Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2009
Владимир Зелинский. Наречение имени. — Киев: Изд-во “Дух и литера”, 2008.
Книга, которую написал православный священник Владимир Зелинский, а другие старательные и мыслящие люди издали, конечно, событие. И не только для таких, как я, — вечно новоначальных. Я, скажем, начала читать “Наречение имени” с третьей части: “Лица”. Потому что она доступнее. Сергей Аверинцев, папа римский, отец Александр Мень, митрополит Антоний Сурожский — и для меня харизматические личности. Но присягать на верность тому, о ком что-то прочел, что-то услышал, а главное упустил, — сомнительная заслуга. Автор “НИ” восполняет эти пробелы…
Мне не пришлось побывать на последней лекции моего духовного отца Александра Меня в Библиотеке иностранной литературы. Содержание ее многим известно. Она широко печаталась, приводилась в воспоминаниях, и не раз. Но это была не просто лекция. Это было духовное завещание выдающегося проповедника, обращенное к нам всем. На следующее утро он был убит. Много лет знавший его отец Владимир Зелинский вернул предсмертным словам священника истинный масштаб.
Далее цитирую. “Христианство только начинается”, — повторил еще раз отец Александр Мень в лекции о христианстве вечером накануне своей гибели. Всякий раз, когда мне приходилось слышать эти слова, — а он возвращался к этой мысли вовремя и не вовремя (курсив автора. — Т.Ж.), в проповедях и в беседах с глазу на глаз, — казалось, что в них звучал своего рода вызов устойчивой и веселой надежды. Уже в те переходные времена похороны катящегося в пропасть мира становились привычным обрядом нашей национал-апокалиптики, и остекленелый взгляд, завороженный тайнозрениями об антихристе, водворившемся среди нас, служил признаком стояния в твердой вере…”
Прервусь на минуту. В конце лета
2008 года в телевизионной передаче “Пусть говорят”, была рассказана запредельная история про юных сатанистов из Ярославля, что без всякой личной вражды, за здорово живешь, зверски убили своих товарищей: трех девушек и одного юношу, для того только, чтобы утвердиться в своем бесчеловечном безверии.
Выступали потрясенные родители, растерянные педагоги, мрачные соученики жертв. Не было только безответственных “любомудров”, о которых ведет речь
о. В.Зелинский. Сердце сжимается при мысли, что “национал-апокалиптика” расползается, отравляет незрелые души: раз все вокруг ходит ходуном, вера что в небесного, что в земного Отца рухнула, хваленое добро, которое навязывают и дома и в школе, пресно, а зло таинственно и притягательно, да и вообще не за горами конец света, — почему бы и не попробовать?.. Можно по-разному относиться к передачам Малахова, но на этот раз за горькую правду — спасибо.
Вернусь к толкованию меневских слов в одной из глав “НИ”, так и названной: “Христианство только начинается”. “Конец мира может наступить сейчас, когда мы с вами беседуем, — говорил о. Александр, — но какой смысл строить свою жизнь на испуганных домыслах? Научиться жить в начале христианской эры куда разумнее и отважней”. “Не помню точных слов, — продолжает толкователь уже от себя, — но память моя сохранила ощущение глотка весны, растворенной в этих словах”.
“Беседы о вере и церкви” митрополита Сурожского Антония (Блума) всегда у меня под рукой. Однако послушать великого человека, не раз приезжавшего в Россию, не довелось ни разу (видимо, не очень стремилась). Порой вспоминала к случаю эпизод из его биографии: как некогда он и голодные друзья его насытились одним огурцом, съеденным с молитвой. Такие мелочи запоминаются лучше всего. Автор мемурной статьи тактично пристыдил меня, рассказав, как в начале 70-х в храме Николы в Хамовниках испытал то, что называется “Обращением”. Даже не присутствие Владыки, а только ожидание его, конечно, вкупе с обстановкой внутри храма, субботней всенощной, сделали из него, некрещеного филолога, горячо верующего человека. И вопрос, есть ли Бог или нет, стал для него праздным…
“Призвание и сердце брата Роже”” — глава об основателе монашеской общины Тезе, в сердце Франции, Бургундии, девяностолетнем мудреце, убитом не так давно посетительницей-фанаткой. Странно и страшно перекликается произошедшее там с убийством отца Меня, под Москвой, в Семхозе, на 56-м году жизни! Братья по вере, братья по судьбе?..
