возражает.
Они с Карлиным долго прикидывали: что бы такое подарить заклятым друзьям? Хотелось, чтобы презент был дорогой и с подтекстом, дескать, держи ухо востро, Гуцалыч! В итоге была куплена копия известной скульптурной группы “Лаокоон”. Имевший за плечами “кулек” (так именовали институт культуры) Карлин пояснил: тут намек на то, что некая могущественная сила может уничтожить кого угодно, в один момент.
— И виновника торжества в том числе? Что ж, неплохо, неплохо… Только поймет ли он намек?
— Нюхом почувствует, Феликс Борисыч. Господин Гуцало университетов не кончал, но интуиция у него будьте нате!
И вот уже пристань, в небо прыскают огненные струи фейерверка, и нанятый оркестр дудит пафосное “Прощание славянки”. Феликс был уверен: именно в таком пошловатом духе и обставят праздник, максимум выдумки — выпущенная в небо куча шаров, к которой привязан вымпел с названием гуцаловского холдинга. Феликс провожает взглядом шары и, когда те исчезают в темнеющем небе, поднимается на верхнюю палубу. Здесь уже рассаживается публика за столами, мельтешат официанты, одетые в белые смокинги, и что-то бойко трендит бритый живчик с микрофоном. Раньше таких называли: массовик-затейник, теперь: “аниматор”. Аниматор торопит, мол, рассаживайтесь, вас ожидает сюрприз! А потом предлагает всем запустить руку под стул. Дескать, у одного из приглашенных с нижней стороны сиденья прикреплен скотчем пакет, а в нем — пять тысяч долларов!
Публика радостно гудит, шарит под сиденьями, Карлин так вообще буквой “зю” изогнулся. Феликс тоже хочет пошарить, но сдерживает желание.
— Я тебе что — мало плачу? — спрашивает с усмешкой. — Гуцаловских бабок захотелось?
— Так халява же… — багровеет зам. — А на халяву, как известно, и уксус…
В итоге оказывается: динамо! То есть шутка юмора, и главный хохотун здесь, конечно, глава компании-юбиляра (сценарий наверняка с ним согласован).
— Ничего, вас ожидает еще немало сюрпризов! — произносит Гуцало, утирая выступившие от смеха слезы. — А пока — выпьем за наши успехи!
Сидящие за отдельным столом “феликсовцы” дружно набрасываются на жратву: халява же! Особо старается худющий и какой-то нескладный Могильный, кажется, страдающий булемией. Пара кусков осетрины, мясной балык, куриные крылья, несколько бутербродов с икрой — все это поглощается со скоростью пылесоса. Чоканье с чавканьем, в конце концов, пробуждают тошноту, из-за чего Феликс готов утопить в Неве и подчиненных, и остальное чавкающее сообщество.
Он накачивается спиртным, и после очередной рюмки перед глазами возникает картина: удар, сидящие падают со стульев, стягивая скатерти, и жратва, бутылки — со звоном летят на палубу. Крики, визг, а теплоход уже кренится, и пассажиры соскальзывают в холодную невскую воду. Капитан Гуцало еще цепляется за ограждение, что-то кричит, багровый от напряжения, однако “Титаник” неумолимо идет ко дну. Финальный кадр: отяжелевшие от съеденного, гости один за другим исчезают в темной воде, а Феликс, посвистывая, удаляется в шлюпке в сторону берега…
Спустя полчаса нужная доза достигнута, с миром обретен паритет, а значит, можно вернуться к реальности. Глава застолья живо беседует с Чувайкиным, сидящим одесную, а тот скалит зубы, не забывая подставлять бокал и закусывать (у него за плечом маячит персональный официант). И тут же легкая тревога: а не сговорятся ли? Не сплетут ли хитрую сеть, предназначенную для Феликса? Нет, решает он, не сплетут. У чиновника свои интересы, ему нужен порядок в риэлторских рядах, а значит, все ограничится формальной процедурой. Ну, выпьют мировую, обнимутся на глазах публики, а в итоге каждый останется при своем.
А тогда обратим внимание на женский контингент. Феликсу подает знаки Зарецкая-Бордячкова, сидящая неподалеку, только фиг она удостоится внимания. Сучка голенастая, ты еще получишь за тот пасквиль, когда Рубцов добьет свой Интернет-портал! Взгляд скользит дальше, однако глаз положить не на кого, сплошь уродливые тетки с разгоряченными физиономиями. Разве что эти грустные глаза…
Феликс не понимает, почему смотрит на супругу Гуцало, это не в его правилах. Брат моего врага — и мой враг, а уж жена тем более. А вот поди ж ты, притягивают глаза, и тут же вспоминается: зовут Людмила, она кандидат наук (каких — не помнилось), когда-то преподавала в университете, теперь не работает, занимается детьми и домом. В прошлом разгульном рейсе, когда Феликс явился на доклад в тапочках, она тоже не особо веселилась, больше отсиживалась в каюте. Только раз, когда Гуцало едва ли не насильно привел ее в кают-компанию, Людмила, выпив, разговорилась. Тогда-то Феликс и узнал о брошенном преподавании, а еще о некоторых подробностях их семейной жизни. Представляете, рассказывала она с деланным смехом, какой мой муж занятой человек?! Ну, ни о чем нельзя попросить! Просила недавно розетку починить, так он заявил: мой рабочий час стоит бешеных денег, я не могу тратить его на ремонт розеток! Но ты же не работаешь, ты собрался в бассейн! А он: мой отдых столь же важен, как и работа! И, кинув деньги на стол (вызовешь электрика!), умотал плавать!
В этот момент Гуцало наклоняется влево и что-то недовольно выговаривает супруге. Та кивает, ее лицо растягивает резиновая улыбка, с ней она и сидит, как болванчик. Сцена ясна без слов, дескать, тут не похороны, а юбилей моего детища, соответствуй, дорогая!
Неожиданно все меняется. Обиженный моим врагом — мой друг, и Феликсу уже хочется защитить Людмилу, будь он рядом, точно бы подал какую-нибудь ехидную реплику. Чуть полноватая, с короткой стрижкой, она выглядит неплохо. Сколько ей, интересно? Лет сорок, как минимум, годы у женщины отпечатываются на лице, хотя Людмила, надо признать, умеет скрывать возраст.
— Наступает время презентов! — возвещает бритый. Он вскакивает из-за стола и быстро утирается салфеткой, с явным сожалением озирая оставленную снедь. — Подарки — в студию!
Подношения не блещут оригинальностью: золоченый письменный прибор, набор коллекционных коньяков, земной шар-бар, точь-в-точь как подаренный Феликсу, в общем, унылый стандарт. Лишь когда Карлин с Могильным вытаскивают мраморную композицию, за столом раздается гул. Гуцало озадаченно пялится на мужские причиндалы Лаокоона, на Феликса (чувствует подвох, старый лис!) и в очередной раз склоняется к жене. Получив консультацию у кандидатши, он расплывается в улыбке и издали грозит Феликсу пальцем: а ты, парень, шалун!
И опять вступает живчик: начинаем активный отдых, господа, растрясаем жирок! Давайте, давайте, не сидите на месте! Феликс следит за тем, как в толпе мелькает фиолетовое платье Людмилы, прикидывая: уйдет в каюту? Желание у нее наверняка есть, только не позволят, потребуют веселиться. И верно: благоверный тянет Людмилу в круг, участвовать в конкурсе.
Состязание банальное, как и весь этот фурор: требуется станцевать с партнершей, не выходя за пределы расстеленного на полу газетного листа. Затем лист сворачивают вдвое, вчетверо, выигрывает же та пара, которая так и не ступит на паркет.
— Не хотите поучаствовать, Феликс Борисович?
Ага, Бордячкова-Зарецкая, добралась-таки до тела…
— В паре с вами?
— Ага. Мне кажется, мы выиграем.
Феликс делает вид, что раздумывает.
— Нет, не хочу.
— Это почему же?
— А вы опять потом напишете какую-нибудь чушь, например, что я — неповоротливый медведь, танцевать не умею.
Дамочка обижена, явно не ожидала. Только Феликсу не до нее, он во власти какого-то дерзкого безрассудства, болезненная страсть влечет его к полноватой женщине в фиолетовом платье, увы, уже танцующей с законным супругом. Первыми ступив на лист, начальный этап они проходят успешно.
— Так, одна пара выбывает, но три — продолжают состязание! Маэстро, музыку!
Когда лист становится вдвое меньше, приходится теснее прижиматься друг к другу, чего Людмиле явно не хочется. А надо! Веселуху для народа должны возглавлять начальник и его жена, так что вперед!
— Еще одну пару просим покинуть круг… И — музыку!
Четвертушка листа попросту не дает возможности стоять вдвоем, так что партнерша соперника вынуждена встать на его лакированные штиблеты. А Гуцало вдруг подхватывает супругу на руки. Он перетаптывается на месте под дружные аплодисменты и в итоге выигрывает.
— Потрясающе, Иван Ефимович!
— Супер, как вы догадались?!
— С таким здоровьем мы и тридцать, и сорок лет компании отметим вместе!
Хор прихлебал наперебой славословит победителя, тот ухмыляется, довольный, Людмила же куда-то исчезает. Через минуту Феликс обнаруживает ее на палубе, она курит, глядя на скользящую за бортом темную маслянистую воду.
— Берегов уже не видно… — произносит Феликс, встав рядом. — Значит, вышли в Ладогу. — В ответ молчание. — Тут обычно не жарко. Вечерами так просто холодно… — Опять безмолвие. — Я к тому, что можно запросто простыть.
Наконец, раздается смешок.
— А вы что — врач?
— Нет, я — джентльмен. То есть могу предложить даме пиджак.
Людмила долго на него смотрит.
— Спасибо, я сюда ненадолго. Скажите: эту скульптуру — вы подарили?
— Не я лично — моя компания.
— Ну да, конечно… Интересный подарок. Хотя “Троянский конь” был бы еще лучше. — Теперь смеются вдвоем, правда, недолго. — Ладно, пора развлекать гостей. Приятно было поговорить с остроумным человеком.
— А может, ну его, этот праздник?
Еще смешок, явно грустный.
— Жена цезаря, увы, должна быть рядом. Извините.
И опять конкурсы, шутки-прибаутки, бритый просто ужом извивается, лишь бы никто не скучал. А Феликс все равно скучает, с души воротит от дешевых понтов. Лишь странная (если не сказать: абсурдная) приязнь не дает покоя, хотя — столь уж она странна? Если честно, Феликс думает не столько о Людмиле, сколько о недоделанном “цезаре”, блистающем на местном небосводе. Очень хочется, чтобы на этом лбу, среди обозначившихся залысин, выросли аккуратные рожки, Феликсу было бы жутко приятно.
— Феликс Борисыч, сейчас будет фейерверк!
Это Эльвира, разрумянившаяся после скачек по паркету, жадно хлебает холодное шампанское. Феликс усмехается.
— Ты что, Эля, салюта никогда не видела?
— Да сколько угодно, я же возле Петропавловки живу! Но это ведь другое дело, чтобы с корабля, посреди озера… Вот, началось! Урр-а-а!
С кормы в темное небо эффектно взметывают огненные стрелы, распускаясь над головами разноцветными гремящими бутонами. Только для Феликса и это зрелище — пресно. Так, а где остальные бойцы? Не напился ли кто, не будет ли потом стыдно за сотрудников “Феликса и К”? Карлин с Могильным вроде в норме, тоже пялятся вверх, аплодируя, потом вместе отправляются к столу. Они вообще все время вместе, Карлин вроде как опекает своего протеже. А вот и Больцман, трезвый и даже зевающий, как и его начальник.
— Что ты, Левушка, невесел? Не ценишь стараний наших заклятых друзей?
— Ценю, конечно, ценю… Просто у меня режим другой. Я к ночным оргиям не привык, рано спать ложусь.
— Некогда спать, родной. Пока, во всяком случае. Вот когда у нас будет флотилия таких посудин, тогда…
— А будет флотилия?
— Я бы даже сказал: эскадра! Тогда мы такие пароходы будем пускать ко дну десятками!
Он прерывает разговор, мол, недосуг, я занят другим. Проложив первый мосток, хочется двинуться дальше, и пусть под ногами хлюпает и чавкает — он пройдет над гибельной трясиной до конца! Ему таки удается пригласить Людмилу на танец, так что можно пережить несколько минут близости (не буквальной, но все-таки!), когда что-то говоришь на ухо, вдыхаешь аромат духов, чувствуешь через ткань упругие округлости…
— Не хотите прогуляться по палубе?
— Хочу. Но не могу.
— Почему?
— Я уже объяснила.
— Но ведь жена цезаря вне подозрений, правильно?
— Правильно, только у нее и обязанности имеются.
Феликс не ожидал, что так возбудится, хоть выбегай в туалет и остужай под краном разгоряченную плоть. Он лихорадочно придумывает предлог, чтобы пригласить ее в каюту, но ничего не приходит в голову. И тут (закон подлости!) — Чувайкин со своим миротворчеством! Залил глаза, сука, и заставляет их с Гуцало пить на брудершафт!
— Смелее, Феликс Борисыч, не тушуйтесь… Ругаться мы все мастера, а вы попробуйте к человеку с другой стороны подойти!
— С какой это — другой? — криво усмехается Феликс.
— С приятной стороны. И с дружеской! Ну, налили? Пей-до-дна, пей-до-дна, пей-до-дна! Ма-ла-дцы! Теперь поцелуйтесь, причем три раза… Три, Феликс Борисыч, а не два!
В общем, обслюнявили по полной. Обрадовало одно: юбиляр был уже в хлам, лобызался, можно сказать, на автопилоте. А в таком состоянии будь ты хоть истинный Цезарь — следить за кем-то трудно.
— Мы с тобой еще горы свернем! — Гуцало хлопает его по плечу. — Будешь со мной сворачивать горы?
— Ага. Вот только море перейду, которое по колено, и начну.
— Ха-ха-ха, а ты остряк! Пойдем, остряк, посмотрим канкан! Все идем смотреть канкан, слышите?! У меня сегодня девочки — супер, такие могут запросто в “Мулен Руж” работать!
Ноги от пупка, нитки вместо трусиков — где-то Феликс это видел. И вдруг вспоминается: арт-группа “Шок”, камины, Оленька, которую отправил домой… На этот раз девушек раскрасили в цвета гуцаловской компании: ноги синие, торсы голубые, а между ними бесстыдная белизна самой сокровенной части. И миссия у них другая: не напитки со жратвой разносить, а танцевать, махая ногами выше головы.
Пока стройные конечности дружно взлетают вверх под бравурную мелодию, Феликс высматривает свою тогдашнюю гостью. Только Оленьки не видно, наверное, уволили. Улучив момент, он приближается к сцене, рядом с которой начальница по имени… Ага, Тамара! Та подает команды, на Феликса не смотрит и отвечает отрывисто. Какая Ольга? Худая? То есть очень худая? А-а, так она ушла, еще месяц назад. Сказала: решила вернуться в кристаллографию. Глупо, я считаю, здесь она могла бы сделать настоящую карьеру! На миг охватывает непонятная печаль, но тут же испаряется — у него, в конце концов, другая нынче страсть.
Вернувшись на место, он исподтишка наблюдает за юбиляром: тот аплодирует громче всех, подает восторженные реплики и даже посылает на сцену воздушные поцелуи.
— Браво! Вот они, русские женщины, вот гордость нации! Золотой запас!
Людмила брезгливо отстраняет его руки, мелькающие буквально перед носом, но не уходит. Правильно, сиди, наблюдай это скотство, авось проймет. Еще одна зажигательная мелодия, опять ноги в потолок, и опять одобрительный гул толпы, перемешанный с выкриками. Когда Людмила делает попытку унять разошедшегося супруга, тот отмахивается, мол, отвали! Девочки дружно поворачиваются попками, игриво ими вертят, после чего — взрыв аплодисментов. Приложив руки ко рту, вроде как через рупор Гуцало кричит:
— Девочки, так держать! Покажите народу, что такое — настоящее тело! Надоели эти старые тетки с их целлюлитными задницами! Вы — супер!!!
На лице Людмилы судорога, ей будто залепили пощечину. И тут уж, хочешь не хочешь, а надо покидать собрание. Увлеченный действом, Гуцало не успевает ее схватить (слишком резко встала), он что-то говорит вслед, потом опять машет рукой: да пошла ты… А значит, наступает звездный час Феликса. “Цезарь” забавляется, он сегодня триумфатор, а тем временем на башке медленно, но верно прорастают два остреньких бугорка.
Людмила на корме, она опять у поручней, курит. Феликс встает рядом.
— У тебя руки дрожат… — подает он реплику. “У тебя” — это пробный шар, переход формального рубежа, и он, кажется, удается.
— Да? Наверное…
— Ты замерзла, я вижу. Возьми все-таки пиджак.
И опять его не отвергают, напротив, в глазах благодарный блеск (а может, слезы горечи — неважно).
И, наконец:
— Господи, как тошно-то! — А дальше словесный поток, где боль мешается с обидой, а тоска с ненавистью. Да, ей не нравятся эти пьянки, она чувствует себя скованно, но почему надо ее унижать?! Дура, не надо было в свое время оставлять профессию! Она ведь закончила театроведческий (вот о чем диссертация!), преподавала, писала книгу о театре, и все — псу под хвост! Муж разбогател, значит, сиди дома, в золотой клетке! Хотя на самом деле он просто жмот, жалко было платить няне и домработнице! А может, он ей просто мстил. Он ведь не всегда был таким, в молодости, наоборот, вместе бегали на премьеры, обсуждали их, с друзьями-актерами ночи напролет гуляли… Но стоило заработать первый миллион, как его будто подменили. “Боге-ема! — издевался, когда напьется. — Куда нам до вас с нашим инженерским дипломом!” — А теперь сделался просто жлобом… Хряк, похотливый хряк, я его ненавижу!
Феликсу тут отведена роль жилетки. Он не против, пусть плачутся, он впитает все это, как губка, ни одна слезинка на пол не упадет. Он готов быть даже официантом, то есть сбегать в кормовой бар и принести два фужера с коньяком. Людмила жадно выпивает, вертит в руках пустой фужер, и Феликс указывает за борт, мол, туда, на счастье! Фужеры летят в ладожскую воду, после чего вполне естественно обнять продрогшую женщину.
— Он тебя не стоит, Люда… — шепчет Феликс. Аромат духов бьет в голову, первый поцелуй — в завиток волос над изящным ушком, второй он залепляет в губы. Людмила сопротивляется дежурно, ради приличия; Феликс это чувствует и губ не отрывает. Отпрянуть друг от друга заставляет стук ботинок по палубе.
