Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 10, 2009
Иртеньев Игорь Моисеевич — поэт, представитель иронического направления в современной поэзии. Родился в 1947 г. в Москве. Окончил Ленинградский ин-т киноинженеров (1979) и Высшие театральные курсы (1989). Работал на телевидении, в газ. “Московский комсомолец”. Публикуется с 1979-го. Автор 17 книг стихов, в том числе “Народ. Вход-выход” (М., 2003), “Утром в газете” (М., 2006), “Точка.ру” (М., 2007). Живет в Москве.
Бежим!
Зарницы полыхают грозно,
Тяжелый воздух недвижим.
Бежим, пока еще не поздно,
А нет — тем более бежим.
Уже нет времени на споры —
Понятно все и так давно,
Уже нет времени на сборы,
Вот-вот захлопнется окно.
Бежать, пути не разбирая,
Через сиротские поля,
Пока родная и сырая
Не стала пухом нам земля.
Бежать, детей зажав под мышкой —
Кой черт нас дернул их рожать —
Бежать! — в мозгу сверкает вспышкой,
И кровь пульсирует — бежать!
Смешно надеяться на чудо,
Махины ход неудержим.
Куда угодно, но — отсюда.
Куда незнамо — но бежим.
Пока всем скопом не накрыло
Нас тут — здоровых и калек.
Бежим, покуда эти рыла
Наш не возглавили побег.
* * *
Вот пейзаж, как правда, голый,
И куда-то по нему
Человек идет веселый,
Непонятно, почему.
Я, скажу вам по секрету,
Не люблю таких мужчин —
Для веселья нынче нету
Уважительных причин.
Жизнь тосклива и печальна,
Скорбей всяческих полна,
Потому что изначально
Окончательна она.
Все мы в землю эту ляжем
В предназначенный нам час,
И она своим пейзажем
С головой накроет нас,
Вечным холодом остудит
Наш горячий кровоток.
Вот таким примерно будет
Заключительный итог.
И, заранее горюя,
Зная все наверняка,
С подозрением смотрю я
На того весельчака.
Что уж так он веселится,
Хоть убейте, не пойму,
Нет бы чтобы застрелиться
Из чего-нибудь ему.
О бедном сержанте
Хочу воспеть сержанта Глухова,
Как обуял бунтарства дух его,
Как о присяге позабыв,
Он воплотил мечту народную
И жизнь избрал себе свободную,
На подневольной болт забив.
Хоть сам неважным был служакою,
Но не решился бы, однако, я,
Мешало что-то бы внутри,
Отринув ветхие иллюзии,
Пуститься вскачь по холмам Грузии
Быстрее лани раза в три.
Я бы пустой давился кашею,
Но вряд ли с родиною нашею
Концы так просто обрубил,
Терзали бы меня сомнения,
Но так ли эдак, тем не менее,
Свои б два года оттрубил.
А он, не тратя время попусту,
Решил по-дружески да попросту,
Причем не будучи знаком,
Забыв о правилах приличия
И знаков не споров различия,
Податься к Мише прямиком.
Скажите мне, друзья тбилисские,
Навек душе поэта близкие,
Хотя и льют на вас дерьмо,
На кой сдалось вам это чучело?
Вас жизнь и без того замучила,
Вам своего хватает чмо.
Но, тем не менее, попробую
К вам обратиться с низкой просьбою —
Нам беглеца не выдавать,
Какой ни будь он мошкой жалкою,
Но дома ждет его со скалкою
Суровая Отчизна-мать.
Хотя лицо его прыщавое
Не больно вяжется с державою,
На страже коей он стоял,
Но ведь Господь сержанта Глухова,
Такого бедного и глупого,
Зачем-то все же изваял.
* * *
Восемь месяцев я в дурке пролежал
И, как водится в России с давних пор,
Под матрасом свои денежки держал,
Чтоб никто их по случайности не спер.
Но однажды мне сказал дежурный врач:
“Под матрасом больше денежки не прячь,
Как ты есть мой постоянный пациент,
Так и быть уже, возьму их под процент.
У меня, — сказал, — есть маленький банчок,
Но об этом, понимаешь сам, молчок,
Но про это никогда и никому,
А иначе ни за что я не приму
Ценный вклад на свой волшебный депозит
И прикрой получше дверь, а то сквозит,
Да придвинь-ка к ней вплотную табурет,
Чтоб никто не разузнал про наш секрет”.
И врачу я свои денежки отдал
Потихоньку, чтоб никто не увидал,
Он в платок их аккуратно завернул
И при этом мне лукаво подмигнул.
Не скажу за всех, но лично я теперь
Застрахован от финансовых потерь,
Никакой дефолт не страшен больше мне,
Хоть его и обещают по весне.
Мне инфляция отныне не грозит,
Ведь не зря я на секретный депозит
Положил пятьсот целковых трудовых
Под четыреста процентов годовых.
В заключенье посоветовать хочу,
Всем, кто деньги под матрасами хранит,
Моему отдать их быстренько врачу,
Он потом, что непонятно, объяснит.
* * *
По разным наездившись странам,
По всем часовым поясам,
Вернулся я к нашим баранам,
С рожденья им будучи сам.
— Ну что, убедился ты, бяша,
Горька в забугорье трава? —
Спросила Отчизна-мамаша
Меня в Шереметьево-2.
— А встретил пенаты ты краше,
Хотя и объездил весь свет,
Чем эти невзрачные наши?
И страстно воскликнул я — нет!
— Конечно, вина твоя тяжка,
И сам-то ты, братец, дерьмо,
Но что с тобой делать, дурашка, —
И тиснула в паспорт клеймо.
И гордые русые брови
Движеньем суровым свела,
Но столько в нем было любови,
И было в нем столько тепла,
Что понял я — тщетны старанья
Судьбы скорректировать ход,
Заложена доля баранья
Навек в генетический код.
И вновь в обстановке привычной
Как прежде стихи я творю,
И только лишь запах шашлычный
Порою щекочет ноздрю.
Не бежим!
Спокойно, граждане, спокойно,
Я никуда не убежал,
И старость встречу здесь достойно,
Простите, коли напужал.
Пока еще есть хлеба кроха
Плюс солнце, воздух и вода,
Не так уж все оно и плохо,
А значит, горе — не беда.
Конечно, кой-какие рыла
Обезобразили пейзаж,
Но так оно от века было,
Чему порукой опыт наш.
А если даже и накроет
Нас пресловутый медный таз,
То кто-то новый мир построит,
Что тоже было как-то раз.
Готов в борьбе за это пасть я,
Поскольку шанс известный есть
Мне на обломках самовластья
Свою фамилию прочесть.