Возникшая в разгар затопившего страну фашизма обитель брата Роже давала приют и защиту всем гонимым, преследуемым, неугодным. В Тезе я была вместе с паломниками из России четырнадцать лет назад. Спали на двухэтажных нарах под жидкими одеялами, питались всухомятку. Но все это забывалось, когда приглашали на церковную службу, объединявшую молодых и старых, католиков и протестантов. Нам, православным, уделялось особое внимание. Мы отвечали благодарностью. Радовались репродукциям со знакомых икон. Включались в дружный хор, славящий Господа на многих языках: французском, английском, русском, латинском. Становилось ясно: то, что нас разъединяет, ничтожно по сравнению с верой в Христа, с перекличкой стремящихся к высшему сердец… “Одна из чистых радостей Евангелия, — приводит Зелинский слова своего героя, — стяжание простоты сердца, которая включает в себя и простоту жизни”. И дальше: “В глубине человеческого существа лежит жажда присутствия, молчаливое стремление к сопричастности. Никогда не будем забывать: смиренная жажда Бога — уже есть начало веры”. Эти бесхитростные слова брата Роже — явно ключевые и для того, кто их сказал, и для того, кто их напомнил…
К известным именам автор “НИ” присоединил русского самородка Бориса Бакулина, составителя неизданного “Православно-богословского Терминологического Словаря”, француза Анри де Любака, посвятившего свою многотрудную жизнь исканию божественной истины, иеромонаха Габриэля Бунге, в ответ на яростные споры, кто же ныне законный носитель евангельского духа, Восток или Запад, призывающего вернуться к тому апостольскому единству, которое некогда существовало.
Сопричастность, общение, взаимообогащение — разные понятия одного ряда, означающие то, по чему не может не тосковать душа христианина. Однажды признаешься себе, что “люди не от мира сего”, где бы они ни жили — в Альметьевске, Париже или горах над Лугано, — оказываются, с точки зрения вечности, для жизни важнее растиражированных VIP-персон…
Убиенного брата Роже, ветхого, но лучезарного, вижу перед собой живым, как и всех остальных героев книги. Это во многом заслуга автора! Именно автор серьезного богословского труда — художественный реаниматор и христианский комментатор. Те, кто не знал, не читал, не встречал, тоже должны проникнуться этими личностями. В них полнота жизни, в них оправдание кровавого прошлого века.
Вторую часть книги, “Ступени”, я прочла с энтузиазмом. Будь у меня свое издательство, я бы вот что сделала: несколько глав издала бы отдельными брошюрами, как делали это в “Знании”. Речь идет о главах “От биоэтики к Премудрости”, “Загадка единой плоти”, “Брак и зачатие”. Ведь это касается всех! Это необходимо читателям разного возраста, особенно же молодым, как воздух и вода. Честь и хвала супруге автора Наталии Костомаровой, что разделила с мужем сей труд. Я мысленно выделяла абзацы и строки, которые, по моему мнению, могла написать только женщина. В этих трех главах есть такие высокие ноты, такая предельная проницаемость в душу души! Отдельные фразы звучат… как стихи в прозе.
Сильнейшее впечатление от главы “Нам оставлено сострадание”. О Гулаге, Голодоморе, Холокосте. Про Холокост знаю немало, потому что в 1991 году участвовала в семинаре, посвященном теме “Шоа” (“Катастрофа”). Нас, группу литераторов и преподавателей из России, разместили в кибуце “Лохамей Гетаот” (“Борцы Гетто”). Жуткий документальный фильм “Шоа” показывали нам каждый день понемножку. Ни посещение библейских мест, ни апельсиновые рощи не смогли смягчить впечатление от этого кино.