Палуба пуста, весь народ потешается, лишь сладкая парочка — Могильный с Карлиным — дышат свежим воздухом. Прогуливаются, о чем-то беседуя, потом возвращаются уже при гробовом молчании. Юрист исчезает (тактичный парень!), Карлин же встал, как пень, у поворота, и ни с места! Наружу просятся матерные словечки, жаль, нельзя при даме, придется вполголоса и цивилизованно.
— Чего вытаращился?! — шипит Феликс, приблизившись. — Двигай отсюда, ну?!
У заместителя в испуге прыгают губы.
— Не надо бы этого, Феликс Борисыч…
— Я еще тебя не спросил: что надо, а что не надо!
— Скандал может быть… Тогда такое начнется: по всем ударит…
На скулах Феликса проявляются желваки.
— Слушай, карлик…
— Ну, почему вы так?! Я же просил не называть меня этим…
— Насрать на то, о чем ты просил! Карликом родился, карликом и умрешь! Даю тебе десять секунд на то, чтобы исчезнуть! Отсчет пошел.
Заместитель трусит вслед за дружбаном, как побитая собака, а Феликс возвращается на исходную позицию.
Он знает: их желания совпадают, обоим хочется причинить боль тому, кто в кают-компании утирает слюни, глядя на стройные ножки. А значит, все состоится! Феликс решительно берет Людмилу за руку, они поднимаются по трапу в первый класс, дальше — коридор (ура, пустой!), и вот уже они в темноте каюты.
Он не мог объяснить, откуда бралось победное чувство, когда напор, рывок, агрессия вдруг оборачивались чем-то весомым и зримым, будь то сумасшедшая маржа от сделки или женщина, покорно раздвигающая ноги, готовая принять ландскнехта-покорителя, воина, берущего законную добычу. Он не видел разницы между этими вещами, чувство-то было сходным, оно возвышало над людской мелочью, выталкивало из ряда, и почему-то очень хотелось, чтобы отец восстал в этот момент из небытия, и Феликс бы крикнул: смотри, вот он я! Победитель, чемпион, хотя ты думал: твой сын — ничтожество! И на этот раз он победил — и ту, что лежит под ним, тихо постанывая, и своего соперника, и прочих “карликов”, мешающих Феликсу выпрямиться в полный рост…
Жаль только, не продлить, не растянуть время. Как там, у классика? “Остановись, мгновенье, ты прекрасно!” Победный хмель бил в голову, как спирт, и так же, как спирт, моментально сгорал. Вот и сейчас быстро кончилось: расслабившись, Людмила всхлипывает, Феликс же откидывается на подушку. Он насытился, и мысли улетают в сторону. А? Слышу, конечно… Хотелось нормальной жизни, а не получается? Сочувствую. Бегает по бабам? Что ж, он еще мужчина в соку… Он перестает быть губкой, напротив, отжимает ее, тщательно, до полной сухости. Исповедь продолжается ровно одну сигарету, дальше — стоп. Надо идти, говорит он с мягкой настойчивостью, тебя будут искать. Неважно? Да как же это может быть неважно?! Нет уж, давай, давай, одевайся!
Он понимает, что о нем подумают, только ему наплевать. Он чувствует себя тем самым троянским конем: он проник в сердце вражеской крепости и — победил. А победителей, как известно, не судят.
12. На острове
Утром на святой остров высаживается десант, нестройными рядами устремляясь в глубь территории. Те, кто вчера отвязались по полной, остались в каютах, дрыхнут без задних ног, и Феликс с удовольствием составил бы им компанию. Увы, руководитель не должен бросать коллектив, а значит, плетись вместе со всеми, слушай нудный голос старичка-экскурсовода и (единственная радость) прихлебывай коньячок из стеклянной фляжки, каковую с трудом выпросил у сонного бармена. Где-то впереди бодро шагают Карлин с Могильным, там же слышен глас Гуцало.
Сходя с трапа, Феликс заметил: физиономия у того серая, похмельный пот на лбу, но роль лидера тоже обязывает быть впереди, на лихом коне. Людмила рядом с ним, она сменила вчерашнее платье на темный костюм, повязала косынку на голову, прямо паломница. К счастью, она не пытается отстать от авангарда и заговорить. Феликсу не хочется ни говорить, ни смотреть на вековые сосны, ни слушать о том, как в стародавние времена этот суровый остров обживали приплывшие с материка монахи. Как им было невероятно трудно, как они по бревнышку, по камушку сооружали первые скиты, ну просто героическая летопись! Я тоже, думает Феликс, по бревнышку, по камушку, то есть у каждого свой бизнес!
После осмотра какой-то церквушки выходят на крутой взгорок, откуда открывается потрясающий вид на Ладогу. Сосны, сине-голубое небо, такая же синева и голубизна внизу, где озеро образует овальную лагуну, так что десантники спешно расчехляют фотоаппараты. Могильный вежливо предлагает щелкнуть Феликса вместе с сотрудниками, но тот поднимает руку: не сейчас! И отходит в сторону, где можно, спрятавшись за ствол вековой сосны, сделать добрый глоток. Он видит отсюда, что Людмила внимает старичку дежурно, и если бы Феликс приблизился, ей было бы, что сказать. Только он не хочет приближаться, проехали, драка состоялась, а после нее кулаками, как известно, не машут. С дистанции видно: та и впрямь не первой молодости, и бедра тяжеловаты, в общем, можно воспылать, но только в темноте и под приличным градусом.
В церковную лавку, куда с воодушевлением устремляется публика, Феликс не заходит. Вскоре оттуда появляется возбужденная Скокова, похваляясь, мол, вот, освященные иконы приобрела!
— И теперь тебе будет счастье, да? — насмешливо вопрошает Феликс.
— Ну, не знаю… — смущается та.
— Ну как же, если ты купила этот талисман или как его… Во, амулет! То, значит, обрела полную защиту от всего и вся, а в итоге — счастье!
— Амулет? — Эльвира сбита с толку, что с ней нечасто бывает. — Да вы, Феликс Борисович, сами не знаете, что говорите. Нет, я тоже верующая еще та, но это же совсем другое дело, понимаете?
Нет, он не понимает; и пусть на него смотрят с недоумением и опаской, как на еретика, он будет гнуть свое. Конец экскурсии он воспринимает с облегчением, ему хочется подремать, и тут на тебе, приглашение на катер!
— Извини, Феликс, возражения не принимаются, мы же с тобой горы собирались сворачивать, помнишь? Так вон они, вдалеке маячат, их сворачивать и будем!
Это Гуцало, гогочет, довольный; и Чувайкин тут же, взглядом показывает, мол, от таких предложений — не отказываются. То есть Феликс в ловушке. Катер не сказать, что просторный, десяток избранных гостей сидят впритык, и, как назло, буквально в метре — глаза Людмилы. Они уже не грустные, как вчера, а какие-то потухшие, безучастные. Она последний раз делает попытку что-то сказать ему этими глазами, но Феликс отворачивается. А спустя минуту, когда она надевает темные очки, вздыхает с облегчением. Он слушает вполуха хвастливую трепотню Гуцало, убеждаясь: тот ни о чем не догадывается. Феликсу же хочется (вот странность!), чтобы догадывался, чтобы чувствовал свою униженность, так и подмывает прилюдно ляпнуть насчет рогов.
— Вот классное место! — вскакивает Гуцало, увидев открывшийся в очередной бухте пляж, а за ним зажатую утесами обширную поляну. — Если б здесь коттеджный поселок выстроить — цены бы ему не было! Я бы точно этот участок купил, никаких денег бы не пожалел!
— Не продадут, Иван Ефимович, — посмеивается дружбан-чиновник, — на острове хозяин — монастырь, а ему твои поселки не нужны.
— А если вас попросить? Ну, помочь?
— Так как же я помогу, родной ты мой? Это же Карелия, ну административно, сюда наша власть не распространяется!
Катер покачивается от дружного хохота. Гуцало и сам понимает, что перегнул палку, но, как говорится, в каждой шутке — лишь доля шутки. “В сущности, — думает Феликс, — он прав. Надо стремиться урвать любой клочок, если он может принести прибыль. Но масштаб все равно не тот, крыльев нет, фантазия не работает, а тогда — ты вечно в проигрыше, Гуцало…”
Обед с крепкими и разбавленными напитками взбадривает публику, она готова ко второй экскурсии — в монастырь. Феликс же не готов, с души воротит, и появляется знакомое желание: исчезнуть. Хочется затеряться в могучем темном лесу, в недрах острова, где нет этих надоевших рож, отношений, обязательств… Войдя в кают-компанию, он игнорирует стол с подчиненными, где для него предусмотрено местечко во главе, и усаживается с бритым живчиком и еще каким-то кадром, с банданой на голове. Обладатель банданы потягивает пиво, аниматор жадно поглощает шашлык из семги.
— Что, вчера не досталось? — сочувствует Феликс.
— Не дошталош… — кивает бритый, продолжая жевать. — Ижвините… — он сглатывает. — Извините. Мы же тут не отдыхаем, мы работаем. Я, как вы поняли, веселуху обеспечиваю, а Матвей — по фейерверкам специалист. Пиротехник то есть.
— Пиротехник?! Очень интересно, очень…
Феликс молчит, о чем-то думая, потом вдруг спрашивает:
— Слушай, Матвей… А тебе не хотелось вчера поджечь все свои заряды и этот теплоход — взорвать к чертовой матери?
Матвей недоуменно улыбается.
— Взорвать теплоход? Не, этого не разрешат…
— Ну, а если бы разрешили? Если б я был главный и сказал: Матвей, поджигай! Поджег бы бикфордов шнур?
Теперь улыбка понимающая, во всю ширь.
— Ну, если б главный приказал и зарядов побольше, то конечно… Классный был бы фейерверк!
— Вот и я поджег бы, — говорит Феликс после паузы.
В монастырь, что на другой стороне острова, должно доставить местное экскурсионное судно. Феликс отбояривается, дескать, не могу больше плавать, укачивает.
— А как же монастырь? — озадачивается Скокова.
— А я к нему пешком пойду, тут прямая дорога, через лес.
— Да вы что?! — пугается Эльвира. — Теплоходом — всего двадцать минут, а пешком — это целых семь километров!
Но Феликс непреклонен, слишком велико желание послать всех подальше, чтобы там, в глубине леса, напиться от души (у него еще один флакон, греется в кармане). Это будет не день, хотя бы час исчезновения, и то хорошо.
И вот уже вокруг шумит лес, вперед убегает грунтовка, и — никого, ни единой души. Он один на один со скопищем вековых деревьев, с зарослями кустарников, с чем-то древним и могучим, глухо шелестящим листвой, будто ведущим речь на непонятном языке. Страшно ли Феликсу? Ничуть, ему даже приятно противостоять природной стихии, человеком себя чувствуешь. Когда впереди возникают силуэты таких же отщепенцев, Феликс в досаде сворачивает по тропинке; и лес еще больше приближается, цепляет лапами, приглашая слиться с ним, раствориться в зарослях. Нет уж, подожди, дай вначале глоток сделать.
В голове тоже шумит, Феликс утирает губы и, завинтив пробку, бодро шагает дальше. Тропинка петляет, поднимается вверх, потом ныряет вниз, и заросли все гуще и непролазнее. Оба-на, полянка! В центре полянки мощный дуб, точнее, тополь, как выясняется на близком расстоянии. Или это липа? Феликс делает еще глоток, однако понимания не прибавляется, ну, не ботаник он. Он воин, викинг, номад-кочевник, притворившийся цивилизованным членом общества. Так вот: на хер ваше общество! Разбить его, разрушить, пустив на хлипких жалких людишек табуны горячих денег, черных денег, пожирающих на своем пути все, будто саранча!
— Ого-го-го! — орет Феликс, запрокинув голову к небу. И лес отвечает: “о-о-о”. — Общество — на хер!!!
И опять, кажется, дебри откликаются, и от этого диалога и жутко, и кайфово. Потом опять тропинка, движение вверх, вниз, в стороны, он делает глотки для бодрости, только ноги — не железные, все ж таки устают. “На фитнес надо ходить, дружище…” — говорит себе Феликс, когда с трудом взбирается на очередной взгорок. Отдышавшись, он двигается дальше, тропинка наверняка куда-то выведет, и она таки выводит к большому дереву, торчащему в центре полянки. Дерево очень похоже на то, что Феликс видел недавно; точнее, это и есть тот самый тополь, а может, та самая липа. Неужто заблудился? Не желая поверить в сей банальный факт, он обследует полянку, чтобы обнаружить еще одну тропинку. Что ж, двинемся по ней, решает он, в конце концов, это остров, все дороги здесь должны выводить на берег.
Странно, что берега нет. И дороги, с которой свернул, не найти, да и тропинка помаленьку растворяется в зарослях, становится обычной лесной подстилкой из палых листьев и жухлой травы. Феликс гасит тревогу последним крупным глотком, после чего пустой флакон летит в заросли. Так, двигаться нужно, чтобы солнце светило в спину, тогда, если он будет строго придерживаться направления, неизбежно выйдет к воде. “Остров, как говорил экскурсовод, десять километров в длину и восемь — в ширину. Да это всего ничего!” Но одно дело — километры по равнине, и другое — по бурелому. И солнце, как назло, заволокло тучами, поэтому брести опять приходится наугад…
Вот еще поляна, явно другая, потому что в центре — большой валун, рядом щиплют траву козы. Над неровной кромкой древесных крон виднеется кусочек купола с золоченым крестом, значит, и ориентир появился. Когда из-за камня выходит старуха, надо полагать — хозяйка пасущейся скотины, Феликс задает вопрос о дороге.
Старуха молчит.
— Эй, бабуля, как выйти-то отсюда?
Из-под густых седых бровей на Феликса взирают сине-серые, ледяные глаза.
— Куда идти собрался?
— Как куда? К людям, конечно…
— А зачем они тебе?
Феликс озадачен, подбирает слова.
— Я заблудился, похоже…
— Да не похоже, а точно заблудился. Только не в лесу. Среди людей заблудился, так зачем тебе к ним?
Феликс нетерпеливо бросает взгляд на крест, что сияет над кронами.
— Ну, не хочешь объяснять, старая, я и сам найду дорогу.
— Найдешь ли? Ну, иди, иди…
Старуха вынимает из складок нелепой своей одежды серп и, склонившись, принимается срезать траву. Одежда и впрямь какая-то нелепая, слишком грубая, даже в деревнях таких страшных юбок и кофт (если это — кофта) не надевают… И язык — это же чужой язык! Странно только, что Феликс его понимает, да что там — слова намертво отпечатываются в мозгу!
Он облизывает вмиг пересохшие губы.
— Так, значит, не покажешь дорогу?
Та молча шуршит серпом, двигаясь по направлению к Феликсу.
— Эй, осторожнее!
Он отступает, но кривое стальное лезвие опять приближается.
— Чего боишься? Что шестой палец отрежу? Так у тебя его нет. У нас есть, а у тебя — нет!
Если бы он и хотел сейчас кинуться в лес, то не смог бы: ноги одеревенели.
— У кого это — у нас? — шепчет он хрипло.
— У нас, которые здесь живут уже полтысячи лет.
Старуха выпрямляется и тычет серпом в сторону креста.
— Они-то недавно пришли, а мы здесь давно живем. И камень этот — наш камень, я сейчас траву-то соберу и сожгу на нем. За это они считают нас врагами, только зря. Другие у них враги!
Она пялит свои ледышки, усмехаясь.
— Вы хотите сказать…
— Что враги креста — не мы. А те, у кого в кармане… Что у тебя в кармане? Чему ты молишься, а?
Феликс механически, как загипнотизированный, вынимает монету. А старуха начинает смеяться — хрипло, жутко, от этого смеха хочется бежать, только сил по-прежнему нет.
— Ну как, помогла она тебе?! Насоветовала, что нужно?! Ха-ха-ха!
Кажется, вслед что-то кричат, а может, это лесное эхо или треск сучьев под ногами, потому что он несется, не разбирая дороги. Ну, и где эти чертовы кресты?! Нету, пропали, и опять, не успев отдышаться, он устремляется в заросли. Наконец, слышны голоса, обессиленный, он движется на них, и вдруг — дорога, а на ней Лева.
— Да где ж вы так извозились?! — качает он головой. — И вообще: куда пропали?!
Лева отряхивает грязь с его пиджака, снимает с брюк какие-то репьи, Феликс же стучит зубами. Из-за поворота появляется Эльвира, всплескивает руками и тоже хлопочет, приводя его в человеческий вид.
— Ну, напугали вы нас! Ушли в лес — и с концами, на пять часов!
— А что, пять часов прошло?!
— Конечно! Мы, когда монастырь осмотрели, ждали вас у входа, да только не дождались! Сюда на теплоходе вернулись, рыбу копченую пошли покупать, и опять вас нету! Я тогда говорю: Лева, идите в лес, не дай бог чего!
— Значит, пять часов… — говорит он задумчиво. Вот уже пристань, люди, и Феликс, которого трясет от холода (или от чего-то еще), тянет спутников в кафе на дебаркадере.
— Чаю или кофе… Чего-нибудь горячего, короче.
Лева стучит по часам:
— Только быстро, Феликс Борисыч, через десять минут отчалим.
Пока Феликс, держа чашку двумя руками, глотает чай, Эльвира в очередной раз принимается излагать версию событий.
— Я еще в церкви забеспокоилась. Стою перед иконой Божьей матери и думаю: где ж наш Феликс Борисович? Должен ведь давно прийти, а его нет! Я как вспомнила про эти леса, и тут же сердце оборвалось. Здесь же хищники есть! Ведь есть, верно?
Вопрос адресован экскурсоводу, тот получил деньги за работу и, усевшись за соседним столиком, их подсчитывает.
— Что? Нет, хищников здесь нет, ну, таких, чтобы человеку угрожали… Были волки когда-то, но их перестреляли давно.
— Ну, все равно; не хищники, так в овраг какой упасть можно, в болото, мало ли опасностей в лесу! Так Лева молодец, быстро вас нашел!
А Феликс с усилием сжимает челюсти, чтобы не клацать зубами. Наконец, по телу разливается теплая волна, и он тоже обращается к знатоку здешних мест.
— А кто здесь… Ну, раньше жил?
— Раньше — это когда?
— До того, как монастырь был построен?
