Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 10, 2009
Егише Чаренц. Поправший смерть. Сотворивший твердь: Стихотворения и поэмы. Перевод с армянского. — М.: “Голос-Пресс”, 2008.
О, песня, жившая в разлуке,
Вернувшаяся в отчий дом!
Е.Чаренц “Памяти Комитаса”
Сколько за последние десятилетия мы прочли и выслушали горестных историй, но эта!..
Дом знаменитого армянского поэта, всегда, как объятия, открытый друзьям, с веселой фамильярностью предупреждавшим, что вот-вот нагрянут: “Мы без тебя соскучиться успели — готовь закуску, накрывай столы”, — вдруг пустеет. “Наступает период, — вспоминает дочь, — когда вешалку в коридоре украшает только его пальто…” Словно кровь отливает от лица… “Я одинок, а вокруг все сгущается мрак”, — писал Чаренц еще за несколько лет до гибели, “в трудный век, — когда, по его словам, — все рушилось, что камня и металла веками почитал прочнее человек”, — честность, верность, милосердие…
Поэт еще успеет кинуть презрительное и гордое:
Словно камешки, брошенные в Арарат,
Козни подлых подонков упали на скат,
Не задев и слегка тебя…
Перевод М.Талова
Это — с “проекцией” на вечность, на то, что последнее слово — отнюдь не за “невеждами и всплывшими в те времена (ах, если бы только тогда… — А.Т.) на поверхность мутной (и уже все сильнее окрашивающейся кровью… — А.Т.) воды новоиспеченными карьеристами”, которых с омерзением вспоминал друг поэта, великий художник Мартирос Сарьян, в чьих ушах всю жизнь звучал вырвавшийся у Чаренца на съезде армянских писателей крик: “Меня душат!..”
Как и многим в ту пору ему был уготован “к разверстой яме скользкий след… к могиле в глине рыжей”, как писал поэт, оплакивая собрата (по счастью, как раз уцелевшего). Получилось о себе: “О мог, ли ты… представить вдруг в октябрьской буче, что жизнь свою закончишь так?!”.
“Камешки” обернулись лавиной, и она на долгие годы погребла самую память о Чаренце, зарытом без могилы, не упоминаемом вслух, вычеркнутом из литературы. Поистине “спалили песнь и соловья”!
У него были стихи о том, как в грядущем мальчик, “наша будущность”, сотрет “присохшую грязь, затянувшую надпись на камне (надгробием. — А.Т.)”. Но как далеко оказалось до дня, когда друг поэта Регина Казарян, спрятавшая его рукописи, рискнула вынести на свет слипшуюся груду страниц, пролежавших в земле семнадцать лет, и началась долгая, кропотливая, самоотверженная работа над их спасением и расшифровкой.
То было не только воскрешение, но как бы его второе рождение. “В отчем поле певчий колосок”, как он скромно аттестовал себя, певца родной земли, красоты, любви (“маленький ручей, весны глашатай”, — сказано о жене), предстает в разделе рецензируемой книги “Потаенный Чаренц. 1922—1937” стойким “мыслящим тростником”, горько и гневно глядящим в лицо времени, когда, кажется, само солнце всходило “с искаженным лицом”.
Те, кто казнили его как террориста, злоумышлявшего против Сталина, и не подозревали, какой, в самом деле, взрывчаткой были и в тридцатые годы, и позже стихи поэта.
Он издавна много писал о трагической судьбе великого композитора Комитаса (“с безумием в очах и с бородою в клочьях, исхлестан бурей, бос…”), которую почти повторил:
Гонимый за родной порог,
Истерзанный и опаленный,
Ты смерть, трубившую в свой рог,
Возненавидел исступленно…
“Памяти Комитаса”.
Перевод Д.Бродского
И ныне сам клял “наших новейших Зевсов” и подручных вроде легко узнаваемого “палача в пенсне, змеи очковой”, всех творцов “черного бреда” террора, когда “летит кровавый ураган от стен Кремля во все края”.
Весь горизонт — одна большая плаха,
Там Солнца шар багрово полыхает,
Как голова казненного в крови…
…Над головой моей Дамоклов меч,
Секира и топор в кровавых брызгах…
“Слово, обращенное к Богу
из глубины сердца”.
Перевод Г.Онаняна
Он равно страдал и за Армению:
Бьют в барабан, это свадьба гремит
В осенних садах деревень…
Но, знаешь ли, грозен грядущего вид,
Он в саване, завтрашний день.
Ты ждешь урожая, страна Наири,
В предчувствии страшной страды…
Перевод М.Синельникова
И за далекий Ленинград, где и солнце теперь — лишь “свечение стылой золы”, и Нева “чуть жива” и “течет обреченно во тьму”:
Исчезанье людей, лимузинов прибой,
Гулкий, кровоточащий трамвай…
Словно босховский холст
стелют перед тобой…
Приглядись же к нему, узнавай!
“Из ленинградских фрагментов”.
Перевод М.Синельникова
“Как хорошо, что можно навещать великих в их же доме”, — сказано в книге отзывов посетителей ереванского музея поэта. И не схожее ли чувство испытываешь, читая нынешний сборник его стихов?