Еще мне очень дорога во второй части глава “Свиток свободы”. В разгар перестройки поэт Владимир Корнилов написал: “Не готов я к свободе./По своей ли вине?/Ведь свободы в заводе/Не бывало при мне…” Это касалось тогда многих из нас и как будто не имело выхода. Автор подсказывает этот выход с христианской позиции. Да и другие “гордиевы узлы” развязывает, во всяком случае, пытается развязать, пользуясь тем же безотказным методом. О, если бы те хотя бы, кто считает себя христианами, пользовались великими наработками предшественников и современников! Но ведь нет этого! Опять многое начинается с чистого листа! Живя в Мюнхене, я по мере сил слежу за толстыми российскими журналами и очень редко встречаю там интерес к вечным вопросам.
А вот первая часть книги, главная, богословская, давшая ей название, хоть и прочитана мной с возможным тщанием, с карандашом для пометок, хоть и вынесены на белый лист номера страниц, чтобы можно было вернуться, осмыслить, домыслить, но… Поняла я ее далеко не полностью.
Вчитаемся и в нее тоже! Что хочется взять с собой в путь, ведущий к благой, истинной, а не ложной, не суррогатной цели? С последней все мы, вчера еще младшее, а ныне старшее поколение живущих, знакомы не понаслышке. Возьмем с собой интуицию автора: каждый человек “звучит по-своему”. Цель — та же, только дороги к ней разные… Возьмем убежденность о. Владимира Зелинского в том, что дар общения, данный всем людям без исключения, — божественный дар. “Общаюсь, стало быть, существую” — ничтоже сумняшеся, переделывает он на новый лад известный афоризм Декарта… Да не смутит нас внутреннее противостояние миру, который “явному, ясному, близкому” “противится больше, чем дальнему, темному, запечатанному”. Потому и Лик Божий для многих из нас затемнен, и образ Его восстанавливается только человеческим усилием, соединенным с духом Господним… Кому из нас не приходилось слышать, что вера ослабляет человека, что, уповая на Христа, верующий будто бы лишается собственной воли? Автор дает бой этому хитроумному безверию, утверждая, что “Я Христово не только не враждебно нашему малому падшему я, но, напротив, помогает ему распрямиться, узреть себя в Божественном Ты и обратиться к нему”… по имени.
До таких же глав первой части книги, как “Размышление о семи следах духа”, “Триптих о памяти: разум и писание”, “Ум Христов”, я, честно говоря, просто не доросла. Думаю, тут причина не в авторе, а в читателе, то есть во мне, в моем “ученическом”, что ли, подходе, в слишком прилежной памяти, которая хочет все уяснить до донышка, разложить по полочкам и любоваться полученным результатом. Говорю себе: “Отыди! Дальше — тайна!” Нет! Мозг зудит, желает препарировать и тайну… Не дано мне, как видно, при жизни войти в Царствие Божие.
Поэтому прибегаю к авторитету директора научно-издательского объединения “Дух и литера”, где вышла книга, Константина Сигова. Вот что он пишет во вступительной статье: “»Наречение имени» нарушает негласную установку, присущую культуре постмодерна: анонимность Бога, безымянность его проявлений в мире. Поиск личного имени Божия, запечатленного повсюду, органично соединяет все три, столь непохожих раздела книги: «Имена», «Ступени», «Лица»”.
Когда-то один близкий мне человек сказал: “Тамара мало знает, но о многом догадывается”. Попал не в бровь, а в глаз. Так сладко-горько встречать в такой проникнутой божественным духом книге, как “Наречение имени”, подтверждение своим догадкам, предположениям, интуициям. Значит, я и прежде знала это сама, кто-то мне все это нашептал, напел, внушал, да не внушил. Почему не послушалась? Почему поступала не так, как угодно Богу?..
Подобные издания имеют ступенчатую структуру. Кто-то в процессе чтения поднимется на одну, а кто-то на все три ступени. Не так важна высота подъема, как соучастие в нем и устремленность вверх. Именно вверх зовут религиозные писатели, не забывающие о таких подсобных средствах, как художественность, эмоциональность, внятный и красочный родной русский язык.