— Тут жили финно-угорские племена. Язычники, с точки зрения ортодоксальной религиозности. Они тут свои капища устраивали, жертвенные камни у них были, но потом, как утверждает монастырское предание, сюда явился Андрей Первозванный и все это разрушил. А взамен воздвиг каменный крест.
— Финно-угорские — это значит…
— Это значит карелы, вепсы, финны, само собой; еще к этой группе принадлежат ненцы…
— Ненцы?!
— А также ханты, манси и многие другие народности.
— Понятно… Ну, а сейчас? Остались еще язычники эти?
Экскурсовод смеется.
— Разве что в музеях, и то не здесь, а на материке. Тут инвалидов, — а их был целый интернат! — и тех уже не осталось! А вы говорите: финно-угорские язычники!
Он еще раз пересчитывает деньги и, вздохнув, сует тоненькую стопочку в карман.
— Да, не разгонишься… А скоро вообще сезон кончится, чем тогда жить будем?
Наконец, отчаливают, и темный лес, холмы, скалы — отдаляются, постепенно превращаясь в полоску на горизонте. Морок отпускает, когда Валаам скрывает дымка. Феликс твердо заключает: обычный алкогольный глюк, а тогда от застолья (на палубе опять затевают пьянку) надо отказаться. Даже Чувайкин, освободивший место рядом с собой, не в силах его соблазнить.
— Не хочу, Вадим Захарович. Потехе час, как говорится, и этот час прошел.
— Вот как? Тогда отойдем.
Чиновник вылезает из-за стола, они удаляются к флагштоку, где Феликсу докладывают вполголоса, дескать, процесс пошел. Готово, то есть заключение, дом на Обводном канале признан-таки аварийным, можно сказать — это ветхое жилье. А ветхое жилье опасно, значит, надо расселять людей, сносить дом, а потом выставлять пятно на торги.
Ну, и зачем тогда пить?! Вот настоящий хмель, бьющий в голову, как спирт-ректификат! Это его, Феликса, награда, он ее добивался и, в конце концов, добился! Он вел себя правильно: не жалел времени на поиск загородного имения, лобызался со злейшим врагом, наступая на горло собственной песне, а в итоге получил законный бонус! Это был отличный финал, компенсирующий нелепости вроде этой дамочки, что с отсутствующим видом восседает рядом с юбиляром. И что он в ней вчера нашел?! Стареющая баба при богатом дураке, которую он наверняка бросит, и та будет до старости школьной училкой! И побег в лес — нелепость, козы какие-то, старухи, все это чушь в сравнении с настоящей победой, когда хочется выставить пальцы “козой” (типа: виктория!) и бежать вприпрыжку по палубе…
Чувайкин из-под руки устремляет взгляд на заходящее солнце.
— Потехе час, говорите… Тогда я, пожалуй, чуть-чуть растяну этот часик — в городе-то не расслабишься. Да и вам расслабляться вряд ли придется.
Чиновник как в воду глядел, расслабиться не дали. Спустя час состоялся разговор, о котором Феликс долго еще вспоминал.
13. Первый после Бога
Оглушенный, он сидел на корме, почти на том же месте, где целовал Людмилу, и вертел в руках визитку. Скромненький кусок картона, даже без ламинирования, зато какая надпись вверху! “Союз независимых предпринимателей”, а чуть ниже: Василий Иванов, консультант. Откуда ты взялся, Иванов?! Каким ветром занесло тебя на это корыто?! Вопросы повисали в воздухе, встреча вообще отложилась в памяти без хронологического порядка, так что эпизоды пришлось выстраивать позже.
Внешность этого “Иванова” была столь же банальной, как и имя-фамилия: немодный серый пиджачок, очки дешевые, рост ниже среднего, лысина… Таких безликих, если верить слухам, набирают в секретные агенты, мол, главное — ничего яркого и запоминающегося. За прошедшие разгульные сутки Феликс наверняка его видел, но в памяти не сохранил. Зато его, Иванова, водянистые глаза внимательно (как выяснилось) наблюдали за Феликсом.
— Тоже не хочется участвовать в этом безобразии? — Облокотившись о поручни, Иванов неловко ухмылялся, дескать, не возьмете ли в компанию? Созерцающий кильватерную струю Феликс пожал плечами, мол, вставай рядом, не жалко. — Да, тривиально наш бизнес отмечает юбилеи… Размаха нет, фантазия какая-то убогая… Вы не находите?
Феликс кивнул, не очень-то настроенный тратить слова. Он и дальше слушал вполуха дежурную болтовню о том, как бездарно тратятся силы, как много приходится постигать в процессе работы, а почему? Традиции нет, уничтожили ее большевички! Прервали, выражаясь образно, связь времен, и мы многое начинаем с нуля. Между тем мир за это время принципиально изменился, эпоха всяких там Путиловых и Зингеров — это просто мезозойская эра в сравнении с нынешним состоянием экономики. Сейчас мир денег — это особый мир, он может быть с полным правом назван: Pax Economicana… Тут Феликс сделал стойку: чего это он там мямлит?!
Иванов продолжал кривить лицо в ухмылке, вроде как стеснялся своих рассуждений.
— Я говорю: мир денег стал единым, и если где-то что-то грохнется, в другом месте обязательно аукнется. Вы согласны?
— Продолжайте, продолжайте… Я весь внимание.
— Вот только каким образом аукнется? Непонятно, поскольку система с трудом поддается описанию. Возможно, она вообще ему не поддается, и закон здесь один — хаос.
Последовала пауза, и Феликс не выдержал:
— Ну и? Что из этого следует?
— Что должны появиться люди, которые это осознали и решили если не управлять хаосом, то, скажем так, его использовать. Взять, к примеру, столь известного инвестора, как господин Шорош. Серьезная фигура, верно ведь? Планетарного масштаба, я бы сказал! Умеющая из ничего, из “зеро” делать миллиарды, а почему? Потому что он ближе всех подошел к познанию хаоса!
Феликса в очередной раз прошиб холодный пот: да что они, сговорились?! Он уже устал от этих ясновидцев, ему до смерти надоели те, кто копается в его мозгах, хозяйничая там, как дома!
— Вы что-то в лице переменились… Не волнуйтесь вы так, знание, как говорится, сила, а неученье — тьма. — Незнакомец захихикал над своей шуточкой, и в этот момент стал Ивановым, то есть преподнес визитку. — Можете не оказывать ответную любезность, я о вас знаю.
— Да? — Феликс вертел в руках кусочек невзрачного картона. — И чем обязан такому вниманию к моей персоне?
— Ну, как… Выбиваетесь из ряда, Феликс Борисович! Шагаете — как там у писателя?
— Не в ногу.
— Вот! Именно не в ногу! Занимаетесь непрофильным бизнесом, двигаете вперед мир финансов… А мир финансов нас очень интересует!
— Нас — это кого?
— А вы читайте, там все написано. Так вот: у нас к вам есть предложение. Или рекомендация, если хотите.
— Догадываюсь, чего будет касаться ваша рекомендация.
— Все верно: она будет касаться ваших разработок. Не спрашивайте только, откуда нам про них известно. А то начнете руками махать, сотрудникам разгон устраивать… Ну, произошла утечка, так чего теперь? Еще не факт, что вам это в минус. Очень может быть, что и в плюс получится.
— И какой же плюс?
— Это вы потом увидите. А пока рекомендуем сделать из вашего проекта своего рода игрушку.
— Игрушку?
— Ну да, предложить пользователям имитацию продукта, сетевую игру, участники которой станут расплачиваться виртуальными деньгами сообразно вашей методике проплат. Любопытно узнать реакцию народа, ну, и не только народа. Ведь любопытно же?
— Конечно, конечно… Только я ведь могу и не согласиться.
Иванов покачал головой.
— Ответ неверный. Вы пока сами не представляете, какие у вас перспективы. Но любых перспектив можно лишиться, не так ли? Наш вам совет: запустите тренажер, вас все равно никто уже не догонит. Колфилд, насколько нам известно, вообще в религию ударился, стал противником любых финансовых систем. Но вы-то, надеюсь, в религию не ударитесь?
— Я-то не ударюсь… Но мне нужно подумать.
Собеседник облегченно вздохнул.
— Думать никогда не вредно. Главное, не надумайте какой-нибудь ерунды, в том числе про нас. Мы не масонская ложа, не Бейдельбергский клуб или подобная ему структура. Мы не заговорщики, одним словом, хотя только ленивый сейчас не болтает про заговор банкиров. Нет никакого заговора, понимаете?
— А что есть?
— Есть хаос, который непонятен даже тем, кто в нем плавает. Мы — рыбы в океане денег, но разве рыбы могут знать, откуда берется ураган? Впрочем, вся эта конспирологическая болтовня — отчасти полезна. Пусть толпа думает, что кто-то там управляет миром, что есть всякие “теневые правительства”, это хорошо отвлекает от сути.
— Но если никто ничего не понимает, то кто же выигрывает?
— Тот, кто чувствует себя в хаосе уверенно. И даже сам отчасти его организует.
До пристани Феликс не выходил из каюты. Он мерил шагами пространство, жестикулировал, смеялся ни с того ни с сего, в общем, пребывал в прострации. Его амурные приключения, “бонусы”, Чувайкины с Гуцалами предстали вдруг явлениями крошечного мирка, будто он смотрел на все это в перевернутый бинокль. Ему открывал объятия иной мир, с гигантскими перспективами, и сам он, казалось, становился гигантом, обладателем возможностей, недоступных простым смертным. Конечно, Феликс подумает насчет предложения, он не решает дела с кондачка. Но что-то подсказывало: выбран верный путь, это подтверждалось и Штрихом, и неожиданным (и в то же время страстно ожидаемым!) интересом со стороны “независимых предпринимателей”.
Внезапно вспыхнувшая религиозность конкурента тоже была на руку; странно только, что Феликс впервые о ней слышит.
— Давно ли ударился в религию? В прошлом месяце вроде… Какая вообще-то разница, если он забросил работу по этому направлению? Теперь он уже не криптограф, а проповедник.
Это утро следующего дня, они общаются с Мошкиным. Тот опять рассеянный, вроде как думает о чем-то, даже идея запустить игрушку не больно его воодушевляет.
— Игру придумать с виртуальными деньгами? Придумаем, если хотите.
— Когда будет результат?
— Через неделю, я думаю.
Обещание сдержали: неделю спустя продвинутая публика уже вовсю эксплуатировала игрушку под названием “Экспресс-moony”, тут же переименованную в “неуловимое бабло” (народ — он ведь догадливый!). Сделки совершались вначале десятками, потом сотнями, а через несколько дней уже тысячи любителей тайных финансовых операций переводили авуары из обычных экономик в офшоры, из банковского сектора — в реальный, беря кредиты под любые проценты. Они покупали и сбрасывали миллионы акций, вкладывали деньги в недвижимость, ну и, конечно, без зазрения совести лезли в криминал, коррумпируя всех и вся в целях достижения прибыли. Самое увлекательное было то, что оплаты проводятся скрытно, ни одна, самая преступная операция не может быть отслежена буквально — только косвенно. А потому в игру введена комическая фигура Большого Брата, который старается контролировать операторов рынка, увы, безуспешно. Участники игры соревновались в том, кто лучше надинамит неповоротливого монстра, обменивались ехидными репликами, словом, популярность превышала самые смелые ожидания.
Феликс наблюдал за этой вакханалией как завороженный. Он и сам иногда поигрывал на рынке FOREX, бывало, что и зарабатывал сотню-другую баксов, но отдаться забаве всерьез мешали обязанности главы компании. Здесь же бурлила неукротимая энергия, безымянными геймерами двигало неодолимое желание обогатиться; и не жаль им было никакого времени, а главное, они не видели на пути никаких преград.
Однажды Феликс не выдерживает — влезает-таки в игру, взяв себе ник: schastlivyj. Он двигает в ту область, где больше соображает, для начала взяв в аренду полдесятка домов в центре Москвы. Тут же обнаруживаются конкуренты, тайком подкупившие кого надо, и Феликс глазом не успевает моргнуть, как остается с одним-единственным домом, и тот уже опечатали судебные приставы (спорное типа имущество)! Ну и ну, обошли, выходит, профессионала! Уязвленный, Феликс начинает действовать хитрее: вначале он переводит денежки в мэрию под видом благотворительности и лишь потом берется проводить сделку. Итогом становится пятно застройки в районе Московского Сити, которое он тут же перепродает за бешеные деньги и замораживает в банке счет с десятью нулями.
Информация об успехе тайных операций тут же становится доступна геймерской тусовке, и Сеть гудит: а ты, мол, и впрямь schastlivyj! Эй, мужик, где научился так здорово землей спекулировать?! “Так я вам и рассказал…” — ухмыляется Феликс, сидя у компьютера.
Спустя два дня во флигеле раздается телефонный звонок.
— Это он! — округляет глаза Больцман, поднося трубку.
— Кто — он?
— Ну, тот, кто спрашивал насчет программистов! Помните?
Голос в трубке явно знаком, ну, конечно, Иванов! Как идут дела? Блестяще, публика проявляет интерес, о каком и мечтать нельзя!
— Ну, еще бы… Говорят, несколько тысяч пользователей вышли из “Проекта Энтропия” и переместились на ваш сайт. У вас то есть увлекательнее. Ну, ладно, а больше никто не проявляет интереса?
— Нет, пока вроде никто.
— Ну, и ладненько.
Иванов советует продолжать, мол, хорошее начало — это замечательно, но не зря же говорят: конец — всему делу венец. По окончании разговора Феликс выдерживает вопросительный взгляд Левы.
— Не переживай, это наши люди. Ты лучше скажи: что такое — “Проект Энтропия”? Тебе по долгу службы вроде требуется быть в курсе.
— Да знаю, знаю… Это такой ресурс, на котором народ приобретает за виртуальные деньги виртуальные же виллы, машины, яхты, даже острова. Хотите получить что-нибудь в лизинг? Ради бога! Хотите основать банк или построить отель на Карибах? Сколько угодно!
— Ну, тогда все ясно…
— Ясно? А мне вот не совсем ясно. Больше всего меня удивляет, что в этом виртуальном мире кое-кто зарабатывает вполне реальные деньги, и немалые! Мир, скажу вам, сошел с ума, и мы с вами явно не прибавляем ему здравомыслия.
— Забей, Левушка. Не мы создали этот мудацкий мир, не нам его и исправлять!
Вот-вот должен был наступить день, когда на готовый продукт потребуется получить патент. Застолбить, поставить ногу на сундук, дескать, мое! Бегая по инстанциям, Феликс прощупывает почву, узнает о сроках оформления, и в этот момент исчезает Мошкин! На службе его нет, дома, где он проживает с одинокой мамашей, тоже нет. Мамаша и сама обеспокоена, собирается в милицию звонить, но Феликс отговаривает.
Когда он осознает возможные последствия, схватывает сердце, Больцману даже приходится бежать в аптеку за корвалолом. И потом — то в жар, то в холод бросает от одной мысли о предательстве. Им что, этим “гениям”, лишь бы фронт работ был обеспечен! Рыцари чистого знания, не отягощенные заботами бренной жизни, таким дай лабораторию или компьютер помощней — сдадут с потрохами, мать родную не пожалеют! А еще Ивановы крутятся вокруг, возможно, они-то и переманили!
Придя в себя, Феликс остервенело трясет Леву за грудки: где программы?! Где пароли, шифры, все то, что ты должен был списывать, копить, хранить?! Больцман трясущимися руками вставляет в USB флэшки, сует в дисковод диски, мол, вот, Феликс Борисович, вся информация на месте! С помощью одного из программистов удается влезть в “трехъядерный”, что-то вынуть оттуда, и постепенно приходит понимание: продукт на месте. Кое-что, конечно, нужно еще доделать, подшлифовать шероховатости, а значит, требуется разыскать этого урода.
Феликс еще раз звонит его матери: как, не появился? Ну, тогда я съезжу в одно место, думаю, он там. Да, да, милицию пока не беспокойте, мы его и так найдем!
Кафе Рустама он разыскивает не без труда. Долго кружит по узким улочкам, озирает вывески, ну вот, кажется, та самая забегаловка… Дверь, однако, заперта. Вот черт! Он дергает ручку, долго и упорно стучит, с облегчением (это же последний шанс!) слыша, как щелкает замок.
Впустивший его татарин хранит молчание. В кафе полумрак, когда же глаза привыкают, Феликс видит Мошкина, дремлющего за угловым столом. И, внезапно ослабев, опускается на стул.
— Отдохнуть не дадут… — ворчит Рустам. — Не видишь, что ли — устал человек, отдыхает!
Уронив голову на руки, “гений” смачно сопит в две дырки. А Феликс утирает взмокший лоб.
— Человек, я думаю, неплохо отдохнул — он уже три дня на работе не показывается.
— От работы кони дохнут. Особенно от такой работы.
На слове такой делают ехидный акцент, что означает: еще один в курсе, ну, хотя бы отчасти. А-а, ладно, осталось всего ничего, последний штрих, финальная точка. Феликс трясет спящего, тот вскидывает голову и тут же требует пива.
— Рустик, холодненького, трубы просто раскалены! — Мошкин приглаживает рыжие вихры, сопит и Феликса замечает не сразу. — А это кто маячит? Оба-на, работодатель! Рустик, откуда он взялся? Ты, что ли, ему позвонил? Эх ты, а еще друг называешься! Ты пива-то принесешь, друг? О, принес — холодненькое, это кайф! — Он с жадностью делает несколько глотков.
— Да-а, нехорошо филонить… Прогульщик, на доску позора меня повесить!
Феликс готов его просто повесить, и если бы не нужда…
— Ладно, вставай, работать пора. Если хочешь пива, Лева тебе ящик купит. И принесет прямо к компьютеру.
— Лева принесет, конечно… На цырлах бегать будет, когда начальник прикажет! А ты ведь прикажешь, верно? Потому что нужно завершить наше грязное дело… Кстати: как поживает наше грязное дело? Какие отклики от народа?
— Восторженные, — отвечает Феликс.
— Еще бы, народ — он ведь жадный, ему бабла хочется… Я тоже заходил на форум, там столько желающих стать миллионерами — с ума сойти! Все хотят сесть на нолик и покатиться на нем, как на волшебном самокате, в райские кущи!
— На какой еще нолик сесть?! — дергает плечом Феликс.
— Плохая у тебя память… Помнишь, я тебе объяснял, как возник этот дивный новый мир под названием Pax Economicana? С введением арабских цифр, а по сути — с нуля! С круглой такой бараночки, с дырки, с ничто, из которого появилось такое НЕЧТО, что мой мозг уже не в силах его отразить. Без пива, во всяком случае, не в силах… Рустам, еще одну “Балтику”, плиз! — Сунув в карман бутылку, он встает. — Ладно, вторую в дороге выпью. Пойдем, я тебе обещал сделать продукт — я его сделаю. Я свои обещания выполняю.
— А ты своих — не выполняешь! — усмехается Рустам. — Ты же нам обещал помочь с помещением, помнишь? Говорил: для тебя сто квадратных метров — это ерунда, моментально найдешь и нам подаришь! Ну, и где твой подарок?
— Да, что-то такое вроде говорил… Ладно, потом, потом!
Сейчас его задача: погрузить, довезти, усадить за монитор, а дальше можно и не выпускать из флигеля, на кушетке поспит. Главное, чтобы довел до ума продукт, потом пусть гуляет на все четыре стороны.
Только решил одну проблему, как снова бой (покой нам только снится). Требуется надавить на Жилкомсервис, чтобы тот побыстрее отключил коммуникации в треклятой развалине на Обводном. Нет у них, заявляют, всех нужных документов, делая вид, что живут по букве закона. На самом же деле опять лезут в карман без зазрения совести, ну, нате, жрите!
И вот, наконец, триумф: дом отключен от электросети, водопровода, готовятся закрутить вентиль и газовики. Для убыстрения процесса районное руководство даже транспорт выделило, который умчит переселенцев в областную глубь, к черту на рога, короче — с глаз долой. И Феликс не выдерживает, едет на спектакль, все ж таки был его закулисным режиссером.
Он не раз проигрывал в воображении эту сцену, представляя себя кем-то вроде Нерона, смотрящего с холма на подожженный Рим. И пусть особого кайфа нет (событие померкло в череде других, более значительных), чувство выполненного долга все равно есть. Как и обещал, он полностью ликвидирует память о том, кто в нем разочаровался, затопчет последние ее угольки. А заодно и она получит удар, от которого вряд ли оправится.
Холма тут нет, зато есть набережная, где можно припарковать “Ауди”, опустить стекло и, включив легкую музыку, наблюдать за паникой в Вороньей слободке. Из подъездов выбегают жильцы с тюками и чемоданами, грузят их в фургоны, одновременно переругиваясь с соседями. Отъезжанты — это пятая колонна Феликса, те, кто за сотню-другую (не баксов — рублей!) охотно были “клакерами” на общественных слушаниях, писали письма в инстанции, и вот теперь переезжают из коммуналок в отдельное жилье. Патриоты убогой клоаки, напротив, настроены до последнего держать оборону, вот опять лозунг вывесили. Какой? Ага, написали: “Но пасаран!”, идиоты!
— Я никуда отсюда не уеду!! Я закроюсь в своей квартире, и пусть сносят вместе со мной!!
Истошный женский крик вылетает из окна второго этажа; поддерживают истеричку с балкона третьего этажа, где какой-то кретин в пижаме размахивает Андреевским флагом.
— Товарищи, все по местам, последний парад наступает! Врагу не сдается наш гордый “Варяг”! Эй, Пузанков, ты где там? Выходи, поддержи друга! Люди, вы не видели Пузанкова?!
Внизу прерывают ругань, кричат, что тот со вчерашнего дня не показывается из квартиры.
— Пузанков, не спи в решающий момент! Я же знаю: ты не стал соглашателем, не стал штрейкбрехером, как эти ничтожные людишки, эти бегущие с корабля
крысы! — пижама перевешивается через перила: — Ничтожества! Предатели! Мы вас презираем!!
“Паноптикум!” — мысленно сплевывает Феликс.
Ладно, где же она? В конце концов, он приехал, чтобы именно ее увидеть поверженной, растерзанной, убитой, тогда можно было бы по газам, и — бай-бай forever. Но ее нет, наверное, сидит, как сычиха, в своем “мемориальном” кабинете и ждет, когда ее под белы рученьки выведут судебные приставы. Когда подкатывает очередной фургон, на его пути встает “экипаж “Варяга”. Воздух режет звук клаксона, патриоты стоят насмерть, и тогда на них с кулаками кидаются отъезжанты. Женский визг мешается с отборным матом, люди долбят друга по головам, пуская в ход табуретки и прочую домашнюю утварь, а значит, опять надо переворачивать бинокль.
Жалкие обладатели квадратных метров представляются Феликсу муравьями, хуже того — инфузориями, органической слизью, не стоящей жалости. Этой биомассе не дано разобраться в устройстве замечательного денежного мира, по гроб жизни они будут лишь отслюнивать засаленные бумажки, храня их в чулках и под матрасами. Будут жить по своим убогим правилам, в гетто, огороженном красными флажками, и не знать, что там, за кровавым пунктиром, — совсем другая, настоящая жизнь! Для подлинных людей!
“В книге “Алхимия финансов” Дьердь Шорош признается, что с детства взращивал в себе мессианские фантазии, которые долгое время скрывал. Он считал себя неким божеством, создателем всех вещей, рядом с собой он мог поставить разве что Заратустру, Магомета, в крайнем случае — Эйнштейна. Тайный грех выплыл наружу лишь тогда, когда финансовая мощь Шороша обрела планетарные масштабы. Реальность его жизни сблизилась с вымыслом настолько, что он смог, наконец, раскрыть заветную тайну. И с ним, как ни странно, многие согласились! Когда один журналист предложил ему замахнуться на престол папы Римского, Шорош лишь отмахнулся: “Зачем? Я уже его патрон”.
Всплывшая в мозгу цитата заставляет еще выше взлететь над жалким человеческим муравейником. Планета пусть отдохнет (пока), но в данной ситуации
Феликс — настоящий Бог, это ведь он разворошил муравейник, теперь осталось плеснуть на него бензинчику и поднести спичку. Была жизнь — и сплыла, скоро сюда приедут могучие бульдозеры, сравняют стены с землей; потом участок выставят на тендер, который выиграет конечно же Феликс, и здесь вырастет шикарный бизнес-центр, сверкающий огромными зеркальными стеклами. Ау, папаша, где ты там? Нэту, панымаешь, тебя, закатали память в бетон мощного фундамента!
Феликс уже по привычке начал представлять всадников, которые топчут конями дерущуюся толпу, когда над головами зависает крик:
— Пузанков умер!!
Драка прекращается так же внезапно, как и началась.
— Что? — не верит обладатель пижамы. — Да как же… Не может быть!!
Он исчезает с балкона, чтобы вскоре появиться внизу. Он горестно разводит руками, плачет, после чего начинается бестолковая суета. В подъезд то и дело вбегают, выбегают, кричат, что нужно вызвать “скорую”, а им возражают, мол, “скорая” уже не нужна. Все это как-то нелепо, гадко, а самое главное — страшно. Страх накатывает липкой холодной волной, как в лесу на Валааме, и хочется спешно нажать поднимающую стекло кнопку.
Прозрачная преграда отделяет его от муравейника, и вдруг — бац! Блин, что это?! Обернувшись, он видит на заднем стекле густую сетку трещин. Бац! Второй удар пробивает-таки стекло, на сиденье плюхается булыжник, и Феликс судорожно поворачивает ключ зажигания…
14. Лесная сказка
Больше к дому на Обводном Феликс не ездил, оставив мертвым убирать своих мертвых. Иногда доносились обрывки слухов, дескать, там едва ли не баррикады строят, с приставами воюют, а однажды ему подсунули прессу районного масштаба с истеричным репортажем какого-то борца за права человека. В репортаже лягали компанию “Феликс и К”, что было вообще-то неприятно, но, учитывая ничтожность данного СМИ, терпимо.
Статейку сопровождала фотография придурка в пижаме, стоящего на балконе в окружении других жильцов. Их жесты демонстрировали отчаяние, и вдруг представилось, что где-то сзади взметываются щупальца морского змея, и вся эта группа, обвитая безжалостными кольцами, исчезает в пучине. Феликс даже рассмеялся, так явственно проглядывала сцена под названием “Лаокоон”. Кто тут являлся посланцем высших сил, творящих нечеловеческий суд, — не требовалось объяснять.
Его время заполняли встречи, переговоры, а главное, мероприятия, от которых не отказаться. Начальство как-никак приглашает, теперь Чувайкин в роли хозяина, а Феликс, Гуцало и прочие сеньоры и вассалы царства недвижимости — в роли гостей. То есть в роли пассажиров: их всех посадили на вертолет, и уже второй час они кружат над городом. Шпили, купола, кровли дворцов и домов сменяются речным разливом, мелькает колоннада Биржи, ржавые крыши Петроградской стороны, и вдруг — зелень, это Каменный остров. Зеленая поляна стремительно приближается, видно, как трепещут кроны деревьев под воздушным потоком, и вот очередное мягкое касание земли.
Их регулярно опускают из поднебесья на грешную землю, дескать, нельзя только с птичьего полета озирать фронт будущих работ, снизу тоже надо глядеть! Вот, к примеру, старенькая дачка выдающегося архитектора XIX века, сверху — отлично смотрится, а если подойти ближе? Разваливается, прямо на глазах! А восстанавливать некому, все заняты зарабатыванием прибыли, понимаешь…
— Наш холдинг восстановит! — Гуцало поднимает руку вверх, как на аукционе.
— Не торопитесь, Иван Ефимович, у вас, как я знаю, реставраторов в штате нет… Это все-таки не многоэтажку построить, тут специальные навыки требуются!
— Субподрядчиков привлечем! У нас такие реставраторы будут работать, какие на Эрмитаже не работали!
— Ну, тогда надо подумать…
Феликс вдруг замечает, как втихаря отваливает Карлин и, зайдя за тополь, блюет. То есть позорит компанию, карлик вонючий! После стычки на теплоходе их отношения подпортились, Феликс нередко орал на заместителя, а тот лишь вжимал голову в плечи и кивал с застывшей на лице ухмылкой. Утирая рот платком, Карлин вываливается из-за ствола, белый, как кирпичная стена архитекторской дачи. И Феликс в бессильной ярости отворачивается. Ну, чего тебя понесло на вертолет, если высоты не выносишь?! Сидел бы в офисе, недоносок, бумаги подписывал!
И опять они взлетают и кружат, как стервятники, выбирая добычу, чтобы стремительно упасть на нее сверху. Это еще не раздача слонов — слонов только присматривают, пока в администрации готовят циркуляр о возможной передаче архитектурных памятников в частные руки. Слоны были порченые, некоторые вообще на грани издыхания, зато потом, после восстановления — какой респект! Если в этой дачке, шедевре русского модерна рубежа веков, открыть офис, конкуренты обзавидуются!
Прыть умаляет то, что конкурентам тоже наверняка обломится какой-нибудь памятник, а тогда чего пальцы растопыривать? Заметив кислую физиономию Феликса, “олигарх” (каждой бочке затычка!) подсаживается и, перекрикивая шум двигателя, орет на ухо:
— Чего не активничаешь?! Давай переедем сюда, на остров! Сделаем здесь новый Сити, элитный!
А у Феликса целая стая кошек на душе: скребут так, что никакой мотор не заглушит. Вот какого хрена лезет?! И вчера приезжал, закидывал удочку насчет пятна, что останется после сноса на Обводном: не освоить ли, дескать, его на пару? Почуял, скотина, что дело выгодное, и сразу свое рыло совать! Или он ищет сближения, чтобы узнать о грешках супружницы? Но откуда он может о них знать? Все было шито-крыто, а болтать на сей счет не в интересах Людмилы, ее “хряк” только себе дает поблажки, а неверная жена моментально получит пинок под зад.
Если честно, Феликс вообще бы в этом не участвовал, но пока рано хвост поднимать, могут и отрубить. Ждать надо, черт побери, продукт патентовать, с “Союзом независимых” укреплять связи, а уж потом — класть на всех с прибором.
— Ты посмотри, сколько здесь всего!!!
— А?!
— Посмотри, сколько еще осталось!!!
— Плохо слышно!
Склонившись к уху, Гуцало командует — тычет пальцем в иллюминатор.
— Смотри, сколько еще дворцов, особняков, старинных домов! е-мое! Это ж золотое дно, Клондайк, ну, если с умом подойти! И если дружить с кем надо!
Внизу плывет море, где волна барокко догоняет волну классицизма, ампир мешается с модерном, и вся эта стихия застыла бесценным конгломератом построек. Для Гуцало, впрочем, ничего бесценного нет — при желании все можно оценить. Цифра получится с огромным количеством нулей, но мы дешевкой и не торгуем!
На вечернем фуршете тему продолжают благо с балкона, на котором публика перекуривает, видны те же дворцы с особняками.
— Я же говорил тебе, что будем горы сворачивать?! А если я говорил, то — свернем! Подожди, скоро половина этого добра у нас вот где будет! — Гуцало сжимает кулак, поднимает над головой, затем сует в карман. — Ладно, вижу, ты пока не очень-то мне доверяешь. Так вот: для закрепления наших партнерских отношений предлагаю одну сказку.
— Сказку?!
— Ага. “Лесную сказку”, если точнее. Это такой объект за городом, стоимостью… Большая, короче, стоимость, но ты можешь ее повысить еще больше. Я бы и сам его реализовал, но у тебя, я знаю, такое лучше получается. Возьмешься продать? — Феликс вдруг смеется, отчего собеседник в недоумении. — Ты что, не веришь в серьезность этого дела?!
— Верю, верю… Надо подумать насчет вашей “сказки”, почему нет? Расскажите-ка о ней подробнее.
Он не сдержал смеха потому, что вспомнил убойную серию материалов, подготовленных Рубцовым. Феликс не забыл, как его “опустил” гуцаловский журнал, и теперь планировал дать достойный ответ Чемберлену.
Планы корректирует “Лесная сказка”, по сути, целая усадьба в глубине девственного леса. Объект не то, чтобы завис — желающие его приобрести имелись, провести сделку мешала назначенная владельцем цена. Сам он отвалил за границу, где раскручивал бизнес, в отношении же своего загородного владения встал в позу под названием “ни шагу назад”. Но ведь и риэлторам надо свой процент накрутить! В общем, если процент не снижать (а снижать его ну очень не хочется), то с одной сделки можно сумасшедшую прибыль получить!
Феликс нюхом чует, что здесь ему обломится не меньше, чем от продажи пентхауза. А если он займется объектом сам, без подключения агентов, то маржа будет вообще запредельной.
На следующий день он вызывает Рубцова.
— Как наши материалы?
— Закончены еще неделю назад.
— Очень хорошо. А независимые издания — подключили?
— Независимых изданий, Феликс Борисович, не бывает. Любое средство массовой информации…
— Да знаю, знаю! Мне чего нужно? Чтобы не было слухов: господина Гуцало, дескать, пинает подконтрольный “Феликсу и К” Интернет-портал, чему же тут удивляться?
— Слухи все равно будут. Но если нас поддержат газеты и журналы, которые принято считать не ангажированными, результат будет убийственным.
— Да? Ну-ка, дай посмотреть, что вы там наваяли…
Отпустив редактора, Феликс пролистывает подборку. На каждом пометка — куда предназначается сие творение, телефон посредника и даже сумма, которую тот получил. Очерки перемежаются с фельетонами, а проблемные статьи — с репортажами о состоянии дел на гуцаловских стройплощадках. Выходило, что дела швах, сплошной, дескать, криминал и обман дольщиков. А уж если залезть в отношения холдинга с другими участниками строительного рынка, то налицо картельный сговор! Прокуратура должна этим заниматься, и она — займется!
Да уж, не дай бог попасть в лапы этому Рубцову! Башковитым оказался, а главное — безжалостным, это ведь продуманная во всех отношениях операция информационной войны, которая для холдинга должна обернуться Ватерлоо…
— Ну, и как?
Рубцов вопрошающе глядит из-под роговых очков, вернувшись в кабинет через час.
— Блестяще. Иван Ефимыч, в сущности, труп. Живой, но труп.
Рубцов розовеет от похвалы.
— Так что нам мешает его… Ну, окончательно закопать?
— Одно интересное дельце. Ты пока ходу всему этому не давай, но — будь на низком старте.
Осмотр “Лесной сказки” намечают на воскресенье, остальные дни у обоих — забиты полностью. Погода, правда, дрянь, прогноз дает обложные дожди плюс штормовое предупреждение, но Гуцало стихии по барабану, похоже, он уже и ими повелевает.
Встречаются на выезде из города, где Феликс пересаживается из “Ауди” в джип, за полминуты успевая промокнуть. На водительском месте — Гуцало, больше в машине никого.
— Почему без водителя едем?
— По кочану! — Гуцало заводит мотор. — Дело у нас интимное, лишние уши нам не нужны.
По дороге он объясняет, мол, его сотрудники не очень-то одобряют их с Феликсом союз (у них, оказывается, союз!), в конторе много дебатов на сей счет. Нельзя ли рявкнуть на подчиненных? Можно, конечно, так что все построятся, как миленькие, и возьмут под козырек. Но лучше доказать делом, что мы — в одной команде.
— Дело — это реализация вашей “Лесной сказки”?
— Твоей, Феликс. Нам теперь надо на “ты”, я считаю.
“О-о, блин! — мысленно взвывает Феликс. — Да ты и не подозреваешь, в какой мы с тобой близости состоим! Почти родственники!”
— Если все срастется, — говорит Гуцало, — ты после продажи запросто можешь коттедж приобрести. У тебя есть коттедж?
— Пока нет. Мне за городом некогда отдыхать, я — городской трудоголик.
— Ну, впрок купишь, не всегда ж тебе бегать, задрав штаны… Пора уже к земле привыкать!
Гуцало ржет над своей шуткой, едва не задев при этом встречную фуру. Он вообще ведет плохо, большой начальник все-таки, отвык от руля. С места дергает, на двойные обгоны решается, а по стеклу — такие потоки, что едва справляются дворники…
— Слушай, хочу заехать в одно место, где я поселочек строю… Не возражаешь? Проверить надо, обещали не прекращать работу даже в выходные, но наших людей, сам понимаешь, проверять нужно…
Не доезжая трассы “Скандинавия”, они сворачивают, катят по гладкому асфальту, затем по разбитой грунтовке. Мелькают какие-то приземистые дома, штакетники и вдруг забор метра три высотой. Едут вдоль забора, поворот, шлагбаум, однако въехать на территорию мешают люди, что сгрудились у ворот.
— Опять притащились, уроды… — бормочет Гуцало. Он глушит двигатель, сквозь потеки дождя на лобовом озирая толпу: с зонтами и без, люди разгоряченно жестикулируют, тесня охрану. Бугаи в защитной форме, в свою очередь, сцепились локтями, не пуская толпу туда, где среди влажной хмари движутся ковши экскаваторов. —
Н-да, работа идет, конечно, но ведь и помешать могут…
Оказывается, коттеджный поселок не всем здесь по вкусу. Недоволен местный народишко, дескать, рощу им срубили, да еще на огороды наехали, оттяпав несколько соток от расположенных с краю участков. Ограбили их, ага! Да они на своих сотках вообще ничего не сажают, алкаши! Но стоило сдвинуть межу на метр, как начался дикий ор, жалобы и вот такие пикеты! Им что дождь, что снег, готовы загрызть за свои заросшие бурьяном участки, суки такие!!
Выругавшись, Гуцало сопит, не зная: вылезать? Или дать по газам и, наехав хромированным бампером, разогнать толпу, пусть кидаются врассыпную…
Это был точно такой же муравейник, как и дом на Обводном, или как муравейники из далекого детства, за которыми любил наблюдать Феликс. Мириады ничтожных созданий сновали туда-сюда, что-то на себе таскали, но какая у всего этого цель — было непонятно. Как-то один старший приятель, достав в гаражах бензин, спалил наполненный ползучей бессмыслицей холмик. Поначалу оторопев от такой жестокости, Феликс успокоился на удивление быстро. Муравьиная цивилизация превратилась в пепел, но мироздание оттого не обрушилось, жизнь продолжилась, как и прежде. Исчезновение этих людей тоже нисколько не взмутит водоема жизни,
а тогда — чего за них переживать?
— Может, их купить? — вопрошает Гуцало. — Дать им по сто баксов, и пусть заткнутся? Ладно, придется выйти…
Феликс с зонтом вылезает следом, предлагает укрыться, но Гуцало отстраняется. Набычившись, он сверлит взглядом толпу. Джип заметили, часть пикетчиков сделала поворот кругом, и вот уже, что-то крича, они приближаются, тычут зонтиками в незваных гостей, и опять охватывает тревога. Недели не прошло, как Феликс получил камень в стекло, только вчера забрал машину из ремонта, и вот опять! Гуцало матерится, грязно, как прораб или прапорщик, в ответ тоже сыплется отборная ругань. Дистанция тем временем сокращается, Феликс уже прикидывает пути отступления, когда двое охранников встают между машиной и толпой.
— Если не прекратите, — кричит один срывающимся голосом, — применим оружие! Это нарушение закона, мы имеем право!
Крики громче, но движение остановилось (очко — оно не железное!).
— Молодец, Кабанов, — Гуцало шлепает по плечу кричавшего, надо полагать, начальника ВОХРы, — держите оборону, как можете. На следующей неделе вместо этого шлагбаума — железные ворота поставим, пусть тогда лбом бьются!
Выруливая обратно на трассу, Гуцало складывает матюги на головы местных, потом машет рукой: да пошли они! Лучше про хозяина “Лесной сказки” послушай, ну, полный пипец! Оказывается, этот чудила на букву “м” три года назад разыскал в глухом лесу поляну и положил себе целью: выстроить здесь огромный дом. Домище то есть, в русском стиле, без единого гвоздя типа, но со всеми удобствами. А удобства — это значит электричество в глушь надо тянуть, скважину бурить, опять же емкость под дизельное топливо вкапывать, а главное, дорогу надо прокладывать! Там же тайга натуральная, чудила во время кабаньей охоты это местечко надыбал!
— Что за чудило-то? — интересуется Феликс.
— Извини, коммерческая тайна. Ну, пока. Если согласишься взять объект в работу, все тайны раскроются моментально!
— Ладно, а продает почему — можно узнать?
— Жена забраковала проект. Он же за бугор укатил, раз в месяц заявляется на родину. А она говорит, страшно ей тут, даже с охранником страшно. А чего там страшного? В городе, среди себе подобных, гораздо страшней, верно?
“Верно, верно… — думает Феликс, — среди таких волков, как ты, уютно себя вряд ли почувствуешь…”
Полчаса по трассе, и опять: асфальт, грунтовка, переходящая в разбитые грузовиками колеи, тянущиеся по бугристой просеке.
— Вижу, дорогу чудило проложить не успел… — ударяясь головой в крышу, выдавливает Феликс.
— Ага, дорогами мы всегда занимаемся в последнюю очередь. Ты давай, держись, что ли…
Колеи то вздымаются вверх, то ныряют, исчезая то ли в глубоких лужах, то ли в мелких озерах. Джип погружается по бампер, натужно гудит, но пока четыре ведущих колеса выручают. На беду, по дороге кучи поваленных деревьев, их надо объезжать, что получается с трудом.
— Вот блин! Правильно давали штормовое предупреждение, здесь настоящий ураган погулял! Так, как бы нам… — Упершись в поваленную сосну, они отъезжают обратно, чтобы объехать слева. Получилось, слава богу, но спустя пять минут ситуация повторяется. — В дорогу надо вкладываться, в настоящую. Если не жадничать, можно повысить привлекательность в разы! А значит, и расходы отбить! Согласен вкладываться в дорогу?
— Прежде надо объект посмотреть. Эй, осторожнее!
Они едва проскакивают под огромным стволом, диагональю перечеркнувшим пространство над дорогой. Более низкая часть приходится на сидящего справа Феликса, тот инстинктивно вжимает голову, но, слава богу, проскочили. Обернувшись, он видит покачивание лесины-гиганта и утирает со лба пот. Эта лесная сказка, мать ее так, может иметь и не очень счастливый конец…
Феликс не был склонен верить новоявленному союзнику, мотивы щедрости, скорее всего, объясняла известная формула: на тебе, боже, что мне негоже. Однако этот могучий и в то же время воздушный какой-то терем оказался очень даже симпатичным. На коттедж он мало походил, скорее, напоминал знаменитый деревянный дворец в Коломенском, который Феликс видел на одной старой гравюре.
— Ну как, впечатляет?
— Неплохо смотрится, неплохо… — сдержанно отзывается Феликс.
— Неплохо?! Охрененно смотрится! Подожди, ты еще внутри не был! — Гуцало жмет кнопку звонка, потом в нетерпении стучит в деревянную же дверь: — Григорий! Гришка, ты что там, спишь?!
Спустя минуту дверь нараспашку, охранник Григорий и впрямь с заспанной мордой и с улыбкой во всю ширь. Даже выговор начальника выслушивает, улыбаясь, видно, соскучился мужик, сидя в глуши.
— Полночи не спал, ветер не давал уснуть. Видели, что в лесу творится? А здесь, я думал, крышу сорвет, так он завывал! Но ничего, крепкий дом, крепкий…
Пройдя предбанник, оказываются в просторной, отделанной вагонкой кухне.
— Чайку, Иван Ефимыч? Или баньку, может, истопить?
— Как насчет баньки? — спрашивает Гуцало.
— Времени нет париться… Лучше дом посмотрим.
— Дом посмотреть — пожалуйста! — Григорий рад любому предложению. — Хотите купить?
— Продать, — говорит Феликс. — Ну, с чего начнем?
Это действительно напоминало сказку: чтоб среди бурелома, в настоящем медвежьем урочище — джакузи?! Домашний кинотеатр?! Погреб с элитными винами?! Главное, впрочем, были объемы, терем изнутри оказался еще больше, чем снаружи, так что Феликс сбился, считая спальни и гардеробные.
— Ну как? — хвастает Григорий. — Полный комфорт плюс экология! Как деревом-то пахнет, а?! Тут только одно плохо: что мобильник…
Внезапно осекшись, он бросает виноватый взгляд на Гуцало.
— Можно, можно говорить… Тут, что называется, зона неуверенного приема, это супругу нашего чудилы и напугало. А при чем здесь прием, когда такой орел круглосуточно дежурит? С вот такой пушкой?
Он хлопает по кобуре, висящей на поясе Григория, тот довольно крякает, и осмотр продолжается. Феликс вдруг понимает, что его привлекает именно отдаленность, возможность затеряться, исчезнуть, тут даже неработающий мобильник — плюс. Можно будет такие дни, да что там — недели исчезновения устраивать! А тогда, может, самому сделаться персонажем этой “сказки”? Запрашиваемых миллионов, конечно, нет, но это ведь пока, впереди (Феликс верил) ждут такие авуары, что можно будет весь лес окрестный скупить, превратив усадьбу — в поместье…
— Ну, допустим, я соглашусь. А как в случае успеха вознаграждение делить будем? Поровну?
— По справедливости надо бы поровну, я ж тебе этот теремок в рот вложил, остается только сжевать… Но я согласен на одну треть. А тебе остальное, это все равно деньжищи, знаешь, какие?!
Стараясь не выказывать особо заинтересованность, Феликс ставит условие: он думает неделю, после чего дает ответ. Тут же откуда-то возникает бутылка виски, они выпивают по одной, потом по другой, и Григорий опять канючит: может, останетесь? Выпивки море, вечером баньку истопим, а если дождь стихнет, можно и с ружьишком по лесу прогуляться…
— Да и как вы теперь за руль-то, Иван Ефимыч? Вы ж того, приняли уже грамм сто…
— И еще сто приму, потому что, Гриша, плевать я хотел на посты гаишные. Книжечка у меня одна есть, и если я ее покажу — мне зеленую улицу до города сделают! — Гуцало опрокидывает стопку, кладет в рот ломтик ветчины и смотрит на часы. — Ладно, пора, у меня еще совет директоров в шесть.
Дождь уже стеной, дорога — сплошное болото, из-за чего джип то и дело движется юзом. Феликса болтает влево — вправо, и точно так же, из стороны в сторону, болтается окончательное решение насчет сладкого куска в лесной чащобе. Его и самому хотелось сглотнуть, и продать с большущей прибылью — тоже хотелось. Чудил по жизни достаточно, главное, их найти и доставить сюда; ради этого можно и грейдер пустить, чтоб дорогу выровнял, и указатель на трассе повесить…
Бес противоречия, однако, отметал здравые резоны, потому что гусь свинье не товарищ. Гуцало физиологически отвращал, с ним даже в одной машине находиться было неприятно, а уж видеть его регулярно — просто пытка. Да и вообще он мастодонт, карьеру еще при совке делал, в том пыльном бездарном времени и остался. Такому и хочется солью земли стать, и колется, рылом не вышел, и Феликс это рыло выправлять не намерен!
В общем, фифти-фифти, ноль — единица, причем ни то, ни другое начало победить не могут. Водитель между тем притормаживает, пялится сквозь потоки воды, бормочет:
— Ладно, проскочим…
Двигатель взвывает, машину кидает вперед, и вдруг — стоп. Что-то схватило мощный джип в объятия, не пускает, а главное, сверху давит! Лобовое идет трещинами, крошится, и геометрия салона как-то странно меняется, идет вкривь. Крышу со скрежетом вминает внутрь, и Феликс инстинктивно съеживается, сжимается в точку, чтобы не быть раздавленным неведомой силой…
Он сидит скрюченный, пока машина не замирает в наклоненном положении. Крышу вдавило так, что не выпрямишься, пространство салона уменьшилось раза в два, и первое желание — выйти наружу! Феликс судорожно трясет ручку, увы, без толку. Пытается надавить плечом, но дверь тоже деформировалась и не поддается.
Только теперь он обращает внимание на попутчика. Видит бледную плешь, залысины, на них — россыпь бледных веснушек. Голова безвольно болтается совсем близко, и эти веснушки бросаются в глаза. Гуцало как-то неестественно вывернут: нижняя часть массивного тела зажата смятым металлом, а правая рука так и не отпустила руль. “Странно, — думает Феликс, — почему двигатель работает?!” Мотор, будто подчиняясь его мысли, глохнет, и наступает тишина.
Он позже осознает ситуацию, вылепит картинку, на которой могучая, нависавшая над дорогой сосна, потеряв опору на окружающие деревья, рухнула прямо на крышу машины. Он порадуется, что на обратном пути сидел справа — случись это по дороге в “Лесную сказку”, на месте Гуцало оказался бы он, Феликс. И ошибку водителя, который сам задел ствол, он поймет, но — позже.
Он давит на дверь еще и еще, плечом, ногами, и, наконец, образуется щель, в которую можно протиснуться. Вскоре он стоит под дождем, наблюдая приплюснутый тоннами древесины джип, зависшие в воздухе колеса, и его трясет мелкой дрожью. Он заглядывает в салон, где видит ту же безвольно повисшую голову. Неужели готов?! Волосы липнут ко лбу, за воротник течет, и ноги уже по щиколотку ушли в грязь. “Что делать?! — стучит в висках. — Куда звонить?!” Он рыщет по карманам, обнаруживает мобильный телефон, только в окошечке светится: “Поиск сети”. Мать твою!
Внезапно возникший страх того, что может взорваться бензобак, заставляет Феликса спешно выбраться из раздолбанной колеи на прочный грунт и отойти на безопасное расстояние. Он понимает: страх пустяшный, из какого-то кино, но несколько минут не может заставить себя вернуться. Когда же все-таки возвращается, в машине слышны стоны, то есть попутчик жив.
Позже, уже беседуя с дознавателем, Феликс окончательно утвердится в мысли: он ничего сделать не мог. Так и было записано в документе, дескать, оказать помощь пострадавшему не представлялось возможным. Форс-мажор, типа. В тот момент, однако, он поначалу не думал про форс-мажор и пытался вытащить того, чье тело было смято, расплющено, но очень хотело жить.
— Подожди, не так резко… Сука, кровь из горла идет… Почему из горла кровь?!
“Олигарх” пытался двигаться, свободной рукой (другая была придавлена) хватался за обивку кожаных сидений, ногти скользили, но он опять хватался, не желая верить в столь близкий конец. Феликс же начинал понимать, что помощь бессмысленна, что это почти агония, а главное, раскачивая машину, он рисковал вовсе ее похоронить (а заодно, возможно, и себя). Сосна еще не полностью упала, она держалась на собственной кроне, ветви которой на глазах подламывались, не выдерживали массу ствола. И Феликс прекратил свои попытки.
— Подожди, подожди… Ты куда?!
— Покурить… Хочу покурить.
— Какое, блядь, курево?! Вытащи меня, не могу больше!
— Это трудно, Иван Ефимыч. Боюсь, вообще невозможно.
— Как это невозможно, ты чего несешь?! — хрипели в ответ. Вновь подступала горлом кровь, Гуцало отплевывался и скреб обивку.
— Позвони этим… Спасателям позвони!
— Бессмысленно. Здесь же зона неуверенного приема, вы сами об этом говорили.
— Ну, тогда придумай что-нибудь… Мы ж с тобой… Ну, мы ж должны друг другу…
Руки дрожали. Он с трудом прикурил и, успокаиваясь, выдержал долгую паузу.
— А мы что-то друг другу должны? Не думаю, то есть вряд ли… Вам просто не повезло. Вы — несчастливый человек, господин Гуцало. А я, выходит, счастливый!
— Нет, погоди, ты что-то не то…
— Как это вы сказали? Пора к земле привыкать? Думаю, вам — действительно пора!
Он прекрасно осознавал: если все кончится хорошо, не сносить ему головы, затопчут. Но дело в том, что ситуация не могла кончиться хорошо, она повернулась именно так, как нужно. Он мог бы многое сказать, например, насчет правил, согласно которым вроде нужно вытащить человека. Да только правил — нет, побеждает тот, кто поцелован фортуной, остальных же ожидает судьба этого самого… Ага, Лаокоона! И если бы не внезапный скулеж Гуцало, Феликс точно бы произнес подобный “спич”.
— Ну, помоги, прошу!! Человек ты или кто?!
Слезы мешались с кровью, мат — с мольбой, кажется, он даже что-то говорил о жене, что любит ее вроде, и детей своих любит. И так это было омерзительно, такой ничтожный червяк вылез из всесильного “олигарха”, что Феликс не выдержал — отошел. Ему достаточно было тряхнуть крону, подломить пару сучьев, чтобы прервать поток этой словесной блевотины; но он дождался, когда процесс завершится сам по себе. После чего, увязая в грязи, двинулся по колее.
Дознаватель, конечно, не узнал о том, что Феликс пережил в лесу. Он механически сунул руку в карман, достав монету. После возни с пострадавшим ладони были измазаны в крови, серебряный кругляк тоже измазался, и Феликс судорожно взялся его вытирать. Странно: он не вытирался! Ни платок, ни пола пиджака не могли убрать красную жижу, монета будто выделяла ее изнутри, потела кровью, отчего Феликс не на шутку испугался. Казалось бы: чего проще — выкинь ее, и дело с концом! Но и выкинуть не было сил! Феликса вытошнило, после чего откуда-то выскочила пугающая мысль: за ним следят!
Он озирался, в мокром лесу не было ни души, а ему казалось: вот сейчас из-за сосны выйдет старая карга, что привиделась на Валааме, и, захохотав, укажет на монету:
— Вот чему ты молишься!
Феликс бежал по лесу, потеряв дорогу, оглядывался, а хохот преследовал, его спас лишь отчаянный взгляд на экран мобильного. Там светил спасительный логотип. Феликс остановился, трясущимися пальцами натыкал два нуля с единицей и выдохнул одним махом страшную новость…
Дело оказалось чистым, Феликсу даже сочувствовали, мол, попал же мужик в передрягу! Злые языки, правда, отстаивали версию подстроенного происшествия, но слухи, не имея пищи, вскоре заглохли. К тому же Феликс сделал благородный жест: поместил в своем журнале некролог с фотографией, целой полосы не пожалел.
— Так что — наши материалы уже не нужны?!
Вызванный к начальству Рубцов был явно расстроен.
— Теперь не нужны. Наоборот, мы поместим на первой полосе проникновенное прощальное слово, ты его, кстати, и сочинишь. Какой смысл открывать военные действия? Империя распадется сама собой, она же на его связях держалась, на харизме. Да ты не переживай: все будет оплачено, причем в двойном размере.
На похоронах Феликс был в черном, с пластырем над левой бровью (ссадина все-таки осталась), явившись в крематорий с букетом белых роз. В числе других он даже сказал несколько слов у гроба, пытаясь уловить при этом реакцию Людмилы. Но та стояла абсолютно безучастная, уставшая, было ощущение, что она его просто не слушала.
“Жаль, “Лесная сказка” теперь уплывет… — мелькнула мысль, когда опускали гроб. — Впрочем, плюсов тут столько, что один минус не в счет”.
15. Эпохальный конгресс
Он имел счастливую способность не оглядываться, не шарить по шкафам, где прячутся иссохшие скелеты, и вообще воспринимал прошлое в виде некоего мультика. Придай он серьезность всей той бредятине, что случилась с ним в последние полгода, так ведь крышу снесет! Если же персонажи двумерные, рисованные, то можно спать спокойно. Или почти спокойно, потому что какие-то суки недавно наклеили на дверь его квартиры “дадзыбао”, где компанию “Феликс и К” крыли трехэтажным матом. Феликс наорал на старую консьержку, дескать, пускаете сюда всякую шваль, а та лепетала: я, мол, думала, это новые сантехники! Листовка была изорвана в клочки, а консьержка получила приказ чуть что — звонить в милицию. Пусть старая мымра не спит, охраняя, как Цербер, двери от нахального прошлого, от навязчивых воспоминаний, что норовят пролезть в любую щель.
Время от времени он избавлялся от старых бумаг, уничтожая их в специальном устройстве. Полученные некогда ксерокопии тоже были обречены, но перед тем, как пустить под нож, Феликс дежурно их пролистал. Чтобы обнаружить уже не перевод, а прямую речь, что-то вроде исповеди стареющего, не очень удачливого человека, не выдерживающего напор новой жизни. Отец был из тех, кто желал прихода нового и почему-то его боялся. Он предчувствовал (прямо так и писал: “я предвижу”) появление новых людей, которые поставят во главу угла совсем не то, что хотели мы. Как понял Феликс, под “мы” он подразумевал своих Борек, Сашек и прочих Владленов Петровичей, с кем коротал вечера, под рюмку-третью мечтая о пришествии иных времен, иных людей. “Что же ты тогда испугался этих людей?! Шорош тебя напугал?! Ну, тогда сидел бы в “совке” и не высовывался! Там все были нищие, зато — полное равенство и даже братство (в нищете!)”. Феликс скользил взглядом по страницам, пробовал на вкус эту слезливую рефлексию, но сделать полный глоток мешало отвращение. Отец и иже с ним не могли отстоять то, за что боролись, они являли собой мусор истории, ее отходы, чье место — на свалке. Самым же отвратительным был пассаж: это мы, мол, виноваты в том, что дети стали такими. Мы получили то, что заслужили, это наш Страшный суд, плоды наших трудов, а всем воздается, как известно, по трудам. Хотелось возопить: да какое вы имеете право нас оценивать?! Жалкие слабаки, чье наследие — вот эти жалкие бумаги, в лучшем случае — никому не нужные тома, пылящиеся на полке!
На следующий день, запершись в кабинете, Феликс совал листы в резак для уничтожения документов, видел тонкую бумажную лапшу, падающую в прозрачный резервуар, и испытывал наслаждение. Бумага — это вообще мелочь, он целый дом уничтожил! То есть дом еще стоял, но уже пустой, осталось только подогнать бульдозеры и сровнять Воронью слободку с землей.
— Ну, и как там дела? — спросил он у Скоковой, которая по его поручению ездила вчера на Обводный, узнавала обстановку (сам Феликс туда не ездил — держал данное себе слово).
— Блокадный пейзаж, — отчиталась агентша. — То есть ни одной живой души, даже жутко сделалось, если честно.
— Лес рубят — щепки летят, — философски заметил Феликс. — Потом на этом пятне такое построят, что про старую хибару и не вспомнит никто!
Лишь на миг что-то кольнуло слева, когда представился дом, зияющий черными проемами окон и раскрытыми дверями парадных. В сущности, со сносом этих стен исчезнет, причем окончательно, последнее материальное напоминание о человеке, который дал жизнь ему, Феликсу, а на своей жизни поставил крест. Почему поставил? Чем он вообще жил годы, проведенные вне семьи? А годы, проведенные в семье, — чем жил? Если бы процесс можно было повернуть вспять, ответы на вопросы могли бы найтись, но Феликс вовсе не собирался что-то поворачивать вспять. То есть не желал поддаваться минутным слабостям и с удовольствием совал бумаги в резак, и прошлое аннигилировало, превращалось в ничто, облегчая тем самым дорогу в будущее, сиявшее блеском перспектив.
Самое яркое сияние исходило от слов: “Международный экономический конгресс”. Идею принять участие в крайне представительном хурале подал Лева, и они два дня просидели, обосновывая заявку на участие. Ответа ожидали с замиранием сердца. И он таки пришел, и они с Левой выпили на радостях так, что бедного еврея пришлось доставлять до дверей квартиры. Увы, приглашение пришло лишь на одну персону — Больцману предстояло смотреть конгресс в телеэфире. А разве там скажут главное? Не скажут, конечно, главное — не публично, оно кулуарно, тайно, скрыто, поэтому надо быть в центре событий, а не смотреть выпуски новостей.
Понятно, что “Иванов” был сразу же поставлен в известность. Он похвалил Феликса, мол, верное решение, но лучше бы к нам обратились, у нас квота на такие мероприятия. Только Феликсу было интересно именно самому пробиться, в чем и азарт, ну и, опять же, признание значимости дела, которое он реализует, спотыкаясь и сдирая кожу.
И вот он в Таврическом дворце, наблюдает, как через двери в большой зал двумя потоками вливаются участники конгресса. Этот зал и эти двери помнят Керенского, Столыпина, Родзянко, а еще матроса (фамилия вылетела), что пришел и заявил: “Караул устал!” Пройдя узость, потоки растекаются вниз и в стороны, по рядам кресел с красной обивкой, которые и занимают участники. Не дешевые оказались креслица: вступительный взнос для частных компаний был просто неподъемным, так что опять пришлось хитрить с бухгалтерией. Хотя самое трудное было все-таки получить само приглашение. Подумаешь, Керенский! Тут такие киты вплывают в зал, даже с Уолл-Стрит, говорят, кое-кто приехал! И пусть Шорош, по слухам, отказался (наверное, опять готовит для мировых бирж какую-нибудь каверзу), авторитетов и без того хватало. Феликс высматривает эти лица, чувствуя, как учащенно бьется сердце, понимая: вот настоящий взлет, почти эмпиреи!
Самое странное (и самое приятное) заключается в том, что Феликс почти никого из участников не знает лично. По ящику видел многих, конечно, но не общался, потому что другая тусовка, рангом выше. Или пятью рангами; здесь ведь собрались те, кто работает с потоками денег, финансисты, а не какие-нибудь риэлторы или мылоделы. Главное же, у Феликса есть верный шанс с некоторыми из них познакомиться.
Заняв удобную позицию на равном удалении от входов, Феликс высматривает своего — патрона? Партнера? Темную лошадку? Да хоть горшком назови, лишь бы помощь оказал. А главное, чтобы другим участникам его представил, тут, чтобы с тобой просто разговаривать начали, уже нужны рекомендации… Первое рукопожатие, впрочем, происходит не с “Ивановым”, а — с кем бы вы думали? С профессором Штрихом!
— Ба, какая встреча! — восклицает Феликс. — Вы здесь по делу или из научного любопытства?
А тот: по делу, по делу… Доклад я буду читать, попросили, да вот не найду своего места. Когда находят кресло профессора, тот долго благодарит, дескать, нервы шалят на старости лет, волнуюсь.
— Да уж есть отчего — здесь собрались такие, я бы сказал, акулы… Запросто могут проглотить.
Штрих машет рукой.
— Я вас умоляю! Несъедобен я для этих хищников, я им на один зуб. Главное, чтобы выслушали, только они, боюсь, и слушать меня не станут…
“Иванов” проявляется SMS-сообщением, мол, ожидаю в верхнем буфете. Когда Феликс разыскивает буфет, начинается заседание, однако “Иванов” никуда не спешит. Как и двое, сидящих за его столиком: они неспешно пьют кофе, с любопытством поглядывая на Феликса. Их представляют друг другу, идет обмен визитками, но имена-отчества тут же вылетают из головы. Забывчивость на имена — свидетельство вдруг нахлынувшей неуверенности. Заглянуть в визитки? Но лезть в карман неудобно, а тогда пусть один будет “Петров”, а другой — “Сидоров”…
— Там ничего существенного без нас не произойдет? — вопрошает Феликс, указывая на закрывшиеся двери.
— Не переживайте, — успокаивает “Иванов”, — начало любого мероприятия — бодяга, приветственные речи и так далее.
Они продолжают беседу о своем, по-прежнему исподволь оглядывая новичка. А Феликсу не по себе, он не может сдержать неприятной дрожи в руках, он скован, зажат — он, всегда бывший центром любой компании! Вдруг вспоминается что-то из детства, когда он пришел на какое-то торжественное мероприятие во Дворец пионеров, единственный из своего класса, а может, и из школы (пригласительный достал отец). Его привела мать, она восхищалась Аничковым дворцом со всем его великолепием, умирала от счастья, видя в президиуме руководство города, он же был, как замороженный. Он никого здесь не знал, не понимал, как себя вести, а что может быть хуже незнания правил предложенной игры?
Когда за столом произносят: “матрос Железняк”, следует взрыв смеха. Феликс чувствует, что речь — о нем, но не понимает, в какой связи.
— Мы тут одного исторического персонажа вспоминаем. — отсмеявшись, говорит “Петров”. — Того, кто в этих стенах устроил Учредительному собранию полный поворот кругом.
— А-а… — вспоминает Феликс. — У него еще караул устал?
— Так точно, — говорит “Сидоров”. — И мы вот думаем: способны ли вы сыграть его роль?
— Я?!
— Вы, вы. То, чем вы занимаетесь — пока, конечно, в виде игрушки, — может ведь запросто подкосить бизнес многих, сидящих в зале. Карьеру может угробить, в общем, серьезно потрясти денежный мир.
— Вообще-то я… То есть мы… Короче, на это мы не рассчитывали.
— А на что вы рассчитывали?
— Ну, хотели создать уникальный продукт… Получить патент, эксклюзивное, так сказать, право…
— А потом прийти в такое вот собрание, сказать: “Караул устал!” и разогнать всех к чертовой бабушке!
Они опять ржут, что вроде бы намекает на шуточный характер беседы. И в то же время он вполне серьезный, Феликс нюхом чует, так что от волнения — пот струйкой по спине.
— Вы зря отнекиваетесь, в вас есть, знаете ли, хватка. Железняк, железный Феликс… Вас ведь Феликс зовут, верно? Ну, вот видите… И конкуренты ваши как-то быстро на тот свет уходят…
Это скалится “Петров”, а “Сидоров” поддакивает: так точно. Выражение выдает бывшего (а может, и не бывшего) сотрудника органов, но сейчас это неважно.
— Конкурентам просто не везет, — резиново улыбается Феликс.
— Да, да, просто не везет! — выручает “Иванов”. — И вообще: разве об этом мы хотели говорить?!
“Петров” прячет усмешку, после чего залпом допивает кофе.
— Действительно, ваш покойный конкурент не очень был интересен. Так себе персонаж, мелко мыслил. Вы не находите?
— Я тоже так считаю.
— Ну, значит, забыли. Гораздо интереснее ваша замечательная игрушка, пробуждающая в людях… Не лучшие, скажем так, наклонности. Но кто сказал, что миру денег нужны лучшие наклонности человеческой души? Ему нужно совсем другое, в первую очередь — эффективные системы транспортировки и перераспределения денежной массы. И вам с товарищами на этом пути удалось продвинуться вперед, должен вас поздравить!
Следует демонстративное рукопожатие, отчего Феликс опять потеет — теперь уже от удовольствия. А затем звучит рекомендация не останавливаться на достигнутом, то есть заявить о полной серьезности своих намерений. И о желании продать готовый продукт, понятно, по очень недешевой цене.
— Извините, но я не понимаю… — Феликс сглатывает комок. — Если вам это так интересно…
“Сидоров”:
— Нам это очень интересно!
— Ну, тогда вы могли бы и сами… Если уж я с вами первыми наладил контакт, то…
“Петров”:
— То можно было бы и скидочку сделать, да? Шутка. На самом деле хочется посмотреть, кто именно будет проявлять любопытство. Кого заинтересует продукт, кто захочет, одним словом, играть на этом поле. Это ведь игра с разными центрами интересов, а не единая структура, управляемая из одного центра.
— Мы уже об этом говорили с нашим новым другом… — покровительственно улыбается “Иванов”. — Вы же прекрасно понимаете: те, кто собрался в этом зале, никогда не сговорятся между собой. Слишком разные интересы, слишком большая конкуренция. Но кто-то из них сможет опередить других, потому что будет понимать чуть больше. И владеть чуть более совершенными инструментами.
“Петров”:
— Да, все упирается в понимание и, соответственно, в непонимание. Вы вот, я знаю, умеете быстро считать в уме, верно? — “Надо же: и об этом узнали!!” Феликс пожимает плечами, бормоча, мол, давно этим не балуюсь… — Не важно, когда-то ведь умели, так? Хотя вряд ли понимали, как именно это происходит, да и сейчас не понимаете. Вы не знаете, как именно ваш мозг совершает эти операции, хотя, согласитесь, он же их все-таки совершает! Да что там мозг — вы и работу простейшего компьютера не в состоянии представить, для вас это просто черный ящик!
— Ну, в общем… Да.
— Вот так и мировая финансовая система: она работает, дышит, но почему дышит? И почему иногда не дышит? Вот этого никто, в сущности, не понимает.
Прокашлявшись, “Сидоров” одергивает галстук.
— Надо бы как-то объяснить без всякой беллетристики. Я так скажу: когда начинался последний кризис, я по долгу службы… То есть по долгу тогдашней службы беседовал с множеством ведущих аналитиков, инвестбанкиров и так далее. Так вот: их понимание ситуации было минимальным. То же минимальное понимание было на страницах ведущих финансовых изданий, и только через месяцы стали появляться развернутые статьи с попыткой серьезного анализа. То есть большинство профессионалов сегодня начинает хоть что-то понимать исключительно post factum.
“Петров” кивает.
— Если без беллетристики, то примерно так и есть. Современная финансовая система, ну, если брать ее в мировом масштабе, столь сложна, что ни один эксперт не способен увидеть картину в целом. И это — больное место системы. Ее едва понимают даже те, кто являются телом, мясом этой системы.
Феликс тоже хочет стать телом, мясом, плотью и кровью, и он чувствует, что к этому готов.
— Но тогда… Если минусы нельзя ликвидировать, надо найти в ситуации плюсы, я прав?
— Абсолютно. Для тех, кто на шаг впереди — плюсы всегда есть. И ваши наработки, как нам представляется, дают возможность быть на шаг впереди. Ну, а теперь, я думаю, пора заслушать, что нам скажет…
— Начальник транспортного цеха! — встревает “Иванов”, и опять вся троица хохочет.
Феликсу же не до смеха. Он чувствует себя перед тайными воротами в ту секунду, когда произнесено магическое “Сим-сим, откройся!”, и уже слышится скрип петель. Он в миллиметре от исполнения заветной мечты, он на пороге больших перемен, из-за чего стройная музыка докладов воспринимается сплошным сумбуром. Пребывая в сомнамбулическом состоянии, Феликс слушает сообщения вполуха, иногда открывает печатную версию (папочки заранее разложены по креслам), но в книге, опять же, видит фигу. Где, интересно, сидят его давешние собеседники? Феликс крутит головой, озирая огромный амфитеатр, и обнаруживает троицу в первых рядах правого крыла. Они по-прежнему живо о чем-то переговариваются, однако пустых мест рядом нет. Да если бы они и были, подсаживаться, наверное, не следовало. “Спокойно, мы пойдем “степ бай степ”. Шаг за шагом, то бишь и этих шагов осталось совсем немного…”
Штриху дают слово перед перерывом, когда публика уже посматривает на “Ролексы”, мечтая о чашечке кофе и хорошей сигаре. В гигантском объеме зала профессор теряется, смотрится крошечной букашкой, которая вскидывает лапки, вереща что-то насчет кризисов современной экономики, как ни парадоксально, ставших для многих источниками дохода! Кризис становится Клондайком, рогом изобилия, он желанен, а тогда почему бы его не срежиссировать?! Почему не устроить искусственным путем?!
Звучит реплика из зала: “Мы уже слышали про заговор банкиров! Это полная чушь!”
Букашка опять вскидывает руку: нет, нет, я совсем о другом! Это не заговор, процесс никем не контролируется, и это, наверное, самое ужасное! Это финансовая беззаконная ризома, если хотите!
Тот же голос вопрошает: “Что, что?!”
Штрих берется объяснять, но в ответ видит спины первых уходящих из зала. И все же букашка не сдается, продолжая свою букашечью песню о глобальном казино. Дескать, многоходовые комбинации в мире денег все больше напоминают игру, когда нет программы, нет правил, зато есть выигравшие! При этом забывают только, что и проигравшие есть, и их гораздо больше!
Пустых кресел все прибавляется, по проходам движутся фигуры в черных костюмах, так что докладчику приходится спешно сворачивать выступление.
— …Все это, вместе взятое, постепенно лишает деньги их прежнего содержания и в каком-то смысле реального наполнения. Деньги превращаются в род энергичной и агрессивной финансовой информации, которая…
Феликс сталкивается с профессором во время кофе-брейка.
— Ну, я же говорил?! — шепчет тот трагически. — Им ничего не нужно, они не хотят этого слышать!
Феликс отмечает набор на подносе: чаек, бутерброд с колбасой и шоколадная конфетка. Такое плебейство пробуждает жалость — столы ломятся от вкусностей, а этот в черном теле себя держит!
— Давайте-ка, Аркадий Исаакович, я вам чего-нибудь приличное принесу… Давайте, давайте, не скромничайте!
Он заставляет проглотить бутерброд с икрой, запить капучино, вообще ведет себя покровительственно. Он чувствует себя наставником, профессор же представляется несмышленым студиозусом, коего учить и учить.
— Спасибо, это вкусно, конечно… Но сладкой пилюлей, извините за красивость, мою горечь не победить.
— Да не принимайте вы близко к сердцу. Читайте лекции студентам, давайте им сухую теорию, а древо жизни — не трогайте. Это ж собрались практики, их вашими формулировками не проймешь.
— Практики, говорите? Ну да, конечно… Только с чем они работают? И с чем могут остаться в итоге? Они, как древние китайцы, имеют дело с летающими деньгами!
— С летающими?! А-а, что-то я припоминаю…
— Я привожу этот пример по ходу своего курса, так что вы должны помнить, что первые бумажные деньги китайцы называли “летающими”. В отличие от привычных связок монет, легкую бумажную купюру мог запросто унести ветер. А сейчас в мире экономики такие ветра подчас дуют — ужас!
Оставив профессора среди закусок, Феликс ищет своих знакомых (подойти в перерыве — вполне корректно). В специальной комнате курят сигары, и Феликс, не выносивший сигар, закуривает тоже.
— Слышали последний доклад? — вопрошает “Петров”.
— Конечно, слышал.
— Ну, и как вам?
— По-моему, это не жизненно.
— Так точно, — пыхает дымом “Сидоров”. — Не жизненно.
“Иванов”:
— В непрозрачной системе выигрывает тот, кто дальше видит в этой, скажем так, мутной водичке. Если без беллетристики — тот, кто больше знает, это его надбавка за знание. Но если мы примем то, что говорил господин профессор, эта надбавка снизится, а может, и вовсе исчезнет. Соответственно, исчезнут штрафы за незнание, а тогда…
— В таком случае, — вступает “Петров”, — все перевернется с ног на голову. Уолл-стрит превратится… Ну, я не знаю — в Дерибасовскую, наверное. А кому нужна Дерибасовская на Манхэттене?!
И опять раздается смех уверенных в себе людей — смех победителей.
Эта свобода, это веселье долго еще вспоминались; себя же Феликс поругивал за то, что слишком зажался. Помнилось, что после окончания первого дня, уже в гардеробе он взялся подавать плащ “Петрову”, будто швейцар, тут же устыдившись столь паскудной угодливости. Но его жест, кажется, оценили; да и вообще, он считал, его оценили. В клуб он пока не принят, наверняка будут мариновать, однако первый этап инициации — позади.
А ведь когда-то инициацией представлялся (подумать только!) ежегодный сбор VIP-клиентов “Феликса и К”, среди которых имелись персоны весьма значительные. Обычно заказывали “Европейскую”, зал под стеклянной крышей, в котором богатые и знаменитые общались с теми, кто подбирал им апартаменты и особняки. Эту обслугу можно было благосклонно хлопать по плечу, небрежно совать визитки, отчего полагалось брызгать кипятком от счастья. На этот раз грядущее сборище отвращало, представлялось туристским слетом, рядовой пьянкой с портвейном и плавлеными сырками на закуску.
— Так мы что будем заказывать? “Асторию”? Или, как всегда, “Европейскую”? — Любочка занесла тоненькое стило над органайзером, ждет ответа, начальник же — ноль эмоций. — Феликс Борисович, ау! Я спрашиваю: какой ресторан заказывать для мероприятия?
— Что? А-а, ресторан… Да любой заказывай, это неважно.
— Как же неважно? В прошлом году такой стол был отвратительный в “Европейской”, вы даже скандал устроили, грозились, что ноги вашей не будет в этой столовке…
— Серьезно? Прямо так и назвал “Крышу” — столовкой?
— Прямо так и назвали.
— Ну, тогда давай “Асторию”, что ли…
Между Феликсом и окружающим миром вдруг выросла стена: прозрачная, невидимая, вроде как сделанная из стекла, она была надежнее Великой китайской. По эту сторону стены находились собственно люди, а по ту в просторных вольерах бегали стада человекообразных, озабоченных насущными проблемами. Иногда они получали корм от людей, кидались на него, рыча и визжа, а затем опять рыскали в поисках пропитания…
Отбывать номер все-таки приходится: в назначенный день Феликс маячит на пороге “Астории”, встречая именитых гостей. В его взгляде читается плохо скрытое презрение, дескать, кто вы такие? Ложные авторитеты, фиктивные тузы, в то время как настоящий туз, точнее — джокер прячется в рукаве Феликса! Джокер греет, позволяет парить над ситуацией, будто Феликс — некий летающий полубог.
Плюхнуться с высоты заставляет появление Кати Бельдыевой в компании с Банзаем. На сей раз тот в оранжевом шарфе, с голубыми волосенками, да и спутница ему под стать, юбка, во всяком случае, буквально до пупка.
— О, Феликс! Куда ты пропал?! Почему не заходишь?! А я скучала, честное слово! Поэтому сама к тебе пришла, взяв с собой нашего старого знакомого. Банзайчик, поздоровайся с Феликсом! Помнишь его? Не помнишь?! Ну, неважно, главное, я помню. А уж Феликс точно меня не забыл — верно, Феликс?
— Верно, верно… Вы проходите внутрь, потом поговорим.
— Обещаешь? О’кей, поговорим!
Катя нетрезва, ее речь — обычный пьяный базар, но вопреки очевидности внутри поселяется нехороший холодок. Легкая дрожь пробирает Феликса, память-то не вытравишь, а если такие воспоминания еще и материализуются, то туши свет. Феликс очень хочет, чтобы сейчас потушили свет, и он бы незаметно ускользнул от ненецкой ведьмы; да только с электричеством в “Астории” полный порядок…
Отдалившийся от текучки, Феликс не проверил список приглашенных, и зря: дочек Бельдыева можно было вычеркнуть из списка, поскольку не они являлись покупателями, а их папаша. Теперь же остается лавировать между жрущими-пьющими, зорко следя за тем, чтобы не столкнуться с Катей.
— Феликс! — Ну вот, подобралась сзади, теперь начнется… — Нехорошо, Феликс, бегать от старых знакомых. Кстати: я теперь проживаю совершенно одна на всех этих… — она загибает пальцы, шепча что-то, затем говорит: — На всех этих трехстах пятидесяти метрах — одна! Ну, иногда вот Банзай в гости приходит, еще кой-какие друзья появляются, а так — горькое, знаешь ли, бабское одиночество!
— А как же сестра? — криво усмехается Феликс.
— Светка? Залетела сестрица, увы! Уж как только не предохранялась, а кто-то обрюхатил. Случаем, не ты? Шучу, я знаю, что не ты. Ну, в общем, папашка разозлился и увез ее в Надым, там будет рожать.
— Ясненько… Ну, а ты как живешь?
— Я? Пока не беременна, как видишь. Не получается, хотя трахаюсь теперь со всеми подряд. Спасибо, Феликс, что сломал засовы!
Она отвешивает демонстративный поклон, едва не падая при этом, Феликс же нервно озирается.
— Ну, я тут, может, и ни при чем…
— Ты ни при чем?! Брось, не надо стесняться своих подвигов! Тем более что я не в обиде, сама все-таки напросилась. Теперь прожигаю жизнь или, говоря по-нашему, осваиваю Нижний мир. — Она озирает сообщество. — Знаешь, он вполне ничего, этот Нижний мир! Вот только Банзайчик мой куда-то пропал…
Когда Феликс делает попытку затеряться в толпе, его запястье удерживают цепкой хваткой.
— Куда ты, родной? Я тебе еще не рассказала, быть может, самого главного.
Ее ледяная рука неприятна, как прикосновение лягушки, однако вырываться неловко.
— Ну, что тебе нужно? Говори быстрей.
— Это не мне нужно — тебе. Хотя мне тоже, я ведь теряю свои способности. Нижний мир отнимает их, понимаешь? Так что, считай, это мой прощальный сеанс, Феликс… Давай-ка отойдем в сторону.
Феликс покорно идет к окну, откуда хорошо видно фланирующих гостей, официантов с шампанским на подносах, а еще струнный квартет, наигрывающий что-то из классики. “Надо было побольше музыкантов пригласить…” — мелькает ни к селу, ни к городу. Он всячески противится воздействию: цепляется взглядом за мелочи, думает о ерунде, а воля между тем медленно, но верно утрачивается.
— Ну что, цел твой шестой палец? Ха-ха-ха! Знаю: его оттяпать хотели, но ты не дался!
— Ты… Ты несешь чушь! — цедит он сквозь зубы. — Говори по существу: чего хочешь?!
— О, какие мы грозные! Монету свою не потерял? И не потеряешь, она твоя навек. Только имя твое — не настоящее, что делать будешь, когда умрешь?
— Я пока умирать не собираюсь! А вот ты, если будешь пить, — в два счета загнешься! — Феликс через силу усмехается. — Народы Севера, сама знаешь, спиваются на раз…
— Знаю, Феликс. Поэтому можешь считать, что я уже спилась и умерла. Перед смертью я потеряла ненастоящее имя, а настоящее — провело меня в царство бога Нга. Знаешь такого? Так себе божок, мрачноватый, но душу все-таки обустраивает. А твою душу — кто обустроит? Твое имя не настоящее, оно как это… Ник! У тебя есть ник — schastlivyj, но это же не имя!
16. Счастливец из ледника
Самоедка будто накаркала неприятности, нежданным камнепадом обрушившиеся на “Феликс и К”. Первый камень сваливается, когда на пороге возникает налоговая инспекция. А давайте, заявляют, посмотрим, как обстоят дела с налогами, в частности — с фонда зарплаты. Камень лупит прямо в темечко, здесь бухгалтерия по прямому указанию руководителя откровенно мухлевала, но доказать это, к счастью, непросто.
И тут второй камень! Некий урод во время расселения коммунальной квартиры (дело было два года назад) долго упирался, чем рушил длинную, с трудом выстроенную цепочку. Вначале несговорчивого жильца улещивали, предлагали доплату за его халупу, потом прибегли к угрозам. В итоге сделка состоялась, урод переехал в отдельную квартиру, вроде успокоившись, и вдруг — решил подать в суд!
Феликс вызывает Могильного.
— Вот, тут одно дельце всплыло… Реши его, короче, причем поскорее.
Юрист берет под козырек, после чего можно (можно ли?) перевести дух. Как не вовремя вылезли старые грешки! Феликсу надо решать проблемы с интеллектуальной собственностью, без этого продукт не предложишь на продажу; а еще тендер надо выигрывать, пятна застройки на дороге не валяются.
С тендером, однако, тоже не все было гладко. Феликс ожидал, что холдинг покойного конкурента ждет судьба империи Македонского: хозяин в могилу, и владения тут же растаскивают сатрапы. Империя, однако, не спешила рушиться, более того, новое руководство тоже подало заявку на участие в тендере! Разевать рот на землю, по праву принадлежащую Феликсу — это был верх наглости. Когда же он узнаёт, кто встал на его пути, раздражение перерастает в ярость.
Информацию приносит Рубцов, как всегда, знающий все обо всех. Мол, совет директоров возглавила Людмила Валерьевна Гуцало, поскольку львиная доля акций по закону перешла именно к ней. Людмила?! Феликс хохочет, только смех какой-то нездоровый.
— А вы что — знаете Людмилу Валерьевну?
Изучающий взгляд из-под очков заставляет одернуть галстук.
— Так, немного… Ну, и как же новая начальница думает рулить этой гигантской машиной? Боюсь, на первом же перекрестке ждет ее бетонный столб или самосвал с гравием… Она же по образованию театровед, знаешь об этом?
— А разве это важно? — пожимает плечами Рубцов. — Я вот тоже “холодильник” закончил, но работаю в журналистике.
— “Холодильник” — это что?
— Институт холодильной промышленности.
— Ну да, конечно… Тогда скажи, если знаешь: какие у них планы? Какие первые шаги?
Рубцову известно немного. Первые шаги новой начальницы вроде бы разумны: она решает кадровые вопросы, реформирует подведомственный журнал, ну а дальше — будем, как говорится, посмотреть. И все же Феликс уверен: кишка тонка у этой театроведки, руководить корпорацией — не диссертации про Лаокоонов писать! Тем не менее на всякий случай следует вытащить из загашника заготовленный на покойного компромат.
— Опять низкий старт? — спрашивает Рубцов.
— Ага. И ушки на макушке держать, потому что… В наше время, короче, нужно быть готовым ко всему!
Налоговики сидят в бухгалтерии третий день, копают что-то, жуки навозные; затем приносят повестку в суд. Урод почему-то решил судиться напрямую с руководителем агентства, не иначе — умом подвинулся. И хотя руководитель, понятно, в суд не явится, настроение в очередной раз испорчено.
А на тендерной комиссии Феликсу вообще плюют в душу. Бумаги собирались тщательно, комар носу не подточит, с высшим начальством тоже обо всем вроде договорились: куда-то отнесли коньяк, а кто-то получил презенты гораздо весомее. Главный расчет был на Чувайкина, именно он должен был подыграть “Феликсу и К”, причем выглядело бы это абсолютно невинно. Но Чувайкин почему-то подыгрывать не спешит — он просто не является на заседание комиссии.
Зато туда является Людмила Валерьевна, у которой тоже, оказывается, подготовлен пакет документов. В темном платье, с затянутыми в пучок волосами, вдова напоминает партийную функционершу советских времен, этакую деловую мымру, что занудным голосом излагает свои резоны. Да, холдинг не принимал участия в расселении жильцов, но следует учесть наши мощности. Для других компаний-претендентов это обычная спекулятивная сделка, то есть они просто перепродадут участок земли стороннему застройщику, в то время как холдинг способен самостоятельно освоить данную территорию, в том числе выстроив ряд учреждений соцкультбыта.
Решение откладывается, Феликс взбешен, а телефон Чувайкина молчит! Наконец отзывается, сука, пыхтит в трубку, он ведь (что бы вы думали?!) ухаживает за цветником на своей фазенде! Отпуск у него, понимаете ли, хочется в землице покопаться, а вы, Феликс Борисович…
— Но ведь все было решено! Если бы Ефимыч был жив, можно было, конечно, поделить участок, но теперь делить — просто смешно! Она же не справится с такой задачей, понимаете?! Не справится!
— Не стоит недооценивать Людмилу Валерьевну, не стоит… Она серьезный наш партнер.
— А я?!
— И вы партнер, только м-м… Более приватный, что ли. Между тем у города масса социальных обязательств, и кто нам поможет в их выполнении? Вот вы — поможете? Сумеете построить досуговый центр для детей? А Людмила Валерьевна — сумеет, во всяком случае, она нам твердо это обещала.
Он внезапно понимает: никакой дележки не будет, вдова единолично схавает участок на Обводном, оставив Феликса с носом. Сатисфакцию он, конечно, получил, да только не мщением единым, прибыль — тоже должна быть! Он на одно расселение затратил сумасшедшие бабки, его сотрудники просто не поймут подобного раздолбайства!
Он как в воду глядел, то есть разброд и шатание не заставили себя ждать. По агентству поползли слухи о близком крахе, дескать, начальник ввязался в бесперспективный проект, значит, ждите увольнений. Не дожидаясь печального финала, ряд ценных сотрудников положили заявления на стол, то есть передали через Любочку.
— Что еще за новость?! Почему они не ко мне приходят, а к тебе?!
Любочка пожимает плечами.
— Не знаю, Феликс Борисович. У нас вообще атмосфера изменилась, такое ощущение, что…
— Что — что?
— Что перемены грядут. Это ведь не первое мое референтство, у меня на этот счет, можно сказать, нюх.
— Нюх, говоришь… Тогда, может, скажешь, какие именно ожидаются перемены?
— Если бы они были хорошие, заявления бы не писали. К тому же я чувствую… В общем, мне кажется, что это все организовано.
У Феликса тоже нюх (и еще какой!), только не хочется верить, что вдова сумела снаружи уничтожить порядок в крепости, которую Феликс отстраивал годами. Что это за крепость, если засланные казачки могут в одночасье разрушить налаженные рубежи обороны? Лодку раскачивают изнутри, а тогда начальника безопасности на ковер, да и остальным нечего сидеть на жопе ровно! Феликс собирает совещания одно за другим, пытается быть хладнокровным, но постоянно срывается на крик, можно сказать, теряет лицо. А вчера и вовсе случился постыдный конфуз на глазах сотрудников и клиентов.
Месяц назад на входе в офис был оборудован фэйс-контроль — специальное электронное устройство, позволяющее распознавать своих. Система время от времени давала сбои, но все-таки служила предметом гордости руководителя.
— Никто не проскользнет! — хвастался Феликс. — Тут и взятки давать, и на жалость давить бесполезно, потому что — электроника!
Каково же было его удивление, когда электронный охранник отказался пропускать его, Феликса! Он раздраженно тыкал карточкой в электронный замок, подставлял физиономию под строгий окуляр, но тщетно. Косясь на сидящих в переговорном зале, Феликс пытался сделать строгое лицо (может, “фэйс” дергается от волнения?), и опять неудача! Нечто тупое, набор проводов и микросхем отсекал, как чужого, создателя этой конторы, того, чье имя красовалось в названии!
Итогом была истерика, из-за чего даже переговоры прервались — агенты, как один, кинулись выручать начальника. А Феликс орал:
— Сговорились?! Специально подстроили?! Да я вас, сук таких… За ворота! Всех — вон, я новых наберу! Ха-ха, да я только свистну, здесь толпа будет стоять,
а вы — куда пойдете?!
Системный администратор был тут же уволен, фэйс-контроль демонтировали, но осадок, как говорится, остался. И ощущение, что Феликс — чужой среди своих, осталось тоже.
Памятуя о том, что лучший метод обороны — нападение, он решает наступать на медийном фронте. Ах, сын за отца не отвечает?! То есть жена не отвечает за мужа?! Ничего, когда бочка с дерьмом грохнется оземь, замазаны окажутся все, и правые, и виноватые. Надо же, тварь, мстить решила за то, что не стали ее жалобы слушать! Оказались глухи к женскому, понимаешь ли, несчастью! Эй, Рубцов, где ты там? Ау, Рубцо-ов!
— Извините, Феликс Борисович, но в редакцию уже три дня никто не приходит. Ни редактор, ни работники… Где они? Откуда же я знаю: где? Тут и без этих журналистов проблем хватает…
Любочка тоже раздражена, того и гляди, тоже положит заявление на стол. Феликс же встревожен. Он набирает известные ему номера, те молчат, наконец, раза с десятого он дозванивается до своего “пресс-атташе”. Давай быстро в офис, ты позарез нужен! Ах, тебе это не нужно?! Что ж, понятно. Мог бы и в глаза об этом сообщить, а не сбегать с работы, как заяц. Переходишь на работу к Людмиле Валерьевне?! Главным редактором ее журнала?! Ну, знаешь… Да, да, там лучше, я знаю, и интереснее. Но ты… Знаешь, кто такой — ты?! Феликс набирает воздуху, чтобы выплеснуть накопившееся, однако в трубке уже короткие гудки.
В извилистой биографии Феликса случалось разное. Он умел держать удар, в том числе — удар исподтишка, когда стоящий рядом (по идее, дружбан!) вдруг вонзает костяшки пальцев в солнечное сплетение. Но то — удары по корпусу или хотя бы в спину, здесь же камни сыпались откуда-то сверху, из невидимой выси, так что едва успеваешь прикрывать голову. Причем они били в одно и то же место, опровергая идиотскую истину, мол, бомба не падает дважды в одну воронку. Еще как падает! Причем следующая бомба может быть гораздо мощнее, чем первая, в чем Феликс убеждается спустя несколько дней.
Через агентство “Феликс и К” прокачивалось столько кв. м. различной жилой и коммерческой недвижимости, что отдельные сделки терялись на фоне внушительного целого. Память не хранила подробности продажи квартир в доме на какой-нибудь улице Варшавской, где застройщик расплатился с агентством теми самыми кв. м. То есть передал посредникам три квартиры, впоследствии исчезнувшие из всех отчетов. Почему они исчезли? Потому что Феликс, Карлин и бухгалтер Ложкарева реализовали жилье левым образом, раздели прибыль на троих. Нарушение? Конечно, но жизнь есть жизнь, случались вещи и посерьезнее, и ничего, сходило с рук!
Но это — когда рука руку моет, когда же товарищ (или подельник, если угодно) норовит заломить твою руку за спину и притащить тебя к околоточному, не сходит, отнюдь.
Короче говоря, в понедельник с утра — очередная повестка, каковую Феликс предлагает спустить в унитаз.
— Нет, ну сколько можно? Какие угрозы?! Как он их докажет в суде, скажите, пожалуйста?! Никак, а значит, и время тратить на этого урода — бессмысленно!
— Это по другому делу повестка. И даже в другой суд. — Любочка рассматривает бумажку. — Ну да, там приглашали в суд Центрального района, а здесь — Фрунзенского.
— Фрунзенский район? Да мы там сто лет не работали, откуда?!
— Не знаю. Но такая же повестка пришла бухгалтеру.
— Бухгалтеру?! Ну-ка, дай посмотреть…
Ложкарева врывается в кабинет бледная, без спроса пьет стоящую на столе минералку, затем частит, дескать, все узнала, нашу тогдашнюю сделку, ну с квартирами на Варшавской, признали мошеннической! А значит, нам светит серьезная статья! Подожди, подожди, но это если докажут! А как они это сделают? Ложкареву, однако, трясет: докажут, Феликс Борисович!
— Нет, ну как?!
— Как? Карлин нас сдал!
Опустившись на стул, она ревет. Любочка тут же выпроваживается за дверь, Ложкарева сотрясается от рыданий, а Феликс успокаивает: да как он мог сдать? Он же сам огреб столько, что лет на пять тянет, а то и на семь! Мысли же скачут лихорадочные: “Не может быть, чтобы у этого карлика не было страховки! Он не воин, риск ему чужд, а значит…”
Слава богу, Карлина не надо разыскивать (Феликс уже привык, что неприятности предваряются чьим-то внезапным исчезновением). Является, засранец, по первому зову и, выслушав длинную матерную тираду, втягивает голову в плечи. Он явно волнуется, даже откровенно трусит, и голосок срывающийся. Но что он говорит этим тоненьким голоском?! Убийственные вещи говорит, это Феликс сразу понимает, не дурак. Он уже забыл, что все документы, где требовалось ставить подписи, проходили через него, потому что Карлин то заболеет внезапно, то в санаторий уедет. А в “Дюны” таскаться в лом, и они с бухгалтером подмахивали бумажки, каковые должны были повязать участников аферы вроде как круговой порукой. В итоге повязаны оказались двое, третий же получался (по бумагам!) чистым и непорочным, ну и, понятно, имеющим все возможности для шантажа.
— Вы идите, пожалуй… — выпроваживает он Ложкареву. — Мы договоримся, не переживайте. — Феликс врет: он не верит в возможность договора, во всяком случае, договора в свою пользу. — Ну, и чего ты хочешь? — вперяет он ненавидящий взор в заместителя.
— Я хочу… — голосок по-прежнему дрожит. — А давайте господина Могильного пригласим?
Ну вот, теперь ясно, чьи здесь уши торчат. Сам “карлик” вряд ли бы сообразил, что имеет козыри на руках, наверняка юрист надоумил. Явившись в кабинет, тот раскидывает козыри по столу, тыча пальцем в подписи, и видно: он, в отличие от компаньона, ничуть не растерян. Он вполне уверен в себе, даже весел и в финале просит отказаться в их с Карлиным пользу от основного пакета акций “Феликса и К”.
Феликс ослабляет узел галстука.
— То есть из числа собственников вы меня вычеркиваете?
— Почему же? Какой-то процент акций вы можете себе оставить…
— Ну, спасибо! А то, что я организовал все это, вытащил агентство наверх — не в счет?
— Нет, нет, мы это учитываем… Поэтому, например, названия менять не будем. Зачем такой бренд терять?
Галстук давно ослаблен, а ощущение, что тебя душат, остается. Теперь Феликс сделался Лаокооном: что-то страшное вылезло из-за спины, обвило щупальцами шею, сжимает тело, и вот-вот послышится хряск костей. Он оборачивается, смотрит на своего воина, будто хочет возопить: да что же происходит?! Это ж слабаки, мальчики-отличники, куда им тягаться со мной, прошедшим в жизни огонь, воды и еще черт знает что?! Но кондотьер, похоже, воюет сегодня не на его стороне. Перед носом что-то белое, ага, это бумага, которую он должен подписать, но Феликс ее отодвигает.
— Такие дела с наскока не решают. Мне надо подумать.
Карлин с Могильным переглядываются.
— В общем-то да… — протягивает юрист. — Но других вариантов у вас все равно нет. Поэтому думать мы разрешаем до завтра.
Его состояние вряд ли объяснялось словами: злость, ярость, неистовство; это была гремучая смесь из перечисленного, возведенная в высшую степень. Извилистая биография не помнила таких подстав, и мозг отказывался верить в то, что дело всей жизни могут утащить из кармана, как вор-щипач утаскивает бумажник. В тот вечер водка не брала; и текила не брала, так что пришлось ехать на боулинг. Это был такой способ снятия стресса: Феликс несколько часов метал тяжеленные шары, доводя себя до полного изнеможения, до судорог большого и указательного пальца, перестававших разгибаться. Лишь после этого, глубокой ночью, вернулась способность трезво мыслить.
Проигрыш — всегда бесит, но что он, по сути, проиграл? Через год-другой он все равно продал бы свой бизнес, потому что устал от него еще больше, чем караул Железняка — от Учредительного собрания. Иногда он буквально ненавидел неизбывное стремление людей урвать, хапнуть вожделенные кв. м., ненавидел сделки, своих сотрудников, весь этот зачумленный риэлторский Скотопригоньевск. Он давно мечтал отвалить от этого причала и, помахав рукой бывшим соратникам, отправиться в большое плавание. Он давно переставлял чемоданчики, и если процесс завершился не по сценарию, велика ли беда? Тактическое поражение все равно оборачивалось стратегическим выигрышем, благо тупорылые отличники дальше своего носа не видели, и главное детище Феликса — скромная фирмочка во главе с Левой Больцманом — оставалось в его распоряжении. А значит, оставался и “джокер”, который уже пора выбрасывать на стол.
С утра пораньше, еще до прихода сотрудников, Феликс вывозит из кабинета картину, шар-бар, еще ряд личных вещей, что вызывает удивление охранника.
— Ремонт в кабинете затеваю. Пора уже, а то штукатурка на голову сыплется…
— А-а… А я уж подумал…
— Ремонт, Василич, только ремонт.
Потом в опустевшем кабинете совершается торжественная передача авуаров. Феликс ставит подписи бесстрастно, даже с легкой усмешкой, что пробуждает тревогу братьев-разбойников. Не знают щенки, что у Феликса в загашнике, хватило ума не трепать лишнее с “карликом”, так что теперь можно и поусмехаться.
Последняя, с кем видится Феликс, — бухгалтер Ложкарева. Она зареванная, тоже, говорит, ночь не спала, но у нее все в порядке. То есть ее оставляют на работе, а весь “компромат” обещают уничтожить.
— Что ж, новые метлы не так глупы, не разбрасываются ценными кадрами!
— Да я уж тут прикипела… Только без вас будет непривычно. Куда вы теперь?
— Я? В будущее. В прекрасное будущее!
Прощальный круг по городу — это расставание с прошлым, с наивными мечтами, за которые даже неловко. Как и покойный “олигарх”, он тоже мечтал когда-то отхватить особнячок в центре, теперь же мелькающая за окном недвижимость, некогда вожделенная, представала чем-то тяжким и скучным. Бизнес для бездарей, затхлое болото, в то время как у него в бардачке такое… Не выдержав, Феликс открывает бардачок, где лежат диски и флэшки. Крошечный пакетик, а сколько перспектив! Какая легкость, стремительность, современность!
Остановив машину напротив Петропавловки, Феликс вылезает перекурить. Свежий воздух бодрит, осень только вступает в свои права, а сегодня еще и солнышко выглянуло. По акватории, пыхая дымком из трубы, ползет старенький буксир. Сзади приближается стремительный “Метеор”, с легкостью его обгоняет, тут же порождая сравнение с его ситуацией. “Я еще вас всех обойду! — думает Феликс. — Потому что вы едете на “Запорожце”, а я — на “Ауди”!”
— Ну, и чего стоим? — Не углядевший гаишника, Феликс разводит руками, мол, сломался! — Да вижу, что мигаешь… Только лучше б ты мигал в другом месте. Движение тут сильное, понимаешь?
Феликс не возражает, такие правила он согласен уважать. Истинный профит получаешь от нарушения совсем других установлений, и в этом ему поможет содержимое бардачка. Продукт был готов, оставалось лишь добить некоторые формальности, и — в новую жизнь!
Войдя в неприметный флигель, Феликс направляется в кабинет Больцмана. Дверь открыта, компьютер включен, но хозяина нет. Феликс усаживается за стол, поднимает трубку и тычет в кнопки. Надо, решает он, сразу назвать цену и дальше от нее не отступать. Когда было вывешено объявление о продаже полноценного программного обеспечения, тут же появились желающие его купить. Из них Феликс выбрал троих серьезных претендентов, и вот теперь…
Его телефонный собеседник как-то странно хихикает. А затем спрашивает: у вас что, есть еще одна разработка? Старую мы уже скачали, теперь играемся ею, возможно, будем использовать в качестве тренажера для менеджеров-новичков.
— Нет, я говорю о самой программе, а не о ее игровой версии. Вы же хотели ее приобрести, не так ли?
Опять “хи-хи” и ответ: так мы ее уже приобрели! Причем даром! Раздраженный, Феликс отключается, звонит следующему претенденту, но там тоже ничего внятного. То ли хотят купить, то ли уже имеют что-то похожее — не ясно. Феликс втолковывает, что ничего похожего ни у кого нет, в планетарном, между прочим, масштабе, здесь какая-то путаница!
— Возможно, возможно… Тогда мы подождем, пока все выяснится.
Только он собирается вызвонить Больцмана, как тот сам появляется на пороге. Причем подшофе. Точнее — пьяный в хлам, его штормит так, что он с грохотом опускается на стул. И долго сопит, не в силах произнести ни слова. Когда же первое слово произносится, Феликс в тревоге трясет его за плечо:
— При чем здесь Колфилд?! Почему Колфилд? Эй, отвечай, придурок!
— Я придурок?! Нет, Феликс Борисыч, это вы, получается… Ну, то самое. А Колфилд — молодец, всем нос утер! Надо же: взял и выдал на общее обозрение свои ноу-хау!
— Как выдал?!
— А вот так! Поместил на своей страничке всю информацию, некогда закрытую, можно сказать — засекреченную…
— Подожди, подожди… Но ведь его разработки — это фуфло, вчерашний день! Пусть выдает, нам не страшно!
— Было бы не страшно. Ну, если бы некоторые гении ему не подыграли. Нет, я все-таки не понимаю… У Колфилда крыша поехала, он теперь религиозный гуру, но Мошкин! Свой в доску, мы ж с ним и пивка, и водочки, по душам, понимаешь, говорили… Так и он туда же!
Что-то обрывается внутри Феликса, летит, летит вниз и никак не может достичь дна.
— Мошкин, говоришь, подыграл? И тоже все свои…
— Ага. Говорит, я обещание сдержал, то есть программный продукт сделал. А теперь пусть им пользуется весь мир. Но весь мир — это, значит, никто! Вместе с этим сумасшедшим америкосом они сделали нас беззубыми! Вникаете, Феликс Борисыч? Все — это значит: никто, любой банк теперь может защититься от наших шифров, кодов и всей остальной байды! Теперь это действительно не более чем забава: заходи, любой желающий, и играй в свое удовольствие!
Щупальца смыкаются на шее, перекрывая кислород; в глазах темно, и неодолимая сила тянет в пучину. Подробности уже бессмысленны, но Феликс лихорадочно о чем-то выспрашивает, тормошит пьяного, пока тот не валится со стула. Действия тоже бессмысленны, да только бездействие во сто крат хуже, ты просто умрешь, стоя на месте. А значит, надо срочно куда-то бежать, звонить, надеясь на мифическую палочку-выручалочку. Где она, мать ее растак?! Кто протянет ему эту волшебную палку, как шест, чтобы вытащить из пучины?!
Это опять было дурное кино, мельтешение кадров, каковые с трудом собирались в целостную картину. Вот он вызванивает Мошкина, кричит истерично: “Ты все выложил в Сеть, козел?! Все или что-то еще осталось?!” В ответ — ругань какого-то незнакомца, оказывается, ошибся номером. Следующий кадр: разговор с “Союзом независимых”, уж они-то не должны бросить на произвол судьбы. Не должны, а бросают, суки, и ласковый голосок “Иванова” дает дельный совет: “Превратите это в аналог “Проекта Энтропия”. Денежных потоков не обещаю, но что-то, глядишь, и капнет”. Блядь! Не хочу, чтобы капало, хочу, чтобы деньги рекой! И тут же третий кадр: он лезет внутрь шара-бара, желая загасить обиду, заполнить пустоту, что разрастается внутри, как опухоль…
Пустота страшнее всего, она заполняет вначале легкие, потом желудок, голову, и вот уже ты — пустышка, никто: в одночасье ты стал никому не интересен. НЕ-ИН-ТЕ-РЕ-СЕН! Этот мир покатится вдаль, переехав тебя, а ты останешься в пыли и грязи — ты, желавший быть первым после бога! В финале короткометражки где-то вверху возникает подлинный бог, чье шуршащее имя теперь — табу. Не допрыгнул Феликс, кишка оказалась тонка, а значит, он лишен права произносить имя кумира. Он навсегда останется в убогом мирке, где торчат облезлые дома на каналах, где борются за квадратные метры и смердит миазмами людская каша. Бог бросает на него полный презрения взгляд, усаживается на большой круглый ноль и едет на нем, поднимаясь выше и выше, чтобы раствориться в небесном сиянии. А Феликс в бессильной злобе топчет флэшки, диски, те хрустят под ногами, будто тараканы, после чего залпом выдувает бутылку.
Потом он еще где-то пьет, плохо соображая, где именно. Поначалу спиртное не берет и вдруг ударяет в голову всей накопленной силой, выжигая остатки разума, как напалм. Склонившись над ним, кто-то большой и белый (тоже бог, что ли?!) произносит:
— Извините, ваш счет заблокирован.
Какой счет? Почему заблокирован? Феликс мотает головой, дескать, моя твоя не понимай!
— Ваша кредитная карта не обслуживается, — говорит большой и белый. — У вас есть наличные деньги?
— Наличные деньги?! Кажется…
Феликс роется в карманах и, нашарив заветный кругляк, предъявляет к оплате.
— Вот наличные! А? Каков рублик?! Неразменный, между прочим!
Следует пауза, затем приговор:
— Извините, такую валюту не принимаем.
Феликс хохочет: да кто вам даст?! Это шутка, вот ваши бумажки, жрите их, обитатели Нижнего мира!
Неожиданно он замечает за угловым столиком отца. Рядом она, и парочка, как видно, предельно счастлива. Феликс хочет добраться до них, опрокинуть стол, наорать, да только ноги не слушаются. Парочка между тем поднимается, Феликс (с трудом) тоже. Он вываливается из дверей и идет вслед за ними по пустынной улице, желая догнать и расставить, наконец, точки над i. Но, сколь ни усиливай шаг, силуэты лишь отдаляются, тают, затем и вовсе исчезают в осенних сумерках.
Ну и где он? Безлюдная набережная, равнодушные особняки, мертвенный свет первых фонарей. Он бесцельно движется вдоль гранитного парапета куда-то в сторону островов. Проходит час, может, больше, а он идет и идет, обгоняемый сотнями мчащихся мимо машин. Переходит мост, заслоняясь от слепящих фар, потом спускается к воде и топает вдоль береговой кромки. Из полутьмы выплывает абрис дебаркадера, на нем вывеска: “Спасательная станция”. “Ура! — вспыхивает
в мозгу. — Спасен! Сбежать, уплыть отсюда на лодочке, так, где она?”
Отвязав одну из лодок, он нащупывает весло и выгребает на фарватер. Куда ж нам плыть? Ориентиров нет, их съедает наползающий вечер, но где-то на берегу, справа и впереди, слышен цокот копыт. Оба-на! Неужели воин не бросил его?! Неужели он где-то здесь?! Вот удача! Цокот удаляется, и Феликс лихорадочно гребет, чтобы не отстать. Контуры домов скользят мимо, как последние сторожа городских окраин, а дальше одни деревья. Может, это Каменный остров, над которым недавно кружили на вертолете, может, Елагин — не важно. Главное, прочь отсюда, из этого неблагодарного городишка, из этой гнусной жизни, не оценившей Феликса. Цок-цок-цок, — слышно впереди, и опять надо напрягаться, вонзать в воду весло, чтобы вскоре оказаться на просторе Маркизовой лужи.
“Пока, воин!” — машет рукой Феликс, продолжая путь в одиночку. Одиночество не страшно; вот только холодно здесь, на заливе, дубак такой, что до костей пробирает. Феликс поднимает воротник пиджака и сует руку в карман, пытаясь согреться от монеты, которая должна конечно же подтвердить правильность выбранного пути. Но монета тоже холодная, можно сказать — ледяная. И вода вокруг ледяная, она застывает на глазах, превращаясь в бескрайнее белое полотно. Лед, один лед вокруг! Феликс чувствует, что и сам превращается в лед; и вдруг вспоминается мумия из Альп — человек, что зажал в руке денежку, уходя из жизни. Пройдут тысячи лет, и в этом ледяном массиве найдут его, Феликса, судорожно зажавшего в ладони свою монету. И тогда они скажут…
Санкт-Петербург, 2007—2008